Читать книгу Асфальт - Николай Матвеев - Страница 5

Чайник закипел, и пар стремился к потолку, в надежде вырваться на небеса, как птица, выпорхнувшая с клетки, как человек, сбежавший с плена, как чувства, что в надежде на ответ. Ночь охмуряла город, она сидела на синем табурете и смотрела за окошко, она мне что-то бормотала, рассказывая случаи из жизни, наверное, значительные, быть может, даже слишком, чтоб рассказывать такое. Я слушал её, смотрел в красивые глаза, в которых раньше было столько жизни и любви, что можно было раздавать прохожим, и иногда мне становилось страшно.

Её я встретил у метро, она сидела на скамейке, заваленная снегом, и согревала мёрзлые ладони, дыханием своим. Она одета в кожаную куртку, в джинсы и на высоком каблуке ботильоны, на длинных волосах, как шапка белый снег, местами превратившийся в холодный лёд. Она дрожала, как собачка, что осталась без хозяина и потерялась в холоде ночном. И я её окликнул, я сказал «Привет», я обнял её за плечи и пригласил к себе, мы сели на маршрутку и поехали сквозь снег, она пахла табаком, развратом, коньяком и безнадёгой. Я обнимал её и чувствовал, как под моими руками дрожит её тело. Она сказала мне спасибо, она сказала, что сегодня в ней сломалась палочка, державшая всю хижину, она сказала, что теперь всё кончилось, и, дай бы Бог, чтоб снова всё не началось, и дай бы Бог, чтоб дальше пустота. А я ответил, что не бывает пустоты, в ней обязательно что-то да есть, пусть в самом дальнем и тёмном углу, пусть через миллионы лет, пусть через парсеки расстояний, но в пустоте на что-то обязательно наткнёшься, быть может даже, на того же Бога.

Я разлил по чашкам кипяток, окунул в них по пакетику чая, а она мне говорила, что однажды была в Испании, она смотрела корриду, её туда позвал с собой один толстосум и толстобрюх, они летели туда чартерным рейсом, на лимузине ехали на побережье, а на утро была коррида, и главным тогда был Эль Хули, он же Хулиан Лопес Эскобар. К чему мне всё это? Тогда она пришла в дикое возбуждение от вида крови быка, или от самого Эль Хули, она точно не знала, но разум её тогда пропал где-то в испанском небе, под яркими звёздами Севильи. Тут я подумал, что наверное, после такого зрелища, я бы никогда не кушал больше говядины, но то я, а то – она. Её не напугать одним лишь видом крови и умирающего дикого животного, от этого она всего лишь улетает в небеса, поближе к ярким звёздам севильского неба. От неё по-прежнему пахло развратом, но понемногу пропадал запах табака. Я до сих пор не знаю, курит ли она теперь, раньше не курила. Какая в этом разница? Отпив глоток несладкого чая, она очнулась около бассейна, а он кружился босиком с бутылкой Виски, голый и неприятный у края бассейна, дико что-то крича, на смеси русского и свинячьего, она сказала, что тогда её стошнило прямо в бассейн. Всё было оплачено, через неделю она вернулась обратно и хотела сжечь воспоминания, но не было под рукою зажигалки и не было бензина.

Две ложки сахара, чтобы вкуснее, что ли, было. Я долго и упорно размешивал чай, жадно всматриваясь в красные губы, а она смеялась и пила коктейль. Тогда у меня оставались силы только на то, чтобы подносить ко рту чашку с растворимым кофе, да делать маленькие глоточки, а остальные силы отобрал проклятый алкоголь. Она смеялась, пальцем тыкала во всех и говорила, как оракул, что ждёт каждого из нас. Указав на меня, она взглянула мне в глаза и изрекла, пронзив насквозь холодным взглядом, что я буду метаться по вселенной, построю башню, но так и не дождусь своей богини. Все хохотали, я не мог, я пил глотками маленькими, кофе.

