Читать книгу Суворовский алый погон - Николай Шахмагонов - Страница 4

Два месяца назад, во второй половине июня, после экзаменов за восьмой класс Николай Константинов уезжал из Калинина с мыслями о Суворовском училище. Но почему-то ему казалось, что его училище, то есть то училище, в которое он будет поступать, где-то не здесь, не в городе, где он жил и учился уже полтора года.

Ну а теперь он снова в Калинине, а позади столько перипетий! Медкомиссия в военкомате, прижигание гланд, волнения и тревоги. Вот уж не думал, что так скоро сюда вернётся.

Уезжая, он не знал, в каком городе будет поступать в Суворовское военное училище. Свердловск возник уже в Москве, когда стало известно о наборе в Суворовские военные училища ребят после восьмого класса. И надо же, судьба повернулась так, что он оказался именно здесь, в этом городе на Волге.

Было утро 14 августа. Ещё только разгорался день, когда он вышел из электрички на платформу вокзала. В Москве он не задерживался, потому что поезд привёз его на Казанский вокзал, и он, перейдя площадь по подземному переходу, сразу оказался на Ленинградском вокзале.

Ну а дальше электричка. Начиная с 7-го класса Николай ездил в Москву и возвращался в Калинин уже один. Путь знакомый. Солнечногорск – Клин – Московское море… И вот, наконец, потянулась слева за окном платформа. Она – общая для московских электричек и головных вагонов поездов, следующих в Москву.

Николай вышел на платформу, остановился, жмурясь от яркого солнца. Пассажиры спешили к пешеходному переходу на площадь. Но он не спешил. В училище нужно прибыть утром следующего дня. Ну а до дома недолго добраться. Хотелось запомнить всё до мельчайших подробностей, ведь это был путь в совершенно иной мир, путь в государство в государстве, как говорил отец об армии. В кармане лежало предписание, настоящее, воинское, на электричку он уже не брал билет от Москвы до Калинина в обычной кассе, он брал его в кассе воинской по воинскому требованию.

Вышел на площадь. Всё те же палатки и маленькие магазинчики тянулись справа. По центру ещё был небольшой скверик, вокруг которого проходили трамвайные рельсы. У одних трамваев конечная была здесь, на привокзальном круге, другие, немногие, убегали куда-то вправо.

На остановке – толпа. Это и понятно, электричка выплеснула из десяти своих вагонов уйму народу. Да ведь и каждый вагон электрички рассчитан на гораздо большее число мест, нежели вагон трамвайный. А кроме трамваев на площади только автобусы, да всего-то два или три маршрута.

Николай остановился в сторонке. Зачем давиться в толпе? Можно и подождать. Этакие вот коллапсы случаются лишь когда приходят электрички из Москвы, а так трамваи идут не слишком заполненные. Заполняются уже на маршруте.

Он смотрел на окружающих его людей и думал: «Вот ведь, никто и не знает, что, хоть я с виду такой же, как все мальчишки, которых полно на улице, и не такой. Я – без пяти минут суворовец!»

Ему подходили для поездки все те трамваи, которые шли в Заволжский район – таких было два – «пятый» и «шестой». Ну и те, что шли через центр, например «двойка». Правда, если добираться на таком трамвае, нужно было сойти в центре города, на остановке Кооперативный переулок и дальше – пешком через мост. Но это пустяки.

Повезло… Наконец очередная «пятёрка» оказалась почти пустой. Николай сел в первый вагон, и вскоре трамвай помчался в сторону центра, в сторону Волги.

До Круглой площади трамваи бежали резво. Рельсы там уложены почти как железнодорожные, в стороне от проезжей части, на шпалах, прямо на земле. Стрелок не было до самой площади. Но зато от площади этой трамвайные пути расходились на четыре стороны, а оттого было обилие стрелок, быстро приводящих в негодность асфальтовое покрытие и создающих большие неудобства для автомобилей. Недаром эту площадь впоследствии, в 1967 году, переименованную в площадь Капошвара, в честь венгерского города Капошвар, побратима Калинина, из-за трудности проезда и большого числа аварий, стали называть «площадью кошмаров».

После многочисленных стрелок Круглой площади трамваи, идущие в центр, ещё на короткое время, примерно на один перегон между остановками, разбегались по свободным от посягательства автомобилей путям, а затем уже ползли к центру и через центр. В центре дома невысокие, большей частью старинные. Выстроились они вдоль нешироких улиц.

