Читать книгу Современная культура в жизни и миссионерской деятельности пастора - Николай Кокурин - Страница 13

Произведение можно оценивать целиком, но можно и по частям, так сказать по деталям, без соединения со всей многоплановостью или основной идеей автора, если она есть. Вот, к примеру, деталь из книг о «Дозорах» писателя фэнтези Сергея Лукьяненко – Сумрак:

«Перекинув мальчишку на правую руку, я левой вынул из кармана перочинный нож. Зубами открыл лезвие.

– Это опасно, – предупредила Ольга. Я не ответил. Просто полоснул себя по запястью. Сумрак зашипел как раскаленная сковорода, когда брызнула кровь. У меня помутилось в глазах. Дело было не в потере крови, вместе с ней уходила сама жизнь. Я нарушил свою собственную защиту от сумрака.

Зато он получил такую порцию энергии, которую был не в состоянии проглотить» [26;67]. В сети Интернет можно встретить богословское мнение, что Сумрак это «Аналог ада. В книге Сергея Лукьяненко показаны множество явлений, которые не так уж вымышлены. «Сумрак» – что же это такое? Адам, первый человек был сотворён способным, как к смерти – состоянию обезбоженности, так и к Жизни, как состоянию наполнения Божественной благодатью. Пока первый человек не выражал своё недоверие Богу, он был призван свою возможность – не грешить – преобразить в невозможность грешить. После того же, как человек возжелал знать о добре и зле вне знаний, даваемых им Богом, он повредил свою первозданность, отделил себя от Бога. В этом обезображенном состоянии человек не мог более находиться в приобщении к благодати, ибо это привело бы к бессмертию, а значит, к вечности человеческой ущербности. Здесь появляется понятие ада как обезбоженного состояния. Человек обретает смерть и уходит в ад, противоречит собственному предназначению жить. В ветхозаветном Израиле было понятие «Шеола» как места посмертного обитания. Очень красноречива по показанию понимания древними евреями загробной участи 14 глава книги Иова. В главе же 10 дано описание Шеола: «прежде, нежели отойду, – и уже не возвращусь, – в страну тьмы и сени смертной, в страну мрака, каков есть мрак сени смертной, где нет устройства, где темно, как самая тьма…». (Иов.10, 21-22) Часто в нашем понимании возникают образы такого посмертного удела: огонь, вилы и сковороды. Всего этого не видно в ветхозаветном понимании ада, это некий сумрак, состояние вне Бога. Поэт Ветхого Завета пророк Давид замечательно говорит: «Если бы не Господь был мне помощником, вскоре вселилась бы душа моя в страну молчания» (Пс.93,17). «Нисходят до бездны; душа их истаивает в бедствии» (Пс.106,26) – говорит тот же автор. Пророк Иезекииль говорит, что «пораженные, падшие от меча» будут положены среди необрезанных в самой глубине преисподней (Иез.32, 18-32). Протоиерей Георгий Флоровский пишет: «Ад – обиталище тьмы и смертной тени; он, скорее, место безумной муки, чем заслуженного наказания, мрачный «шеол», место безысходного развоплощения, едва тронутое тусклым скользящим лучом не взошедшего пока Солнца, лучом надежд и упований, пока не исполненных. Там проявлялась онтологическая немощь души, терявшей при разлучении в смерти способность быть подлинной энтелехией своего тела – бессилие падшей, уязвленной природы. Да и не «место» вовсе, а духовное состояние – «темница духов» (Георгий Флоровский, протоиерей «Богословские статьи. О воскресении мертвых» http://www.holytrinitymission.org/books/russian/ theology_resurrection_florovsky.zip). Отталкиваясь от всего сказанного выше, хочется сказать, что «сумрак» Лукьяненко очень тождественен ветхозаветному шеолу. Сам автор вкладывает в уста своего героя такие слова: «Это страдание! Вечное страдание – раствориться в сумраке». В нём все застывает, прекращает движение. Человек, находясь в сумраке, обретает некую автономию, безжизненность, всё влияние «сумрака» рассчитано на подавление жизни. Глядя на признаки, которыми наделил Сергей Лукьяненко «сумрак», можно сказать, что «сумрак» и «шеол» идентичны. Кто – то, возможно, будет сопротивляться такому тождеству, мотивируя данное неприятие тем, что сумрак есть среда, как для «светлых», так и для «темных». Могу предложить две – три апологии: во – первых, ветхозаветный шеол есть место для человека, который попадает туда независимо от нравственных состояний, так как природа ветхозаветного человека больна грехом, во – вторых, «светлые» в ночном дозоре имеют очень сомнительные нравственные императивы, но и, наконец, в – третьих, даже высоконравственный человек, имея исцеленную природу, имеет свободную волю, которую направляет не всегда в сторону «света». Протоиерей Георгий Флоровский по поводу свободы человеческой воли пишет: «Однако волю человека нельзя исцелить приказом. Человеческая воля должна сама устремиться к Богу. Должно возникнуть добровольное и искреннее чувство ответной любви и преклонения, должно произойти «свободное обращение» (Там же).

