Читать книгу Закулисные интриги - Алексей Макеев, Николай Леонов - Страница 3

– Как тебе сказать, Лева? – Мария театрально развела руки в стороны и тут же вновь сложила их на манер примерной первоклассницы. – Я – актриса. Понимаешь, что это значит?

– Не совсем, – признался Гуров. – Поясни.

Он видел, что супруга чувствует себя крайне неловко, сидя с ним за одним обеденным столом лицом к лицу. И догадывался почему. В подобной ипостаси Мария Строева наблюдала своего мужа впервые. Любящий, внимательный и обходительный, он никогда не делился с ней своими проблемами на работе. Даже в те моменты, когда был особо загружен и пребывал в мрачном настроении. А теперь его работа невольно соприкоснулась с ее. И Мария видела перед собой сыщика. Серьезного, делового и сосредоточенного на интересующем его вопросе. Профессионала до мозга костей.

– Я хочу сказать, что я – человек творческий. И в первую очередь меня интересует именно творчество. Я не соприкасаюсь ни с административными, ни с хозяйственными, ни с какими-либо еще делами театра. Вот если бы ты попросил меня рассказать о ком-нибудь из актеров, например, или о режиссерах – это один вопрос... Даже о Реджаковском...

– Кто это? – прервал жену Гуров.

– Реджаковский? Это наш художественный руководитель. Будем так говорить, второй по значимости человек в театре. После Равца. На нем держится вся творческая часть...

Мария хотела добавить к этим словам еще что-то, но Гуров снова перебил ее. Пустые разглагольствования на театральные темы, к которым жена имела немалую склонность и которые в любой другой момент полковник выслушал бы с неподдельным участием и понимаем, сейчас его мало интересовали.

– Второй человек, говоришь? – переспросил он. – А теперь что же получается, Маша? После гибели Равца он автоматически становится первым?

– Нет. Конечно, нет, Лева, – Строева смешно сморщилась. – Неужели ты совсем в этом не разбираешься? Я столько рассказывала тебе... Ты меня не слушал?

– Ну что ты. Слушал, разумеется. Просто запамятовал, наверное, – полковник улыбнулся.

– Эх, ты! А еще сыщик! – Мария вернулась в присущее ей жизнерадостное состояние, и напряжение в разговоре спало. – Хорошо, я расскажу тебе все еще раз, если хочешь. Второй человек – это условно. Под Реджаковским, как я сказала, только творческая часть. И ничего больше. Четкое разделение функций, Лева. Он никогда не потянет того, чем занимался Равец. Да и не собирается этого делать. Понимаешь? Для этого есть другие люди. Как бы это поточнее выразиться?.. Более приземленные, что ли. А Реджаковский... Он человек искусства. Он весь в себе. Он парит. Только в последнее время его, конечно, заносит не туда...

– Как это?

Гуров привычно потянулся к карману за сигаретами, но в последний момент передумал и положил руку на стол. В присутствии жены полковник старался курить по минимуму. Насколько это было возможно.

– Стар он уже стал, – откровенно поделилась своими мыслями Строева. – Маразматичен... В высоком смысле этого слова...

– А у этого слова бывает и такой смысл? – с улыбкой поинтересовался Гуров.

– В нашей среде бывает. Отсюда у Геннадия Афанасьевича и все проблемы. И лишнего стал закладывать за воротник, и вечные дрязги с администрацией.

– И с Равцом?

– В первую очередь с Равцом.

– А вот с этого момента поподробнее, – попросил полковник. – На чем основывались эти его дрязги с Равцом?

Мария непринужденно рассмеялась, и это слегка смутило супруга.

– Да нечего тут рассказывать поподробнее, Лева, – она подалась вперед и игриво подмигнула. – Ты прямо как ребенок! Обычное в театральной среде дело. Равец худруку то смету зарежет, то спектакль, которым тот особо гордился, из репертуара выведет, то какой-нибудь репетиционный процесс приостановит. Вот тебе и причины для конфликтов.

