Читать книгу Шакалы - Николай Леонов - Страница 3

Второго февраля, в пятницу, в квартире Горстковых собрались гости, событие, вызывавшее у хозяйки одновременно и радость, и головную боль. Нина Дмитриевна росла в исконно русской семье, где людей принимали хлебосольно, никакие увещевания дочери, что ломившийся от разнообразных закусок стол, с последующей селянкой, бараньей ногой и индейкой либо гусем с яблоками – каменный век, воздействия не имели. Нина никогда не могла ограничиться бутербродами и тарталетками и слушать не хотела, что люди приходят в дом не есть, а поговорить, искренне расстраивалась, когда большинство блюд оставалось на столе нетронутыми. А сегодня дочери не было – Юлия возвращалась домой лишь завтра, потому накрыто было традиционно – по высшему разряду.

Юрий Карлович о происходящих в Париже событиях ничего не знал, пребывал в настроении отличном. Как в одном человеке совмещались опытный, осторожный, хваткий финансист и радушный, несколько наивный хозяин – неизвестно. Однако уживались, данный факт имел место. Предлогом для сбора послужила серебряная свадьба хозяев, которую они хотели отметить вдвоем. Но уже утром начались звонки с поздравлениями, и к восьми часам вечера собралось девять человек гостей плюс виновники торжества. Огромный, еще дедовский стол пришлось раздвинуть.

Публика собралась, если так можно выразиться, разномастная, принадлежавшая к различным политическим течениям, что для верхних этажей власти не очень естественно. И, если помощник Президента Ждан и вице-премьер Барчук, помощник всесильного генерала Коржанова полковник Севостьянов и замнач контрразведки Володин еще как-то соседствовали, то ближайший друг кандидата в Президенты и лидера демблока Алентов, и председатель одного из коммунистических блоков Еркин, который еще вчера состоял в другой партии, и мало кому известный коммерсант Юдин были за столом вроде как ни к чему. До выборов Президента уже начали считать дни, и, хотя Президент и лидер коммунистов, победивших в декабре на выборах в Госдуму, официально свои кандидатуры еще не выдвинули, данный вопрос был практически решен, дело было лишь за формальным заявлением. Тридцатисемилетний лидер демократов, кандидат в Президенты и друг Алентова тоже еще не сказал последнего слова, но у демократов другого лидера не было, так что за столом практически собрались представители трех ведущих фракций, которые в июне должны были вступить в борьбу за корону российского самодержца.

Серебряная свадьба хозяев никого из присутствующих не волновала. Юрий Карлович Горстков был не только миллионером, но являлся некоронованным лидером ведущих финансовых структур России и наиболее авторитетным русским финансистом в глазах Запада. И, хотя газеты и телевидение не уставали повторять, что восстановить развалившуюся экономику страны способны только сами хозяева и на помощь со стороны рассчитывать наивно, обещанные Западом миллиарды долларов не давали политикам спать спокойно.

Кому положено, прекрасно знали, что Горстков крайне неохотно участвует в политических тусовках, а если и приходит, то о делах не говорит, отмалчивается. Являясь сегодня на скромный юбилей, каждый считал, что он окажется за столом чуть ли не единственным гостем и, зная хлебосольство дома, рассчитывал за рюмкой если не заручиться поддержкой хозяина, то прощупать его настроение.

Когда все собрались и заняли места за столом, наступила пауза, объясняемая разочарованием: в таком составе ни о каком приватном разговоре не могло быть и речи. Юдин, который никаких целей не преследовал, лишь симпатизировал более молодому и удачливому коллеге, слегка ему завидовал, не без этого, поднял традиционный тост, сказал положенные слова и вынудил «молодых» поцеловаться.

Хозяин поздно сообразил, что состав за столом получился разномастный, с искренней симпатией взглянул на Бориса Юдина, зная, что этот человек искренен, ничего просить не собирается, так как прочно стоит на своих ногах и ни в какую сторону тянуть не будет, сам политику не уважает.

Юбиляры звонко расцеловались, хозяйка пылала румянцем, угощала гостей с таким усердием, словно они утром вырвались из блокадного Ленинграда.

Контрразведчик Володин и заместитель начальника Управления охраны Президента пришли без жен, сидели рядом, в миру тихо ненавидели друг друга, сегодня, не сговариваясь, объявили временное перемирие.

– Ну, раз такое случилось, выпьем на «ты» и не будем говорить о политике, – на правах старшего сказал Володин и выпил.

– Я и в политике ни бум-бум. – Севостьянов тоже выпил. – Мое дело телячье, отнеси-принеси и не мычи.

– А чего ты явился? – Володин знал, что сосед врет и совсем не так прост, как хочет казаться.

– Шеф сказал, я и пошел. – Полковник налил по новой. – Кто в июне в короли выйдет – неизвестно, а Карлович, – он кивнул на хозяина, – при любом раскладе небитым козырем останется.

– Не скажи, Юрий, не скажи! – Генерал профессионально опрокинул рюмку. – Начнут рулить коммуняки, все может случиться.

– Мы с тобой при настоящих хозяевах служили, знаем, нынешние не те ребята. Ружья у них имеются, а патронов нету. И хозяин им не по зубам, а уж те фигуры, за бугром, что у него за спиной стоят, и говорить нечего. Это факт, который и тебя, и меня касается одинаково.

Олег Еркин, маленький, жилистый мужичонка, из глубинки, неизвестным способом пролезший в Думу, вовремя переметнулся к коммунистам и сохранил депутатский мандат на второй срок. Хозяева видели его впервые. Кто пригласил его на обед и приглашали ли его вообще – неизвестно, он горячо полемизировал с одним из ведущих лидеров демократов доктором наук Алентовым. Полемика сводилась к горячечному монологу Еркина. Алентов смотрел удивленно и согласно кивал. Да, вряд ли такое общение можно назвать полемикой. Выступление Еркина состояло из отдельных, никак не связанных друг с другом призывов и лозунгов различных партий.

– Все очень просто! Частная собственность, конечно, останется. Одежда человеку необходима, кровать, машина, только пускай предъявит справку, где заработал деньги. Люди должны жить хорошо, учеба, клиника, больница – бесплатно. Ни у кого ничего отнимать не будем, пусть владеют, но в разумных пределах, лишнее человек должен отдать ближнему. Согласны?

