Читать книгу Капитан Невельской - Николай Павлович Задорнов, Николай Задорнов - Страница 11

Вечером Муравьев беседовал с Василием Степановичем о делах. Кабинет у Завойко небольшой, оклеенный красными обоями с позолотой. Над столом портрет царя, а на стене справа, над бостонским кожаным диваном, – Фердинанда Врангеля; оба – в бронзовых рамках.

Муравьева сильно заботил Невельской, но он не хотел обнаруживать лишнего беспокойства. Разговор пошел о Камчатке, что в первую очередь нужно обсудить. Завойко знал, чего хочет от него губернатор. Приезжая на Камчатку, Муравьев вызывал его для беседы в Якутск. Там он ни с того ни с сего закатил Завойко «распеканцию», а потом, когда заметил, что не на того напал, объяснил, что это у него обычай задать для начала «острастку».

В Якутске губернатор развил перед Завойко планы на будущее, сказал о предстоящем преобразовании Камчатки и обещал ему чин генерала. Теперь, после путешествия, губернатор, казалось, стал сдержанней на посулы, но по тому, как он дружески держался с Завойко, тот чувствовал: дело сладится.

– Итак, Василий Степанович, судьба Охотска решена! Охотск как порт неудобен! Я теперь прекрасно представляю, почему вам пришлось перенести факторию!

Муравьев помолчал, давая возможность почувствовать похвалу, скрытую в своих словах.

Но Завойко желал сейчас не комплиментов. Воротясь из Якутска, он думал о Камчатке и в беседах с женой не раз сам себя сравнивал с гоголевским городничим, который уже решил, что стал генералом и что ему черт не брат, когда все это были лишь басни Хлестакова.

«Однако я ему не Антон Антонович! – думал он про Муравьева и решил держаться крепко и не обольщаться губернаторскими посулами. – Губернатор, как приехал, еще ничего не говорил о деле».

Под делом он подразумевал производство и назначение на Камчатку. Правда, за обедом Муравьев хвалил Камчатку, но потом свернул на пустяки, может быть, показывая, что не торопится. «Ну, так я тоже не тороплюсь, – решил Завойко, – до будущего года еще времени много, а если он не хочет, так мне предлагают хорошее место…»

– Вы знаете, Василий Степанович, – продолжал Муравьев, – что государь император повелел мне. Лишь теперь, побывавши на Камчатке, я понимаю всю глубину этого мудрого повеления.

Он долго говорил с Завойко в этот вечер. И наконец объявил, что напишет царю обо всем, что сделано в Аяне.

– Да вы еще посмотрите, все посмотрите, Николай Николаевич! – воскликнул воодушевленный Завойко, поддаваясь на этот ход. – Ведь я вам еще не все показал…

– Да уже я все, все и так понял! – ответил Муравьев и добавил категорически: – Мне больше ничего не надо. Я знаю вас и поручусь головой.

Он действительно решил писать царю о Завойко.

– Я уже говорил вам, что желаю видеть вас, императорского офицера, на службе короне.

– Но, ваше превосходительство, мне было бы жаль оставить Компанию.

Муравьев перебил его:

– Я слышал, вам предлагают пост главного директора колонии. Это заманчиво и выгодно. Но если государь все утвердит, а в этом нет никакого сомнения, то вы получите широкий простор для своей деятельности и широкую дорогу на государственной службе…

– У меня же дети, ваше превосходительство, и я должен подумать о них…

– Да, главный директор получает десять тысяч серебром. Я не могу дать вам такой оклад! Но с утверждением вас в новой должности вы получите чин контр-адмирала…

Муравьев снова метнул острый взгляд на собеседника.

У Завойко не было никаких оснований не верить, и он некоторое время отнекивался и сетовал на разные семейные обстоятельства, потом сказал, что уже думал много о предложении губернатора и просит дозволить еще подумать и все решить до расставания в Якутске, куда он должен был ехать сопровождать губернатора, что он не может оставить детей без средств…

– Вопрос должен быть решен! – заявил Муравьев. – Я пишу государю! Решайте быстрей!

Завойко слушал с живым интересом. Времени, конечно, было мало.

Муравьев потребовал Ваганова с картой, и дальнейший разговор с Завойко шел как с будущим губернатором Камчатки, которому открываются все планы. Василий Степанович не возражал. Муравьев объяснил, как надо укреплять Петропавловск и подходы к нему, сказал и про Тарьинскую губу, и про канал…

– Вас это не страшит?

– Так то ж мое дело – возводить и сооружать! – воскликнул Завойко. – Аян и Охотск тому живые свидетели. Так буду рыть канал, как только прибуду на Камчатку, только б были люди, хлеб и лопаты… И то уж дело вашего превосходительства.

– Да все будет… Каналы есть признак цивилизации! Белинский ратовал за каналы и за железные дороги!

