Читать книгу Северная ведьма. Книга первая. Потомок - Николай Щербаков - Страница 3

Над Мурманским рыбным портом полярная ночь в морозном, перламутровом снегопаде. В тишине, изредка нарушаемой скрипом работающих портовых кранов и свистками буксиров, разносится с мембранным посвистом ленивый голос портового диспетчера по громкой связи:

– Александр Матросов, Александр Матросов, отойди от Зои Космодемьянской.

И через некоторое время, раздражённо:

– На буксире! Вы меня поняли? Отойдите от базы и идите к девятому причалу.

На крыло мостика, стоящего у девятого причала большого морозильного рыболовного траулера «Муром», пришедшего вчера из полугодового рейса выскочил молоденький, белокурый парень в свитере, без головного убора и, засунув руки в карманы, приплясывая на месте, замурлыкал себе под нос «ой, мороз, мороз, не морозь меня». Выслушав диспетчера, хмыкнул и, повернувшись внутрь рубки, крикнул кому-то:

– Слышь, Серёга, я вот думаю, кого только Матросов по порту не гонял и к причалам не прижимал, а?

Серёга выходит на крыло, закрывает дверь в рубку и ворчит:

– Чего дверь открытой бросаешь? Тропики тебе, что ли?

Серёга, третий помощник капитана, заступивший на береговую суточную вахту. Он тепло одет. Вахтенный белый полушубок, шапка военно-морского образца, чёрного каракуля, но с гражданским крабом, брюки наглаженные, ботинки тёплые. Отпущенная за долгий рейс аккуратно подстриженная бородка. Красавец! А позвавший его парень четвертый помощник капитана Виктор Мороз. У парня первый самостоятельный рейс после мореходки. Откуда солидность. Вот настроение – блеск!

– Да ладно тебе, командир. Ты лучше представь. Заходит к нам в порт какая-нибудь Куин Мери, да?

Виктор расставляет в стороны руки с растопыренными пальцами и, приседая, паясничая, идёт на Сергея.

– И тут команда на весь порт. А ну-ка, Саня Матросов, прижми-ка мерину корму к причалу!

Сам хохочет, Серёга, улыбаясь, осуждающе качает головой. Из рубки выглядывает вахтенный матрос.

– Сергей Михалыч, там по «акации» из диспетчерской вас вызывают. Говорят, к нам буксир направили. На какой-то причал перешвартовка. На какой – не разобрал. Боцмана вызывать?

– Подожди, я сам разберусь. Что ты вечно вперёд батьки лезешь? Пошли в рубку, Витёк, а то отморозишь всё. А за проходной вон девки в очередь стоят, тебя ждут. Все глазоньки проглядели.

Моряки заходят в рубку. Здесь тепло. Но непривычно грязно, натоптано. В рейсе, на переходе, да и на промысле чистота идеальная была, вахтенным матросам спуску не давалось. А вот день всего в порту и всё запустили, суета, всем некогда. Сергей идёт к трубке коротковолновой радиостанции, а по пути, поддав коленом вахтенного матроса, такого же молодого пацана, как и сами штурмана, беззлобно говорит:

– А ну-ка, инициативный ты наш, швабру в руки и чтобы через десять минут всё блестело. На перешвартовку пойдёшь на палубу концы тягать. Всё, кончили перекур с дремотой. А то в порт зашли и распустились. Одни бля начальники.

– Ага, меня тоже один такой начальник в рейсе пытался даже учить, как секстаном пользоваться, – поддакнул Виктор, – я, говорит, на военке помогал штурманам. А я ему, вы, говорю, со своими командирами на военке от берега на милю не отходили. Весь срок на бочке простояли. А секстаном орехи кололи. Ты, говорю открытый океан только сейчас и увидел, а туда же – секста-ан.

Пока вахтенный штурман связывался по рации со службой капитана порта, Виктор устроился на привычное за долгий рейс место в рубке – между корпусом локатора и иллюминатором.

– Слышь, Серёга, ты про девок там что-то трепался. Так я тебе отвечу. Я ещё в рейсе решил. Прихожу в порт, никаких девок. Точка. Возьму отгулы и в Ростов. Мне подруга ещё в начале рейса писала. Мол, если серьёзно настроен, то приезжай, женись и я твоя. И поеду, писала, за тобой хоть в Мурманск, хоть на край света. Так что нет мне никакого смысла здесь с девками затеваться. Правильно?