– Да-да, конечно, лишнее обязательно отдать, – кивал Алентов, думая о том, какой черт занес его на этот обед.

Николай хотел увидеть Юлию и не знал, что девушки нет в Москве. Он встречался с дочерью Горсткова дважды, на каком-то шумном и довольно пьяном вечере они танцевали, затем довольно долго разговаривали. Молодой политик не знал, что девушка – дочь финансового магната, принял ее за журналистку. Юлия понравилась ему как женщина: гибкое, сильное тело, открытая обаятельная улыбка и удивительная раскованность. Ему очень нравилось, что она не расспрашивает его о политике, не ведет заумных разговоров об экономических реформах. Танцевать они оба любили и умели, ощущали в движении не только физическую, но и духовную гармонию.

Юлия знала, что ее партнер – заметный человек в какой-то политической партии, вспомнила, что видела его по телевизору, но представились они друг другу только по имени, громкая фамилия Николая была девушке в тот вечер неизвестна. На подобных вечерах танцуют немногие, и молодая пара привлекала внимание. Среди присутствующих прошел шепоток, и Николай краем уха услышал:

– У Алентова губа не дура… Вот так зарождаются правящие династии.

Алентов был слегка пьян и влюблен, не придал услышанному значения. Расставаясь, он задал вопрос, который задает нормальный мужчина понравившейся ему женщине:

– Мы еще увидимся, разрешите вам позвонить?

– Вы мужчина, дерзайте! – ответила, смеясь, Юлия.

– Но я не знаю вашего телефона.

– Попытайтесь разыскать! – Она снова рассмеялась и заторопилась на выход.

– Николай, ты хочешь сказать, что весь вечер провел с девушкой и не знал, что она самая богатая невеста в России? – спросил у Алентова его секретарь и друг на следующий день.

– Не знал, – ответил Николай. – Ты мне не веришь? Моего слова недостаточно?

– Дело не в том, чему верю я, – ответил секретарь. – Если ты, один из лидеров демдвижения, депутат Госдумы, будешь встречаться с дочерью магната Горсткова, это выплывет наружу и будет расценено людьми однозначно.

– Я не свободный человек?

– Естественно. Крупный политик – человек не свободный.

Алентов раздумывал недолго, согласился и Юлии Горстковой не звонил. Прошел месяц. Николай начал забывать хмельной вечер, гибкую девушку, ее дразнящую улыбку, когда Юлия сама позвонила ему в офис и насмешливо спросила:

– Вы всегда не выполняете свои обещания?

Алентов узнал ее сразу, довольно холодно поздоровался и, сославшись на плохую память, сказал, что вроде бы ничего не обещал.

– Не держать данное слово или иметь плохую память? Я даже не знаю, что хуже для профессионального политика?

Они обменялись еще несколькими острыми фразами, после чего Николай сказал:

– Юлия, пощадите, меня прессингуют с утра до вечера, я очень хочу вас увидеть.

– Я подумаю над вашим предложением, – ответила девушка. – На людях с вами появляться нельзя, вы стали слишком популярны. Приходите ко мне в гости. Не к дочери бизнесмена Горсткова, а к девушке, которая любит танцевать. Приходите, я решу, что с вами делать дальше.

Алентов провел в квартире Юлии чудесный вечер, они танцевали, слегка выпили, ничего не решили, лишь еще больше запутали. Он работал сутками с необходимыми перерывами на сон, но мысли о Юлии не оставляли его, раздражали, порой приводили в бешенство. Он решал главный вопрос своей жизни, и какая-то ерунда, обыкновенная девчонка, мешала, не давала полностью сосредоточиться. Вчера секретарь передал приглашение на серебряную свадьбу Горстковых, сказал, что Юрий Карлович звонил лично, предупреждал, что будет лишь несколько человек, мол, бизнесмен хочет обсудить приватно с Алентовым несколько деловых вопросов.

– Надеюсь, ты понимаешь, что отказываться от подобного предложения из-за того, что ты танцевал когда-то с его дочерью, неразумно? – спросил насмешливо секретарь. Он не знал, что Николай и Юлия виделись еще раз и взаимоотношения молодых людей зашли дальше, чем обыкновенные танцы.

И вот Николай пришел, выяснилось, что среди гостей вице-премьер и помощник Президента, отношения с которыми у Алентова были отнюдь не простые, а сейчас, когда до официального объявления кандидатов на выборы оставались буквально дни, так просто напряженные. Присутствие за столом заместителя начальника контрразведки и человека, приближенного к генералу Коржанову, атмосферу отнюдь не разряжало. Главное, Юлии, с которой Алентов хотел увидеться и поговорить, нет дома, она только завтра возвращается из Парижа.

Николай пил мало, шампанское и сухое вино по настроению, но неловкая ситуация: мужчина-коммунист, моловший чушь по соседству и требующий к себе внимания, вывел Алентова из равновесия, и он выпил три рюмки водки. А делать этого не следовало.

Помощник Президента Ждан и вице-премьер Барчук говорили, естественно, о предстоящих выборах.

– Президенту не выиграть с первого захода, – говорил Ждан. – Чечня, как застрявшая меж ребер пуля, не дает дышать нормально.

– В него никто не стрелял, мужчина обязан уметь обращаться с оружием и не допускать самострела, – ответил Барчук, наливая в бокал жены легкое вино.

– Мужчины, вы способны хоть на час отвлечься от своих споров? – капризным тоном спросила супруга Ждана.

– Вероника, прошу, – остановил ее муж и повернулся к Барчуку: – Анатолий Владимирович, сегодня уже не установить, кто стрелял. Мы все стоим перед выбором. Я не говорю, что Президент святой, но если он проиграет и к власти придут коммунисты…

– И при них жили, да не при теперешних, те, старые, были покруче, – перебил Барчук. – Мне лично все одно. Придут коммунисты, правительство слетит, останется Президент, тоже всех до единого сдаст. Я живу стабильно только до июня, потом придется крутиться.

– Что ты все о себе! А Россия, народ? – возмутился Ждан.

Барчук слегка отодвинулся от стола, оглядел соседа, усмехнулся, покачал головой:

– Не валяй дурака! Россия! Народ! Ты о себе думаешь, я – о себе, и не стоит кривляться. Мы с тобой профессионалы, любой власти нужны. Службистам сложнее, – он кивнул на сидевших напротив генерала и полковника.