«Вот он еще заставит пообещать, чтобы я ему железную дорогу на Камчатке выстроил из-за Белинского», – подумал Завойко.

По части канала он полагал, что решится все на месте, и к этим разговорам о канале отнесся скептически и не подал вида.

Завойко сделал в этот вечер много дельных замечаний о переустройстве Камчатки. Он даже сказал, что, конечно, если нападет английский флот, то при помощи канала будет непременно окружен и уничтожен.

«А Машин – размазня какая-то! – слушая его, думал Муравьев. – Вонлярлярский – болтун и фантазер».

Муравьев, между прочим, заметил, что Завойко отзывается о Вонлярлярском так же зло, как и тот о нем. Но ни Вонлярлярский, ни Машин ни в какое сравнение с Василием Степановичем не шли.

Завойко был опытнейшим морским офицером. До перевода в Аян он дважды – еще младшим офицером – совершал кругосветные переходы. В Аян Завойко ехал сухим путем через Сибирь, после женитьбы. Завойко бывал прежде на Камчатке и представлял многое, о чем говорил губернатор. Он соглашался со всеми его планами и обещал приложить все усилия, чтобы обустроить порт и город, создать две линии батарей, укрепить вход в гавань и в бухту… Тут же стали высчитывать, сколько нужно людей.

Было уже поздно, когда Муравьев, которого во все время беседы не покидала мысль о Невельском, спросил, что же теперь делать с поисками «Байкала».

– Я жду Орлова со дня на день, – ответил Завойко. – Уж он без сведений о «Байкале» не вернется. По моим расчетам, он вот-вот должен быть.

Муравьев сказал, что не может тут задерживаться, что охотно прожил бы еще неделю, но дела требуют в Иркутск.

– Наговоримся с вами в пути, когда станете показывать мне новую дорогу…

Речь зашла об отправке. Завойко обещал не задержать. Кони были уже приготовлены и паслись в тайге.

– А кто такой этот Орлов? – вдруг спросил губернатор. Он уже заметил, что об Орлове говорят в Аяне так, словно это какой-то знаменитый путешественник и следопыт.

– Бывший штурман, – ответил Завойко.

– Как же он найдет «Байкал» на лодке, когда корабль не мог сыскать его?

– Да! Это такой человек, ваше превосходительство!

– За что сослан?

– За убийство!

– За убийство?

– Да, он с любовницей своей убили ее мужа, хотя это и сомнительно.

Муравьев покачал головой и подумал, что Завойко не церемонится с этим Орловым и как ссыльному дает вот такое поручение плыть через море и что это, видно, тут в порядке вещей. Муравьев уж и сам привыкал к этому взгляду сибирских чиновников, по которому ссыльных за людей не считали. Муравьев тоже сплошь и рядом пользовался услугами образованных ссыльных. В надежде на помилование или на прощение, которая никогда не покидает ссыльных, те готовы выполнять самые трудные поручения. Этим пользовались с огромной выгодой все, в чьем ведении бывали ссыльные.

Завойко показал карту лимана Амура, составленную Гавриловым, и рассказал о подробностях его экспедиции. Муравьев, который казался во время разговора о гибели «Байкала» расстроенным, оживился, но не от того, что услыхал доводы Завойко. Он почувствовал досаду и гнев при виде карты Гаврилова. Ее до сих пор как бы скрывали от генерал-губернатора. Хотя об экспедиции и о ее результатах Муравьев слыхал, но карта хранилась в правлении Российско-американской компании в Петербурге, а копия в компанейской фактории, здесь, и сейчас ему показалось оскорбительным, что до сих пор его, губернатора, никто не уведомил о ней.

За время своего путешествия Муравьев начинал ненавидеть Компанию. Она тут была всесильна. Правительственные чиновники без ее поддержки ничего не могли сделать, ничего не значили. Служащие Компании без труда могли подорвать любое начинание.

Он твердо решил назначить Завойко камчатским губернатором, перехватить этого администратора у Компании. Уж Василию-то Степановичу Компания противодействовать не будет! А что он дельный человек – сомнений не было. «Может быть, и не очень образованный, – рассуждал губернатор, – но это, кажется, и лучше… Прост, честен, в нем нет никакой претензии».

Но он не стал говорить о Компании. В другой раз! Сегодня уже поздно. А Завойко говорил, что новая аянская дорога хороша, что он в свое время тоже поднял вопрос об Амуре и побудил отправить экспедицию Гаврилова и что, оказалось, Амур негоден, и поэтому сухопутная дорога на Маю требует внимания, средств и улучшения.

– Ее надо заселить, ваше превосходительство!

