Читать книгу Неправосудные приговоры к смертной казни - Николай Китаев - Страница 3

Сведения о следственных и судебных ошибках, результатом которых явилось вынесение смертного приговора невиновному лицу, не входили в предмет судебной статистики, что затрудняет их количественное изучение. Каждый такой случай, становившийся известным, демонстрировал набор общих, повторяющихся нарушений в сфере получения, исследования и оценки доказательств.

Так, братья Ф. длительное время содержались под стражей; они дважды приговаривались к смертной казни, и дважды вышестоящая судебная инстанция отменяла приговор. Их обвинение в совершении убийства с особой жестокостью 23-летней В. основывалось на показаниях отца потерпевшей о враждебном отношении к его дочери со стороны обвиняемых, а также показаниях одного колхозника и двух колхозниц – о том, что с места преступления раздавались крики В. об убийстве ее братьями Ф., и что последние сразу после происшедшего направились от места преступления в сторону колхозного клуба. Кроме того, свидетель С. утверждал, что в камере следственного изолятора один из обвиняемых рассказывал ему о совершении вместе с братом убийства В.

Следствие и суд не придали значения тому, что обувь потерпевшей и орудие преступления – окровавленный нож – были найдены далеко в стороне от дороги в колхозный клуб, что принципиально противоречило показаниям свидетелей обвинения.

Когда уголовное дело принял к производству более опытный следователь, он установил алиби братьев Ф. Оказалось, что свидетель С., имевший 7 судимостей, дал ложные показания в отношении Ф. по принуждению сотрудника милиции. Упомянутые три члена колхоза стали давать изобличающие братьев Ф. показания только после того, как этих свидетелей незаконно поместили на несколько дней в камеру предварительного заключения и применяли к ним недозволенные методы дознания.

Настоящим убийцей оказался житель соседней деревни М., который, возвращаясь с места преступления домой, обронил орудие убийства и выбросил похищенную обувь потерпевшей[1].

В другом случае Саратовским областным судом был осужден к исключительной мере наказания – расстрелу – некий Щ., которому вменялось совершение убийства двух женщин. Основанием для вынесения приговора послужили показания двух свидетелей, а также прежние показания самого Щ., от которых он позднее отказался. После вступления приговора в законную силу Щ. не стал обращаться с ходатайством о помиловании, объявив, что свидетели его оговорили, а сам он ранее признавал вину по причине незаконных воздействий со стороны работников уголовного розыска.

Когда Щ. ожидал приведения приговора в исполнение, в правоохранительные органы поступило заявление Б., осужденного за совершение тяжких преступлений, в котором он сообщал, что убийство потерпевших на самом деле совершила жена Б., а не осужденный Щ. Если бы прокурор не приостановил исполнение вступившего в законную силу приговора, то расстреляли бы невиновного человека[2].

Изучение специальной литературы, информационных писем, направляемых МВД и прокуратурой страны в регионы, показывает, что ошибки и нарушения, допускаемые в процессе оперативно-розыскной и следственной работы, носят постоянный характер.

Так, в 60-х гг. сотрудники милиции г. Новомосковска, пользуясь бесконтрольностью следователей и отсутствием надлежащего надзора со стороны прокуратуры, по ряду дел об убийствах действовали стереотипно. Они без ведома следователей прокуратуры, в производстве которых находились эти дела, необоснованно задерживали в качестве подозреваемых невиновных людей и водворяли их в камеры предварительного заключения, производили допросы в ночное время с использованием физического и психического насилия. Все это привело к самооговору невиновных лиц, необоснованному привлечению их к уголовной ответственности, воспрепятствованию раскрытия тяжких преступлений. Виновные в нарушениях закона должностные лица были осуждены[3].

Исследования, проведенные в различных районах СССР в 80-х гг. выявили аналогичные нарушения[4]. При проверке организации выполнения приказа Генерального прокурора СССР № 47 от 22 июля 1983 г. в ряде союзных республик были установлены факты расширительного, произвольного толкования оснований задержания. По многим делам для задержания в качестве подозреваемых использовались поводы, не имеющие отношения к расследуемому делу и сами по себе не могущие служить основанием для задержания (например, прежние судимости). В Ростовской области выявили практику задержания в качестве подозреваемых по делам об умышленных убийствах, совершенных в условиях неочевидности, близких родственников потерпевших. При этом версия об их причастности к преступлению не обосновывалась имевшимися материалами.