Контрразведчик перехватил взгляд вице-премьера, улыбнулся и громко спросил:

– Обсуждаем виды на урожай?

Барчук сделал вид, что не расслышал, а сидевший рядом с Володиным Севостьянов сказал:

– Степан Сидорович, между нами, что сегодня в Париже произошло?

– Ты, Юрий Иванович, о чем? – фальшиво удивился контрразведчик.

– Не прикидывайся, коли нам известно, так вам и тем более. – Севостьянов взглянул на хозяина и его супругу. – Выдержанные люди, словно с их дочкой и не случилось ничего.

– Так ведь все путем, обошлось, – тихо ответил Володин. – Я действительно толком ничего не знаю. Какая-то драка у гостиницы, Юлии стало плохо, и завтра она прилетает. А что девчонку хотели силой увезти, я не верю. Если бы хотели, так и увезли бы. А то, видите ли, два русских туриста помешали.

– А у нас в кустах случайно оказался рояль! – съязвил Севостьянов. – Не морочь голову, ваши штучки. Но не хочешь – не говори. Интересно, слухи или действительно дочка хозяина замуж за этого говоруна собирается? – Он едва заметно кивнул в сторону Алентова.

– Шутишь? Я и не слышал.

– В прежние времена ваша служба не сплетни – мысли слышала. – Севостьянов укоризненно покачал головой. – Ты понимаешь, генерал, если Алентов получит такого тестя, это будет сила.

– Тогда он и сам может податься в кандидаты.

– Я его не люблю, но он умный парень, понимает, что сегодня только в пристяжные годится. Молодой, его время еще придет.

– Если коммунисты победят, время остановится, – Володин усмехнулся, – наступит наше время, контрразведка всегда была. Ну и пошерстим мы этих болтунов.

– Я работаю в Управлении охраны Президента, – сухо произнес Севостьянов. – Он будет баллотироваться на второй срок и победит. В призывах и лозунгах коммунистов и вашего лидера нет и намека на возможные репрессии.

– Ты умный мужик, Юрий Иванович, пистолет придумали и сделали не для того, чтобы им размахивать, не флаг. Оружие изготовили для убийств, если его берут в руки, то обязательно стреляют. Се ля ви! А если наш лидер решит, что пистолетом можно гвозди забивать, ему дадут в руки молоток и отправят туда, где забивают гвозди. Но лично тебе бояться нечего, нам такие люди будут нужны в большом количестве.

Полковник Севостьянов несколько удивился уверенности контрразведчика и его неосторожной откровенности, подумал, не слишком ли он, полковник охраны, уверен в могуществе своего шефа, и неожиданно вспомнил пословицу, предупреждающую об опасности складывать все яйца в одну корзину.

А хозяин благодушествовал, пребывал в отличном настроении, ухаживал за дамами, с юмором рассказывая, как расчищал тайгу за то, что раньше времени начал перестройку и приватизацию, в те времена его действия подпадали под определенные статьи Уголовного кодекса и премировались длиннющими сроками. Юрий Карлович пил и ел вкусно. Крупной фигурой, раскатистым голосом, который покрывал шелестящий говорок гостей, походил на Гаргантюа в окружении людей мелких, обсуждающих свои маленькие проблемы. Горстков смотрел на своих гостей не свысока, а с умилением – он уже выпил солидно, – с жалостью, как взрослый смотрит на детей, которые расстраиваются из-за сломанной игрушки, не ведая, какие еще поломки ждут их в этой жизни.

Депутаты, заместители, помощники, глупые и несмышленые, переживают, что день грядущий им готовит. Вчера одни выборы, сегодня другие, зарплата из казны, но в казну необходимо вкладывать, иначе брать станет нечего. А для этого необходимо зарабатывать, а не разговаривать.

Горстков зарабатывал с раннего детства, почему-то мы все время тычем пальцем в немцев и прочих американцев, утверждая, что вот они умеют работать и сколачивать капиталы, словно на Руси испокон веков не жили работяги, некоторые создавали фамилии, строившие заводы и создававшие финансовые империи. Живем, зажмурившись, словно и нет в Москве ни Третьяковской галереи, ни дома Пашковых и многого иного, красивого и вечного, сделанного русским «вором и пьяницей». И храм Василия Блаженного вырос сам по себе, и иностранные посольства разместились в особняках на Поварской и в прилегающих переулках с «иноземными» названиями: Хлебный, Скатертный, Ножевый и прочая.

Юрий Карлович очень огорчался, что у него нет сына. После рождения Юлии врачи категорически запретили жене рожать. Юрию Карловичу был нужен внук, и желательно побыстрее, пока он еще в силе да здравом уме и на ногах крепко стоит. Уж он бы из парня человека вырастил, знал бы, что труды его не по миру развеются, в России осядут, людям служить будут. Горстков перехватил взгляд Алентова, кивнул на дверь, отер рот салфеткой, легко поднялся, расправил богатырские плечи.

– Нина Дмитриевна, ты следи, чтобы гости ели и пили да не скучали. А я с Николаем Трофимовичем отлучусь ненадолго, парой слов переброситься требуется.

В кабинете хозяин повел рукой, сказал:

– Располагайся где удобно. – Открыл бар, звякнул посудой. – Тебе водки, коньяка или ты заморское предпочитаешь?

Алентову хозяин нравился, импонировал и внешностью, какой-то не сегодняшней, а чуть ли не былинною, уверенностью и широтой, исходившей не от роста и разворота плеч, а из нутра человеческого. Но Николай сам был от природы лидером, а его не пригласили к разговору равных, а привели сюда, словно малого ребенка.

– Спасибо, Юрий Карлович, но я вообще-то не употребляю.

– Ну как хочешь… – Хозяин налил две большие рюмки водки, одну поставил перед гостем. – Я хотел с тобой посоветоваться.

Николай чувствовал себя неуютно, предполагая, что разговор пойдет о Юлии, готовился к резкому отпору, и слова хозяина о каком-то совете несколько обескуражили.

– Я политику не уважаю и не люблю, но дочка как-то обмолвилась, что ты человек умный и порядочный. Понимаю, большой бизнес и большая политика, словно рука правая и рука левая. И я на страуса похож, голову прячу, а деваться мне некуда. В моем доме, как на нейтральной полосе, недолго простоять можно, жить нельзя. Просвети старика, какого берега следует держаться и чего нам от нынешнего лета ждать.