Но если «сумрак» есть некий «застой» времени, некая подавляющая жизнь среда, то есть явления, которые могут по определению разрушить «сумрак». Если сумрак есть статичность, он исчезнет, приобщившись к динамике, если «сумрак» есть отсутствие жизни, тогда жизнь есть разрушительная сила для «сумрака». Вот здесь важно открыть Евангелие и посмотреть на то, что же происходит с человеком в жертве Христовой. То, что человек от грехопадения до воскресения являлся адептом «шеола», мы уже выяснили. Что же меняется в человеке после воскресения? Разговор об этом необходимо начинать с обозрения смысла предпасхального времени, а говоря конкретнее, с Великой Субботы. В одной из богослужебных книг – Триоди Постной, говорится о смысле смерти Христовой. «В Святую и Великую Субботу боготелесное погребение Господа Бога и Спаса Нашего Иисуса Христа и еже во ад сошествие празднуем, ими же от тли наш род воззван быв, к вечной жизни прейде… » (Синаксарий утрени Великой Субботы) То есть Великая Суббота – это сошествие Христово во ад, «шеол», «сумрак». Но ад не может удержать Христа. Ад держит тех, чья смерть стала разладом человеческой сущности, разладом между телом и душой. Тело не есть человек, но труп, душа также не является человеком, но есть бестелесный призрак. Смерть Богочеловека не меняет чего-либо в свойствах смерти, но Тело и Душа Христовы остаются объединёнными Его Божеством. «Это не меняет онтологических свойств смерти, однако теперь она приобретает иное значение. «Ипостасное единство» не нарушилось, не разорвалось смертью, а поэтому, хотя тело и душа разделились между собой, они всё равно остались связанными через Божество Слова, от которого отстранены, не были. В этой «нетленной смерти» преодолеваются и «тление», и «смертность», а значит, – начинается воскресение» (Георгий Флоровский, протоиерей «Богословские статьи. О воскресении мертвых» http://www.holytrinitymission.org/books/russian/ theology_resurrection_florovsky.zip). Святой апостол Павел в послании к Евреям (Справедливости ради необходимо сказать, что данное послание традиционно приписывается святому апостолу) пишет: «Плоть (Христа), прежде захваченная в плен смерти, захватила захватившего её, естественной смертью своей разрушило его (ада) жизнь и стала для него отравой, дабы он (ад) изблевал всех, кого был в силах пожрать, как имеющий державу смерти» (Евр. 2,14). В замечательном труде игумена Илариона (Алфеева) (Ныне (2005) епископ Австрийский) «Таинства веры» есть такие строки: «Но великая тайна этой минуты (сошествия во ад А.