– Это какая такая подруга? Как её, Тамара, что ли? Это её фотка у тебя над койкой?

Сергей положил трубку и подошёл к Виктору.

– Вроде ничего, красивая. Но моя лучше. И заметь, законная.

Он растянул слово «законная» и покрутил пальцем под носом приятеля.

– Моряки серьёзные дела на после рейса не откладывают. И я это сразу после окончания мореходки официально оформил. Сечёшь? И у меня в кармане сразу и распределение, и свидетельство о браке лежало.

– Ага, и короедов вы с молодой женой сразу после мореходки и потом перед каждым рейсом строгать начали. Сколько их у тебя? Я видел, она тебя, как будто, с одним встречала. Пацан?

– Сам ты пацан. А он боцман. У него, когда спрашивают, как тебя звать, он отвечает – боцман.

Сергей ушёл в штурманскую рубку, и слышно было, как он закрутил колесо городского телефона.

– Витя, – крикнул он оттуда, – я звоню кэпу домой, он наверно ещё не вышел. Доложу насчёт перешвартовки, а ты смотри. Если решил идти в город, то давай, пока трап не убрали.

– Да ты чего, Серега? Ночь на дворе. Куда ты меня в такую рань гонишь? Не-ет, я, пожалуй, до обеда на борту останусь, пойду, вздремну ещё. А потом мотану на почтамт, на междугородку, закажу разговор с Ростовом. В «Арктику» загляну, поужинаю с рюмашечкой. Может кого знакомых встречу. К утру буду свеженький, не волнуйся. Сменю, как положено.

Виктор потянулся, хрустнул пальцами и прижался носом к стеклу иллюминатора. И совсем по детски вздохнув, с восторгом сказал:

– Красота какая! – и помолчав, – ты знаешь, вот как вошли в Северное море, открылись норвежские берега, у меня с того момента эта красота перед глазами стоит. Вы, северяне привыкли. А я такой красоты в жизни не видел. Я вообще не думал, что в море ночью так красиво может быть. На юге ведь ночи чёрные. Тьма-тьмущая. А здесь море свинцовое, а берега, сопки белые, как сахар и такие таинственные. Особенно если одинокий огонёк в сопках. Ты представляешь? Там ведь люди живут. Представляешь? Я смотрел на эти огоньки и думал – живёт там молодой парень, моряк или смотритель маяка. Крепкий такой, с бородкой. И с ним его подруга. Шикарная блондинка. Только не фифочка там какая, а такая! – прижал сжатые кулаки к стеклу иллюминатора, – и преданная ему. И на мили никого вокруг. Вот двое их – и никого вокруг. А они друг для друга. Вот это жизнь, это я понимаю любовь. А над ними полярное сияние. Слышь, Серёга, ты слышал, как оно шуршит?

Виктор повернулся, увидел, что Сергей его не слушает, разговаривает по телефону. Махнул рукой и опять прижался носом к иллюминатору. За стеклом действительно сверкала в лучах портовых прожекторов роскошная зимняя, полярная ночь. За ярким портовым светом противоположный берег Кольского залива едва угадывался серыми пятнами сопок с огоньками «Трёх ручьёв» и стоящих на рейде судов. Сам порт, в глазах молодого моряка, был, как совершенная декорация к зимней сказке. Из-за долгих морозных туманов все портовые строения, стоявшие у причалов суда, и даже грузовые краны покрылись пушистыми шубами инея. Мачты и снасти судов превратились в толстые, белые и такие же пушистые гирлянды. И среди этого сверкающего серебра золотые пятна прожекторов, искрящиеся не проходящим тихим снегопадом.

– Ну, что Серёга, доложился? Доверяет тебе кэп перешвартовку? Или ждать его будешь?

Вахтенный вышел из штурманской, потёр руки и шутливо придавил Виктора корпусом локатора, стоящего на гибкой ноге к иллюминатору.

– Завидуешь? Жена сказала, что он уже едет. Хотя, я думаю, он бы мне разрешил самому швартоваться. Он мне ещё с прошлого рейса доверяет маневрировать. Мы, понимаешь, на рейде стояли. А к нему какое-то начальство или друзья пришли. Ну и они там, – щёлкнул по горлу пальцем, – а тут добро на причал дали. Я и проявил инициативу. Порулил.