Миновав центр, трамвай поднялся на каменный мост, и открылась в сиянии солнечных лучей неповторимая Волга. После моста – первая остановка. Николай ступил на Первомайскую набережную и направился к Речному вокзалу. Возле церкви, что напротив вокзала, пятиэтажный дом, в котором жили мама со вторым её мужем, Георгием Александровичем, и младшая сестрёнка. Здесь чуть больше года жил и он сам и отсюда отправился в середине июня, всего два месяца назад, в Москву, полагая, что в следующий раз приедет уже в суворовской форме на каникулы. Откуда приедет? Этого он ещё не знал. Но почему-то казалось, что именно приедет откуда-то издалека.

Мама была дома. Летом в Калининском государственном медицинском, где преподавала она латинский язык, – дел немного.

Николай не ставил её в известность о своих перипетиях, только и сообщил, когда удалось преодолеть все преграды, что о приключениях расскажет при встрече.

– Всё, завтра экзамены! – сказал он с порога, когда мама открыла дверь.

– Какие экзамены? Где? Ты разве в Суворовское не поступаешь? – удивилась мама.

– Поступаю! Ещё как поступаю! – радостно сообщил он. – Поступаю в Калининское суворовское военное училище. Завтра утром должен прибыть туда.

– Так всё-таки добился своего, – сказала мама и трудно было понять, с радостью или какими-то сомнениями.

Мама всё ещё не окончательно определилась в своём отношении к выбору военной стези. Против она не была, просто не знала, во что всё выльется.

А ведь она была дочерью офицера русской армии, полковника… Но Николай считал дедушкой маминого отчима, человека замечательного, всеми уважаемого. Самолетостроителя, конструктора, работавшего над созданием серьёзных машин, а потому совсем секретного. С первым своим мужем бабушка Николая развелась.

Так вот устроен мир – коли уж в роду начались разводы, трудно потом положить конец порочному этому явлению. Почему развелась бабушка, Николай не знал, да и смутно вообще представлял, что там и как было. Почему развелись родители, старался не интересоваться. А что его самого ждало в будущем, в плане семейном, естественно, скрыто туманом неизвестности. О женитьбе, собственно, и рассуждать время не пришло, да и не интересовал его ещё такой вопрос.

Сейчас главное – начало таинственного, неизвестного пути. Как ступить на первую его ступеньку?!

Непонятным было состояние. Рвался или не рвался он в училище? Ведь лето же. Только середина августа. У всех сверстников каникулы. А он сознательно собирался запереть себя за училищным забором. Впрочем, он ещё не представлял себе, что значит быть запертым за забором в разгар лета, что значит казарменное положение.

Мама решила заняться готовкой. На Руси проводы в армию всегда отмечали и отмечают как праздник. Ну здесь-то не такие уж и проводы. Если сын экзамены не сдаст, то и домой вернётся.

Николай сходил в магазин, потом вышел во двор, но никого из ребят не застал – кто в лагерях пионерских, а кто у бабушек в деревнях.

Под вечер пришёл с работы мамин муж Георгий Александрович.

– Ты какими судьбами? – так же, как и мама, удивился он. – Не получилось с Суворовским?

Николай снова всё объяснил.

– Значит, в наше, Калининское направили. Это хорошо. Училище, как я слышал, лучшее из всех, ныне существующих. Ну что ж, есть что отметить!

Георгию Александровичу суворовская школа, точнее, не суворовская, а вот такая школа для рвущихся в армию отроков, была более чем знакома. Перед войной он учился в авиационной спецшколе и прямо оттуда – на фронт.

Утром Николай надел светло-серый костюм, который купил ему отец во время поездки в Ленинград, где снимался фильм по его сценарию. Ещё не было дурной традиции надевать при отправке на службу всё самое плохое, поскольку неизвестно, куда всё денется, когда выдадут военную форму.

В училище отправился пешком, ещё не ведая, что идёт тем маршрутом, по которому ему в последующие три года суждено будет возвращаться после увольнений в город по субботам и воскресеньям.

Когда уходил, по радио, словно специально, звучала песня в исполнении Людмилы Зыкиной. Тогда её часто передавали.