М.) в том, что Божество Христа ни на мгновение не разлучалось с человечеством – Бог не оставлял Его, хотя Он как человек чувствует человеческую богооставленность… И даже когда тело умершего Христа лежало во гробе, а душа Его сошла в ад, Божество не разлучалось с человечеством: «Во гробе плотски, во аде же с душею, яко Бог, в раи же с разбойником, и на престоле был еси, Христе, со Отцем и Духом, вся исполняяй, неописанный (Песнопение святой Пасхи)» (Иларион (Алфеев), игумен «Таинство веры. Введение в православное догматическое богословие» «Христианская жизнь» Клин, 2000 Интернет-издание Вэб-Центра «Омега» Нью-Йорк – Москва, 2001. http://www.wco.ru/biblio/). Таким образом мы приоткрываем великое Таинство Христовой смерти, Он умирает, разрушая смысл ветхозаветной смерти, и тело, и душа не теряют единства, находясь в общении с Богом. Протоиерей Георгий Флоровский пишет: «Смерть на Кресте как крещение кровью – вот в чём самая суть искупительной тайны Креста. Крещение – это очищение» (Георгий Флоровский, протоиерей «Богословские статьи. О воскресении мертвых» http://www.holytrinitymission.org/books/russian/ theology_resurrection_florovsky.zip). В последних приведённых строках из труда протоиерея Георгия Флоровского, нам открывается, почему именно данный отрывок из произведения Лукьяненко вызывает интерес. Сумрак «шипит» от пролитой крови, так же, как шеол, который получил праведника ценою крови. Он исчезает, потому как возжелал большего, чем мог вместить. В послании апостола Варнавы есть замечательные строки, которые открывают нам величие Христовой жертвы. «Для того Господь предал тело Своё на смерть, чтобы мы получили отпущение грехов и освятились, – именно чрез окропление кровию Его. О нём написано иное для народа иудейского, а иное – для нас. Относительно нас Писание так говорит: «Он язвлен был за беззакония наши и мучен был за грехи наши; кровию Его мы исцелели. Как овца, Он приведён на заклание и, как агнец пред стригущим его, не отверзал уст Своих (Ис. 53, 5-7) («Писания мужей апостольских». Издательство имени святителя Льва, папы Римского Киев, 2001, с.30)». Жертву Христову рассматривает фактически каждый богослов святоотеческого века. И такое внимание понятно, тогда больше, чем сейчас понималось наше единение с Кровью Христовой, если её пролитие уничтожило «шеол» приобщением к Жизни, то нам следует искать единства с этой кровью, чтобы наследовать Царство Божие. Святитель Григорий Богослов, например, говорит: «Он продаётся, и за самую низкую цену – за тридцать сребренников; но искупает мир, и высокою ценою – собственною Своею кровию» (Григорий Богослов, святитель «Пять слов о богословии. Слово 29, о Богословии третье, о Боге Сыне первое». http://www.portal-credo.ru/site/index.php?act=lib&id=28). «Будем радоваться, веселясь духом, будем радоваться, наслаждаясь любовью, радуясь надеждой. Но если должно думать о другой радости сердца, то, принимая чистыми руками небесный хлеб, передадим его душе, потому что он пища вечной жизни. Говоря «принимая чистыми руками», имею в виду не руками, вымытыми обычной водой, а руками, которые светятся от благодеяний. Вберём лепестками губ божественное и небесное питьё, не пурпуром окрашиваясь, но обагрясь кровью Иисуса Христа» [30]. Продолжая «параллелить» «Дозоры» и Евангелие, сетевой автор на диалог:

