Читать книгу Государства Прибалтики 2.0. Четверть века «вторых республик» - Николай Маратович Межевич - Страница 3

Вопросы международного права не ставятся нами в качестве ключевой исследовательской задачи. Это связано в том числе с тем, что «все государства мира признают международное право, но его принципы истолковываются весьма различно, это явствует из различных интерпретаций таких слов, как “демократия”, “самоопределение” “права человека”, “война агрессивная”, “война оборонительная”»[30]. Многое зависит от личности исследователя, его политических взглядов и степени национально-государственной ангажированности. «Обозначив себя как национальную, любая из сфер культуры теряет самостоятельность, независимость, преобразуется в фактор идеологии, политики, наконец, маркетинга. Сделавшись частью “национального инвентаря”, она обретает “добавочную стоимость” и способна приносить доход»[31]. Добавим, в Эстонии и Латвии – весьма существенный.

Вопрос правовых последствий событий 1939–1940 гг. и прибалтийская концепция «оккупации» нас интересуют исключительно с позиций текущей внешней политики стран Прибалтики. Анализ ряда правовых категорий применительно к общей ситуации, возникшей в контексте правопреемства стран Прибалтики после распада СССР, в данной работе является предпосылкой детального изучения политических последствий признания тех или иных формул правопреемства. Вопросы правопреемства не носят академического характера. Признание той или иной концепции правопреемства автоматически ведет к различным, но весьма значимым экономическим, социальным, политическим и правовым последствиям. К примеру, если мы признаем непрерывность – континуитет современной Эстонии и Латвии по отношению к республикам 1920–1940 годов, то период 1944–1991 годов автоматически оценивается как «оккупация», а лица, переселившиеся в эту страну, как «оккупанты». Оккупационному режиму могут быть предъявлены экономические требования компенсации ущерба, любые правовые акты периода «оккупации» могут быть признаны недействительными, в т. ч. связанные с прохождением государственной границы. Государство, ответственное за «оккупацию», должно исходить из значительной утраты международного авторитета даже в том случае, если речь идет о событиях относительно далекого прошлого.

Вопросы правопреемства государств достаточно редко становятся предметом научного и экспертного внимания за пределами узкого круга специалистов по международному праву; еще реже данный академический вопрос попадает в зону внимания политиков. Тем не менее это возможно в том случае, когда происходят качественные изменения на политической карте мира. Применительно к рассматриваемой ситуации (отношения России с Латвией и Эстонией) проблема имеет несколько аспектов.

• Существует ли континуитет Эстонской (Латвийской) республики 1920 года и Эстонской (Латвийской) республики 1991 года и, соответственно, можно ли говорить о правопреемстве между современной Эстонией и Эстонской Республикой, образовавшейся в 1920 году? Аналогичная ситуация применительна к Латвии.

• Было ли вступление Эстонии, Латвии и Литвы в состав Союза ССР формой оккупации?

• Какие последствия для России вызовет признание факта оккупации и континуитета государств Прибалтики?

Один из ключевых вопросов российско-эстонских, российско-латвийских и российско-литовских отношений – ультимативное требование к России признать факт «оккупации» государств Прибалтики и, соответственно, российская позиция по этому вопросу. Этот вопрос с удивительной настойчивостью ставится перед российской властью и общественностью. Впрочем, ничего удивительного в этом нет. Для политических элит государств Прибалтики проще отказаться от половины государственной территории, чем от доктрины «оккупации». Причины для этого действительно серьезные. Рассматривая требование прибалтийских стран признания Россией факта «оккупации», следует четко понимать, по каким причинам Эстония, Латвия и Литва выдвигают эти требования.

Предположение, часто звучащее в российской прессе и связанное с тем, что это вопрос неоправданных амбиций и унаследованных эмоций, является опасным заблуждением. Столь же неправильна трактовка эмоционально окрашенного термина «оккупация» как способа предъявить претензии России и заработать деньги. Истина заключается в том, что в общественном сознании своей страны и за ее пределами «оккупационный» занавес, как очаг в каморке папы Карло, позволяет «закрыть» все накопившиеся юридические казусы происхождения национальной государственности и «законно» разделить население своих стран по классическим методикам Дж. Оруэлла.