Виктор повернулся, недоверчиво глянул на приятеля.

– И что, ты сам швартовался? Он и на мостик не зашёл?

– Ну почему? Он всю перешвартовку простоял вон там, на твоём месте. Качался и кивал. Кивал и качался. Я же знал, что он всё видит, всё понимает, – и назидательным тоном добавил, – швартовка это, брат, расчёт и абсолютное знание маневра своего судна. Сечёшь?

Сергей ещё раз прижал локатором Виктора.

– Ну, что, паря? Уходишь? Или остаёшься? А то постой, ходы записывать. Гроссмейстер играть будет.

– Та пошёл ты!

Виктор вылез из-за локатора. А Сергей защёлкал рычажками громкой судовой связи.

– Боцман, команду на перешвартовку. Распредели матросов на корму и на бак. Как буксир подойдёт, убирайте трап. Команда, кто собирается в город – поторопитесь. Перешвартовка будет долгой и на дальние причалы. Так что прошу покинуть борт.

Виктор направился к двери. Можно было пойти ещё вздремнуть до обеда. Ночь выдалась хлопотная, почти не спал. Но уходить из этой красоты не хотелось.

– Слышь, командир. Давай помогу, что ли? Я пойду на корму, а боцмана посылай на бак. И руководи нами на здоровье.

– А что? Давай, – и уже уходящему Виктору вслед, – ты, как буксир подойдёт, продольный сразу выбирай, а на шпринге отваливать будем в натяг. А как скажу, так и шпринг выберешь.

– Ох, Серёга, тебе покомандовать, что медку лизнуть.

Виктор бурчал себе под нос, уже спускаясь по трапу на рабочую палубу. Надо было ещё зайти к себе в каюту, переодеться. Когда оделся и вышел на корму, буксир подваливал к борту. Несколько раз свистнув, он толкнулся в борт траулера и с него закричали:

– Эй, моряки, прими чалку!

Началась обычная швартовая работа. Из рубки командовали успевший подъехать капитан и Сергей, а на палубе с командой матросов управлялись Виктор с боцманом. Работали слаженно, понимали друг друга с полуслова. Отвалили и через рейд пошли к дальним причалам. На подходе выяснилось, что место у причала для них ещё не освободили. Буксир побурлил, поработал передним, задним ходом, загасил инерцию траулера и оба застыли в ожидании. Виктор вместе с матросами таскал швартовые концы, тяжёлые, заледенелые канаты, тянул, травил, крепил. Когда все закурили, вдруг вспомнил, что голос с буксира показался ему знакомым. Перегнувшись через планширь, попытался заглянуть в рубку буксира. Но что там увидишь, через замёрзшие стёкла. Закурил и, стоя у борта, засмотрелся на противоположный берег залива. Сопки отсюда были ближе, снег белее, огоньки ярче. Там, за окнами с этими огоньками была чья-то жизнь, уют. То, от чего отвык за пол года плаванья, и к чему тянуло обострённо, по детски, до кома в горле. Подумал – всё, хватит. Сейчас же иду на переговорный, заказываю разговор с Тамарой и говорю твёрдо, решительно, чтобы у неё никаких уже сомнений…

– Эй, загранка, угостил бы, что ли? Чую табачок ароматный, ненашенский.

Виктор глянул вниз за борт. Прямо под ним, на палубе буксира стояла живописная фигура в овчинной шубе до пят. Из конуса поднятого воротника торчала голова с тенью на глазах от громадного козырька моднейшей мичманки. И мичманка была ростовская. И не просто ростовская – Петина мичманка. Потому, что шил такие мичманки, морские фуражки, мастер Петя. Просто Петя. Это была и фамилия и имя и кличка этого человека. Выпускники двух ростовских мореходок и речного училища развозили по всему свету его «мицы». Шил он отлично. Строго следил за модой. От образцов начала шестидесятых с невысокой тульей, широкими полями и маленьким козырьком он быстро перестроился на «международную», с громадным козырьком и мятыми полями, стоило первым его заказчикам привести из загранки подобный образец. И здесь сомнений быть не могло, под этим козырьком был ростовчанин.

– Эй, Ростов-папа! Что-то не узнаю?