«– А как вы поранились?

Я не стал уточнять, но не стал и врать.

– Нарочно. Так было нужно, чтобы вытащить тебя из сумрака» [26;68] предложил следующее: «Когда мы говорим о жертве Христовой, мы тоже говорим о добровольной жертве. Самим Христом были сказаны следующие слова: «Аз душу Мою полагаю (отдаю), да паки прииму ю (её). Никтоже возмет ю от Мене, но Аз полагаю ю о Себе. Область (власть) имам положити ю и область имам паки прияти ю» (Ин. 10,17—18). Указывающие на добровольность страданий Спасителя места мы находим и в Ветхом Завете. У пророка, которого называем справедливо Ветхозаветным евангелистом, Исаии. Вот, что говорит этот пророк: «Он был презрен и умален пред людьми, муж скорбей и изведавший болезни, и мы отвращали от Него лице свое; Он был презираем, и мы ни во что ставили Его. Но Он взял на Себя наши немощи и понес наши болезни; а мы думали, что Он был поражаем, наказуем и уничижен Богом. Но Он изъязвлен был за грехи наши и мучим за беззакония наши; наказание мира нашего было на Нем, и ранами Его мы исцелились. Все мы блуждали, как овцы, совратились каждый на свою дорогу: и Господь возложил на Него грехи всех нас. Он истязуем был, но страдал добровольно и не открывал уст Своих; как овца, веден был Он на заклание, и как агнец пред стригущим его безгласен, так Он не отверзал уст Своих» (Ис.53,3-7). Обращаясь к святоотеческому опыту, осмысляющему добровольность Христовой жертвы, мы должны сделать некоторое уточнение, в чём была добровольность этой жертвы. У святого Иоанна Дамаскина, в его труде «Изложение Православной веры» мы находим такие слова: «Он естественно имел хотение и как Бог, и как человек; впрочем, человеческая воля следовала и подчинялась [Божеской] Его воле, не действуя по собственному расположению, но желая только того, чего хотела Божеская воля; когда же Божеская воля попускала, тогда человеческая воля естественно подвергалась тому, что свойственно ей. Так, когда она отрицалась от смерти, а Божеская Его воля соизволяла на сие и попускала, тогда естественно отрицалась от смерти и находилась в борении и страхе. Когда же Божеская Его воля восхотела, чтобы человеческая Его воля избрала смерть, тогда страдание Его сделалось произвольным, потому что Он добровольно предал Себя на смерть не только как Бог, но и как человек» (Иоанн Дамаскин, преподобный. Точное изложение Православной Веры//Полное собрание творений. СПб.:Санкт-Петербургская Духовная Академия, 1913. Т. 1. Кн. 3. Гл. 18. С. 282). Безусловно, Христос как Бог, мог избежать, как страданий на Кресте, так и голода, жажды и изнеможений, но, как замечательно говорит богослов IV века святитель Афанасий Великий, не потому Христос страдал, что родился, но потому родился, чтобы пострадать. По замечательному исследованию святоотеческой мудрости протоиерей Георгий Флоровский объясняет, Христос уже в своём воплощении восстановил утраченный человеком образ Божий, смерть для данного восстановления не была обязательна, но страдания и смерть были обязательны для того, чтобы освободить человека от уз смерти. В частности богослов пишет: «Спаситель уже от рождения, подобно Первозданному, неподвластен тлению и смерти: Он может не умереть (potens non mori), хотя может и умереть (potens autem mori). Поэтому смерть Спасителя могла быть только добровольной, не по необходимости падшего естества, а по Его свободному изволению» (Георгий Флоровский, протоиерей «Богословские статьи. Искупление и Воскресение» http://www.holytrinitymission.org/ books/russian/ theology_redemtion_florovsky.zip). Сам Спаситель говорит о добровольности своих страданий и в следующих словах: «Сыну Человеческому, как написано о Нем, надлежит много пострадать и быть уничижену» (Мк.9,12), не «предстоит» говорит Господь, а именно «надлежит». Господь в добровольности своих страданий открывает нам путь в Царство Божие. Этот момент в искупительной миссии Спасителя, момент добровольности, заимствован автором «Ночного дозора». «Земная жизнь Христа, – пишет священник Вадим Леонов, – была постоянным унижением: Его человеческая воля непрестанно отказывалась от того, что Ему было свойственно по природе, и принимала то, что противоречило нетленному и обоженному человечеству: голод, жажду, усталость, скорбь, страдания и, наконец, крестную смерть» (Вадим Леонов, священник «Святоотеческое учение о человеческой природе Господа нашего Иисуса Христа» М.:ООО Дракар» 2005, с.165 – 166)» [30].