Исследования, проведенные в 90-х гг., вновь зафиксировали случаи задержания граждан в качестве подозреваемых – при отсутствии предусмотренных законом оснований – с целью получения оперативной информации о совершенном преступлении. Именно этим объясняется задержание лиц в качестве подозреваемых, а потом освобождение их по основаниям «не подтвердившегося подозрения». В ряде случаев задержанные лица, при отсутствии доказательств, подтверждающих факт совершенных преступлений, арестовывались за малозначительные, не представляющие большой общественной опасности правонарушения. Некоторые прокуроры шли на поводу у недобросовестных работников органов дознания и следователей, давая санкции на арест подозреваемых при отсутствии к тому оснований, ожидая получить доказательства их виновности до истечения 10-дневного срока, предусмотренного ст. 90 УПК РСФСР.

И если в законе речь идет об исключительных случаях, то на практике аресты подозреваемых по тяжким преступлениям до предъявления обвинения стали обыденностью. Именно на этой стадии нередко зарождается «обвинительный уклон» дознания и следствия, поскольку после принятия решения об аресте «авансом» правоохранительные органы в дальнейшем подгоняют и корректируют доказательства под реализованное решение о заключении под стражу подозреваемого.

В основном такие факты имели место по делам о тяжких преступлениях против личности, совершенных в отсутствие очевидцев. А сами следственные ошибки преимущественно обусловлены обстоятельствами, касающимися личности следователя, его профессиональной подготовленности и отношения к служебной деятельности[5]. В частности, незаконному привлечению невиновных лиц к уголовной ответственности способствует неумение следователя выявить псевдодоказательства, созданные недобросовестными работниками органов дознания, стремящихся любым путем добиться «раскрытия» преступления.

Исследования, проведенные различными авторами (В. В. Воскресенским, В. Н. Исаенко, Л. П. Исмакаевым, В. А. Лазаревой, А. А. Леви, В. Н. Маховым, Е. С. Радутной, А. Б. Соловьевым, И. Е. Токаревой), показывают, что в подавляющем большинстве случаев необоснованное привлечение граждан к уголовной ответственности является результатом нарушения требований закона о всесторонности, объективности и полноте исследования всех обстоятельств дела. Неполнота расследования по многим уголовным делам, по которым имело место необоснованное привлечение к уголовной ответственности, усугублялась обвинительным уклоном следователей, в результате чего важные для дела обстоятельства проверялись лишь в рамках одной из ряда версий о личности преступника. При этом игнорировались противоречия в материалах дела, по надуманным предлогам или безмотивно отклонялись ходатайства обвиняемых и их защитников о производстве процессуальных действий, которые могли бы способствовать установлению невиновности привлекаемых.

Необоснованное и незаконное привлечение граждан к уголовной ответственности обусловлено неправомерными действиями следователя, нарушающими требования УПК о наличии достаточных оснований для вынесения мотивированного постановления о привлечении лица в качестве обвиняемого. Односторонность предварительного расследования представляет собой недостаточное исследование существенных, объективно выдвинутых версий обстоятельств дела, необоснованное увлечение только одной из версий. В большинстве случаев такая односторонность сочетается с неполнотой расследования и проявляется в недоказанности того или иного обстоятельства. Значительное число следственных ошибок состоит в недоказанности совершения преступления обвиняемым.

В специальной литературе достаточно подробно описаны причины и проблемы устранения ошибок в стадии предварительного следствия и судебного рассмотрения уголовных дел[6]. Подавляющее число таких ошибок можно объяснить пренебрежительным отношением следователей и судей к рекомендациям, содержащимся в специальных источниках, либо незнанием ими соответствующей литературы, отсутствием работы по самообразованию, формализмом. Небезынтересны результаты изысканий В. Комиссарова, опросившего 220 следователей. Из этого количества респондентов считали возможными поступиться нравственными соображениями: при следственном осмотре – 49 %, при обыске – 28 %, а при предъявлении для опознания – 17 %. Изучение же уголовных дел показало, что процент таких откровений был намного занижен[7].