– Газеты не читаете, ящик не смотрите, – утвердительно сказал Алентов. – В принципе, хотя кандидаты официально еще не выдвинуты, все уже по полочкам разложено. Коммунисты и партия власти почти на сто процентов разыграют финал. Наша партия кандидата выдвинет, но это по принципу Пьера де Кубертена: главное не победа, а участие.

– Дорогое участие, – вставил Горстков.

– Дорогое, но чужих денег не жалеют. Вряд ли, но на первом этапе в драку гигантов могут ввязаться «Яблоко» и жириновцы. Если они будут иметь успех, то дальнейшее непредсказуемо. Я считаю, подобная ситуация – прерогатива Стругацких.

Известно, хозяин сыщицкой профессии не обучался, но беседу вел так, что любой профессионал-розыскник мог позавидовать. Юрий Карлович неплохо разбирался в политике, и интересовали его не ответы, а поведение парня, который, как ему донесли, ухаживал за Юлией.

Говорит, что думает, по молодости такое случается. Не пытается угадать, что я хочу от него услышать, значит, с характером. Умен, спокоен, здоровье отменное, не пьет, злится, но вида не показывает. Неплох парень, совсем неплох, значит, дочка не такая уж вертихвостка, как мне кажется. Но к чему он политикой занимается? Что в такой грязной луже нашел или ищет? А бизнес дело чистое? Чья бы корова мычала…

– Ты не сказал, к какому берегу мне грести? – Горстков выпил рюмку.

– Коммунистам деньги давать нельзя, Ельцину не требуется, ему хватает, а с точки зрения тактической, такое бессмысленно. Если он проиграет, коммунисты вам это припомнят, а победит – опять зазря, так как память у Ельцина короткая и избирательная. Прошлое не в счет, учитывается только сиюминутная выгода. Давать деньги Жириновскому вы не станете, а дай бог, победит «Яблоко», так им деньги всегда будут нужны, и сегодня, и завтра.

– Смотрю, умный ты шибко.

– Простите, Юрий Карлович, но шибко умных не бывает, это дураки встречаются разномастные. А ум, как деньги, либо имеется, либо нет, и всегда не хватает.

Горстков расхохотался, подал руку Алентову, выдернул из кресла:

– Спасибо, просветил, идем, перед людьми неудобно. – В дверях неожиданно спросил: – А вашей кампании не подбросить?

– Доброе дело никогда не мешает, но лучше пожертвовать на сиротский дом. Причем не в фонд, не на лицевой счет, а купить ребятам необходимое и каждому отдать в руки.

Хозяин взял гостя за плечо, развернул, посмотрел в глаза, разделяя слова между собой, словно вручая каждое отдельно, произнес:

– Ты мне нравишься, парень. Понадобится помощь, скажи. – Он подумал и добавил: – По любому вопросу.

* * *

Гости юбиляров Горстковых только собирались сесть за праздничный стол, когда в кабинет Гурова и Крячко пришли отставные менты-оперативники, которых сумел разыскать по просьбе своего друга и начальника Станислав.

Пока их было всего четверо. Старый товарищ, работал у Гурова много лет в группе еще в МУРе, отставной майор Василий Иванович Светлов, сейчас служил водителем в гараже МВД. У ветерана тяжело заболел внук, на лечение требовались деньги, майор поделился заботами со Станиславом, и тот посоветовал взять отпуск и присоединиться к группе, которую создавал Гуров. Для оперативной работы Василий Иванович был уже староват, но опытный шофер, прослуживший в розыске тридцать лет, являлся для данного дела человеком необходимым. Гуров приходу ветерана обрадовался, выдал ему тысячу долларов аванс и шестую модель «Жигулей», которую Станислав арендовал в одном из сыскных бюро.

Веткин Геннадий Митрофанович, сыщик с двадцатилетним стажем, внешне походил на Крячко, среднего роста, плотный, с обманчивой простотой непримечательного лица, агентурист был посредственный, но вел наблюдение и проводил установки дотошно и терпеливо.

Котов Григорий Давидович, старый розыскник, был похож на своего отца-еврея, скрипача третьеразрядного оркестра, носил бородку и очки и походил на кого угодно, только не на опытного, хваткого оперативника. Он был высок и болезненно худ, производил впечатление человека физически слабого, что совершенно не соответствовало действительности. Котов прекрасно стрелял с обеих рук, в уличной драке мог соперничать даже с Гуровым. Друзья шутили, мол, Гриша – это скелет, туго обтянутый воловьими жилами.

Гаврилов Борис Ефимович, тоже битый опер, обладал удивительно несерьезной внешностью, и, если Котов в свои сорок лет выглядел на пятьдесят с лишним, то Гаврилов, имевший от роду тридцать пять, смотрелся шпанистым парнем, готовым в любой момент залезть в карман или вырвать у зазевавшейся дамочки сумку. Он и одет был соответствующе: джинсы, кроссовки, пальтишко якобы из кожи, купленное в Стамбуле на толкучке. В ларьках ему не давали в руки бутылку водки, если он просил разглядеть этикетку, требовали деньги вперед. Над верхней губой у него имелся шрам, а в верхней челюсти поблескивал золотой зуб. Бориска, так его звали товарищи, мог в любой компании и в подворотне выпить на троих, незаметно пролив половину, и через полчаса быть с уличной шпаной своим в доску.

Всех присутствующих объединяли опыт оперативной работы, нелюбовь к начальству, которое не ценило их профессионализма и преданности розыскному делу, и скрытая ненависть к «деловым», чье коварство и жестокость они испытали на собственной шкуре. Они ценили деньги, но не ставили их во главу угла, заработать хотели, но не продавались и не двурушничали.

При наборе команды Станислав ставил человеческую порядочность на первое место, все остальные качества у ребят были хуже или лучше, но честность была обязательной.

Когда все собрались, покурили, вспомнили старое и обменялись новостями, Гуров выдал каждому по тысяче долларов и сказал:

– Парни, работа нам предстоит не очень приятная. – После чего каждому вручил фотографию Юлии, ее адрес, объяснил, из какой она семьи и о письменном предупреждении.

Затем он рассказал о попытке похищения девушки в Париже, приметы похитителей. Минут двадцать обсуждали приметы, вспоминая старых «приятелей», но ничего конкретного не вспомнили.