– О-о-о. Вот кто из загранки к нам пришёл, – странно удивилась мичманка. И помолчав, – а ты, я так понимаю, Виля?

– Не по-о-онял? – затянул Виктор, предвкушая радость встречи с однокашником. Вилей его могли звать только особы приближённые.

Джонами, Бобами, Максами, вот он – Вилли, они, молодые курсанты стали, отдав дань выбранной романтической профессии. К выпуску у многих это потеряло актуальность, у Виктора осталось, даже закрепилось – Виля. Толи от лёгкости произношения, толи от близости к родному имени. Было ещё во внешности Виктора что-то не совсем славянское. Правильное овальное, чуть удлинённое лицо с голубыми глазами и копна жёлтых волос с постоянно выгоравшими белыми прядями. И ещё, бросались в глаза не белые, но светлые, длинные и пушистые ресницы, светлые брови. Вилли, одним словом. Ладно, но кто же это? И голос, теперь уже точно, знакомый. Здорово. Но стоявшая внизу фигура странно замолчала, а Виктор никак не мог рассмотреть лицо под козырьком. А тут ещё, налетевший за минуту до этого снежный заряд превратил всё вокруг в белую кашу. Ни хрена не видно.

– Ну, выйди же на свет, что ли? – Виктор от нетерпения перегнулся через борт.

В это время сонный диспетчер по громкой портовой связи опять забубнил, что мол, причал для них освободили и нечего им на рейде болтаться. Видимость скверная, а у вас, мол, маневренности кот наплакал. Того и гляди, устроите столкновение судов. Давайте к причалу и не держите буксир.

– Ладно, мореман, у причала поговорим.

Фигура в шубе повернулась и ушла к себе в рубку.

– Не по-о-онял? – уже второй раз изумился Виктор, – кто же это у нас такой загадочный. Стало просто не ловко. Рядом во время разговора стояли занятые во время швартовки матросы.

– Что, знакомый? – поинтересовался пожилой матрос, тоже облокотившийся на планширь и рассматривавший буксир.

– Да вот, получается, что знакомый. Ничего не понимаю.

Виктор смущенно крутил в руках пачку сигарет, приготовленную, чтобы передать на буксир.

– Наш ведь, ростовский, и голос знакомый и вообще…, – он не стал распространяться насчёт мичманки.

– Да как бы вы его узнали, падлу? Ведь он от вас глаза прятал. Я ведь всё видел, – вмешался в разговор молодой матрос Костик, после армии оставшийся на севере, по его заверениям навсегда.

– А ну, вспомните, – продолжал Костик, – кому на прошлой стоянке башли занимали? Я же сразу это засёк. Он же у вас закурить попросил? – сделал многозначительную паузу, – а как вас рассекретил, так сразу шасть в рубку. Мурый у вас дружёк. Я таких сразу засекаю.

– О-о-о, – Виктор махнул рукой на парня, – перемудрил ты, паря. А для того чтобы занимать, иметь это что-то надо. Хохмит кто-то. Ладно, по местам, мужики. Я сам разберусь.

С мостика уже послышались переговоры капитана с буксиром и диспетчерской. Вахтенный дал команду на швартовку. Виктор снова остался на палубе, изредка поглядывая на толкавший их буксир. А буксир пыхтел, посвистывал. Из его рубки был слышен голос. И вдруг Виктор вспомнил этот, чуть картавый голос. Игорь Саенко! Вот это кто! Выпускник их мореходки, на два курса старше его, личность на факультете заметная. Был Игорь кларнетистом в училищном оркестре, был франтом. Морскую форму умудрялся перешивать и носить так, что выглядел шикарно, а строевому начальству придраться было не к чему. Ему пытались подражать – получалось не у многих. Вот этот франт и командовал сейчас буксиром «Александр Матросов» в рыбном порту заполярного города Мурманска.

