Читать книгу Рано иль поздно - Николай Николаевич Наседкин - Страница 1

Я не сразу понимаю, почему моё внимание привлёк отрывной календарь, почему я уже с минуту читаю – 13 октября – и мучительно думаю, что это за число, что с ним связано. Такие провалы в памяти последнее время беспокоят меня. Я каждый раз пугаюсь, сам себя обманываю: дескать, мне и не надо вспоминать, и совсем мне это не нужно вспоминать, но тем сильнее напрягается голова – до боли, до покалывания в глазах. Пытается вспомнить и не может. Это – старость.

А сейчас я вспоминаю: 13 октября? Так ведь сегодня ровно год, как я на пенсии!

Я опускаюсь в кресло, вдруг почувствовав усталость, рассматриваю свои руки: костяшки пальцев обтянуты синеватой кожей; смотрю на ноги в домашних брюках из пижамной материи и стоптанных шлёпанцах; провожу по остаткам волос на голове: я знаю, они – седы… Неужели это я? Ох-хо-хох!

У меня нет привычки разговаривать с самим собой (правда, я беседовал частенько с котом, но он уже неделя, как пропал куда-то), поэтому я только вздыхаю и начинаю суетиться. Подумалось, что надо как-нибудь отметить это событие – всё-таки годовщина. Непременно нужно выделить этот день из вереницы мокрых осенних дней.

Я встаю, кладу на кресло тряпку, которой вытирал пыль с полок, спохватываюсь, вытираю пыль до конца, включаю приёмник (вообще-то, я любитель тишины), открываю холодильник: есть ли там хоть пиво? Ищу консервный нож, протираю фужер…

Но что это? Я понимаю, что мне не хочется делать то, что я делаю. Мне не хочется… Я бы лучше полежал. Действительно, какой же праздник одному?

Я выключаю газ и, не убрав со стола (опять Вера будет ворчать), иду в свою комнату и ложусь на диван. Мне плохо. Нет, вроде нигде не болит, не ломит, – просто мне плохо. Одиноко. С тех пор, как уехали они . Они – это: Александра, моя дочь, её муж и внучек Игорёк.

– На пенсию папа выйдешь, так к нам и приезжай… Потом письмо прислали: «Квартиру пока нам дали двухкомнатную. Теснота. Ты, папулечка, повремени, расширимся и вызовем тебя…»

Да-а-а… Теперь вот Игорюшка один почти и пишет. Где же письмецо-то последнее? Я с трудом встаю, шарю за книгами и достаю конверт-авиа.

«Здраствуй дедушка!!! Я обизательно приеду летом, как только каникулы начнутся! Или лутше дидуля ты приезжай сюда у тебя же время много. Я очинь па тебе саскучился патому что люблю тебя милый дидуля! Мы будим ходить стобой в тиатр и ты мне поможеш по рускому языку а то двойку опят севодня палучил. У нас очинь хорошо и мама с папой привет тебе сказали написать! Только не болей дидуля а лутше приежай!

Досвиданья дедушка!

Твой внук Игор Востриков ученик 3 “а” класса».

Ну вот, опять слеза капнула, слабый какой я стал. Я выключаю приёмник и долго лежу, почти ни о чём не думая. Так, отрывки какие-то мелькают в голове: из молодости, жена неожиданно вспомнилась, Александра маленькой…

В комнате уже полумрак. За стеклом монотонно шуршит дождь и тренькает по карнизу. Нудная осенняя погодка уже третий день. В такие вечера особенно тяжело, острее чувствуется одиночество. Кажется, я один не только в комнате, но и во всём доме, во всём городе… А вдруг мне станет плохо? Вдруг я начну умирать?..

Меня пугают эти мысли, я стараюсь их отогнать, успокоиться и сам перед собой делаю вид, что засыпаю.

Мою полудрёму нарушил осторожный стук в дверь. Я хочу соскочить с дивана, спрыгнуть навстречу моему спасителю, кто бы он ни был, но получается не так быстро.

Наконец, я нашариваю тапки (стук ни на минуту не прерывается), включаю свет и отпираю дверь.

На пороге стоит молодая особа неполных трёх лет – моя соседка Ирочка и выжидающе смотрит на меня. (Веру Петровну с Ирочкой подселили ко мне полгода назад, и, как ни странно, с дочкой я быстрее нашёл общий язык, чем с матерью.) Ирочка смотрит на выражение моего лица и, верно решив, что я не буду препятствовать её вторжению, она, что-то лопоча, отталкивает меня в колено и устремляется в комнату.

Ирочка – презабавнейшее существо. Она в таком возрасте, что уже всё почти понимает, а язык ещё – увы. У меня всё ещё колотится сердце, я улыбаюсь.

– Ирочка, ноги вытирать! – и я показываю ей на половичок.