– Служба безопасности…

– Контрразведка, – возразил Котов, поправляя постоянно сползающие очки. В молодости он страдал близорукостью, которая с годами прошла, но привычка носить очки осталась, только стекла пришлось заменить на простые.

– Не будем торопиться с выводами, – сказал Гуров. – Я вам рассказал о происшедшем, чтобы вы понимали: угроза непростая, у исполнителей руки длинные, раз они до Парижа дотянулись. Геннадий, – обратился полковник к Веткину, протянул листок. – Вот тебе данные ухажера, которого Юлия повстречала в Париже, выясни о парне все, что можно.

– Что нельзя, тоже выясни. – Крячко не мог молчать так долго. – Его в номере оглушили, но, возможно, они из одной команды.

– Слушаюсь, господин полковник. – Веткин кивнул.

– Теперь о вас, ваших задачах и возможностях, – продолжал Гуров. – Завтра вернутся Валентин Нестеренко и Илья Карцев, значит, вас будет шестеро, по необходимости присоединимся Станислав и я. Машин у нас три, но мой «Пежо», особенно «мерс» Крячко в определенных местах светятся, а в иной ситуации будут в цвет. Денег не жалеть, расходы по необходимости, никаких отчетов и рапортов не требуется. Писать только оперативно важные материалы.

– «Крыша»? – спросил Борис, сверкнув золотым зубом.

– Документы, которые у вас имеются, – ответил Гуров. – Разрешение на оружие у вас есть, а как пистолетом пользоваться и не оказаться в тюрьме, жизнь научила. Если власть прихватит, можете дать мой телефон, коли совсем станет плохо, пусть звонят генералу Орлову. Но, ребята, – он вздохнул и покачал головой, – сами понимаете. Вы можете столкнуться и с контрразведкой, и со службой охраны.

– Слова «можете столкнуться» опустите, – вмешался Станислав. – Лев Иванович, ребят обманывать нехорошо, безнравственно. Они столкнутся со службами напрямую или косвенно, но обязательно.

Гуров на друга не смотрел, выдержал паузу и продолжал, словно его и не перебивали:

– Для спецслужб выяснить, что ментовские начальники используют в работе посторонних людей – большой подарок. Старший опер, – он ткнул пальцем в грудь, – это одно, начальник главка, замминистра – совсем иное, соображайте, не маленькие.

– Если яйца дверью не прищемят, промолчим, – сказал Гаврилов.

– У тебя, Бориска, лишь одна пара, береги, дольше проживешь, – сказал Василий Иванович, и все дружно рассмеялись.

– Что еще, какие вопросы? – спросил Гуров.

– Я так понимаю, что мы берем девочку завтра из Шереметьева и таскаемся за ней круглые сутки, – сказал Котов, почесывая бороду. – Как мы меняемся, сколько работаем – дело наше. Если мы засекаем за ней наблюдение, то сообщаем вам. А в каком случае мы имеем право расшифроваться?

– Простенькие вопросы задаешь, Григорий Давидович, – усмехнулся Гуров. – На то ты и доктор, чтобы решить, в каких случаях нужна операция, а когда достаточно грелку поставить. Мы знаем, что ее хотят выкрасть, кто и где собирается это сделать, неизвестно. Зачем? Тут возможны варианты. Ясно, главная цель – папаша. Будь она дочерью рядового инженера, ничего бы девчонке не угрожало. Возможно, лишь пошлая попытка получить деньги. Но мне чудится, что история связана с предвыборной кампанией. И при помощи дочери попытаются оказать на Горсткова давление, повернуть его огромные капиталы в определенную сторону.

– Тогда другой противник – и наша не пляшет. Вы, Лев Иванович, силы-то соразмеряйте, мы ведь только обыкновенные менты на пенсии. Нас в политической сваре раздавят, не заметят. Клопа раздавишь – воняет, а от нас и запаха никакого не останется, – сказал Веткин, которому Гуров поручил установить Виктора.

– Боишься? – Крячко привстал со стула. – Нормальное дело, все боятся. Только не крестись загодя, может, и гром не грянет.

– Станислав, – остановил друга Гуров. – Генка рассуждает верно, но смотрит под ноги. Я не хотел касаться данного вопроса, лишнюю болтовню разводить. ФСБ – организация мощная, нам против нее выступать неразумно. Возьмем худший вариант: и контрразведка либо служба безопасности Президента в этой истории заинтересована. Но ведь они своих людей, свою мощь тут использовать не могут. Там же не дураки работают и прекрасно понимают, что если в подобном деле государственная структура засветится, то Президенту крышка. Он политический труп, ему придется срочно снимать свою кандидатуру. Значит, что? Напрямую они никак действовать не могут. И происшествие в Париже тому прямое доказательство. Немецкие фашисты Муссолини украли. А тут девчонку-туристку не могут умыкнуть. Конечно, они о наших ребятах не знали, но все равно, работа дилетантская. Почему ее брали в номере, а не где-то на улице, в переулочке? Потому, что языка не знают, с полицейским, если что, объясниться не способны. Это спецслужба? Уж нашлась бы парочка ребят, которые на французском ля-ля тополя развести способны.

Спецслужбы в данной истории тоже раком стоят. И хочется, и колется, и мамка не велит. Они могут действовать только через свою агентуру, причем агентуру невысокого класса. Уголовников, которых на мелочовке повязали, вербанули и отпустили гулять. Вот они-то и станут вашими непосредственными противниками. А случись что, так генералы наверху благим матом заорут: «Не знаем! Не ведаем! В первый раз слышим!» Иначе Сам их головы оторвет быстрее, чем Кот Бегемот оторвал башку Конферансье Бенгальскому. Впрочем, я это сравнение уже употреблял.

– Ты вообще повторяешься, Лев Иванович, – сказал Крячко. – Вам, ребята, неважно, кто за кем стоит, важно, с кем по асфальту кататься. А публика знакомая, приятная, как зубная боль.

– Станислав – ваш непосредственный начальник. Начнет припекать, соберемся, обсудим. Завтра вы встречаете в Шереметьеве рейс из Парижа…

– Извини, Лев Иванович, так не пойдет, – перебил Котов. – Я хочу знать, при каких обстоятельствах могу расшифроваться. – Этот сын Давида был самым осторожным и дотошным. – Разговорчики о враче и диагнозе – для сопляков. Девчонку на моих глазах с улицы в машину берут и увозят. Какой диагноз?