– А почему он так делал? – мрачно спросил Гуров, понимая, что разобраться в специфике работы театра будет для него не так уж и просто, как казалось на первый взгляд. – Я имею в виду Равца.

– Потому что его как раз в первую очередь интересует не искусство, а деньги, – пояснила Мария. – В театрах всегда так. Мы думаем, что несем людям прекрасное, доброе, вечное, а для стоящего во главе театра руководства – это не более чем бизнес...

Она замолчала.

– Ясно, – протянул полковник. – Ясно, что ничего не ясно. Ну, хорошо. А что ты можешь рассказать мне о самом Равце? Что он был за человек? По жизни?

Мария поднялась из-за стола и стала неторопливо собирать оставшуюся после обеда посуду. Пустила воду в раковину. Гуров смотрел ей в спину. Некоторое время тишину нарушал только звук льющейся воды, а затем жена, обдумав что-то, заговорила:

– О том, что он был «голубой», я думаю, тебе уже известно? Так? В театре эта тема очень долго и очень часто муссировалась. Равец не гнушался принимать у себя в кабинете бойфрендов. К нему часто кто-нибудь приходил, и, глядя на этих молодых людей, сразу становилось понятным, какой они сексуальной ориентации. Все было написано на лицах. Да, и не только на них. Манера поведения, жесты, голос... Они уходили в кабинет Равца, и что там происходило на самом деле, никто, конечно, не знал... Тебе нужны слухи? – Мария повернула голову.

– Нет, слухи передавать не надо, – решительно отказался Гуров. – Я уже догадался, о чем они. Лучше скажи, насколько они соответствуют действительности.

– Откуда мне знать? Я свечку не держала.

– А ты знаешь кого-нибудь из тех, кто приходил к Равцу?

– Лично нет. Преимущественно это были его старые друзья. Школьные, министерские... И так называемые спонсоры. Готова даже предположить, что некоторые из них в действительности и являлись спонсорами. И если не для театра, то лично для Равца – точно, – Мария больше не поворачивалась лицом к мужу. Откинув назад волосы, она взяла мягкую губку и принялась мыть посуду. – Что еще тебе про него сказать? То, что он любил деньги, я уже сказала...

– Какие отношения у него были с Михайловым? – спросил Гуров.

– С Виктором Максимовичем? Как это ни странно, чисто деловые. Хотя, может быть, когда-то раньше... Я не знаю, Лева. Опять же не хочу повторять ту грязь, которую постоянно говорят про людей наши сотрудники. Михайлов – сам по себе человек ничего. С ним можно ладить. Равец, тот пожестче был. Но я повторяю, Лева, я – актриса, и мне редко приходилось общаться с кем-то из администрации. Постольку-поскольку...

– Михайлов автоматически идет на место Равца?

Гуров все-таки не выдержал и пристроил во рту сигарету. Щелкнул зажигалкой. Сизый дым тоненькой струйкой потянулся к потолку.

– Это будет решать министерство, – вымытую посуду Мария тщательно вытирала и по заведенной привычке складывала сразу в шкафчик. – Но если у них не будет более подходящей кандидатуры, они, конечно, поставят Михайлова. Во всяком случае, временно исполняющим обязанности. А ты что, его подозреваешь?

– Пока нет, милая, – Гуров взглянул на часы и поднялся из-за стола. – Спасибо тебе за информацию. Если что-то понадобится, я снова обращусь к тебе.

– Всегда пожалуйста, – Мария выключила воду и обернулась: – Ты уезжаешь?

– Да. Пора. Кстати, я еду к тебе в театр. Тебе не нужно на работу?

– Репетиционный процесс остановлен. У меня только вечером спектакль.

Гуров переложил сигарету в левую руку, подошел к жене, нежно обнял ее и поцеловал в щеку. Затем вышел из кухни, на ходу застегивая пуговицы пиджака.

– Проводишь, Мусь? – крикнул он из коридора супруге.

– Я тут, милый. Зачем спрашиваешь, как будто может быть другой ответ.

Гуров наклонился, чтобы завязать шнурки ботинок, и не видел, что жена стоит рядом в коридоре, прислонившись к платяному шкафу.

