Читать книгу Дневник Маньчжурской экспедиции (1934–1935) - Николай Рерих, Николай Константинович Рерих - Страница 5

На всем маршруте Маньчжурской экспедиции Н.К. Рерих держал постоянную связь с сотрудниками в Америке, сообщая им обо всех нюансах своей деятельности, и передавал некоторые сведения для Уоллеса, которые нельзя было включить в официальную переписку. С ноября 1934 года эти письма приобретают характер дневника – каждодневных записей, которые диктовались иногда на одном листе подряд несколько дней, и потом посылались в США. Свой дневник именно в этот период вел и Юрий Николаевич Рерих, эти тексты недавно были опубликованы[42].

Дневник был во многом предназначен для практического руководства сотрудников в той или иной ситуации, его страницы по мере написания пересылались в США. Вполне оправданно стараясь защитить свою корреспонденцию от пристального интереса тех, кто постоянно вскрывал конверты, автор дневника часто использует условные имена для отдельных лиц. Некоторые, такие как духовные имена сотрудников в Америке и условные обозначения американских политиков, уже широко известны, некоторые характерны только для этого периода. Для их расшифровки использовались специальные списки условных обозначений. В архивах Университета Ратгерса и Центра русской культуры Амхерст колледжа хранятся такие листки, которые Рерихи составляли на разные периоды своей переписки, что вполне понятно при постоянном внимании к их корреспонденции со стороны английской и других разведок. Но на период Маньчжурской экспедиции мы имеем лишь списки, которые были составлены не собственноручно Рерихами, а сотрудниками, ведшими переписку. Один из них составлен Ф. Грант[43], другой[44] – предположительно Ю.Н. Рерихом, так как именно в его корреспонденции 1934–1935 годов максимально используются закодированные имена и понятия.

В практически ежедневных записях Н.К. Рериха, хранящихся в архиве Музея Николая Рериха в Нью-Йорке, отражается весь спектр задач культурного строительства, международных интересов и организационных проблем руководителя экспедиции. Как ни странно, о ходе самой экспедиции сведений не так много. Зато в полной мере виден масштаб деятельной мысли Николая Константиновича, его непосредственное участие в жизни рериховских организаций и комитетов Пакта Рериха по всему миру, его включенность в круг проблем культурного поля русской эмиграции равно как в Азии, так и в Европе. Он был всегда в курсе событий, происходивших в мире, и держал руку на пульсе широкого международного движения, объединенного идеей защиты культурных сокровищ человечества под Знаменем Мира.

Очень много внимания в дневнике уделено вопросам кооперативного строительства в пустынях Внутренней Монголии.

Несколько страниц, с 4 по 15 апреля 1935 года, касающихся именно кооперативного строительства и опубликованных с купюрами В.А. Росовым, не были найдены в архиве Музея Николая Рериха в Нью-Йорке. Вопрос о судьбе утраченных листов остается открытым, возможно они еще обнаружатся.

Дневник Н.К. Рериха – свидетельство размышлений и упований Мастера, его планов и скорби по поводу распространившегося по всему миру воинствующего невежества. Николай Константинович скрупулезно делает обзор прессы, затрагивающей его имя, дает советы американским сотрудникам, как противостоять клевете. И приходит к неутешительному выводу, что никакие попытки воздействия, в том числе обращения в японские консульства в США и Франции, не дают результатов.

По дневнику можно судить о том, насколько широко подходил Николай Константинович к сотрудничеству с культурными и политическими деятелями Японии, Маньчжурии, Китая. Каждое созидательное и культурное начинание отмечалось русским художником и философом как ступень к новому миру. Каждый человек оценивался им с позиций культуры. Современная история вносит коррективы в портреты, создаваемые на страницах этого дневника. Япония в тот период только наращивала свой военный потенциал и захватнические амбиции, и в этом процессе так или иначе участвовали все японские политики. Ответы Савады на обращения сотрудников Музея Рериха становились все сдержаннее, это видно по страницам дневника, похоже, он уже получил некие директивы из Министерства иностранных дел Японии. Интересно, что современная история, более внимательная к гуманитарным начинаниям, почти стерла со своих страниц имя японского консула, оставшееся преимущественно в биографических статьях о его жене – миссис Мики Савада, основательницы первого в Японии приюта для детей-сирот и благотворительницы.