Со своей стороны далее мы дополняем разговор своими размышлениями о СУМРАКЕ.

Образование врача-психиатра Лукьяненко дало о себе знать. СУМРАК, иначе – «Сумеречное расстройство сознания чаще всего наблюдается при эпилепсии, травмах и истерии. Характеризуется помрачением сознания, неясной ориентировкой в окружающем, односторонним восприятием лишь отдельных элементов из окружающего мира, обманами чувств, преимущественно устрашающего содержания, главным образом галлюцинациями слуха и зрения и бредовыми толкованиями окружающего, резкой аффективной напряжённостью. В движениях преобладают автоматизмы. Выйдя из этого состояния, больные не помнят, что с ними было. Продолжительность состояния определяется минутами, несколькими днями, в редких случаях – неделями. Необходим тщательный надзор за больным, постельное содержание, извлечение ликвора и назначение наркотических средств» [57;718]. И, кажется, у Фрейда Сумеречное сознание – это скрытые, часто безсознательные мотивы поведения. Так же это может быть идиомой рассуждения: «Как только смеркалось, мама уходила в гостиную, садилась в уголок и «сумерничала», по её выражению… Я любил вместе с мамой «сумерничать». Я садился рядом с ней на диван или на скамеечку у её ног. – Мама, о чём ты думаешь? – спрашивал я. – О многом, голубчик» [17;4]. Так или иначе СУМРАК – это изменённость сознания от обыденного к обострённому или помрачение оного.

Далее, в четвёртой книге Дозоров об этой тайной стороне мироздания говорится много нового, и оно никак не согласуется с понятием ада, шеола. Первые четыре слоя – да, похожи на Аид, но начиная с пятого уже появляются краски и здесь можно жить. Здесь, начиная с пятого слоя «волшебная земля, царство фей и волшебников» [27;149], здесь живут Иные после смерти: «Подальше от человеческого зла и человеческого добра. Так сладко… жить в мире Иных… Здесь даже вампирам не нужна кровь. Здесь всё другое, всё иначе. Всё так, как должно быть. Тут настоящий мир… на пятом, шестом и самом великом – седьмом слое» [27;150]. Скорее это некий аналог, идиома на Царство Божие, которое внутри человека (Лук.17:21). Впрочем, это мнение идеалиста: «– Томас, мне кажется, очень хороший человек. Но он бард. Поэт. Это не лечится, Антон. Ты говорил с ним, когда он был в своём сумеречном воплощении, мечтающий о единорогах и феях, волшебных городах, Иных, которые построили свой собственный мир, а не паразитируют на человеческом. Я бы так сильно на это не рассчитывала. Быть может, там всего лишь шалаши и деревянные домики. И никаких фей с единорогами.

– Это тоже немало, – сказал я. – Очень многие люди променяли бы рай, в котором робко надеются оказаться, на вечную жизнь в шалаше среди природы. Деревья там есть точно» [27;328].

«Первый слой практически мёртв, высушен, бесплоден. Второй – чуть живее. Третий, четвёртый – уже начинают напоминать наш мир. Пятый… пятый почти пригоден для жизни. Здесь уже есть краски, здесь холодно, но не настолько, чтобы замёрзнуть, здесь растёт трава, идут дожди, бушуют странные грозы. Что будет на шестом? Мне надо понять куда я ломлюсь. В мир, дышащий льдом, умирающий и вымороченный? Где будет трудно дышать, тяжело ходить и трудно разговаривать? Нет. Шестой слой будет другим. Ещё ярче, чем пятый. Ещё живее. Ещё ближе в настоящему миру» [27;146].