Ирочка с обиженным выражением на мордашке возвращается (ведь не дал дед до зеркала дойти!), лепечет: «Оги тирать!..» – и исполняет на половике что-то подобие современного танца, причём только правым сапожком.

– Вот-вот, теперь зайди и дверь закрой.

Она налегает на дверь обеими руками, всей тяжестью своего тельца и, не рассчитав силы, плюхается на пол. Я нарочно молчу. Минуту-две Ирочка лежит неподвижно, решая отнюдь не праздный вопрос: заплакать или подождать? Мамы близко нет? Дед вообще, может, внимания не обращает… Нет, не стоит!..

Потом я учу её разговаривать.

– Ирочка, вот это тётя, – показываю я картинку.

– Тётя! – бойко отвечает ученица.

– А вот это – спички.

– Пички!

– Фотоаппарат.

– Лёполёпат!

– Нет, Ира, фото-ап-па-рат…

– Лё-по-лят!

Ладно, «лёполят» спрячем, чтоб не мучиться. Я сажусь на диван и прошу гостью:

– Иринка, принеси-ка мне сигарету и спички.

Ирочка подходит к столу, цепляется за край, встаёт на цыпочки, и глаза её оказываются как раз вровень с крышкой. Долго она рассматривает, что на столе лежит, и приносит мне авторучку и спички. Стало быть, спички мы уже запомнили хорошо.

– Ну что, Ирочка, в прятки хочешь играть?

– Хоцю! – кивает она кудряшками.

– Тогда выйди, а я спрячусь и потом позову тебя, хорошо?

– Лёшо!

Я вывожу Иру из комнаты и, укрывшись за шторой, кричу её. В эти минуты я забываю, что мне – 66, что я седой одинокий старик. Сейчас я чувствую себя чуть постарше Ирочки, может, годка на три, не больше.

Ира забегает и сразу устремляется к столу – запомнила, что дед в прошлый раз там прятался. Мне видно, как она заглядывает под стол. Заходит с другой стороны и снова сгибается. Встаёт на четвереньки и ползёт вокруг стола, пока не упирается в стенку головой.

– Нетю! Нетю?! – недоуменно шепчет она.

– Ира, ау!

Она отдёргивает штору и заливается счастливым смехом.

– Воть! Воть!!

Я смеюсь ещё громче – с дребезжанием, с присвистом, пока не закашливаюсь. Ирочка ждёт.

– Ну-ка, Ирочка, ещё разок.

Она выходит, а я прячусь за дверью и кричу её. Пока Ира вбегает и бежит к шторе, я успеваю выскочить в коридор и в щёлку наблюдаю. Тщательно обследованы пространства под столом, под кроватью, за занавесью…

– Нетю деда! Деда нетю!? – всё громче и громче сообщает она и бежит с этой вестью к матери (я успеваю проскользнуть на кухню).

Мне слышно, как Вера Петровна отмахивается от Иры, как она ворчит: «Вот разыгрались! Скоро спать, Ира!» Но Ирочка поглощена поисками. Она бежит обратно в мою комнату и видит меня, спокойно лежащим на диване. Она широко открывает глазёнки, беззвучно шевелит губками и, наконец, на весь дом кричит:

– Воть деда! Воть!!

Мы играем, играем, играем, забыв про время. Я страшусь минуты, когда девочка уйдёт.

Нас замораживает голос Веры Петровны:

– Алексей Захарович, сколько раз вам говорить, что перед сном ребёнку дурить вредно! Она же кричит потом по ночам! Хм, не понимаю, вроде старый человек!.. Ира, домой!

Я виновато молчу. Личико Ирины сморщивается, она сопротивляется, плачет, с взвизгиваниями, с переливами, с потоком слёз, топает ножкой, но мать насильно тащит её из комнаты, напоследок бросив мне:

– Вот видите, до чего довели!

Вера Петровна меня ненавидит. Она собирается снова выйти замуж и ей нужна моя комната. Я понимаю её и не осуждаю: ей – жить. Меня просто удивляет эта ненависть к чужому, в сущности, человеку. Мне грустно от этого.

Я постилаю на диване, ложусь и, как всегда, долго не могу уснуть. Дождь не перестаёт. Я вслушиваюсь в его бормотание, шелест, вглядываюсь в темноту и думаю. Опять о жене, той семье… Думаю о Вере Петровне, и мне её жаль… Я вспоминаю Ирочку, её ужимки, лепет, солнечные её кудряшки, улыбаюсь и неожиданно думаю:

«Почему у меня всего одна дочь?.. Почему всего один внук?.. Зачем они далеко?..»

А если б Ирочка была моей внучкой? Я долго, во всех подробностях представляю себе, как бы росла она у меня на глазах… Я бы помогал ей по русскому языку, когда она пойдёт в школу… Впрочем нет, она будет у меня отличницей!.. А на выпускной вечер мы сошьём ей розовое платье…

Дождь за окном постепенно смолкает. Может, я уже уснул?