Отметим, что, подчеркивая факт дискриминации части населения в Эстонии и Латвии, никто не отрицает существование Прибалтийских государств, и прежде всего Эстонии и Латвии, их независимость, признанную СССР, Россией, международным сообществом. Однако правовую природу Эстонии и Латвии факт признания – непризнания «оккупации» качественно меняет[32].

Мы исходим из того, что сложные моменты политической истории Эстонии, Латвии, специфика международных отношений в 1939–1940 гг. должны быть всецело учтены в диалоге с соседними государствами и представлены на международной арене. При этом мы понимаем, что «…можно понять исторические обиды, понять разное отношение к различным драматическим событиям. Но нельзя в наше время оправдать репродуцирование искаженного, негативного образа соседней страны и народа, формирование у молодежи чувства неприязни и нелюбви к ним, равно как и сознательное отступление от истины в преподнесении и оценке исторических событий и процессов»[33].

В своем желании добиться признания факта «оккупации» внешняя политика Балтийских стран является весьма последовательной. К примеру, в Эстонии и Латвии практически все документы, принятые в период 1989–1991 годов, обязательно содержат упоминание об «оккупации»[34]. Фактически признание факта «оккупации» стало базовым элементом правовой конструкции Эстонского государства, наряду с еще одной категорией – континуитетом государства 1918 и 1991 года. Возникает вопрос, с чем это связано.

Проблема, которой посвящена эта работа, является чрезвычайно сложной, многосторонней и затрагивает практически все аспекты отношений России и государств Прибалтики. При этом анализ юридических вопросов для нас не имеет самостоятельного значения, т. к. данная работа не носит юридического характера. Анализ ряда правовых категорий применительно к общей ситуации, возникшей после распада СССР, в данной работе является предпосылкой детального изучения последствий признания тех или иных формул правопреемства. Прежде всего, это относится к категориям «континуитет», «оккупация», «агрессия», «аннексия».

В международном праве континуитет – это осуществление государством-продолжателем (правопреемником) предусмотренных в договорах прав и обязательств государства-предшественника. Автор статьи «Признание государств: современная европейская практика» пишет, что можно говорить о трех различных ситуациях признания новых государств в Европе: это Прибалтика, Советский Союз и Югославия[35]. Следует согласиться, действительно существует определенная специфика международно-правового процесса признания независимости стран Прибалтики в конце ХХ века.

Правопреемство в международном праве – переход прав и обязанностей от одного его субъекта к другому. Вопрос о правопреемстве государств возникает в случаях слияния двух или более государств (включая вхождение одного или нескольких государств в состав более крупного); разделения государства на два или более или выделения малого государства из состава большого. Этот вопрос, как правило, не считается самым значимым и дискуссионным в международном праве. Однако для нас он имеет не абстрактно-теоретический характер, он непосредственно затрагивает всю государственно-политическую концепцию Эстонии и Латвии.

В этом контексте возникают три принципиальных вопроса. Рассмотрим первый вопрос. Существует ли континуитет Эстонской (Латвийской) республики 1920 года и Эстонской (Латвийской) республики 1991 года?

Позиция специалистов по международному праву не может быть названа единой. В ряде случаев, но далеко не всегда она основывалась на том юридическом постулате, что аннексия не уничтожает международно-правовую личность государства, но временно ее прекращает, и после возврата к суверенитету и независимости государство восстанавливает международную правосубъектность[36].

С другой стороны, по мнению некоторых европейских юристов, незаконность советской аннексии и даже непризнание факта присоединения к СССР еще не означает признания континуитета Эстонии и Латвии. Вспомним: тезис Дж. Крофорда об идентичности без континуитета, который Р. Мюллерсон использует применительно к Прибалтийским государствам, уже применялся для объяснения аналогичной ситуации с незаконной оккупацией в период второй мировой войны в таких странах, как Эфиопия, Чехословакия, Албания, Австрия[37]. Наиболее точной характеристикой данной правовой ситуации является выражение Дж. Крофорда «identify without continuity» («идентичность без континуитета»)[38].