– Скажи, а ты, случаем, не знаешь, где живет этот ваш... Реджаковский?

– Худрук? Точно не знаю, но, кажется, где-то рядом с театром. Если я не ошибаюсь, его дом примыкает к театральному парку. Но лучше уточнить. Хочешь, я позвоню в отдел кадров?

– Да нет, не стоит. Я сам.

– Хорошо, как скажешь, – Мария подошла к мужу и еще раз поцеловала его на прощание.

В подъезде, спускаясь по лестнице, полковник набрал номер телефона Крячко.

– Ты где?

– Я-то на работе, а вот ты где?

– Ну, хватит, Стас. Ты что делаешь? – Гуров был явно не расположен к шутливому тону, однако напарника это нисколько не смущало.

– Рисую.

– Понял. Что, уже готово?

– Да, Лева, все готово. Фоторобот составлен. Он у меня. Один экземпляр у тебя на столе. Весьма миленькое личико, ты знаешь...

– Показывал кому-нибудь?

– Помилуй, Лев Иванович, – взмолился Крячко. – Я еще даже не обедал...

– Подожди, Стас, появилась одна маленькая зацепочка. – Гуров вышел во двор и двинулся в направлении парковки, где он оставил свой «Пежо». – Некий Реджаковский. Тебе не встречалась эта фамилия?

– Нет. Кто он такой?

– Второй после директора руководитель. У них с Равцом было паритетное якобы руководство. Как на производстве. Есть генеральный директор, а есть технический. Мне жена сказала, что у этого Реджаковского были постоянные трения с директором. Я хочу сейчас поехать в театр. Ты готов?

– Да, но только после того, как поем.

– Я заеду за тобой в управление. Будь готов.

– Понял. Идет.

Гуров сел за руль своего автомобиля и менее чем через полчаса прибыл в управление. В кабинете еще сохранялся аромат копченой курицы и свежих огурцов. Крячко, сидя за своим столом, наливал в кофейную чашку кипяток.

– Сколько можно есть? – Гурова искренне удивляла способность напарника растягивать удовольствие от вкушаемой пищи.

– Ты будешь? – Станислав кивком показал на пластиковые контейнеры с курицей и салатом, расставленные на столе.

– Я из дома.

– Ладно, не унижай. Столовская пища, между прочим, за неимением другого – тоже ничего. Не дает двинуть коньки.

– Мы едем? Или ты еще десерт будешь? Кофе там, пирожные...

– От десерта не откажусь.

– Стас, умоляю тебя, может, в машине доешь?

– Ладно, ладно. – Крячко взял со стола целлофановый пакетик с печеньем и, аккуратно скрутив жгутом верх пакетика, приготовился выйти из кабинета. – Хочешь, тебя тоже угощу. Печенье «суворовское».

– Пошли, – Гуров подошел к рабочему столу и взял только что составленный коллегами фоторобот.

– Слушай, с нами Васютин хотел ехать. У него копии портретов. Сейчас я за ним схожу.

– Я спускаюсь вниз, встречаемся в машине, – бросил Гуров и вслед за Крячко вышел из комнаты.

На лестнице парадного крыльца Крячко с майором милиции Евгением Васютиным догнали Гурова.

– Спасибо, Лев Иванович, что взяли с собой. Вы уже видели, какой портрет получился? – Васютин продемонстрировал полковнику увесистую пачку копий листов с черно-белым изображением мужского лица. – Свидетели говорят, получилось один в один.

– Ты нам дашь парочку? – спросил Крячко, усаживаясь на переднее пассажирское кресло в автомобиле.

– Держите. – Васютин протянул полковнику несколько копий.

– А ты зачем в театр, Жень? – поинтересовался Гуров.

– Я как раз с портретом хочу поработать. Поговорю с людьми. Уже можно будет кому-то на опознание оставить. А вдруг кто его опознает? Если этот человек часто приходил... А тем более, если он спонсор театра...

– Скажи, а ты опрашивал сегодня свидетелей? – Гурову было хорошо видно в зеркало заднего вида лицо майора. Васютин кивнул.