Четыре предыдущих слоя это барьер недостойному и действительно Аид, но, как сказал Льюис устами Духа в диалоге с Призраком епископа в повести «Расторжение Брака», когда Призрак был на экскурсии в Раю проездом из преисподней: «если ты останешься здесь, можешь называть её чистилищем» [29;13]. И далее у Льюиса: «Пойди со мной. Поначалу будет больно. Истина причиняет боль всему, что призрачно. Но потом у тебя окрепнут ноги. Идём» [29;14]. Но философ-епископ торгуется: «– Занятное предложение… Обдумаю, обдумаю… Конечно без гарантий рискованно… Я бы хотел удостовериться, что там, у вас, я могу быть полезен… могу развернуть данные мне Богом дары… что там возможно свободное исследование, царит, я бы сказал духовная жизнь…

– Нет, – сказал Дух, – ничего этого я тебе не обещаю. Ты не принесёшь пользы, не развернёшь дарований – ты получишь прощение. И свободное исследование там не нужно – я веду не в страну вопросов, а в страну ответов, и ты увидишь Бога.

– Прекрасно, прекрасно, но ведь это метафоры! Для меня окончательных ответов нет. Ум обязан свободно исследовать, как же иначе? Движение – всё, конечная цель…

– Если бы это было правдой, никто и не стремился бы к цели.

– Нет, согласись, в самой идее законченности есть что-то ужасное. Умственный застой губит душу.

– Тебе так кажется, потому что до сих пор ты касался истины только разумом. Я поведу тебя туда, где ты усладишься ею, как мёдом, познаешь её как невесту, утолишь жажду.

– Я не уверен, что жажду новых истин. А как же свободная игра ума? Без неё, знаешь ли, я не могу.

– Ты и будешь свободен, как человек, который выпьет воды по собственной воле. Ты лишишься свободы – бежать от воды.

Призрак подумал.

– Не понимаю, – сказал он.

– Послушай, – сказал Дух. – Когда-то ты был ребёнком. Когда-то ты знал, для чего существуют вопросы. Вернись в детство, это и сейчас возможно.

– Когда я стал взрослым, я оставил детские глупости.

– И ошибся. Жажда – для воды, вопросы – для ответа. То, для чего создан разум, так же похоже на втою игру ума, как таинство брака на онанизм.

– Ты потерял всякое благоговение, но от непристойностей меня избавь! Что же до сути дела, твоя гипотеза подходит лишь к фактам. Философские и религиозные проблемы – на другом уровне.

– Здесь нет религии. Здесь – Христос. Здесь нет философии. Иди, смотри, и увидишь Того, Кто реальней всех фактов.

– Я решительно возражаю. Мы не имеем оснований относить Бога к области фактов. Высшее Благо – это ещё корректное обозначение, но «факт»…

– Ты что, даже не веришь, что Он есть?

– Есть? Что значит «быть»? К этим великим тайнам нельзя подходить так грубо. Если бы что-нибудь такое «было» (дорогой мой, зачем же перебивать!), я бы, честно говоря, не заинтересовался. В этом не было бы религиозной значимости. Для меня Бог – чисто духовен. Так сказать, дух сладости, света, терпимости и служения, Дик, служения. Мы не должны забывать об этом.

– Значит, разум твой уже не жаждет… – проговорил Дух. – Вот что, радости ты хочешь?

