Читать книгу Коронованный рыцарь - Николай Гейнце, Николай Эдуардович Гейнце - Страница 12

Встреча дяди с племянником была самая трогательная.

Днем, впрочем, при возвращении из дворца, Иван Сергеевич только вкратце рассказал Оленину о его свидании с государем, аресте и освобождении, то есть обо всем том, что уже известно нашим читателям.

Дмитревский спешил заняться своим туалетом, который в то время занимал очень много времени, особенно убор головы с косой, буклями и пудрой.

Он, как мы знаем, ехал во дворец обедать за императорским столом, честь, которая в то время выпадала на долю очень немногих.

Государь обедал, как мы уже сообщали, ровно в 12 часов.

В третьем часу дня Иван Сергеевич вернулся домой, разоблачился, надел шлафрок и лег в кабинете на диване.

После перенесенной им трехдневной передряги, он наконец вздохнул свободно.

Виктор Павлович уселся в кресло около дивана.

– Я рад, дядя, что вся история так благополучно окончилась… Мы с Петровичем перепугались насмерть и невесть что передумали, – заговорил Оленин.

– Благополучно… ну, не совсем, чтобы очень благополучно… – улыбнулся Иван Сергеевич своими полными губами, и улыбка эта делала его красивое, породистое, добродушное лицо еще симпатичнее.

– Как, не совсем благополучно? – взволновано спросил Оленин.

Дмитревский ответил не сразу, а посмотрел на племянника своими иссиня-серыми большими глазами, которые, несмотря на то, что их обладателю шел пятый десяток, горели почти юношеским блеском.

– Чего ты опять струсил… Экая ты стал баба… Не особенно благополучно потому, что прощай свобода валяться на диване с утра до вечера без всяких препятствий…

– Ты снова на службе?..

– В том-то и дело, что запрягли… Я было и так, и сяк, ничего я не хочу-де, кроме спокойной жизни в отставке, так нет, не отвертелся.

– Что ж, сам государь тебе предложил, дядя, снова поступить на службу?

– Сам не сам, а почти что сам; цесаревичу Александру Павловичу приказал спросить, чего я желаю… Я сказал было, что ничего, но его высочество заметил, что государь будет недоволен таким ответом.

– Так передайте, ваше высочество, его величеству, что желаю посвятить всю свою жизнь службе ему и отечеству, – отвечал я.

– Ну, и что же?

– Ну, пока ничего, а каждый день надо ожидать назначения…

– В военную?..

– Едва ли… вакансий здесь для меня нет… верно по штатской…

– Что же, это пол беды, ты, дядя, совсем еще молодой человек, стыдно лениться, надо служить… Вот я…

Он остановился.

– Кстати, что обо мне говорить, от судьбы не уйдешь… поговорим именно о тебе… Что ты станешь теперь делать?

Оленин передал Ивану Сергеевичу свой мимолетный разговор с Архаровым и обещание последнего доложить о нем государю.

– Это счастливо… Вот уж именно нет худа без добра, моя глупая история послужила тебе на пользу… Николай Петрович самый близкий человек к государю, он сумеет найти хороший час и сумеет доложить… Я ему напомню его обещание.

– Спасибо, дядя, – протянул ему руку Оленин.

Дмитревский подал эту руку своей могучей дланью, вполне гармонировавшей с его высоким ростом.

– Но почему ты такой скучный, растерянный? Ужели на тебя так повлияло это приключение… Ободрись… Все перемелется, мука будет…

– Нет, я не о том… так… что-то мне не по себе… – уклончиво отвечал Виктор Павлович. – Что Похвиснев, ты о нем что-нибудь знаешь?.. Он был сюда вызван с фельдъегерем… Семья так перепугалась, поскакала за ним.

– Напрасно совершенно… Он генерал.

– Как генерал? Из майоров?

– Да, из майоров… Это замечательная история… О ней говорит весь Петербург.

– Вот как, а я не слыхал. Впрочем, ведь я безвыходно почти три дня просидел в четырех стенах.