– Что собой представляет Реджаковский?

– Лев Иванович, боюсь, что я уже уехал составлять фоторобот, когда с ним беседовали. Это художественный руководитель, если я не ошибаюсь.

– Да-да, он самый.

– Нет, я его не дождался, Лев Иванович. В театре оставался Лисовский – участковый. Скорее всего, он Реджаковского и опрашивал.

– Ну да ладно! Разберемся на месте!

Гуров сильнее надавил на педаль акселератора и перестроил «Пежо» в крайний левый ряд. Через двадцать минут все трое прибыли к служебному входу театра. Дверь, как и утром, оказалась закрытой. На звук подъезжающей машины из-за желтой занавески на окне высунулось незнакомое сыщикам лицо пожилой женщины. Гуров сделал ей знак рукой, чтобы их впустили в помещение. Через несколько секунд дверь отворилась. Женщина высунула на улицу голову и недоверчиво осмотрела с ног до головы нежданных посетителей.

– Главное управление уголовного розыска, – представился Гуров. – Скажите, Реджаковский на месте?

– Нет.

– Разрешите, мы пройдем в отдел кадров.

Женщина отступила назад, пропуская следователей внутрь помещения.

– А вы чего хотели-то? Вон его дом, Реджаковского.

Гуров и Крячко повернулись к вахтерше.

– Вон, за театром. В четыре этажа дом. Он там живет. Третий этаж. Как войдете, налево. Дверь еще такая... кожей малинового цвета обита.

– Это точно? – переспросил Крячко.

– Да что ж я, врать, что ли, буду уважаемым людям? Я на первом этаже там живу. Этот дом когда-то как общежитие театральное строили...

– Ну что, пойдем сразу? – Гуров посмотрел на напарника. Тот кивнул.

– А вы же вахтер, как я понимаю? Василия Михайловича меняете? Да? – спросил Крячко, разворачивая сложенный вчетверо листок с фотороботом. – Этот человек вам знаком?

– Дайте-ка, дайте! – женщина прищурила единственный зрячий глаз – второй у нее был прикрыт постоянно – и, вытянув руку с листочком, внимательно посмотрела на изображение. Поморщившись, она отрицательно покачала головой. – Нет... Незнаком.

– Никогда не видели этого человека?

– Нет. Не припомню. Да я ведь не вижу ничего толком... А что, это убийца тот самый, да?

– Это фоторобот человека, которого нам нужно найти, – отрезал Крячко.

– Вы помните, квартира у Реджаковского какая? – вклинился Гуров. – Номер можете назвать?

– Шестая квартира.

Гуров посмотрел на напарника.

– Пойдем?

– Пойдем.

Крячко, ближе напарника стоявший к входной двери, наклонился к замку и отодвинул щеколду.

– Удачи вам, – бросил Лев Иванович Васютину.

Майор стоял в стороне, дожидаясь результата разговора сыщиков с вахтершей. Попрощавшись с коллегами, он скрылся в темном коридоре, ведущем в глубину здания.

– Ну и заведение! Сторожа у них ничего не видят, мужики все... странные какие-то, – сетовал Крячко, едва поспевая за напарником.

Гуров решительным шагом пошел в сторону дома, на который указала женщина.

– Этот дом, да?

– Да.

– Ну, и пошли тогда.

Следователи поднялись на третий этаж. Действительно, одна из двух дверей, выходивших на лестничную клетку, была обтянута темно-малиновым кожзаменителем. Отыскав звонок, Гуров вдавил кнопку. Спустя минуту им открыли.

Перед следователями предстал толстый, с седой головой и округлым раскрасневшимся лицом уже немолодой мужчина.

– Мы из Главного управления по расследованию особо важных преступлений, – представился Крячко, опережая напарника.

– Особо важных преступлений... – повторил мужчина и отошел в сторону, пропуская посетителей в глубь квартиры.

– А вы вот так, не спрашивая, открываете. Не боитесь? – поинтересовался Крячко, снимая на коврике около входной двери обувь.