Уже на набережной вспомнил слова: «Когда придёшь домой в конце пути, свои ладони в Волгу опусти…»

Что-то такое незнакомое, необыкновенное, непонятное затрепетало в душе. Он вдруг ощутил, что уходит в другую жизнь, совсем другую, отличную от той, которая была до сих пор.

Легко взбежал по каменной лестнице с набережной на мост, пошёл по нему, любуясь Волгой. У Речного вокзала стояли, причаленные один к одному, два огромных для этих мест белых теплохода. Им даже развернуться было негде, и для того, чтобы плыть вниз по течению, рулевые мастерски заводили теплоходы задним ходом в устье реки Тверца, и только потом брали курс на Волгоград, Астрахань, словом, на города в низовьях Волги, откуда и добирались сюда эти гиганты.

Впрочем, гигантами они казались только здесь. В низовьях теплоходы были, наверное, и побольше.

Николай сначала шёл дорогой, по которой почти полтора года ходил в школу. Но вот он спустился на набережную уже на противоположном берегу. В школу нужно было идти вниз по течению Волги. Теперь же повернул в сторону Городского сада. Миновал кинотеатр «Звезда», пошёл вдоль ограды Горсада, и оказался на центральной улице, носившей название Советской. Дальше путь лежал мимо Екатерининского дворца, перед которым стоял памятник Калинину, городского стадиона, здания красного кирпича, где размещалась средняя школа. С небольшого моста через Тьмаку открылось училище. Вот оно, таинственное и загадочное. Сколько раз он проезжал мимо, вглядываясь в пушки, стоявшие перед входом, и стараясь увидеть мелькавших в углу за забором суворовцев.

На двери главного здания было объявление: «Вход в училище с Циммервальдской улицы». Стрелка под надписью указывала влево.

Николай постоял какие-то мгновения и пошёл в указанном направлении, огибая училище вдоль чугунного забора.

Шёл и думал: что за улица такая, что за странное название? Да и кто уж помнил, что улица названа в честь Циммервальдской конференции, на которой в годы 1-й мировой войны выдвигались лозунги о превращении её в войну или даже войны гражданские. Много было после революции поспешных переименований. Всё сначала перепуталось, а потом люди свыклись с названиями, зачастую и не задумываясь, что они означают.

На тыльном контрольно-пропускном пункте встретил дежурный с тремя полосками на погонах.

«Сержант!» – определил Николай.

Предъявил предписание. Сержант кивнул и указал, куда надо идти. Через несколько минут Николай Константинов уже стоял перед столом, за которым сидел майор, принимавший абитуриентов и распределявший их по взводам.

– Вы определены в четвёртый взвод! – объявил майор.

Взвод! Это уже звучало серьёзно.

И закрутилось… Сами готовили для себя помещения, носили койки, устанавливали их в больших комнатах. Наводили порядок в классах.

Тот самый первый трёхлетний набор отличался тем, что народу приехало немного – не все ещё знали об изменениях в порядке приёма в Суворовские военные училища. Видимо, поздновато были даны распоряжения в военкоматы. Оттого и конкурс оказался не очень большим.

Впервые Николай оказался в казарме. Однажды он ездил в пионерский лагерь, но это всё совершенно не то. Конечно, там был распорядок дня, но здесь всё как-то серьёзнее, строже.

В столовую водили строем, из столовой строем. Перед отбоем – вечерняя поверка.

Первый экзамен – изложение. Ну что ж, диктант в плане проверки знаний правописания, посложнее. На изложении можно было и маневрировать.

Написал на четвёрку. Одну ошибку сделал – в слове поколения написал вместо «о» – «а». А ведь в школе перебивался с тройки на четвёрку. Не зря отец три раза в день диктовал сложнейшие диктанты.

Постепенно определились и сильные, и слабые в плане знаний кандидаты в суворовцы. Но вскоре кое-кто из этих наиболее сильных распустил нюни. Паренёк, получивший за изложение пятёрку, вдруг заговорил о том, что не хочет поступать и специально сдаст математику на двойку, чтоб отправили домой. Что ж, видно было невооружённым глазом, что многим не по себе. В свободное время ходили на тот самый уголок территории, из которого через чугунную решётку был виден кусочек города. Видна была не тенистая улица, перпендикулярная той, по которой ходили трамваи, а именно шумная, с людьми на трамвайных остановках.