– Как это тебе не рассказал Петрович?

– Я не заводил с ним о них разговора, да после обыска у него, он, вопреки своему обыкновению, сделался молчалив.

– Вот как! Ну, теперь снова разговорится.

– В чем же дело? Как же это он сделался вдруг генералом?

– Да так… Привезли его прямо во дворец, доложили государю.

– А! Растопчин! – обратился Павел Петрович к одному из своих генерал-адъютантов. – Поди, скажи, что я жалую его в подполковники.

Растопчин исполнил и возвратился в кабинет.

– Свечин! – обратился он к другому. – Поди, скажи, что я жалую его в полковники.

И тот исполнил.

– Растопчин, поди, скажи, что я жалую его в генерал-майоры.

– Свечин, поди, скажи, что я жалую ему анненскую ленту.

Таким образом, Растопчин и Свечин ходили и попеременно жаловали майора Похвиснева, сами не понимая, что это значит. Майор же стоял ни жив, ни мертв.

После последнего пожалованья государь спросил:

– Что! Я думаю, он очень удивляется! Что он говорит?

– Ни слова, ваше величество!

– Так позовите его в кабинет.

Майор вошел и преклонил колено. Государь жестом приказал ему встать.

– Поздравляю, ваше превосходительство, с монаршей милостью! Да! При вашем чине нужно иметь и соответственное состояние! Жалую вам триста душ. Довольны ли вы, ваше превосходительство?

Владимир Сергеевич снова упал, но уже на оба колена.

– Как вы думаете, за что я вас жалую? – спросил государь, помогая ему сам встать.

– Не знаю, ваше величество, и не понимаю, чем я заслужил…

– Так я вот объясню! Слушайте все. Я, разбирая старинные послужные списки, нашел, что вы при императрице Екатерине, были обойдены по службе. Так я хотел доказать, что при мне и старая служба награждается… Прощайте, ваше превосходительство! Грамоты на пожалованные вам милости будут к вам присланы на место вашего жительства… Вы хотите возвратиться в Москву?

– Нет-с, ваше величество, я не уеду из резиденции моего обожаемого монарха.

– Тогда живите здесь… Я буду рад вас видеть во дворце.

Государь отпустил Похвиснева, допустив его к руке.

– Вот каким образом Владимир Сергеевич из майоров сделался генера-майором. Он купил дом близ Таврического сада и теперь живет там со всем своим семейством, и всем и каждому рассказывает по нескольку раз эту историю.

Виктор Павлович невольно улыбнулся, так как у Ивана Сергеевича также была привычка рассказывать чуть ли не по десяти раз каждому эпизоды из его военной жизни.

– Впрочем, – продолжал Дмитревский, не заметив этой улыбки, – это не первый случай такого быстрого повышения при нынешнем государе. Граф Растопчин и сам получил почти также все свои чины, хотя и не с такою скоростью. Павел Петрович в первые дни своего царствования сказал ему:

– Растопчин! Жалую тебя генерал-адъютантом, обер-камергером, генерал-аншефом, андреевским кавалером, графом, и жалую тебе пять тысяч душ. Нет, постой! Вдруг, это будет слишком много! Я буду жаловать тебя через неделю!

Так и жаловал, каждую неделю по одной милости.

Иван Сергеевич замолчал.

Виктор Павлович сидел задумавшись.

– Так теперь Владимир Сергеевич ваше превосходительство.

– Форменное…

– А что Зинаида Владимировна? – дрогнувшим голосом спросил Оленин.

– Ага, теперь я понимаю? – вдруг вскрикнул Иван Сергеевич.

– Что понимаешь, дядя? – испуганно посмотрел на него Виктор Павлович.

– Да больше половины; почему ты сидел в Москве и никак не мог принять из опеки свои имения… видимо, ты попал под другую опеку.

Оленин смутился, покраснел и опустил глаза.