– А чего нам бояться? Это они пусть боятся. А у нас ни денег, ни связей. Гол как сокол! Вот, – Реджаковский повел рукой, показывая на скромное убранство квартиры. – Это все наше богатство. Да вот, голос еще. А что еще актеру нужно?

Бархатный баритон художественного руководителя звучал мягко и тихо.

– Куда вы нас пригласите? – спросил Гуров, осматриваясь вокруг.

Одна из дверей коридора вела прямо в крохотную кухню, вторая, которую, составляли две резного дерева створки, открывала проход в гостиную.

– Да вот в зал, пожалуйста, проходите! – любезно предложил Геннадий Афанасьевич.

Сыщики тут же прошли в комнату и разместились на низеньком диване.

Зал был небольшим и довольно уютным. На толстом ворсистом ковре на полу стояло огромное деревянное кресло-качалка. На одном из подлокотников, небрежно спадая на пол, висел шерстяной плед. Вплотную к креслу был придвинут стеклянный журнальный столик на колесиках, на верхней полочке одиноко возвышалась пустая рюмка.

Гуров занял место напротив кресла-качалки. Реджаковский подошел было к креслу с явным намерением устроиться на насиженном месте, но передумал. Геннадий Афанасьевич взял одеяло, сделал несколько шагов назад и выдвинул из-за стола единственный в комнате стул. Затем сел на него, развернувшись вполоборота к гостям.

– Ревматизм. Я теперь без этой тряпки не могу. Кости уже не те, – худрук обернул пледом колени и посмотрел на сыщиков, ожидая от них вопросов.

– Вам часто приходилось по службе общаться с Равцом?

– Я все делал, как в Уставе театра написано, – поведал Реджаковский. – Без директора я не мог принять самостоятельно ни одного решения. Судите сами, назначение на роль – подпись директора, денежное поощрение кого-то из сотрудников творческого звена – подпись директора... Даже творческие планы в конечном итоге подписывал директор. Поэтому я постоянно обращался к Юрию Юрьевичу, чтобы, как сейчас говорят, перетрясти рабочие вопросы.

– То есть вы тесно сотрудничали?

– Приходилось.

– Почему приходилось? Это было для вас обременительно? – Гуров не сводил взгляда с художественного руководителя.

– Мы с Равцом никогда не выказывали друг другу неприязнь, – честно ответил Реджаковский. – Он был действительно очень опытным человеком в административных вопросах, несмотря на свой молодой возраст. Что ни говори, он умел грамотно вести бумажные дела... Насколько я мог судить. И потом, я действовал исключительно в рамках закона. Устав театра...

– Я не понял, – прервал опрашиваемого Гуров. – Вы же тоже руководитель. А по вашим словам получается, что вы каждый вопрос должны были согласовывать с Равцом. В чем же тогда заключается ваше руководство?

– Ну, как! Вы понимаете, театр – это в первую очередь творчество. А это процесс бесконечный. Актеры – люди с большим воображением и жизненной энергией... По крайней мере, так должно быть. Если процесс творения не регламентировать никак, то в театре начнется, так сказать, анархия. Кто-то должен следить за тем, чтобы актеры вовремя приходили на репетиции, чтобы были равномерно загружены в репертуаре... Я не знаю, вам, наверное, такие тонкости не нужны.

– Нужны, нужны, – отозвался Гуров. – Нам все нужно. Мы вас остановим, если что. Вы ведь уже давали сегодня показания, Геннадий Афанасьевич. Вы сейчас можете точь-в-точь повторить все, как говорили ранее. Можно и добавить что-то, если посчитаете нужным. Мы ведь без протокола. Можно сказать, у нас неофициальная беседа.

– Кстати, а у вас закурить здесь можно? – вклинился в разговор Крячко.

– Да пожалуйста. Курите. Пепельница должна быть где-то там... – Реджаковский показал на прогал между подлокотником дивана со стороны Крячко и торшером. – Не сочтите за труд...

Крячко опустил руку за высокий подлокотник, нащупал на полу пепельницу, взял ее и поставил перед собой на журнальный столик.