– Радость, дорогой мой, – кротко пояснил Призрак, – неразрывно связана с долгом. Когда ты станешь старше, ты это поймёшь. Да, кстати, чуть не забыл! Не могу я с тобой идти, у меня в пятницу доклад. У нас ведь есть богословский кружок. Как же, как же… интеллектуальная жизнь, я бы сказал, бьёт ключом. Быть может, не самого высокого уровня… Изменились все, плохо соображают. И склоки у них вечно… Не знаю уж, почему… Не владеют, что ли, собой. Что поделаешь, слаб человек! Нол пользы я могу принести много. Хоть бы спросил, о чём у меня доклад! Как раз в твоём вкусе. Я хочу осветить одну неточность. Люди забывают, что Христос (тут Призрак слегка поклонился) умер довольно молодым. Живи он подольше, он бы перерос многое из того, что сказал. А он бы жил, будь у него побольше такта и терпимости. Я предложу слушателям прикинуть, какими были бы его зрелые взгляды. Поразительно интересная проблема! Если бы он развился во всю силу, у нас было бы совершенно другое христианство. В завершение я подчеркну, что в этом свете Крест обретает несколько иной смысл. Только тут начинаешь понимать, какая это потеря… Такие обещания – и не сбылись! Куда же ты? Ну что ж, пойду и я. Очень был рад тебя встретить. Интересно поговорили… Будет мысль… Всего хорошего, дорогой, всего хорошего, всего хорошего!

Призрак кивнул, улыбнулся Духу сладкой клерикальной улыбкой – насколько мог улыбаться призрачными губами – и ушёл, что-то бормоча» [29;14-15]. Так и у Лукьяненко возникает сомнение в образе «настоящего мира»: «Тут возносятся к небу башни мудрецов, изучающих мироздание…» [27;150]. Здесь, видимо, сказывается влияние Платона из диалога «Апология Сократа»: «…если пребудешь в Аид… для кого другого, а для меня было бы удивительно вести там беседы, если бы я встретился, например, с Паламедом И Теламоновым сыном Аяксом или ещё с кем-нибудь из древних, кто умер жертвою неправедного суда, и мне думается, что сравнивать мою судьбу с их было бы не неприятно. И наконец, самое главное – это проводить время в том, чтобы распознавать и разбирать тамошних людей точно так же, как здешних, а именно кто из них мудр и кто из них только думает, что мудр, а на самом деле не мудр…» [45;95-96]. Если Иные-Мудрецы, подобно Призраку Льюиса, «который так и не обнаруживает в себе сил отказаться – или хотя бы захотеть отказаться – от размышлений о Боге для размышлений в Боге» [28;15], как о нём говорит Яков Кротов, исследуют мироздание вне Бога, то это воистину Ад бесповоротный. Но в произведении маячит Альфа и Омега: «Я есмь Альфа и Омега, начало и конец, говорит Господь, Который есть и был и грядет, Вседержитель» (Откр.1:8), «Я есмь Альфа и Омега, начало и конец; жаждущему дам даром от источника воды живой» (Откр.21:6), «Я есмь Альфа и Омега, начало и конец, Первый и Последний» (Откр.22:13). В книге Он назван «Венец Всего». Хотя и приписывается творческому гению волхву Мерлину, который так же пребывает после смерти на нижнем, шестом слое Сумрака, в этом раю для Иных.

Из диалога Антона с Мерлином на дне мироздания: «– Мне кажется, ты уже за многое расплатился. К тому же для многих людей ты – мудрый защитник добра и справедливости. Это тоже кое-чего стоит.

…– Почему ты думаешь, что я расплатился? Разве тебе не нравится рай, который ждёт Иных после смерти?

Вместо ответа я нагнулся, сорвал травинку. Сунул её в рот, прикусил. Травяной сок был горьким… вот только немножко недостаточно горьким. Я прищурился и посмотрел на солнце. Солнце сияло в небе, но его свет не ослеплял. Хлопнул в ладоши – звук был самую малость приглушён. Я вдохнул полной грудью – воздух был свеж… и всё же в нём чего-то не хватало. Оставалась лёгкая затхлость, будто в покинутой квартире Саушкина…

– Здесь всё чуть-чуть ненастоящее, сказал я. Не хватает жизни.