Нужно признать, что истоки перечисленных недостатков следственной и судебной работы восходят еще к 20-м гг., когда в стране начал пропагандироваться приоритет общественных интересов перед личными. Однако стремление строгого соблюдения интересов общества за счет ущемления прав отдельного человека представляет опаснейшее нарушение законности, поскольку противопоставляет общество человеку. Именно такая политика вела к так называемому «обвинительному уклону», нарушению прав на защиту, несоблюдению требований презумпции невиновности.

Располагая односторонне расследованными материалами уголовного дела, не имея реального представления о ходе их досудебной проверки, судебное следствие превращалось в ревизию предварительного следствия. Отсюда появляются «штампованные» приговоры и судебный бюрократизм. Следует признать, что практически не гласный суд, как это должно быть, а закрытое предварительное следствие стало в нашей стране основной стадией уголовного процесса, на которой в значительной степени предрешается вопрос о виновности человека. Не случайно на протяжении многих лет остается неизменной ст. 143 УПК РСФСР, определяющая основания привлечения в качестве обвиняемого, хотя анализ ее содержания свидетельствует: законодатель оставляет следователей при решении такого важного вопроса без каких-либо ориентиров.

В настоящее время много говорится об упрочении гарантий соблюдения законности в деятельности правоохранительных органов. Но не следует забывать, что уголовная юстиция существует в обществе не для соблюдения законности в своей деятельности, а для борьбы с преступностью при строжайшем соблюдении законности. И принцип законности нельзя рассматривать в отрыве от принципа неотвратимости наказания[8]. Однако некоторые авторы забывают о принципе неотвратимости ответственности при ведении дискуссии о следственных и судебных ошибках. А некоторые даже считают безнаказанность за совершенные преступления «платой» за искоренение прежних фактов беззакония в отношении обвиняемых и подсудимых[9].

В последнее время заметно усилилась такая тенденция в работе правоохранительных органов, как необоснованное прекращение или приостановление сложных уголовных дел. Подобные действия являются не менее опасным нарушением законности, чем незаконные действия в отношении обвиняемых и подсудимых. Эта негативная крайность, способная нанести ощутимый вред борьбе с преступностью, обусловлена во многом формальным подходом к оценке законности задержания с последующими дисциплинарными санкциями за такую инициативу. В управленческой и надзорной деятельности сложилась практика, когда незаконность задержания в качестве подозреваемого определяется арифметической разницей между количеством задержанных и освобожденных из ИВС лиц, без анализа материалов каждого уголовного дела. В практике сформировался порочный подход, когда к следователям применяются меры дисциплинарного взыскания за ошибки при задержаниях и арестах, но совершенно игнорируются случаи ошибочного отказа от них. В результате – виновные лица, находясь на свободе, совершают новые преступления, создают ложные оправдательные доказательства либо скрываются от следствия и суда.

По общепринятым правилам уголовного процесса, самые серьезные и опасные судебные ошибки представляют ошибочное осуждение или ошибочное оправдание. С позиций теории познания суд при недоказанной виновности обвиняемого истину не устанавливает, ибо гносеологически остается не выясненным вопрос: совершил ли преступление обвиняемый или иное лицо, оставшееся неизвестным[10].

В судопроизводстве присутствуют элементы приблизительности. Как выражались французские энциклопедисты, показания одного свидетеля создают вероятность, совпадающие показания двух или более свидетелей порождают достоверность[11].

Однако достоверность не всегда адекватна истине. Поэтому нередки случаи, когда совпадающие показания свидетелей даются лицами с похожими интересами и психологическими характеристиками.

Ошибочные или ложные показания свидетелей, потерпевших, обвиняемых, ошибочные документы и заключения экспертов, ошибки при проведении и фиксации результатов следственных действий, основанных на непосредственном восприятии, – все они закономерно превращаются в судебные ошибки, если остаются невыявленными в ходе судебного процесса.

Существующие в судебной практике критерии доказанности преступления ориентируют судей на установление истины по уголовным делам. Однако уровень «критерия доказанности» бывает недостаточно высок, особенно при рассмотрении дела о жестоком убийстве, получившем большой общественный резонанс, вызвавшем негодование широкой публики и требования возмездия.

В таких случаях судья осознает, что совокупность доказательств по конкретному уголовному делу создает опасность осуждения с высокой степенью вероятности, и в принципе не исключена возможность осуждения невиновного. Однако общий эмоциональный настрой, вызванный громким делом, способствует тому, что судья выносит смертный приговор, в душе надеясь на поддержку вышестоящей судебной инстанции и одобрение общественности. А по прошествии времени оказывалось, что к исключительной мере наказания был осужден человек, не совершивший инкриминируемого деяния.