Напевали песни, причём кто-то песни-то притащил какие-то непонятные, даже блатные, типа «сижу на нарах как король на именинах». Видимо, привлекали слова – «решётка преграждает дальше путь».

Вот когда вдруг навалилась тоска по деревне на Оке, по лету, столь решительно прерванному. А ведь прервано лето было самими ребятами, ставшими товарищами Николая и по экзаменам, и по первым намёткам армейской дисциплины, и по ограничению свободы, и по тоске по дому, да, наверное, и по летнему отдыху.

Вот когда он с новой силой, теперь уже в воспоминаниях, пережил свой отъезд, в канун которого стояла тёмная, но такая тёплая ночь, которые только и бывают в начале августа, когда ещё не слышно дыхания осени, но уже небо в звёздах, и огромный ковш Большой Медведицы словно зовёт в таинственное путешествие по манящему своей неизвестностью и загадочностью Млечному Пути. Для пятнадцатилетнего Николая та ночь была полна не только небесных тайн, но и неразгаданных тайн земных. Его манили звёзды, мерцающие на Млечном Пути, но думы о них оставались пустыми грёзами, ведь не были ещё покорены звёзды земные. Он мечтал о земных звёздах, офицерских звёздах, а, впрочем, как знать, может быть, и о генеральских, ведь полёт мальчишеской мечты безграничен, как Млечный Путь. Именно эта августовская ночь являлась тем незримым рубежом, который отделяет мечты от реальности. И вот он стоял на этом рубеже, рубеже, который не преодолеть вот так сразу.

Экзамены, экзамены… Оказалось, что не только они преграда на пути в военное завтра. После математики, которую Николай сдал тоже на четвёрку, была медкомиссия. Тут поддержал Георгий Александрович. Вполне понятно, что после прижигания гланд не всё ещё зажило как следует, и врачи могли придраться.

Провожая паренька, умышленно срезавшегося на экзамене, Николай непрерывно спрашивал его:

– Почему же ты уходишь? Что тебя так напугало?

– А что здесь хорошего? На улицу, на девчонок через решётку в заборе смотреть? Не-ет… Я сейчас домой, ещё успею десяток дней на даче побыть. Там ребята ждут и… девчата! – сказал он со значением.

Николай снова вспомнил Ларису: «Эх, вот сейчас бы туда, в деревню. Как же там здорово! Как здорово! А здесь! Строем на обед, строем на прогулку, а о том, чтоб в город выйти, и вовсе надо забыть! А может лучше действительно в техникум поступить, ведь в Калинине есть авиационный…»

Ухитрился позвонить домой. Вечерком позвонил. Трубку взял Георгий Александрович. Николай начал без всяких предисловий.

– Не могу. Не нравится мне здесь. Хочу забрать документы.

– Так! – проговорил Георгий Александрович. – Всё понятно, очень понятно. И с какими же глазами будешь документы забирать?

– А я на немецком на двойку отвечу…

– Когда немецкий?

– Послезавтра!

– Хорошо. Пусть так. Только не спеши. Завтра я тебя навещу. Сразу после работы заеду.

Николай уже сдал изложение, математику, физику. Все четвёрки. Он не знал, что проходит в училище даже с двойкой по иностранному. Набор-то был первый, и о конкурсе командованию училища пришлось забыть. Круто взяли экзаменаторы. И вот уже при необходимости набрать сто человек в кандидатах на поступления осталось восемьдесят.

Но двойка двойкой… А есть ещё желание или нежелание учиться. Никто насильно оставлять никого не собирался.

В эти дни навис дамоклов меч над всей судьбой Николая, над всем его жизненным путём. Он не понимал этого, как не понял и тот хорошо подготовленный в учёбе паренёк, что уже небось добрался до своей дачи и предался заветному и желанному отдыху в своих отроческих компаниях.

Георгий Александрович приехал, как и обещал, вечером, после ужина. Вышли на небольшую аллейку, что шла вдоль забора училища. Этой аллейки давно уж нет. Вырос там новый корпус, основной теперь корпус училища, построенный уже специально для суворовцев, а не приспособленный, как старый корпус, для училищных задач.

Сели на лавочку неподалёку от бюста Суворова.