Я вновь кидаю в чашку пару ложек, привык, ведь так действительно вкуснее. Она глотает чай и говорит почти стихами, как презирая вечность и мороз, плюя на смену и на неизбежность, она выходит на проспект и первый встречный, пьяный человек, под канонаду фейерверков, ломается как жертва обстоятельств, ему в отместку, чтоб себя сильней унизить, испачкать, смять и завернуть в пакет, она садится на колени в снег и со слезами делает ему…

Я думаю о том, что надо будет после вымыть чашку, не как обычно, лучше с содой, а ещё лучше – с хлоркой.

В её ушах болтаются длинные серьги, они так красиво подчёркивают шейку, наверняка она сводит с ума миллионы, но сама наверняка, не сошла с ума ни разу, хотя, говорит мне об обратном, взять хотя бы некоего итальянца, который выкрал её разум и сердце, от которого у неё щемило не только сердце, но и ключевые органы женщины, она даже согласилась сняться ради него в порнофильме, а после, после он ей выдал наличные и сказал, что нового контракта не будет, он мне сказал, что я не так играла. А я не играла!

Да, где-то в глубине сознания, там, что ближе к поверхности, я поставил себе галочку, что было бы интересно найти этот фильм, жаль только, что названия его она не сказала, потому что не помнила, а актёра – потому что не хотела помнить.

Она взяла конфету тонкими своими пальцами и ловко развернула фантик, потом зажала её между зубами, обняла её красными губами и пальчиком средним, с длинным ногтём, протолкнула конфету в рот. Все парни, молча и открывши рты, смотрели на это как на волшебство, мечтая превратиться в сладкую конфету.

Такой же трюк она проделала сейчас и, мне вдруг расхотелось сладкого, возможно, навсегда. Проходит время, и стареют звёзды, вселенная меняется, привычки остаются и, в новом свете, они выглядят как дряхлая старуха в прозрачном и ажурном боди.

Она смотрит мне в глаза и, на мгновенье я улавливаю искру, которую я ждал, которую надеялся увидеть хоть однажды, хоть украдкой, конечно, для себя, конечно, чтоб навечно, ведь для чего иначе всё это желать и ждать? И вот, мелькнувшее, не трогает, не разжигает пламя, потому что фея превратилась в старую колдунью, потому что я построил башню, её вы сможете увидеть в Купчино, и я воздвиг нелепый пьедестал, для той, которая осталась феей где-то далеко, в одних воспоминаньях, где-то в недрах памяти людей, или в её сознании, изменённом. Да, я метался по вселенной, да, я искал похожую, но так и не нашёл, я придирался, я знал, что другой такой не будет никогда. Теперь я напоил мою долгожданную чаем, согрел и успокоил, теперь я мечтаю, чтоб она ушла и больше не терзала пьедестал, пусть забирает, он теперь не нужен. Другой такой не будет никогда, да и той же уже никогда не будет.

Я мыл посуду, я чувствовал, как она смотрит мне в спину и что-то в голове прокручивает, что-то, что мне не понять, что-то, что мне не простить. Она обняла меня за талию, да, у меня есть талия, и прислонилась щекой к спине моей. Я выключил воду, да так и остался стоять.

– Как жаль, что нельзя всё сначала начать, – сказала она и, наверное, уронила слезу. Я хочу так думать.

– Наверное, не стоило начинать тогда, – ответил я.

– Спасибо тебе. – Сказала она.

– Не за что, – ответил я, – это всего лишь чай и прошлое, которое уже навсегда таким останется.

– Поверь мне, есть за что. – Сказала она и, поцеловав мне спину сквозь рубашку, отпустила меня, ушла, наверное, вытирая слёзы. Я хочу так думать.

Ещё я подумал, что надо бы сжечь эту рубашку.

Я услышал, как закрылась дверь и понял, что через час примерно, её кто-то встретит где-нибудь на лавочке, покрытой снегом, дрожащую, как той-терьер, потерянную, пахнущую чаем, коньяком, развратом и пригласит к себе, чтоб обогреть, послушать, как она теряла смысл, как смывались грани, как разрушалось волшебство. И на какой-то миг, в её глазах мелькнёт искра, когда она поймёт, что для него была богиней, пусть и низвергнутой теперь в испепеляющую лаву ада. Наверное, для этого и стоило пройти все семь кругов, по Данте.

Я выбросил в мусорное ведро ту чашку, из которой она пила чай.

1 января 2013г.