«В этих случаях вред причиняется двойной: честный человек объявляется преступником и подвергается незаслуженной репрессии, а действительный преступник остается на свободе ненаказанным и радуется, что дело так удачно для него обернулось»[12].

В качестве поучительного примера, демонстрирующего возможность трансформации следственных ошибок в судебные, несмотря на обязывающий высокий должностной уровень «ошибающегося», можно привести случаи из биографии известного в СССР следователя М. К. Жавнеровича.

М. К. Жавнерович начал работать в прокуратуре с августа 1944 г., в 1952 г. его назначили старшим следователем прокуратуры Могилевской области, а с 1960 г. он назначается следователем по особо важным делам при прокуроре Белорусской ССР. В роскошно изданном юбилейном сборнике, посвященном 60-летию советской прокуратуры, об этом специалисте сообщается:

«К раскрытию почти каждого загадочного убийства в Белоруссии причастен следователь по особо важным делам М. К. Жавнерович… Одни усматривают в этом везение, другие – некую особую интуицию, присущую Михаилу Кузьмичу. Но, думается, дело прежде всего в способности Жавнеровича разглядеть то, что до него осталось незамеченным, короче говоря, в высоком профессиональном мастерстве…

Михаил Кузьмич использует в своей работе возможности различных экспертиз и знания специалистов, новейшие научные достижения в криминалистике и психологии, умело взаимодействует с органами милиции и общественностью. Все это тоже слагаемые его мастерства, его “секрета”. Впрочем, сам он никакого секрета из своего умения работать не делает. Его обстоятельные статьи, обращенные ко всем собратьям по профессии, регулярно публикуются, о нем созданы документальные фильмы и телепередачи. Интересна и поучительна его книга “Каждое преступление должно быть раскрыто”.

Заслуги М. К. Жавнеровича в борьбе с преступностью признаны и оценены. Он кавалер ордена Трудового Красного Знамени, имеет и другие правительственные награды. Одним из первых в республике Михаил Кузьмич удостоен звания “Заслуженный юрист Белорусской ССР”»[13].

Однако через год после опубликования этих хвалебных строк герой очерка на коллегии прокуратуры Белорусской ССР был снят с должности, а также исключен из членов КПСС, что в те годы означало полное крушение карьеры. Поводом для принятия такого кардинального решения в отношении «лучшего следователя Белоруссии» послужил скандал, разразившийся «по делу Коновальчуков».

В ночь на 9 июня 1981 г. на озере Большое Осовище в Гомельской области были избиты и утоплены в воде проводившие рейд по выявлению браконьеров следователь Мозырской межрайонной прокуратуры В. В. Кузьминков и инспектор рыбоохраны С. Д. Кузьменко. У последнего похищен служебный пистолет «Токарев» с боеприпасами.

Через несколько дней по подозрению в совершении этого преступления арестовали местных жителей – Л. Володковича, О. Галая, В. Денисова, Н. Зухту, С. Хорсеко. Все пятеро быстро сознались в совершении двойного убийства, браконьерстве и хищении рыболовных сетей. Как потом выяснилось, сотрудники милиции буквально «выбили» нужные показания от задержанных. Одного били сапогом в лицо, другого – головой о сейф в служебном кабинете, третьего – переплетенным в коленкор томиком Уголовного кодекса Белорусской ССР. Немудрено, что на судебном процессе все пятеро отказались от «признания вины», объяснив прежние показания результатом примененного насилия со стороны сотрудников милиции.

Возвращенное судом на дополнительное расследование дело передали следователю по особо важным делам Белорусской ССР Н. И. Игнатовичу, отличавшемуся принципиальным характером и скрупулезностью в работе. Вскоре он заявил прокурору республики А. И. Могильницкому, что не верит в причастность арестованных к инкриминируемому убийству. Опытный криминалист Н. И. Игнатович отметил, что отсутствуют всякие вещественные доказательства, изобличающие обвиняемых. При поочередном выведении на место преступления арестованные, признавая вину, почему-то указывали разные пункты, обозначая динамику совершения преступления. Такие принципиальные противоречия у «признающихся», по мнению Н. И. Игнатовича, свидетельствовали о явном самооговоре.