– Молодец. – Мерлин кивнул. – Многие замечают не сразу. Многие живут здесь годами, столетиями… прежде чем понимают, как их обманули.

– Нельзя привыкнуть? – спросил я.

Мерлин улыбнулся.

– Нет. К этому не привыкнешь.

– Помнишь анекдот про фальшивые ёлочные игрушки, Антон? – спросили из-за спины. Я обернулся.

Тигрёнок стояла в пяти шагах от меня.

Их было много. Очень много, тех кто стоял и слушал мой разговор с Мерлином. Игорь Теплов и Алиса Донникова – они были рядом, они держали друг друга за руки, но в лицах их не было счастья. Девочка-оборотень Галя спрятала глаза. Мурат из Самаркандского Дозора смущённо помахал рукой. Тёмный, когда-то убитый мной, сброшенный с Останкинской башни, смотрел на меня без злобы и раздражения.

Их было очень много. Деревья мешали увидеть, сколько их тут есть. Но если бы не лес, они бы стояли до самого горизонта. Вперёд пустили тех, кого я знал.

– Помню, Тигрёнок, – сказал я.

Во мне больше не было ни страха, ни злости. Только печаль – тихая и усталая.

– С виду они как настоящие, сказала Тигрёнок и улыбнулась. – Только вот радости от них никакой…» [27;383-384]. Наверно это очень похоже на сошествие Христа во Ад. Только этот Ад носит в нашей мифологии другое имя: это некое временное место, куда определяется душа после частного суда до Суда всеобщего: «Некоторые души спустя сорок дней (после смерти) оказываются в состоянии предвкушения вечной радости и блаженства, а другие – в страхе вечных мучений, которые полностью начнутся после Страшного Суда» [53;203]. И вот Венец Всего для здешних обитателей и всех вообще, ибо по слову автора «все мы живём на седьмом слое Сумрака» [27;388] и мы – тот мир, который ждёт возрождения: «Потому что всемирный поток живой Силы, от которого жадно отрывают свои крохи паразиты вроде синего мха и Иных, не исчезает бесследно – а возвращается в ждущий возрождения мир» [27;388]. Венец Всего – это молитва: «Дух и душа продолжают своё за гробом существование, входят в состояние или блаженное, или мучительное, от которого могут быть избавлены по молитвам Святой Церкви» [33;225]. У Лукьяненко молитву Церкви представляет Антон и где-то вокруг него снующая дочь Надежда, вышедшие из Сумрака в город Эдинбург, или с шестого прошедшие на седьмой слой, что одно и тоже: «Древние камни на вершине скалы ждали. Я потянулся к ним. Тут не нужно было заклинаний, слов, ритуалов. Надо было лишь знать, куда тянуться и чего просить. Мерлин всегда оставлял для себя лазейку. Даже собравшись в рай для Иных, он предполагал, что ворованный рай может оказаться адом. «Отпусти их, попросил я, сам не зная кого. – Отпусти их, пожалуйста. Они творили зло, которое было злом, и добро, которое злом оборачивалось. Но ведь всему есть свой срок и своё прощение. Отпусти их…». Крепость над городом будто вздохнула. Кружащие в небе птицы стали снижаться. Мутная мгла в воздухе стала рассеиваться. Последний луч садящегося солнца упал на город – обещанием вернуться с рассветом. И я почувствовал, как сжались и вздрогнули все слои мироздания. Увидел – почти наяву, как рушатся каменные идолы на плато демонов в Узбекистане. Как растворяются в Сумраке ушедшие туда после развоплощения Иные – с облегчением и робкой надеждой. Стало легче дышать» [27;393-394].

Имел ли в виду автор то, что мы натолковали или наоборот, нужно спрашивать у него, нам важно показать своё восприятие и предложить его пастве, учитывая предположение о том, что иногда даже художник не понимает что пишет, но порою владеет им Дух Божий, ибо «дышит, где хочет» (Иоан.3:8).