А между собой их свела некрасивая история. Обычная для их возраста, но не красивая. Девчонку не поделили. Виктор тогда первый раз привёл Тамару в училище на танцы. А Тамара девчонка видная. Многие курсанты с неё глаз не сводили. Виктор от неё не отходил. С одной стороны гордился, что при нём такая красавица, а с другой опасался – уведут ведь. Познакомились они недавно, ещё плохо друг друга знали. И надо же. Стоило отойти покурить, возвращается, а она со старшекурсником танцует. Танец кончился, а партнёр её не отпускает. Прямо вот руками держит и что-то ей, видно, интересное рассказывает. А чего не рассказывать, если «старик» уже годичную практику прошёл, за границей был. Если язык подвешен, то заморочить девчонке голову есть чем. Начинается новый танец, и они снова пошли танцевать. Виктор в панике. На «гражданке» он бы сейчас быстро организовал вывод неприятеля в тёмный угол для выяснения правил поведения. И там уж чьи «правила» бы оказались сильнее, тот и прав. А здесь, в мореходном училище свой неписаный кодекс чести. Из-за девчонки моряки будут выяснять отношения? Или того хуже – драться? Да абсурд. И когда они пошли танцевать в третий раз, Виктор не выдержал и подошёл к ним. Лучше бы не подходил. Ему и сейчас вспоминать тяжело этот позор. На него удивленно смотрели оба. А когда Витя промямлил, что, мол, это он привёл девушку и нехорошо не учитывать этого, «старик» спокойно передал ему девушку. Мол, пожалуйста, потанцуй, но, многозначительно улыбнулся Тамаре и заметил, что они не договорили. И какие после этого танцы? Какое настроение? Виктор тогда стал делать независимый вид, мол, его это особенно не тронуло. Даже пригласил на танец другую девушку. А Тамара исчезла. И ушла она с танцев одна или с провожатым, Виктор и сейчас не знает. «Старик», а это был Игорь Саенко, после этого случая не общался с Виктором, только иронично подмигивал ему при встрече. Это был последний год учёбы Игоря, скоро он защитился и уехал по месту распределения. А у Виктора с Тамарой закрутился, закружился жаркий роман, в котором были и не значительные ссоры и стремительные перемирия, после которых Виктор несколько дней прокрадывался под утро в «экипаж» и на занятиях не редко засыпал. Перед окончанием училища заговорили о свадьбе, и Виктор на выходные дни отправился в родной городок к родителям, посоветоваться. Вернулся и твердо, рассудительно сообщил Тамаре, что правильно будет поступить так, как он сейчас скажет. А сказал он, что им надо, во первых, проверить свои чувства, во вторых ему надо подзаработать денег на свадьбу. Сидели они с Тамарой в скверике рядом с училищем. Тамара тогда отстранилась и долго внимательно глядела ему в глаза. Такой серьёзной он её ещё не видел.

– Я от тебя такой рассудительности не ожидала. Не замечалось за тобой такого. И я, не будь этого разговора, поехала бы за тобой, и не расписавшись. Но раз уж тебе ещё надо наши чувства проверять, то, что же, давай, проверим.

И когда провожала Виктора, всплакнула у вагона. Обняла и долго не отпускала, пока вагон не тронулся. А когда уже шла за уходящим вагоном по перрону, странные слова сказала.

– Виля, а чьи ты чувства проверять хотел, свои или мои?

– Да брось ты, – ответил Виктор, – пошутил я.

– А я не шучу.

Тамара, остановилась и, отвернувшись, тихо пошла в вокзал. С тяжёлым сердцем тогда уехал он.

Ещё до того, как закрепили последние швартовы и спустили трап на причал, закончился снежный заряд, и всё вокруг вновь засверкало в лучах прожекторов. И будто стало светлее и торжественнее. Рабочий день начинался, и по причалам затопали засыпанные пушистым снегом фигуры. Люди проходили мимо, оживлено разговаривали между собой, иногда задирали голову и смотрели на высокий борт «Мурома». Порт жил своей морской жизнью. Все, всё знали. И не только о том, кто пришёл из рейса и кто уходит, но и что на промыслах делается. И о том, что вот этот БМРТ вчера пришёл из южной Атлантики, не для кого секретом не было.