– Ты глупей дурного не прикидывайся! – повысил голос Крячко. – Берут, увозят, не мешок картошки с тротуара подобрали. Ты потому и сыщик, чтобы в секунду решить, мальчик девочку в койку повез или это иная ситуация. Твое дело – повиснуть на хвосте и не дать оторваться, связь у тебя будет.

– Все, господа сыщики, до завтра. – Гуров вышел из-за стола, каждому пожал руку, Котова придержал. – Если работа не по душе, сомневаешься, скажи, свои люди, поймем.

– Не сомневаются дети и дураки. – Котов кивнул и вышел из кабинета.

– Не нравится он мне, – сказал Станислав, когда оперативники ушли. – Привык, чтобы ему отмеряли от сих и до сих этого.

– Брось, Станислав, ребята хорошие, а Гриша так просто лучший. Он вопросы задает, ты уши развесил. Полагаешь, он не знает, когда тихо сопеть, когда стрелять по колесам, а когда в лоб? Все он знает, ему интересно, как далеко мы можем зайти.

– Ты начальник, тебе с горки видней, – ответил Крячко. – Мне лично очень этот парень, что увивался вокруг девицы в Париже, не нравится. Он опаснее этих горе-похитителей.

– Возможно, разберемся. Твое мнение, сколько дней у нас имеется, пока они перестроятся и по второму кругу пойдут?

– Полагаю, они временно затихнут, выждут, проверят, нет ли за Юлией наблюдения. Считаю, и нам дня на три следует оставить ее в покое, выяснить, где она бывает, но не более того, по городу за ней не таскаться, засветимся.

– Разумно. – Гуров открыл форточку и дверь, решил проветрить кабинет.

– Я поехал, дома надо побыть, дальше неизвестно, как сложится. – Крячко вынул из шкафа куртку. – Ты Марии не звонил?

– С какой стати? – Гуров хотел казаться беспечным. – Она уехала на съемки, вернулась, вроде она и должна позвонить.

– Дурак. Мария – женщина, к тому же актриса, а ты ее в какие-то логические рамки примериваешь. Группа вернулась из Италии со съемок, Мария занята в спектаклях, женщина убеждена, что о таком событии не только влюбленный мужик, вся Москва знает. Ты со своего пьедестала слезь, на земле живешь. – Крячко махнул рукой и вышел.

Гуров закрыл за другом дверь, сел за стол и закурил. Сыщику идти было некуда. Женщины появлялись в его жизни и пропадали. Только с женой он прожил восемь лет. Рита не выдержала жизни с мужчиной, который уходит и неизвестно когда вернется, когда нельзя договориться с друзьями о встрече, так как у мужа «понедельник начинается в субботу». А может, и не жена ушла, а ушла любовь. Все имеет свой край, Ромео и Джульетта об этом не узнали, так как умерли детьми.

Гуров очень нравился женщинам, знал об этом, воспринимал спокойно, философски данный факт – не его вина и не заслуга, таким родился. Он был высок, атлетически сложен и голубоглаз, но отнюдь не его физические данные привлекали женщин. Физика лишь форма, она обращает на себя внимание, но не более того. Он был лидер, сегодня такое качество называют биополем, платил за свое лидерство сполна. Вот даже ближайший друг, Станислав, походя ударил по больному, сказал: «Слезь со своего пьедестала». Нормальный мужчина, хочет он того или нет, всю жизнь поднимается по лестнице, завоевывая звания, должности, признание окружающих коллег. Спортсмен стремится победить, преодолеть себя, подняться на пьедестал почета. Он существует не только в спорте, в любой профессии желание быть первым у мужчины в крови, высоту пьедестала мужчина определяет сам, одному достаточно малого, другому не хватает всю жизнь. Каждый меряет на свой аршин, которых в жизни множество. Деньги, слава, власть. Говорят, что самая притягательная и сладкая, она же наиболее труднодостижимая и скользкая вершина – власть.

Гуров никогда не стремился к власти, хотя, конечно, сегодня обладал значительно большей властью, чем в начале своей карьеры, когда был опером и лейтенантом. Но лестница, которая ведет к власти, Гурова не интересовала. Ему не раз предлагали повышение в должности и генеральское звание, но он под различными предлогами отказывался. Он был нормальный человек, хотел быть генералом, иметь отдельный кабинет и персональную машину. Его лишь не устраивала цена, которую придется за все это заплатить. Отдавал себе Гуров отчет или нет, но он был очень тщеславен. Данное качество выражалось у него своеобразно: он не жаждал должностей, званий, орденов, Гуров по-настоящему ценил только свободу. Директора завода можно в любой день заменить, а токаря высочайшей квалификации заменить нельзя, нет таких асов, и все тут, хочешь – не хочешь, а если у тебя в коллективе такой ас имеется, терпи его со всеми его человеческими прибабахами.

Гуров нечасто пользовался своим привилегированным положением, ему хватало сознания, что он им может воспользоваться.

Такая или примерно такая ситуация сложилась у Гурова и во взаимоотношениях с женщинами. Он соблюдал правила игры, ухаживал, целовал руки и ноги любимых. Он делал все, что мог, – от готовки, стирки, мытья посуды с женщиной на равных, дарил цветы и комплименты, но женщина при этом должна была твердо знать, что он свободен и главным в его жизни является работа. Все, что касалось его обязанностей, женщины принимали с восторгом; наталкиваясь на его представления о личной свободе и работе, женщины начинали недоумевать, роптать. Гуров никогда ничего не доказывал и отношений не выяснял, тихо уходил.

Потому он вторично не женился, сейчас жил один, его шикарная квартира пустовала. Покидая кабинет, Станислав поинтересовался, звонил ли Гуров Марии, красивой и популярной актрисе, с которой у сыщика был сколь бурный, столь и короткий роман прошлой осенью. Казалось, они прекрасно подходят друг другу, оба лидеры, самодостаточны, увлечены и ценят партнера, чужого никто не хочет, все о'кей. Марии повезло, прекрасный режиссер пригласил ее на съемки в Италию. На Гурова в этот момент навалилась очередная волна работы, он был даже рад, что Мария на время уезжает. И больше они не виделись. Свое дело сыщик закончил, увидел имя Марии в театральной афише, приехал с цветами к концу спектакля и выяснил, что любимая вернулась не вчера, а две недели назад.