Н. И. Игнатович был отстранен от дальнейшего ведения дела, которое передали М. К. Жавнеровичу, который не сомневался в вине арестованных и оставлял без реагирования их показания о недозволенных методах дознания. Прокурор Белоруссии А. И. Могильницкий сам утвердил обвинительное заключение при направлении дела в Верховный суд Белорусской ССР. Трое подсудимых были приговорены к 15 годам лишения свободы каждый, один – к 8 годам лишения свободы, и С. Хорсеко получил 2 года лишения свободы.

30 апреля 1983 г. в дежурную часть Мозырского РОВД поступило по рации сообщение от двух патрулирующих сотрудников милиции, которые преследовали подозрительный автофургон. Его номера по рации были переданы дежурному по РОВД. Однако вскоре оба патрульных были обнаружены без признаков жизни с многочисленными колотыми ранениями на теле. По номеру фургона быстро установили убийц. Ими оказались три брата Коновальчуки: Владимир, Василий и Григорий, а также сыновья Владимира Коновальчука – Геннадий и Константин. В ходе следствия выяснилось, что убийство следователя прокуратуры с инспектором рыбоохраны в 1981 г. совершено тоже этими лицами; преступники выдали пистолет «Токарева», похищенный у инспектора при нападении на него.

Осужденных людей пришлось освобождать. Коновальчуков обвинили в совершении четырех умышленных убийств и ряде краж, уголовное дело в отношении их начал рассматривать Верховный суд Белоруссии. Но еще до вынесения приговора в газете «Известия» 27 ноября 1983 г. появилась статья собственного корреспондента Н. Матуковского «Тень одной ошибки», рассказывающая про тайны следствия М. К. Жавнеровича, повлекшие осуждение невиновных.

14 декабря 1983 г. суд приговорил Владимира, Василия и Константина Коновальчуков – к смертной казни, Коновальчука Григория – к 15 годам лишения свободы, Коновальчука Геннадия – к 7 годам лишения свободы.

Прокурор и министр внутренних дел республики, их заместители были сняты с постов. Отстранен от должности судья, вынесший обвинительный приговор пятерым невиновным. 24 января 1984 г. в Минске прошло совещание работников прокуратуры Республики Белоруссия, на котором с докладом выступил Генеральный прокурор СССР А. М. Рекунков. Обсуждались «задачи по обеспечению строжайшего надзора за соблюдением законности». И никто из присутствующих не знал, что в следующем году Белоруссия опять будет предметом обсуждения в средствах массовой информации по теме следственных и судебных ошибок.

В 1985 г. здесь наконец был пойман «витебский монстр» – Г. М. Михасевич, за 15 лет убивший по сексуальным мотивам свыше 30 женщин. Выяснилось, что по ряду преступлений, совершенных им, осуждены невиновные люди, которые на следствии признавали вину. Один из осужденных – Н. С. Тереня – даже был расстрелян по приговору суда, хотя жестокое убийство, как выяснилось, совершил не он, а Михасевич. Часть дел, по которым осуждены невиновные, вел тот же М. К. Жавнерович…

Старший следователь по особо важным делам при Генеральном прокуроре СССР В. А. Париц, возглавивший следственную бригаду по деяниям Михасевича, допрашивал пенсионера М. К. Жавнеровича, изучал его жизненный путь, личное дело, в котором одна из характеристик содержала такие строки: «…Не может изложить основной мысли прочитанных произведений. Язык бедный. Кругозор узкий. Рекомендовано усиленно читать юридическую и художественную литературу»[14].

Следователь В. А. Париц так выразил свое отношение к личности и методам работы М. К. Жавнеровича: «Некоторые следователи, в том числе и Жавнерович, имели низкий общеобразовательный уровень, слабую профессиональную подготовку, работали доморощенными способами. А уж о специфике расследования преступлений, совершенных в связи с сексуальными отклонениями, и малейшего представления не имели. Эти люди попали в следственный аппарат, я убежден, совершенно случайно, без какого-либо призвания и способностей к избранной деятельности… Что было на самом деле? Неспособность сомневаться в избранной версии, отбрасывание любых доказательств, противоречащих ей, примитивный подход к анализу и оценке доказательств в их совокупности. Непробиваемая уверенность в своей профессиональной непогрешимости. Жавнерович считал, например, что всегда может определить убийцу. Его любимое изречение: преступник – в материалах дела, его только надо там найти. Разве это не достаточный показатель профессионального примитивизма?…Горько говорить, что так работал человек, наделенный большими полномочиями, получивший признание как незаурядный следователь, не имевший на своем счету нераскрытых преступлений и дел, возвращенных для дополнительного расследования»[15].