И Виктору казалось, что все эти люди, проходившие мимо их борта должны знать, что вот он, молодой, симпатичный штурман, полгода бороздивший дальние моря и пришедший к ним с другой стороны земного шарика очень рад их всех видеть. И неплохо было бы сейчас, сойдя на берег, через каждые несколько метров встречать родных и близких и просто знакомых. И чтобы все они, если и не бросались к нему с объятиями, то, во всяком случае, приветствовали его, расспрашивали и вообще демонстрировали бы, что очень даже заметили его, Виктора, долгое отсутствие на родной земле. На какое-то время он забыл об Игоре. И уже стоя на причале у спущенного трапа, разговаривая с уходящими в город моряками, вспомнил о случившемся. Стал искать глазами буксир. Спросил одного, другого. Ему сказали, что буксир там, дальше, через пару корпусов стоит у этого же причала. С удовольствием, скользя по ледяным, занесенным пушистым снегом причальным брусьям Виктор быстрым шагом, почти бегом, поспешил в ту сторону. Работяга буксир в любую минуту мог уйти. Так и случилось. Буксир уже отваливал от причала, когда Виктор подбежал к тому месту, где он стоял. А тот, кто был ему нужен, шёл по берегу ему навстречу. Уже не в тулупе, а в тёплой на меху куртке с капюшоном и в той самой «Петиной» мичманке с большим плетёным крабом. Виктор остановился. Растерялся. Не знал, как приветствовать первого, встреченного им на твёрдой земле знакомого человека. Стоял, чуть расставив руки, и улыбался. А тот вдруг отколол совсем уж странное коленце. Не остановился, а, проходя мимо, хлопнул его по отставленной руке своей, в тёплой кожаной перчатке и, как будто и не было у них встречи на рейде, громко сказал:

– С приходом, мореман! Ну, как там мулаточки, негритяночки?

А уж пройдя несколько шагов, оглянулся и махнул рукой, как будто честь отдал – будь здоров! Вот тебе на! С горечью пришлось признать, что не все в восторге от встречи с моряком, вернувшимся к родным берегам. Люди жили, живут и заняты только своими житейскими делами. Подступило недавно пережитое чувство одиночества.

Это было в часы прихода его БМРТ в порт. Уже с рейда была видна толпа встречающих на причале. И из ста человек экипажа не встречали, как ему тогда показалось, его одного. А на причале собрались родные и друзья, официальные лица и просто работавшие в это время в порту люди. Так уж повелось, что и проводы и встречи судов, это статья особая, особый ритуал портовых городов. И как часты бы они не были, это всегда событие. Для родных и близких, встречающих моряка и для самого моряка истосковавшегося и по родным и по берегу. Ведь, пожалуй, только моряки и их жены и подруги, для которых расставание на долгие сроки это не эпизодическое явление, а сама жизнь, знают, что такое встреча. В эти встречи бывают по-особому мягкими губы и горячими тела подруг. Бесстыдными глаза и жадными руки. Виктору пока ещё не суждено было испытать такого в этот приход. Но отсутствие полноценной встречи с берегом он почувствовал. Это ощущалось во всем происходящим вокруг него. Весь экипаж, бывший во время рейса чем-то единым, почти семьёй, за сутки, двое до прихода в порт начал распадаться. Начались сборы. Стирали, гладили, стриглись, брились и подравнивали отпущенные за рейс красавицы бороды. Продержаться они, эти бороды день-два, только чтобы показаться, покрасоваться, а потом сбреют их до следующего рейса. Каждый был занят только собой. Отделившись от экипажа, все стали вновь частицами тех семей, которые ждали их на берегу. И если для Виктора этот приход был возвращением на «берег», на Родину, то для большинства это была сугубо личная встреча с любимыми и родными. И как только закончилась долгая, нудная, неизбежная возня с пограничниками и таможней, люди просто бросились навстречу друг другу. Трап был узок для общения. На нем столкнулись одни, рвущиеся на берег, и наиболее нетерпеливые встречающие, кинувшиеся на корабль. И был разрушен свойственный морской жизни размеренный судовой порядок. Всё вокруг Виктора напоминало скорее вокзал, наполненный встречающими и приезжающими. Одни помещения и каюты опустели, покинутые ушедшими на берег жильцами, другие наполнились незнакомыми людьми, смеющимися, громко разговаривающими. И Виктор, возбужденный приходом в порт, вдруг был оглушен странным состоянием неучастия. Оказался у себя на родном пароходе лишним, без определенной роли человеком. Он не был задействован на вахте и никому не нужен на этом празднике встреч. Друг, радионавигатор, поняв состояние Виктора, затащил его в свою каюту, где пришедшие встречать его жена и друзья открыли шампанское и, рассевшись с трудом в тесной каюте, спешили рассказать друг другу о событиях, произошедших за время разлуки. Виктор, зажатый на диване двумя крупными мужиками, залпом выпил граненый стакан шампанского, закашлялся, выбрался в коридор и уже не вернулся. Ушел, закрылся у себя в каюте, улегся, не раздеваясь, на своём маленьком диванчике и, под шум топающих за дверью, громко разговаривающих незнакомых людей, заснул.