Страницы дневника запечатлели свидетельства о визитах и беседах с нашими соотечественниками за рубежом. У многих из них за плечами были Гражданская война, Великий ледовый поход, бегство из Владивостока. Ведя между собой политические дебаты, они сохраняли традиции и надежду вернуться на Родину.

В этой среде Николай Константинович пытался найти единомышленников, многие из них оказались полезными сотрудниками, многие, наоборот, прекратили свою культурно-просветительную деятельность практически сразу, как только имя Рериха стало упоминаться в газетах в негативном ключе. По страницам дневника можно проследить и отсутствие позитивного полюса в этой информационной войне – в русскоязычной прессе Харбина, Тяньцзина, Пекина не появилось достаточно ярких статей, противостоящих клевете.

Один из фрагментов дневника, утраченный из-за того, что сдвинулась копировальная бумага в печатной машинке, можно восстановить по другим источникам. Например, запись от 21 июля: «[Посетили крепос]ть, лежащую в двадцати пяти милях, так называемую] <…>[45][рядом с не]й, как говорят, много растительности. По пу[ти] <…>[46][встретили] монголов, бежавших из Халхи. Среди них есть <…>[47][несущие в] себе основы и религии, и смелости, и строительства]. <…>[48] приехать»[49]. От того же числа запись в дневнике Ю.Н. Рериха говорит о визите в кочевой монгольский монастырь, о том, что «много беседовали о Калачакре»[50]. Скупые фразы Н.К. и Ю.Н. Рерихов об этом дне дополняет красочный рассказ Н.В. Грамматчикова:

«В узком ущелье расположен беженский халхасский монастырь; от лап вандалов бежала группа лам, с трехдневным боем пронесли монахи свои святыни через грозную границу и основали монастырь во Внутренней Монголии.

Денно и нощно перед древними святынями теплится священный огонек, монотонно читают монахи молитвы… Тихо, тихо, почти шепотом, говорят о Великой Шамбале…

Сегодня в маленьком монастыре оживление, приехали “новые люди”, которых монахи никогда не видали. Старик с большой седой бородой, его сын и двое вооруженных людей.

Старший лама приглашает войти в юрту; следуют обязательные любезные фразы, и затем разговор мало по малу переходит на более оживленные темы.

Н.К.[Рерих] не говорит по-монгольски, но все понимает, переводит Ю.Н.[Рерих].

Через некоторое время тихо раздается слово “Чамбали”. Святое для монгол слово, берегут они его больше всего, не выдадут и не скажут зря, а тут прозвучало оно в устах ламы скоро, всего через час какой-нибудь после нашего разговора.

Вскоре радостно сияют глаза лам. Идут показывать свои святыни. А показав, просят Н.К. возжечь, кроме обычных полагающихся к возжжению светильников, еще большой огонь у святилища. Мало кто, кроме старшего ламы, может возжечь его.

Понял лама своего гостя, потому и попросил зажечь этот светильник.

Светлой рукой зажженный огонь – добрый огонь»[51].

Беседа с монгольскими ламами была одной из череды многих встреч и бесед вдали от центров цивилизации. По дневникам Николая Константиновича видно, насколько напряженной была общественная и культурная жизнь того времени в центре монгольских пустынь. В стан монгольского князя Де-вана приезжают разные люди – путешественники, официальные лица, над ставкой кружат японские аэропланы, в этот район направлена японская экспедиция.