Он никогда не претендовал на оригинальность, потому в тот вечер выпил со Станиславом крепко и сказал, мол, телефон его Мария знает, захочет видеть – позвонит.

С того дня прошло два с половиной месяца. Станислав непрозрачно намекнул, что у женщины на данную ситуацию может иметься своя точка зрения.

Гуров сидел за столом, чертил на листке геометрические фигуры, очень не хотел ехать в пустую квартиру, но и звонить Марии тоже настроения не было. И дело не в гоноре, уязвленном самолюбии и прочей несерьезной ерунде. Человек железной логики и трезвого расчета, он не понимал, почему, прилетев, Мария не позвонила. Италия, солнце, море, романтика, новая встреча, свалившаяся неожиданная страсть. Это сыщик прекрасно понимал. Но они с Марией были не просто любовниками: они единомышленники и друзья. Так почему не позвонить и не сказать простые слова? Неисчислимое количество мужчин испокон веков безуспешно пыталось понять логику своих любимых женщин, и Гуров не составлял исключения. Ну не дано мужчине понять женщину, не дано, и смирись! Так повелел господь бог!

Парадокс конкретной ситуации состоял в том, что сыщик Гуров в работе данный закон отлично знал, учитывал и беседовал, допрашивал женщин и мужчин совершенно по-разному. Но в личной жизни он простейшую таблицу умножения начисто забывал.

Итак, он рисовал свои треугольнички, затем заставил себя позвонить Марии домой. Он слушал гудки и недоумевал, что сказать, когда Мария ответит. Она трубку не сняла, и Гуров позвонил в театр, выяснил, что актриса в сегодняшнем спектакле занята и освободится около десяти вечера.

Для сыщика ждать столь же привычное занятие, как для хирурга держать в руке скальпель, как футболисту работать с мячом. Гуров поставил машину, где ставил ее прошлой осенью, сначала думал, что сказать Марии, если она выйдет одна, как вести себя, коли актриса появится в сопровождении. Ничего оригинального не придумав, он переключился на мысли о предстоящих выборах, на семью Горстковых, что завтра предпринять и чего делать не следует.

Он увидел Марию сразу, как только она вышла из дверей театра, хотел выйти из машины, увидел, что актриса направляется в его сторону, вспомнил, как она в октябре ему объясняла, что не следует выходить и открывать дверцу, обращать на себя внимание. Так то было в прошлом году, Мария знала, что он ждет, а сегодня… Однако Гуров, как прежде, перегнулся через сиденье, лишь приоткрыл правую дверцу. Мария подошла, легко села рядом, беспечно сказала:

– Привет! Накормишь? Я, как обычно, ужасно голодная.

– Здравствуй, – ответил Гуров, удивился, что голос у него не дрогнул, звучал обыденно. – Спектакль прошел нормально?

– Спасибо. – Мария повернулась, бросила цветы на заднее сиденье. – Угости сигаретой.

Гуров достал из кармана свой знаменитый полированный портсигар, который использовал для негласного получения пальцевых отпечатков, угостил Марию сигаретой, щелкнул встроенной зажигалкой.

– На ресторан у меня денег нет, обедать будем дома.

Мария безразлично пожала плечами, вела себя так, словно они вчера расстались.

Они приготовили ужин, с аппетитом поели, потом Мария мыла посуду, а Гуров ее вытирал, вечер прошел обычно, как и два с лишним месяца назад.

Он проснулся от постороннего звука, привычно сосредоточился, понял, что Мария тихонько плачет, и погладил ее по голове.

– Тебе говорили, что ты человек страшный? – Мария вытерла лицо пододеяльником.

– Мне разное говорили.

– Как ты узнал, что приехать надо сегодня? Не вчера, не завтра, именно сегодня?

– Не знаю.

– Я чувствую, ты меня любишь… Ты не задал ни одного вопроса.

– Профессия. Твое дело – сцена, мое – задавать вопросы, и я чертовски от них устал.

– Ты абсолютно нелюбопытен и ничего не боишься.

– Легенда. Я любопытен, многого боюсь, имею полный набор недостатков, свойственных человеку. Отличаюсь от большинства лишь тем, что лучше тренирован, по мне не видно, но я за это плачу. Спи, все проходит.

– Из Библии?

– Возможно, но я знаю, что так сказал царь Соломон. Спи.

* * *

Сравнительно недавно, когда аэропорт Шереметьево только открыли, это было потрясающее своей чистотой и порядком здание. Молодые, живущие неподалеку москвичи даже приезжали сюда отдохнуть, выпить в баре чашку кофе и рюмку коньяку, закусить вкусными бутербродами, перекинуться шуткой с чистенькими, вежливыми, даже элегантными барменшами, вообще поглазеть на эту нездешнюю жизнь, почувствовать себя иностранцами.

Соломон был прав, когда написал на кольце, подаренном сыну, что «все проходит». Сегодня Шереметьево, возможно, и отличается от Казанского вокзала, в аэропорту поменьше гадалок и тяжело пьяных мужиков, но на полу спят, к бару и буфету не подойти. А если и пробьешься, быстро поймешь, что лучше было этого не делать. Россия проглотила Шереметьево, даже не шевельнув челюстями, превратила иностранца в продукт знакомый, привычный. В Шереметьеве, как на любом московском вокзале, имеется табло, оповещающее доверчивых людей о прибытии и убытии рейсов. Человек с минимальным жизненным опытом прекрасно знает: сообщениям табло верить нельзя, и за электронное вранье никто ответственности не несет. В справочном бюро сидят девушки, которых выгнали за грубость из других справочных, чудом сохранившихся еще в Москве.

Сыщики, встречавшие рейс из Парижа, знали, во сколько он должен прибыть, взглянули на табло равнодушно, следуя заповедям Козьмы Пруткова: написанному не поверим. Проведя блицопрос толпившихся у дверей нервных встречающих, оперативники выяснили, что лайнер из Парижа сел благополучно и выпускать прилетевших людей будут именно через данные стеклянные двери.

Гуров считал встречу нормальной перестраховкой, но распорядился, чтобы все провели на высшем уровне, даже попросил Станислава Крячко возглавить группу.

* * *

Юлия летела первым классом, небольшой чемодан она взяла с собой в самолет, чтобы в аэропорту не ждать, пока прибудет багаж, не толкаться у транспортировочной ленты.