Наша аргументация исходит из того, что признание временного прекращения существования государств Прибалтики рядом стран Запада не означает признание континуитета существования государств Прибалтики. Современные государства Прибалтики являются продолжателями как т. н. «первых республик», так и республик советского периода. Более того, следует признать различие между страной и политической организацией ее власти и территории. Правопреемство идентичности Эстонии или Латвии «образца 1920 года» Эстонии и Латвии «образца 1990-1991 годов» очевидно. «…Латвия, Литва и Эстония не должны рассматриваться как продолжатели (continuity) довоенных. Они юридически входили в состав Советского Союза после 1940 года. Это не те же самые субъекты международного права, а новые, возникшие на месте прежних и являющиеся по отношению к ним и частично по отношению к СССР правопреемниками, но никак не продолжателями. Можно говорить о восстановлении латвийской, литовской и эстонской государственности, а не об “освобождении” Латвии, Литвы и Эстонии от оккупации и их восстановлении»[39]. Таким образом, в 1991 году СССР и Россия признали независимость не республик 1920 года, не шведской Эстляндии, Лифляндии, Курляндии, а Советской Эстонии, Советской Латвии, Советской Литвы.

Интереснейшая аргументация профессора Черниченко С.В. неоднократно была положена в основу официальной позиции МИД РФ в 90-х годах прошлого века: если государство было присоединено к другому, т. е. аннексировано (либо после оккупации, либо без нее, под угрозой применения силы), то оно с момента присоединения утрачивает свою личность и фактически, и юридически. Исчезают его суверенитет и международная правосубъектность. Если спустя много лет на аннексированной территории тот же народ воссоздал свое государство, то о континуитете (непрерывности) говорить нельзя, так как юридически существование государства данного народа было прервано. Однако вполне допустимо говорить об идентичности (тождестве) вновь возникшего государства прежнему. Правильно было бы в таких случаях говорить о воссоздании не государства, а государственности данного народа, поскольку вновь возникшее государство будет все же иным, чем прежде, пусть даже и идентичным ему с точки зрения основных элементов, из которых оно строится.

Как отмечает один из ведущих специалистов современности по данному вопросу д. ю. н. профессор Р. Мюллерсон, «по прошествии полувека принцип restitutio ad integrum, применяемый Эстонией и Латвией, является скорее юридической фикцией, чем реальной возможностью»[40].

Рассмотрим вопрос о том, как оформлена указанная позиция в современной Эстонии. К примеру, на сайте Департамента гражданства и миграции Эстонской республики в специальном материале, предназначенном для лиц, вступающих в гражданство республики, так охарактеризована позиция государства по вопросам правопреемства: «В короткий срок большинство стран мира сообщило о признании (восстановлении признания) Эстонии как суверенного государства»[41]. Отметим, что термин «признание» или термин «восстановление признания» не означает выражения позиции по континуитету. Эстония и Латвия присвоили в одностороннем порядке себе признак континуитета для того, чтобы политически и экономически ограбить сотни тысяч некоренных жителей, искренне поддержавших борьбу за независимость этих республик в 1987-1991 гг.

Следующий вопрос: было ли вступление Эстонской Республики в состав Союза ССР «оккупацией»? Рассматривая проблему отражения ключевых моментов новейшей истории государств Прибалтики в трудах ученых и политиков указанных стран, прежде всего следует выделить ключевые вопросы, определяющие современный дискурс между российскими и прибалтийскими историками. Этих вопросов очень немного; более того, ответ на важнейший из них предполагает «автоматические» ответы на все остальные. К числу вопросов политической истории Европы XX века, вызывающих уже не первое десятилетие серьезные дискуссии историков и общественности, российских и зарубежных политиков, относятся вопросы политической истории 1939–1940 гг., и прежде всего, комплекс советско-германских договоров и протоколов.

Вопрос Договора о ненападении от 23 августа 1939 г., секретного дополнительного протокола к нему и внешнеполитических последствий этого соглашения является в этом ряду наиболее сложным. Данную тему, с одной стороны, нельзя назвать новой и неисследованной; с другой стороны, необходимо признать ее актуальность для современной системы международных отношений. На сегодняшний день значение этого исторического события признается историками всего мира. Закономерно и то, что особое внимание этому вопросу уделяется в Прибалтике. Значимость событий 1939 года велика, но политическая история XX века для Финляндии и Польши никак не сводится к 1939 году. Не без труда, но в ряде случаев представителям России и Польши, и тем более Финляндии, удается прийти к пониманию необходимости совместной работы[42]. Иная ситуация в государствах Прибалтики. Здесь руководства стран не только считают события 1939–1940 гг. непосредственной причиной утраты независимости, но и выстраивают на этой основе концепцию правопреемства, формулируют масштабные экономические и политические претензии к России. Политическая история XX века в Прибалтике сузилась до двух лет. Используя и несколько дополняя подход Эрика Хобсбаума, можно сказать об «особо коротком» XX веке для государств Прибалтики – менее одного года. Новый политико-идеологический стандарт построен по принципу зеркальной противоположности советскому. Советская историческая наука обязана была отрицать существование так называемого «секретного протокола»; историческая наука стран Балтии, как правило, рассматривает 23 августа 1939 года как начало истории, а 22 июля 1940 года как ее конец.