– Под какую опеку, дядя… я не понимаю…

– Рассказывай, брат, не понимаешь; нет, ты у меня лучше не финти… Все равно не проведешь… Старого воробья, брат, на мякине не обманешь… Что же, ты в таком возрасте… Это понятно… Всякому человеку определено таскать это бревно за собою… Жениться думаешь, исполать… Еще Лютер, немецкий поп, сказал, что кто рано встал и рано женился, никогда о том не пожалеет… а я скажу, кто рано не женился, тот никогда не женится, если, конечно, у него здесь все дома…

Дмитревский указал пальцем на лоб. Виктор Павлович слушал молча.

– Женитьба, брат, это неизбежная глупость… Одна из трех глупостей, которые делают люди: родятся, женятся и умирают…

– Ты, однако, дядя, избежал средней.

– Я что, я только исключение, подтверждающее правило… Но это в сторону… Я не удерживаю и не отговариваю… Общая участь, почти та же смерть… Мне лично, впрочем, всегда бывает веселей на похоронах приятелей, нежели на их свадьбах.

– Это почему?

– Да там их, по крайней мере, хоронят другие… Но я опять уклонился от предмета… Вот выбор твой не одобряю… Палагея… или как ее там по модному, Полина – я так Полей зову, лучше…

– Да ведь они так похожи друг на друга.

– Да, но та поменьше ростом, а из двух зол надо всегда выбирать меньшее.

Иван Сергеевич засмеялся. Улыбнулся невольно и Оленин.

– Это, впрочем, шутка, а если говорить серьезно, то я скажу тебе вот что: похожи-то они лицом очень, но душой далеко нет, физически они почти одинаковы, но нравственно различны. Это небо и земля.

– Которая же земля?

– Конечно, твоя Зинаида… Ее и тянет к земле, к земному, а та, другая… – вдруг неожиданно даже привстал на локоть Дмитревский.

– Да что вы, дядя, я ни на ком не думаю еще жениться…

– Врешь, брат, по глазам вижу, что врешь… или, может, у вас с Зинаидой все уже покончено?

– Помилуйте, она даже не знает, что мне нравится… Я за ней вовсе не ухаживал… Так, издали только… любовался…

– Это столько-то время в Москве прожив… все издали.

Иван Сергеевич раскатисто расхохотался.

– Или ты врешь… или ты глуп… Последнего я, однако, не замечал за тобою… Почему же?.. Издали?.. – опять с громким хохотом спросил Иван Сергеевич.

– Мне как-то все страшно… Что из этого будет…

– Из чего это… из этого?..

– Из нашего знакомства… сближения…

– Да что ты… Неужели втюрился… до робости… Это уж совсем скверно… Еще офицер… В чужих краях бывал… в Париже жил… Перед девчонкой робеет, а торчит около ее юбки до того, что о службе забывает… И мчится в Питер только потому, что она поехала… Ведь потому приехал… Не виляй… Отвечай прямо… – крикнул почти строго Дмитревский.

– Да… – совершенно невольно подчинился повелительному тону, отвечал Виктор Павлович.

– Баба ты… а не офицер… Мы эту дребедень… баб-то, приступом брали… Быстрота… натиск… шабаш.

– Да не то, дядя… Вы меня не понимаете… Ну, полюбим мы друг друга… Я-то люблю, уж я вам откровенно говорю, люблю до потери рассудка… Что же дальше?..

– Как, что дальше… Если до потери рассудка, то женись… Жених ты завидный… Капитан гвардии… богат… молод… красив… Какого же ей рожна, прости Господи, надо, коли тебе отказывать вздумает…

– Вот то-то, что я жениться не могу…

– То есть как… не можешь… объяснись… не понимаю.

– Я женат…

– Ты… женат? – вскочил с дивана Иван Сергеевич и остановился перед Олениным.

– То есть как тебе сказать… собственно и не женат…

– Что же за чертовщина… женат и не женат… Ничего не понимаю… Расскажи толком…

– Изволь, слушай…

Дмитревский сел на диван.