Под каблуками уходящего Игоря скрипел снег. Виктор повернулся и пошёл следом за ним, потому как возвращаться к себе на судно было всё равно в эту сторону. Шёл в нескольких шагах сзади. Сказать, что Виктор расстроился, значит, ничего не сказать. Аж к горлу подкатило. Поставил себя в такое дурацкое положение. Стоило бежать к этому фраеру? А с другой стороны, тот ведь сказал, что они о чём-то поговорят на берегу, нашёл себе оправдание.

– Слушай, Игорь, погоди.

По тому, как тот повернулся и остановился, стало ясно, что спиной он ждал этих слов. Тем более его по имени назвали.

– Ты же закурить хотел? У меня «Кемэл», – протянул пачку, подойдя к Игорю, – бери, у меня ещё блок на пароходе есть.

– Не надо мне твоего кемэла, свои не хуже.

И Игорь, почему-то суетливо стал стаскивать с рук перчатки и доставать из кармана свои сигареты. Достал пачку болгарских БТ и тоже протянул Виктору.

– На, угощайся.

И стоят, друг другу пачки протягивают. Дурацкая, прямо скажем, ситуация. Оба это почувствовали. Игорь хмыкнул. А Виктора прорвало.

– Игорь, ты что, не понимаешь? Я ведь полгода на берегу не был. И ты первый знакомый человек, да ещё и ростовчанин. Я как мицу Петину увидел, чуть не прослезился.

– А чтож ты у нас такой чувствительный? Прямо чуть не прослезился?

– Ну…, слушай, – ухватил Игоря за рукав, – пошли ко мне на пароход заглянем. Я спиртику раздобуду. За встречу, – ткнул пальцем за воротник, – вспомним Ростов, мореходку.

Виктор почти умоляюще заглядывал в глаза Игорю. А тот, не освобождая свою руку, натягивал перчатки и разглядывал Виктора.

– Виля, значит? Это что же, Вильям, Вильгельм?

– Вилли.

– Надо же. А вообще то ты и правда на фашиста похож. Я недавно хронику военную смотрел. Там подводников немецких показывали. Как они наши конвои здесь, в северных морях топили. Чем-то ты мне этих молодцев напоминаешь. А? Фотографии у вас похожи.

Виктор отпустил руку Игоря.

– Ладно, пошли, чего стоять, – и они пошли рядом по причалу, – чего тебе моя фотография не нравится?

– Да почему не нравится? Блондин, как блондин. Белокурая бестия, – хохотнул и хлопнул по спине Виктора.

Виктор передёрнул плечами, замедлил шаг. Всё это начинало ему не нравиться.

– Я не пойму. Что-то ты не договариваешь. Мы ещё на рейде толкались, я это почувствовал. Ты что, забыть не можешь? Я тебе что, дорогу перебежал? Если так, пожалуйста, я тебя не уговариваю, не пойдём ко мне. Будь здоров.

Они окончательно остановились у трапа парохода Виктора. Саенко молчал. И Виктору даже показалось, что в его взгляде появилась растерянность, нерешительность. Но Игорь хлопнул перед собой перчатками и, как бы решившись, сказал:

– Ну, хорош. Есть у меня к тебе разговор. Или у тебя ко мне. Я даже и не знаю. Как сложится.

Виктор вытаращил на него глаза. О чём он?

– Ну, чего ты удивляешься? Сам же хотел поговорить. А разговор нам с тобой действительно необходим. Только не охи-ахи по поводу твоего прихода. Мужской разговор.

У Виктора вдруг от макушки до пяток пробежала волна мурашек, как будто волосы зашевелились. У него так бывало. Ещё с детства. Когда чего-то неожиданно пугался. А сейчас ведь его никто не пугал. Что страшного было в том, что сказал или мог сказать ему этот Игорь. Да и Виктор давно уже был не детского возраста, не пугливый. Сам иной раз лез наражён. Искал приключений. А вот надо же? Что-то почувствовал.

– Ну, так что? Зайдём, или здесь твой «мужской» разговор разговаривать будем? – он кивнул в сторону трапа.

