Читать книгу Волны - Николай Кошкин - Страница 3

– Что за книга?

– Ужасная, депрессивная… – Глеб замялся, так как не мог подобрать нужных слов.

Я подошёл к окну. Внизу, во дворе, какие-то дети пинали пустые бутылки.

– … местами мерзкая, в руках держать противно…

– Мне даже захотелось почитать, тебе надо начать писать рецензии.

– Нет, правда, кем надо быть, чтобы сочинить такое?

– Но оторваться от неё ты не можешь?

– Не могу…

Глеб аккуратно поместил закладку между страницами и закрыл несчастную книгу. Я обратил внимание на название: «Белый август». Потом он положил её на стол и тоже подошёл к окну.

Дети, наигравшись возле помойки, куда-то убежали. Чуть дальше река уносила на своих волнах несколько катеров с людьми… С пятого этажа открывался неплохой вид на город, вот только что я хотел увидеть?

Глеб, выждав немного, бесшумно вышел из комнаты. На три часа у него было назначено занятие с репетитором по английскому. У меня же день был полностью свободен.

Я уселся на кровать и стал разглядывать стену. Ничего интересного на ней не было: старые, потрёпанные обои. Да я ничего и не искал на ней. Мои мысли были совсем о другом.

До того, как мы с тобой познакомились, я какое-то время жил в общежитии со своим старым другом, Глебом. Он учился на втором курсе, а я только-только поступил на первый. Мы с тобой тогда не общались. До той самой выставки, на которой мы впервые поговорили, оставалось ещё около двух лет. А до смерти Глеба ровно год.

Когда я только сюда приехал, то встретил Глеба в какой-то замызганной подворотне с сигаретой в зубах. Возле его ног виляла хвостом худющая дворняга. Он что-то подсовывал ей под нос, но той словно бы дела до этого не было.

Я подошёл к ним, перешагивая лужи, и пёс, испугавшись, отскочил в сторону, а потом и вовсе дал дёру.

– С каких пор собаки тебя так боятся? – спросил Глеб и выпустил изо рта обильное облако дыма.

Я засунул руки поглубже в карманы и сжал пальцы в кулак. Было прохладно. Моё тонкое пальто почти не грело, но на солнце я этого не замечал, а вот здесь, в тени, прочувствовал сполна.

– И тебе привет.

Он засмеялся, потом хлопнул меня по плечу и сказал:

– Пошли, посмотришь свои новые апартаменты.

Шагал он быстро и легко. Пролетал сквозь потоки людей, как ветер. Я едва поспевал за ним. Через полчаса и десяток поворотов, я уже не понимал где нахожусь, хотя вчера долго сверялся с картой, чтобы понять, как идти, если Глеб не сможет меня встретить.

Вдруг он остановился.

– Смотри. Ты ведь только с поезда. Может, кофе выпьем?

Я был не против. Мы зашли в кафе, на которое он указал, взяли себе два капучино, а потом сели за свободный столик возле стены, под коллажем из чёрно-белых фотографий. Здесь, в тишине, я почувствовал, наконец, что действительно нахожусь в новом городе. За окном – неизвестные мне дома, множество людей. Да и подобных уютных заведений там, откуда я приехал, не существовало.

– Давай я тебя сфоткаю, отправишь маме, напишешь, что всё у нас нормально, – он направил на меня камеру телефона.

Я поднял стаканчик с кофе повыше и деловито посмотрел в окно. Глеб прыснул со смеху.

– Не на обложку журнала позируешь, лицо-то можно и попроще сделать.

– Фоткай давай, – поторопил я.

В этот момент к нам медленно подошёл какой-то длинноволосый парень со стаканчиком кофе в руках. На пальцах у него были чёрные кольца. С пояса свисала цепь, а поверх рубашки на плечи была накинута кожаная куртка.

– Эй, – как-то вяло и еле слышно сказал он, а потом спросил, – эт он?

– О, Андрюха, привет-привет, да, это он, – радостно сказал Глеб и положил телефон на стол. – Возьми вон стул, садись.

Тот молча подтащил стул, но поставил его на таком расстоянии, что сидя на нём едва-едва дотягивался до стаканчика кофе на столе.

– Эндрей, – небрежно сказал он, и протянул мне свою растопыренную ладонь.

– Эм… Коля, – представился я и пожал его руку.

– Мы сейчас в комнату, надо заселись парня, – сказал Глеб, – поживём годик вместе.

– Если мы не вылетим… – печально добавил Андрей.

– Да куда нам вылетать, всё ж отлично.

