Читать книгу Россиянство - Николай Максимович Сорокин - Страница 6

Снисхождение интеллектуального откровения вызывает чувство смеха.

Смех – самое светлое непосредственное чувство, с которым сопровождается освидетельствование веры: человек осознает свое знание как истинное и потому верит, то есть знает истинно, но разница лишь в том, что смех возникает при радикальном градусе, когда множество устремлённой к ответу пост-информации, сопровождаемой некоторой примитивной установкой, в один момент разрешается такой же примитивной установкой, которая в структуре своего метатекста, то есть в той пост-информации, разрешает множество тех установок, которые мы и обрели в качестве “сетапа”. Если же каждую нить отдельной структуры пост-информации разрешать согласно должным для этого необходимостям, то есть подходить к вопросу со всей серьезностью и копать вглубь проблемы, то рано или поздно, чтобы ответить на всю имеющуюся и изученную информацию сразу, нам потребуется использовать некоторую общую объединяющую категорию; так мы можем обрести религиозный опыт, так как объединить необъединимое на первый взгляд может только сам Бог, или миф религиозного. Собственно, когда мы находим альтернативу Богу – мы смеёмся.

В том смысл каждой некоторой комедии, так как мы помещаем в одно определённое рабочее интеллектуальное пространство ряд объектов, требующих своего рационального разрешения в пределах этого же пространства и не выходя из него, то есть пользуясь его же логикой, и при этом таким ответом должно быть то, что идёт в обход общепринятой религиозной культурной категории, дабы утвердить ей альтернативу. Если утверждение альтернативы в том или ином общественном модусе проистекает как самоцель, то мы будем говорить о сатире, но это та сущность, о которой рассказать сейчас не было намерения.

Речь не об этом; о причине позволяющей говорить в том ключе, что юмор есть религиозное, или по крайней мере утверждать об их общем корне, можно судить как об уроборосе: интеллектуальное пространство обладает в себе мифом как отграниченная от “реальности” территория и выступает по отношению к самой реальности как её доступная альтернатива. Мир смеха – это не только само интеллектуальное пространство игры, но ещё и сама её часть, рассматриваемая в идеальном образе, то есть в области некоторого цикла. Цикл, что понятно, наделяет реальность мифом и учреждает её в мир смеха.

Сама формула смеха, если смотреть на неё экзотерически, позволяет утверждать, что если бы нам было позволено вести наблюдение за ходом игры, но такой игры, которая выражается в моменте, то речь обязательно зайдёт об азартных играх. И смех, и азарт вызван единым чувством моментного переживания мифа, так как он разрешается в один момент. Можно представить сколь многое разрешается в интеллекте того субъекта, кто смеётся громче всех.

Азарт, в отличии от смеха, не даёт самодостаточной альтернативы божественному, он является чувством самодостаточного альтернативного отношения к божественному, то есть применяет на себе роль религиозного откровения, выраженного не верой, а мистикой, ведь если вера – это истинное знание, то мистика – это знание о непознаваемости. Мистик может учредить ритуал обретения религиозного опыта, но оперировать его мифом не будет возможно в полном ключе, так как такой миф своей структурой затрагивает полюсы неизвестных для знания глубин и если отрицать, что дух в своем становлении эти глубины рано или поздно обретёт, то мистика свидетельствует некоторый порог познания человеком не то что областей скрытого знания, но и просто мифа.

Следует вернуться ко вторичной гармонии магического круга: “теперь, если этим же путём построить три квадрата, мы будем иметь, что первый квадрат входит в область второго квадрата для себя на половину и для второго квадрата на четверть, второй же квадрат будет для себя входить в область третьего квадрата для себя на половину и для третьего квадрата на четверть, а третий квадрат полностью в себя включит первый квадрат как собственную четверть”. Второй квадрат, входя в область третьего на половину и включая в себе первый квадрат, обладает той небольшой областью, которая не включена в отношения субстанции, в следствии с чем мы говорим о проявлении извне.

Теперь следует вспомнить, соблюдая структуру причинно-следственной связи в разговоре о становлении квадрата из его диагонали, что понимая уроборический принцип, само проявление мифа той его частью, которая не входит в его субстанцию, её мы ещё находим в понимании позиции второго квадрата, для чётко установленной причинно-следственной связи в-себе-мифа выражается мистически, так как не входя в субстанцию напрямую она всё равно является её частью. Эта область мистицизма есть в каждом мифе, она представляет собой хвост уробороса, она проявляется в моменте и момент этот есть интеллектуальное откровение, что можно понять и как акт творения, исхождение Святого Духа.

Не стоит к смеху и азарту здесь относиться нарицательно, о них целиком говорится как о двух ощущаемых интеллектуальных переживаниях и выражаются они в чувственном откровении мистики и веры в гармонии одной четверти к оставшейся трети четверти; мир смеха в отношении к мистическому пребывает в радости и радость есть то, что мы и понимаем как чисто религиозное переживание, так как её сущий анекдотизм претворяется в наблюдаемой области мистического характера и границы разрешения сущего непознования и веры разрешаясь друг в друге находят себя в моменте как радость. Радость – это не столь акт синтеза смеха и азарта сколь полноценное деяние, отбросившее лишнее и сгустившее необходимое.

В природе низших комедий стоит эзотеризм. Понятно, что каждое какое-то конкретное общество определяет то или другое как комедию, а потому мы можем исследовать любую общественную проблематику согласно тому, над чем общество смеётся; а смех их – искомый поиск альтернативы радости, за который они ещё готовы и платить, а платёж – это акт социального действия выражаемого в некотором чувстве социального доверия, в пределах которого искомый способ удовлетворить потребности находит выход.

Поиск альтернатив исходит из того, что времени свойственно бросать радости вызов, а потому юмор исходит из разных полюсов глобального; соответственно, первичный модус такого юмора предстанет в форме низшей комедии, так как именно внутрисубъектное есть то, что стоит за массовой потребностью, ибо масса не субъектна. Масса ищет в себе себя, её глобальность глобальна извне и потому её непознанные глубины – это её же очеловеченное “я”, простое до примитивности. Массовость – это отсутствие радости в себе, примитивный юмор же является её свойственным атрибутом, так как именно к этому и устремлена её природа, ищущая своей человечности. Без человечности она не только не человечна, но и не религиозна; такая масса переходит в культ, секту или становится зависимой от азартных игр.

Эзотеризм низших комедий кроется не только в структуре субъектных переживаний, но и в самом непосредственном мистицизме переживаемого; представьте, что существует ряд установленных обществом правил для субъекта, которым субъект не отдает отчёт как общественным, а потому структура того или иного юмора, затрагивающего проблему чисто-общественную, может переживаться субъектом как только личностная проблема, что будет тем более иметь смысл там, где присутствует некоторая естественная повседневность, например повседневность биологическая. Во-первых, конечно, о такой биологической реальности мы говорим как о реальности удовлетворения естественных потребностей; в них массовый человек может проявить свою индивидуальность и это есть, по сути, портал в мир смеха и чувство радости. Во-вторых, практически все ирреальности такого поведения удовлетворения потребностей находят в себе не только наличия культур, но и в пределах таких культур учения мистико-религиозного содержания. Можно сказать, что базовые потребности есть условия, реализующие естественную мифологию, под которой преображается сама реальность.