«Да, вот карта, за которой охотятся англичане, – думал Муравьев, и его снова охватывала обида. – Я же впервые вижу ее не из рук своего чиновника, а из рук служащего Компании… Делать нечего, если “Байкал” погиб. Придется сидеть на аянской дороге, губить шесть-семь тысяч лошадей в год… Впрочем, еще посмотрим…»

Губернатор прошел в спальню. Екатерина Николаевна при свете свечи читала Поль де Кока.

Мысли о том, что в России несовершенно управление, что дворянство не понимает интересов страны, что чиновнический аппарат из рук вон плох, пришли в голову Муравьеву.

«На самом деле! Мне – генерал-губернатору – ни разу не показали карту Гаврилова! Невельской не мог видеть этой карты, судно его из-за этого разбилось. А карты лежат у начальника Аянской фактории и в правлении Компании… Невельской и Баласогло правы, – спустившись с Севера на Амур, русские освоят этот край. Но Амур надо занимать под тем предлогом, что он нужен лишь как путь на Камчатку».

– Ну, как тебе понравилась хозяйка? – спросил Муравьев у жены.

– Очень милая дама, – ответила Екатерина Николаевна, поднимая голову и откладывая книгу.

– Кажется, с большим характером, – заметил губернатор.

Жена его улыбнулась.

– Завойко соглашается быть камчатским губернатором! – сказал Муравьев. – Он труженик и хозяин. Разве можно его сравнить с какой-нибудь петербургской расфранченной дрянью? Из хохлов, своим горбом вытрудил чины, проводит дороги… И с чувством юмора… Врангель не дурак, знал, за кого племянницу выдавать. Он заметил дельного человека. А вот я теперь отберу его к себе. Он улыбнется Компании! А как ты думаешь, почему баронесса Врангель вышла замуж за хохла? – спросил он жену.

– Любовь, мой друг!

– Не только любовь. Дядя-адмирал ей такую любовь бы прописал! Он не только на баронессе, он на самой Компании женился. Он замечательный человек и практичный, и безответный, какого и надо было Врангелю. Тот живо это угадал… У Юлии отец умер, семья была большая, вот и решили выдать ее за своего офицера и отправить их сюда, во-первых, чтобы был тут свой глаз, потом предполагали, что Завойко освоится и при покровительстве дядюшки станет правителем всей Компании на Аляске. Здесь он только практику проходит, а карьера ему назначена на Аляске. Вот поэтому и выдали за него баронессу Врангель. Чтобы семье покойного отца ее был кусок хлеба. Немцы зря, без расчета, не возьмут русского зятя. Но Завойко не дурак и уйдет ко мне!

– Он очень понравился Элиз.

– Ну, Элиз и Иннокентий понравился. Она во всех влюблена, наша Лизавета.

Муравьеву не нравился роман Элиз с Мишей. «Не дай бог, он всерьез влюбится… Отвечать перед родственниками за такой брак я не желал бы. О люди, люди! Только недосмотри…»

Он вспомнил, как однажды требовала Элиз, чтобы Миша был при ней. Разговор был в Иркутске, когда они познакомились. Элиз заявила губернатору, что она одинока и просит, чтобы Мишель был всегда при ней… Из любви к Мише пустилась в этот путь?

Завойко тем временем на мезонине шепотом передавал жене подробности своей беседы с губернатором.

– Да уж буду я генералом! Ей-богу, буду! Как Антон Антонович захотел, чтобы ты была у меня генеральшей! Только бы Муравьев не оказался Хлестаковым.

Решено было, что утром Завойко даст согласие губернатору и отпишет сразу же в правление Компании Василию Егоровичу – брату Юлии, а также дядюшке Фердинанду Петровичу, что хочет уходить из Компании.

– Довольно Завойко быть в Компании, – шептал Василий Степанович, – пусть дядюшка Фердинанд Петрович прочтет, что люди уже обратили внимание на Завойко и что Завойко сам будет адмиралом…

Ему хотелось доказать дядюшке, что не из его рук, своим умом и своими трудами добился он своего счастья и достатка.

А Юлия Егоровна рассказала, что она долго беседовала с Муравьевой и что та ей опять помянула, как Николай Николаевич доволен, что встретил такого человека, как Завойко, и прочит ему будущее…

А Элиз и Корсаков сидели в саду в беседке и говорили по-французски при свете луны. После долгой разлуки они впервые остались наедине.

Темнели длинные стволы редких берез, на море виднелись огни «Иртыша», и сам корабль, стоявший на якоре, то исчезал, то появлялся в клочьях плывущего тумана.

Элиз очень нравилась Мише, но он знал, что его батюшке с матушкой и генералу совсем неугодна была бы его женитьба на ней, если бы даже она оставила сцену. Но в то же время душа его ликовала, так приятно было, так льстило, что Элиз с ним.

А Элиз чувствовала, что путешествие идет к концу и с ним кончается все…