Журналист И. Гамаюнов, изучивший истоки культа Жавнеровича, сообщает: «Его косноязычие…воспринималось как признак “простого” человека, “вышедшего из народа”. А его высокомерное давление на подследственного считалось всплеском гражданской ненависти к преступнику… Его культ возник потому, что он нужен был в «отчетной игре» его ведомства с вышестоящими организациями. Инерция же дутого его авторитета действовала безотказно: суды штамповали его следственные документы, не подвергая их, как это следует, сомнению»[16].

Э. У. Бабаева о М. К. Жавнеровиче сообщает: «В процессе расследования уголовного дела по обвинению его в преступлениях против правосудия, в том числе и в неоднократном привлечении им заведомо невиновных к уголовной ответственности, было установлено, что он был самолюбив, считал себя непревзойденным специалистом, пренебрегал мнением коллег по работе»[17].

Исследование дел о привлечении к уголовной ответственности заведомо невиновных лиц показало, что таких следователей, превратившихся затем в обвиняемых, отличали заносчивость, неумение прислушиваться к мнению других, завышенная оценка своих профессиональных способностей, самоуверенность, стремление продвинуться по службе, выделиться и быть поощренным[18].

Об этом подробно рассказывает в своей книге В. И. Сороко[19]. Автор – в прошлом следователь транспортной прокуратуры, арестованный и осужденный за незаконные методы работы. Жертвой его «профессионализма» стал некий Адамов, признавшийся в совершении изнасилования и убийстве К., за что судом направлен в ИТК сроком на 15 лет. Позднее установили упоминавшегося выше серийного убийцу Михасевича, одной из потерпевших по делу которого оказалась К. Адамов был освобожден и приобрел, по выражению журналистов, статус «главного обвиняемого», когда его следователь Сороко за незаконные методы работы был осужден к четырем годам лишения свободы.

По наблюдению Эриха Анушата, «бесконечное число убийц, как мужчин, так и женщин, производило вначале “хорошее” впечатление и вводило в заблуждение многих “знатоков людей”»[20]. Соглашаясь с этим, можно также утверждать обратное: «бесконечное число» не причастных к убийству людей признавалось и продолжает признаваться «знатоками» за виновных лиц, а результаты такого внутреннего убеждения могут иметь тяжкие последствия.

В данной книге описаны следственные и судебные ошибки 70–80-х гг., но за последние четверть века не произошло никаких принципиальных изменений, которые реально могли бы улучшить качество дознания и предварительного следствия в России. Федеральный закон «Об оперативно-розыскной деятельности» сделал во многом открытой ту сферу функционирования оперативных служб, которая десятилетиями в СССР считалась сугубо секретной и не подлежала прокурорскому надзору[21]. Однако методы воздействия на заподозренных лиц со стороны сотрудников правоохранительных органов нередко те же, что существовали во времена расцвета культа личности[22].

Недавно из мест лишения свободы был освобожден житель г. Дивногорска Красноярского края Евгений Судоплатов, осужденный за умышленное убийство своей жены к 10 годам лишения свободы. Суд при вынесении приговора ссылался на собственноручно написанную Судоплатовым «явку с повинной». Позднее выяснилось, что «явка» – результат избиения задержанного работниками милиции, а жена Судоплатова на самом деле являлась жертвой серийного убийцы Ершова. По другому эпизоду деятельности этого же маньяка семь месяцев содержался под стражей невиновный 17-летний Алексей Старцев, чьи «признательные» показания появились после того, как его избили и запугали сотрудники уголовного розыска[23]. И не случайно в специальных изданиях отмечалось, что «нарушения процессуального законодательства… получили в Красноярском крае весьма широкое распространение»[24].

Практика показывает, что случаи правового нигилизма, злоупотребления властью и нарушения закона, допускаемые работниками правоохранительных органов, особенно ярко проявляются по делам об убийствах, где с начального этапа расследования допускались серьезные ошибки в сборе доказательств, необоснованное увлечение только одной версией, формальный подход при составлении важных процессуальных документов[25].