Итак, речь идет о политической и правовой оценке событий 1939–1940 гг. Ответ на этот вопрос фактически формируют две научные школы в современной исторической литературе государств Прибалтики.

Первая группа работ – это, по сути, попытка оснастить научным аппаратом политическую и идеологическую программу ключевых элит. Эти работы преобладают количественно, но постепенно утрачивают свою убедительность после 25 лет де-факто переизданий.

Работы, входящие во вторую группу, отличаясь методологическими подходами, источниковедческой базой, авторской позицией, рассматривают историю 1939–1940 гг. в контексте предшествующих и последующих событий. В этих работах используется термин «оккупация», но скорее в политическом контексте, а не правовом. Это обстоятельство, как будет указано далее, имеет принципиальное значение.

Кроме того, существует небольшое количество совместных работ, написанных историками Прибалтики и России. В этом контексте следует рассмотреть попытки создания совместных комиссий историков.

Рассмотрим исторические и политические оценки событий 1939–1940 гг., обязательные для работ первой группы. К этой группе источников следует отнести работы пропагандистского характера, являющиеся таковыми как по форме, так и по содержанию. Следует при этом отметить, что в ряде случаев они написаны профессионалами: историками, политологами и изданы (размещены) как официальные правительственные материалы[43].

Рассматриваемые материалы характеризуются предельной идеологизированностью, они ориентированы на обслуживание государственного заказа, внешнеполитической линии соответствующих правительств. При этом они могут иметь масштабный научный аппарат, соответствующее оформление источников и литературы. Вместе с тем научная логика изложения, как правило, нарушена, а литература и источники если и присутствуют, то подобраны тенденциозно, отражают только одну точку зрения[44].

Важный момент, затрагивающий вопросы генезиса исторической политики государств Прибалтики, подчеркивает В. А. Смирнов: «Понятие “историческая политика” (Geschichtspolitik) получило распространение в Германии в 1980-х гг. в ходе “спора историков” о причинах нацизма. Историческая политика стала трактоваться не столько как политизация истории, сколько как сбережение памяти о прошлом, необходимое для политической консолидации нации»[45]. Однако в Прибалтике, в отличие от Германии, концепция «исторической политики» рассматривается как часть реконструкции истории под текущие политические задачи.

Главная задача историков Прибалтики – доказательство уникальности ситуации и акта агрессии. Классический подход к анализу сложнейшей проблемы, вызывающей споры нескольких поколений историков, выглядит так: «Советско-германский договор о ненападении, который историки нередко именуют “пакт о нападении”, зажег зеленый свет для Второй мировой войны», и далее: «Договор от 23 августа, как пакт войны, раздела и уничтожения, не имеет себе аналога во всей истории Европы XIX и XX столетий»[46]. Поражает «скромность» профессора из Латвии. Почему только Европа, почему только двести лет? О мюнхенском сговоре профессор истории, естественно, не слышал. Интерес представляет, впрочем, не только само содержание материала, но и то, что автор – доктор исторических наук, профессор, руководитель президентской комиссии историков Латвии. Важно отметить и то, что материал размещен на сайте министерства иностранных дел Латвийской республики. По мнению профессора, «согласно Лондонской конвенции, подписанной 3 июля 1933 г. СССР, Латвией, Литвой, Эстонией и другими государствами, агрессором считается государство, которое первое объявило войну другому государству, ввело свои вооруженные силы на территорию другого государства с [объявлением] или без объявления войны. На основании этой формулировки действия СССР в июне 1940 года квалифицируются как агрессия»[47]