Мы ещё минут пятнадцать посидели в кафе, а потом Глеб отвёл меня в общежитие. После небольшой возни с документами у коменданта, я смог, наконец, вздохнуть с облегчением. Сумку с вещами засунул под свою новую кровать, а сам уселся на неё и в очередной раз оглядел крошечную комнату.

Рядом с кроватью Глеба стоял стеллаж с учебниками, тетрадями, разными романами. На столе лежала пачка сигарет, его очки (видимо запасные, так как одни уже были у него на носу), ключи, печенье, какие-то чеки, заляпанный блокнот. Стояли две кружки – на одной из них иероглифами было что-то написано. На японском, кажется. Я не был уверен, потому что с трудом отличал японские иероглифы от китайских или, скажем, корейских.

Занятия начались на следующий день. Перерывы я проводил в компании Глеба. Когда мы шли по улице, возвращаясь в общежитие, он любил громогласно читать стихи Есенина или Рождественского, и на нас часто оборачивались люди. Светофор загорался зелёным и в такт своим шагам он чеканил: «Что же такое мы! Веруя в пробуждение! Взяв у земли взаймы! Силу в момент рождения!». Ну и так далее. Сам я стихи не читал. Если честно, до того, как я стал жить с Глебом, я даже представить не мог что когда-то полюблю чтение вслух.

– А давай смотреть всем встречным людям в глаза?

– Ну давай, – говорил я и мы, как какие-нибудь маньяки смотрели на людей, смущая и, скорее всего, пугая их до тех пор, пока у нас самих не начинала болеть голова от обилия лиц.

Помню мы стояли на подоконнике в библиотеке университета и протирали окна. Всю нашу группу отправили убираться в библиотеке. Так вот, там, заручившись поддержкой Глеба и выучив наизусть несколько стихотворений, я впервые выступил перед публикой. Одногруппники отложили тряпки и с удивлением слушали, как я без запинки декламирую Есенина, словно сам был Есениным. А потом читаю Маяковского: «Если звёзды зажигают, значит это кому-нибудь нужно!». Все смеялись, и я, раскрасневшийся, смеялся вместе с ними.

– Мы можем путешествовать по всему свету, жить где-нибудь в лесу. Никаких ограничений, свобода – говорил Глеб, сидя на крыше общежития с бутылкой пива в руках.

– Надо идти куда-нибудь на юг, а то зиму мы не протянем.

– Может, в сторону Китая?

Я выбросил окурок в банку и посмотрел вниз на проезжающие машины.

– Я хочу увидеть мир, – он встал и подошёл ко мне. – Ты читал «В дороге»?

Я кивнул.

– Думаешь автостопом путешествовать не получится?

– Не знаю.

Он сел и раскрыл какую-то книгу. Это было чтение на грани безумия. На краю крыши, когда ветер сбивает с ног. Подошвы кроссовок смотрели на асфальт с высоты шестнадцатого этажа, а его спина упиралась в холодные кирпичи какой-то небольшой надстройки. Я осторожно подошел к нему и заглянул через плечо. К сожалению, я не помню, что он читал.

Зато я прекрасно помню, когда написал своё первое стихотворение. Ты спросишь, как я это запомнил? Скорее всего, я запомнил это потому что написал его не в детстве, а когда уже учился в университете, а до того момента я никогда даже не думал писать стихи, и это был для меня новый, необычный опыт.

И ещё, наверное, потому что у этого стихотворения сразу нашёлся читатель.

Кстати, оно сохранилось. Я написал его на листочке и этот листочек сейчас лежит дома у родителей в тетрадке с моими старыми-старыми рассказами.

Мы сидели в библиотеке, друг напротив друга, за большим столом. Не пошли на пары? Возможно, утверждать не буду. Глеб читал «Научи меня умирать», книгу, которую я прочту много позже (уже после его смерти) в электронном виде, так как в бумажном я не видел её с тех пор никогда.

Мы часто приходили читать в библиотеку. В общежитии было слишком шумно для этого. В тот день я не читал, а сочинял какой-то рассказ. В один момент отвлёкся и тогда-то и написал стихотворение. Хорошо было бы привести отрывок из него здесь, но, как я уже говорил, оно хранится на листочке дома у родителей, а наизусть я его не помню. Да и оно мне не нравится.

Довольный, я отвлёк своего друга от чтения и протянул ему этот самый листочек. Он прочёл стихотворение и сказал в целом что-то положительное, не помню что, но вроде: «Продолжай в том же духе, неплохо получается».

Попытался вспомнить, как звучал его голос, но не смог.

Потом мы вышли из библиотеки в темноту города и растворились где-то на его улицах. Стихи я не писал после этого случая ещё около года.