В числе гостей – Ринчин-Дордже (или Эринчин-Дордже) Очиров, несколько дней проведший в столице с князем. Этот бурят, в свое время закончивший Санкт-Петербургский университет, был незаурядной личностью. В 1929 году во время военного конфликта на КВЖД он вывел из Барги группу соплеменников, откочевал с ними на юг и на новом месте виртуозно освободил их от высоких государственных налогов, сделав их данниками только Таши-ламы IX. В Маньчжурии и Внутренней Монголии его называли Амбан-нойон (маньчж. амба – великий) или Ринчин-нойон[52]. Еще зимой Рерихи договорились с руководителем бурятского хошуна и бизнесменом о покупке лошадей для нужд экспедиции. Согласно его распискам, ему было выдано 350 мексиканских долларов в счет причитающегося жалования шести всадникам, 1200 – за шесть лошадей, и еще 800 – взаймы с выплатой серебряными долларами в Монголии[53]. Высокий общественный статус, однако, не помешал Очирову задержать поставку товара на два месяца. Прибывших с опозданием лошадей пришлось отправить обратно, так как они оказались негодными, а один из всадников болен. И о серьезных недоумениях Рериха – как мог так поступить очень известный человек – тоже свидетельствуют его дневниковые записи.

Перед собранием монгольских чиновников приехал выступить видный китайский политический деятель, пророк анархического социализма, «социалистический Конфуций», доктор Кианг Канг-ху. Видимо, эта поездка состоялась после его визита в Шаньси, где началась земельная реформа, о которой д-р Кианг восторженно отозвался как о практическом социализме. Китайский политик и русский художник ведут беседу о кооперативах, и вместе с князем Де-ваном – о будущем переустройстве Внутренней Монголии. Судя по записям Ю.Н. Рериха, отозвавшемся о д-ре Кианге как о «старом знакомом»[54], Рерихи общались с ним еще в Пекине.

Приезжает и известный монгольский политический и религиозный деятель Тэло-тулку XI (V) Жамсранжав Башлуугийн. По словам Н.К. Рериха, «как бывший министр старого Богдо-гегена, он не только знает о России, но и знает мое положение. Во время беседы выяснилось много любопытного»[55]. Один из вдохновителей национально-освободительного движения, стоявший у истоков монгольской революции, он в 1930 году вынужден был бежать из Монголии, где был осужден за связь с Панчен-ламой на 5 лет с отсрочкой приговора (другие фигуранты по этому делу, оставшиеся в социалистической стране, вскоре были расстреляны).

Поселившись во Внутренней Монголии, он не раз встречался с Панчен-ламой и князем Де-ваном, построившим специально для визитов Панчена дворец в своей новой столице.

Н.К. Рерих упоминает также известного англо-индийского политического деятеля и путешественника, востоковеда сэра Чарльза Белла, близко знакомого с Далай-ламой XIII и написавшего его биографию, автора англо-тибетского разговорника и грамматики разговорного тибетского языка. По свидетельствам Ю.Н. Рериха, Белл не раз навещал с супругой ставку князя[56], у мэтра востоковедения и молодого ученого наверняка было много точек пересечения научных интересов, но дневники обоих Рерихов умалчивают о подробностях бесед.

Биографический словарь, составленный для того, чтобы показать исторический контекст дневника Н.К. Рериха, насчитывает более 200 имен. В него входят российские и зарубежные политики, общественные и культурные деятели, художники, музыканты, журналисты, бизнесмены – в большинстве своем все они были значимы для своего времени, со многими из них, в том числе и с некоторыми венценосными монархами, министрами, послами и т. п., Рерих был знаком лично или состоял в переписке. И каждое из имен, упомянутых в дневнике, – одна из многочисленных нитей, ведущих к пониманию его широкой международной общественно-культурной деятельности, следуя которым можно составить отдельное историческое повествование. Это широчайший спектр связей во времени и пространстве, по которому можно восстановить грандиозную картину культурной деятельности Н.К. Рериха.

Отдельная тема в дневнике Маньчжурской экспедиции – Записные листы, которые Н.К. Рерих надиктовывал ежедневно и планировал скомпоновать их в отдельную книгу. По дневникам можно восстановить контекст написания и адресность многих листов. Они проходят красной нитью по фону каждодневных забот и размышлений о культурном строительстве по всему миру и неразрывно с ним связаны. На этой грани творчества Мастера следует остановиться более подробно.