– Да нет, блондин, к тебе я не пойду. Да и некогда мне рассиживаться. Дома жена ждёт.

– Ого! Ты уже женат? Здесь нашёл, или из дома привёз? – Виктору уже хотелось дерзить, но он не знал, за что зацепиться.

– Женат.

Игорь ответил односложно, вскинув на Виктора взгляд.

– И вот о моей жене мы сейчас и поговорим. Ещё не понял?

Он засунул руки в перчатках в карманы куртки и, опустив голову, уперся взглядом в свои ботинки. У Виктора пробежала вторая волна мурашек. Он непроизвольно оглянулся по сторонам, как будто ища поддержки, и ему вдруг захотелось уйти. Просто повернуться и уйти к себе на пароход, в каюту. Как будто Игорь уже всё сказал и дальнейшее просто не интересно.

– Так вот, слушай. Мою жену зовут Тамара, – говорил Игорь, четко произнося каждое слово, – Тамара Саенко. А девичья фамилия Сердюк. Слышал такую?

Виктор смотрел на Игоря, понимал, что тот продолжает что-то говорить, а в голове крутилась странная мысль. Я ведь это понял ещё на рейде. Вернее не понял – почувствовал. И мысль эта стукнула несколько раз. Только почему я это почувствовал? Ведь он мне ничего не говорил. Или говорил? Надо же, оказывается, может быть больно слышать. Тамара Саенко. Вот что больно. Тамара Са-ен-ко. Словосочетание дурацкое. Чёрт, что-то надо делать. Люди ведь в таких случаях должны психовать. Может дать ему в рожу? Урод. Вот этими губами он её целует. Врезать ему по этим губам. Каким же я сейчас дураком выгляжу. Вот ему потеха. Какого хера я за ним поперся? Какого я ещё здесь стою? Что я ещё хочу услышать? Это же издевательство какое-то. Надо просто повернуться и уйти. Автоматически вытащил пачку сигарет. Но закуривать не стал, понял, что дрожат руки. До сознания снова стали доходить слова Игоря.

– …мне, понимаешь, по херу, как ты на это реагируешь. Мне её спокойствие дорого. И моё. Я не хочу, чтобы ты к ней пришёл с разборками. Понял? Я тебе как мужик мужику. Понял?

Игорь замолчал, и прищурившись, заглянул в глаза Виктору. Заметил, что тот начал его слушать и повторил, по-видимому, ранее сказанное.

– Я говорю…, ну, она мне говорит, ну когда свадьбу уже затевали. Мол, давай Вилю, тебя, то есть, из рейса дождёмся. Я мол, она значит, должна, мол, точки над «и» поставить. Мол, что-то у вас тоже затевалось и как бы надо разобраться. Ну а я тогда твёрдо… так, говорю, любишь? Или у нас с тобой тоже, как с этим Вилей – игрушки-погремушки? Она мне – люблю! Слышишь?

Игорь отступил на шаг и рубанул ребром ладони по воздуху.

– Смотри на меня. Она сказала – люблю! И мы расписались. И у нас всё Оки-доки. И у нас всегда, всё будет отлично. Понял? Всё Виля, я всё сказал. И прошу запомнить мою основную мысль. Мы с ней живём в Мурманске. И ты здесь ошиваешься. Чтобы ты к ней ни ногой! Понял? Я чисто по-мужски. Пока без угроз. По-мужски. Вот так, приятель. А я пошёл.

Игорь мазнул по снегу ногой, как будто мяч ударил и резко развернувшись, пошёл в сторону проходной. Снег под ногами уходящего заскрипел мерзко, до звона в ушах.

Виктор медленно поплёлся по трапу на борт. В голове мешанина. Дурацкое сочетание имени Тамара с фамилией Игоря сменялось вопросом. А в чём он меня убеждает? Чтобы я с ней не встречался? Она в Мурманске? А он боится? И опять – Тамара Саенко.

Поднялся на борт, постоял, кому-то, что-то сказал и, развернувшись, спустился по трапу на причал и быстрым шагом пошёл в город. Снег сёк лицо, забивался за воротник, холод проникал в карманы и жёг руки без перчаток. Виктор не задумывался чётко о том, куда идёт. Он шёл в сторону, куда ушёл Игорь. Тамара в Мурманске.