– Вы меня простите, молодые люди, но в таком случае я выпью!

Геннадий Афанасьевич встал со своего места, подошел к окну, отодвинул занавеску и взял с подоконника непонятно как оказавшиеся там наполовину початую бутылку водки и блюдце с нарезанными дольками солеными огурцами. Затем подошел к креслу-качалке. Подвинул его так, чтобы, сидя в нем, можно было видеть обоих собеседников. Бутылку Реджаковский поставил на журнальный столик рядом с рюмкой.

– Если вы не против...

Художественный руководитель расстелил плед на сиденье и тяжело опустился в кресло.

– Вы будете? – спросил он сыщиков, устроившись напротив.

– Нет, спасибо, – ответил Гуров и вслед за Крячко тоже прикурил сигарету.

– Скажите, я правильно вас понял? Реально получается, что вы только на бумаге руководили вместе?

– У меня есть Устав, которым я руководствуюсь. По Уставу официальным представителем театра в организациях, государственных органах был Юра.

Реджаковский налил в рюмку водку и отставил бутылку в сторону. Затем опрокинул содержимое рюмки в рот, поморщился, подцепил вилкой кусочек соленого огурца и с удовольствием захрустел им.

– На самом деле, – продолжил он, дожевывая, – я, так сказать, отвечаю за творческий процесс. Ну, вношу свои предложения по новым постановкам, беседую с актерами перед тем как кого-то нового взять в труппу, отсматриваю их работы в других театрах, беседую вживую... Так что, делаю все, что нужно для осуществления творческого процесса.

– А право подписи на документах было только у Равца?

– Да, приказы мог подписывать только Юра. Я, так сказать, только формально ставил свою подпись: «Согласовано».

– А были у вас с Равцом какие-то разногласия? – спросил Крячко.

– Сказать, что не были, будет неправильно. Вам любой подтвердит, что по творческим вопросам мы часто с Юрием Юрьевичем придерживались разного мнения. А в последнее время я вообще не мог понять, что с ним происходит. Я по натуре человек неконфликтный. Не могу я постоять за себя. Тем более что Юра последние несколько месяцев вообще как с цепи сорвался. Любое мое предложение, а особенно касающееся той части, в которой мы с ним были не согласны, он принимал едва ли не как личное оскорбление. Он мне фактически не давал работать последнее время, честно говоря...

– А с чем могло быть связано такое настроение Равца? – уточнил Крячко.

– Понятия не имею. Он меня в свои дела не посвящал. Мы не то чтобы не доверяли друг другу. Скорее, у нас были с ним разные интересы. Я вам честно скажу, эти современные отношения... Когда я был молод, у нас было модно любить красивеньких актрис. Каждый старался дружить с самой талантливой девушкой на курсе. Затем жениться на самой симпатичной актрисе в театре. Самая красивая, естественно, была любовницей начальства... А сейчас я, конечно, не знаю, как у вас там в органах...

– Все нормально у нас, – поспешил заверить Геннадия Афанасьевича Крячко.

– Ну вот... И я тоже жене говорю, как мне с ними общий язык найти, не знаю...

– И все же, в чем же заключались трения между вами? – Гуров докурил сигарету и потянулся к пепельнице, чтобы затушить окурок.

Реджаковский налил еще одну рюмку водки и тут же, не ставя ее на столик, выпил.

– Да он вообще мне работать не давал, если уж быть точным, – продолжил он. – Его только деньги интересовали в последнее время. Я не буду спорить. В театре действительно последнее время водились деньги. Но какого они происхождения, я не знаю. Кто-то из спонсоров ли давал... Или же сами мы зарабатывали. Я не знаю. Но то, что Юра вообще перестал считаться со мной как с художественным руководителем – это факт. Зарубил новую постановку. У него последнее время появились какие-то свои планы. Он старался заработать деньги буквально на всем. Детские спектакли приносят деньги, например, и он стал меня склонять, чтобы мы ставили больше детских спектаклей.

– Скажите, а у вас есть какие-нибудь подозрения – кому могла быть нужна смерть Равца?