Утром в отеле к ней в номер заглянул заботливый врач, который ее осматривал накануне, галантно пошутил, мол, красивая женщина красива при любых обстоятельствах. Однако вчера у нее был небольшой нервный срыв, и врач обязан на нее взглянуть, хозяин беспокоится о репутации отеля.

Утром Юлия действительно чувствовала себя дискомфортно, несколько подавленной, побаливала голова. Доктор померил ей давление, почему-то внимательно осмотрел глазные яблоки, поморщился, недовольно покачал головой.

– Мадемуазель, вы намерены лететь именно сегодня? – спросил он, открывая свой чемоданчик.

– Я абсолютно здорова, доктор, – ответила Юлия. – Дайте мне какую-нибудь таблеточку от головной боли. Как себя чувствует мой знакомый?

– Мсье проживает в отеле?

– Нет. – Юлия смешалась, она не знала, в каком отеле остановился Виктор, как его фамилия. – Неважно, дайте мне таблетку, и спасибо за внимание.

– Таблетки… – Доктор достал из чемоданчика шприц, распечатал упаковку. – Весь мир помешался на таблетках. Я вам сделаю маленький укольчик, вы будете чувствовать себя великолепно.

– Доктор, – Юлия отстранилась, – терпеть не могу уколы.

– Не капризничайте, мадемуазель, посмотрите в окно, вы даже ничего не почувствуете.

Она покорно взглянула в окно, укол ощутила, но боли не было, а действие произошло мгновенно, казалось, она хлебнула изрядную порцию виски, только никакого противного вкуса во рту, лишь нахлынула легкость, исчезла головная боль и поднялось настроение.

В аэропорт ее проводили два молодых симпатичных полицейских в штатском. Один было попытался вновь расспрашивать ее о вчерашнем происшествии, но второй, видимо старший, перевел разговор на шутливую тему:

– Хорошенькая блондинка в Париже – всегда источник повышенной опасности. Эти психи наверняка вас с кем-то спутали, мадемуазель. Мы разберемся, разыщем мерзавцев и примерно накажем.

Юлия чувствовала себя превосходно, парни ей очень нравились, она еле удержалась, чтобы не расцеловать их на прощание.

В самолете она попала в руки очаровательных профессиональных стюардесс, в первом классе летело лишь четверо серьезных мужчин среднего возраста, которые сразу занялись своими бумагами. Перелет продолжался чуть больше трех часов. Юлия дремала или грезила, думала о Николае Алентове, о котором, находясь в Париже, практически не вспоминала. Он ей нравился; возможно, Юлия даже была влюблена. Алентов чем-то походил на отца, такая же надежность, сила и честность, но без занудства и постоянного стремления воспитывать ее и переделывать по своему усмотрению. Кроме всего прочего, Николая искренне не интересовал отец, мало того, молодой политик подчеркнуто дистанцировался от магната и недвусмысленно дал Юлии понять, что если она хочет поддерживать с ним отношения, то Юрий Карлович должен знать об этом как можно меньше.

Юлия понимала: Николай тщеславен и честолюбив, желает быть самим собой, а не только мужем и зятем. В последний вечер, слегка выпив, Николай признался, что на следующих выборах собирается не возглавлять команду Президента, а выставлять свою кандидатуру, даже пошутил:

– Юлия, если ты тронешься умом и рискнешь выйти за меня замуж, то можешь стать первой леди матушки-России.

Перед посадкой Юлия выпила бокал шампанского и вскоре уже стояла напротив очень молодого и чрезвычайно серьезного пограничника. Она часто бывала за границей и давно отметила, что российские пограничники самые серьезные и неулыбчивые парни в мире, а уж о том, чтобы русский страж границы пошутил, не могло быть и речи.

Юлия получила свой паспорт, подхватила чемоданчик, прошла через открывшийся турникет, когда услышала над головой радостный возглас:

– Юлия Юрьевна, какая радость! – Мужчина лет сорока, высокий, элегантный, со смеющимися глазами, забрал у нее чемодан. – Вижу, вы меня не помните. Я однажды был в вашем доме, знаком с матушкой и батюшкой.

Сначала Юлия взглянула на мужчину недоверчиво, но его искренняя улыбка, в особенности, что он назвал мать и отца старомодно и почтительно, внушили девушке доверие, и она улыбнулась.

– Признаться, не помню, – призналась Юлия. – Вы тоже из Парижа?

– Нет, я провожал друзей. У вас багаж или вы налегке? – Он слегка взмахнул чемоданчиком.

– Все здесь, я девушка не фасонистая, нарядов много не вожу.

– Великолепно, тогда мы воспользуемся депутатскими привилегиями, минуем любимую очередь. – Он увлек Юлию к боковому выходу. – Я провожу вас до вашей машины.

* * *

Валентин Нестеренко и Илья Карцев летели тем же самолетом, но отнюдь не первым классом, потому на пограничном контроле попали в небольшую очередь. Юлию они при выходе из самолета уже не видели. У бывших оперативников не было багажа, они сразу устремились по зеленому коридору на выход.

– Минуточку, господа! – остановил их молодой таможенник. – Вы уже прилетели, торопиться вам некуда. Это все ваши вещи? – Он сверлил их взглядом, кивнул на спортивные сумки.

– Как видите! – Илья тряхнул своей сумкой. – Желаете взглянуть?

Таможенник смотрел настороженно, на улыбку Ильи не реагировал.

– Были в Париже, и никаких подарков, сувениров?

– Молодой человек, – вмешался Нестеренко, – мы были в командировке, сейчас торопимся.

– Валюта, золото, драгоценности? – Таможенник разглядывал декларации.

– Там написано, – раздраженно ответил Илья.

– Я грамотный. – Таможенник медлил, сзади уже подходили люди, собиралась толпа.

Со стороны зала быстро подошел Крячко, сунул под нос таможеннику свое удостоверение.

– Извини, парень, они торопятся! – схватил Нестеренко за рукав, потащил за собой. – Она с багажом или без?

– Ручная кладь, – ответил Илья.

– Мать вашу! – Крячко оглянулся в поисках своих людей.

– Все на местах, Станислав, – тихо сказал подошедший Веткин.

– На улицу, проверять отъезжающие машины. Я слетаю к служебному выходу и сейчас буду.

Поиски результатов не принесли. Юлия исчезла.