– Ну что ж, дрогнул? Это бывает! – начал Георгий Александрович. – А я вот всю жизнь жалею, что расстался с армейской службой. Конечно, война… Из спецшколы в штурмовой авиационный полк. Но не лётчиком и не офицером. Стрелком штурмовика воевать довелось. Немногие из стрелков уцелели. Что не вылет, то… – Он махнул рукой. – Так хотелось летать! Но как в училище проситься? Боялся, что подумают, мол, таким образом уцелеть хочу.

Он помолчал, достал сигарету, потом огляделся и, размяв её, бросил в неподалёку стоявшую урну. Не место для сигарет.

– Неужели бы так подумали? А что, лётчики разве не гибли? – спросил Николай.

– Конечно, не подумали бы. Да ведь стрелков, порой, настолько не хватало, что лётчики, вновь прибывшие, так сказать, «безлошадные», ну те, для которых самолёты ещё не поступили, стрелками летали.

– А после войны?

– Служба, служба. Думаешь, что война окончилась и всё – мир во всём мире? Наш полк в Германии остался. Мы были в постоянной боевой готовности. В постоянной. Это в кино показывают – мир-дружба. Мир и дружба тогда возможны, когда армия наша начеку. Год прошёл, другой… демобилизация шла медленно. Ну а в училище? В училище-то хорошо поступать, когда тебе восемнадцать, девятнадцать, ну двадцать. А когда двадцать три? А то и двадцать пять? Это в каком возрасте лейтенантские погоны получишь? Будет под тридцать! В конце войны в таком возрасте много командиров полков было, даже командиров дивизий. Так что, как только появилась возможность демобилизоваться, и решил поступать в Медицинский. Поступил в Первый Московский. А вот тут вышло так, что сразу после выпуска назначили главным врачом больницы! Правда, районной, в Старице, но главным врачом! Так что мой армейский вопрос совсем по-иному складывался. А ты… Ты ж на какие испытания пошёл. Одно прижигание чего стоит!

– А может мне всё-таки в авиационный техникум?

– Н-да… И кем же потом?

– Не знаю.

– Понимаю… Лето, все ещё на каникулах, а вы тут с ребятами всего лишены. Да только вы-то будущие офицеры. А они кто? Кем они станут, ещё вопрос. Окончат школу и, если сразу в институт не поступят, в армию. На три года. А эти три года оборачиваются тремя с хорошим хвостиком! А если на флот, то и четырьмя. А техникум не институт, отсрочки не даёт. Если в институт после него не поступишь, пойдёшь служить!

Николай попытался ухватиться за соломинку:

– Так ведь кто-то служить должен! Значит, пойду служить!

Георгий Александрович беззлобно засмеялся и сказал:

– Вот тут ты и попался! Значит, потом готов на три с лишним года в казарму. Это потом, когда-то. А вот сейчас не хочется. Пролетит время – не заметишь. И в казарму, за забор, как ты говоришь, попадёшь. Но уже без каникул, дай бог с одним отпуском за службу, причём всего в десять суток. И снова путь жизненный выбирать. Только уже не в пятнадцать лет, а в двадцать два или двадцать три. Вот и смотри! Сейчас, сегодня вперёд, с открытым забралом, и уже через три года в высшее военное училище, а ещё через четыре – лейтенант. Сколько тебе будет через семь лет? Двадцать два или даже двадцать один – мне сказали, что в высшие общевойсковые командные училища суворовцы сразу на второй курс поступают. В двадцать один год лейтенант. Или в двадцать два абитуриент, только поступающий в институт. Вот и выбирай. Не каждому выпадает такая возможность – поступить в Суворовское училище. А ты уже практически поступил. Я заходил сегодня к начальству твоему, пока ты ужинал. Недобор у вас, недобор, так что ты с четырьмя четвёрками уже поступил, даже если немецкий на кол сдашь. Вон, снова послали разнарядку в военкоматы, просили прислать ещё кандидатов для поступления. Думаю, что в последующие годы сюда, в это училище, конкурс будет как в какой-нибудь самый престижный вуз.

Всё время, пока Георгий Александрович говорил, Николай сидел, присмирев, и слушал. В четырнадцать-пятнадцать лет человек не слишком думает о карьере. Могут быть мечты, высокие мечты, дерзновенные мечты. Могут быть мечты и космосе, и о профессии лётчика, мальчишка может видеть себя за рычагами танка или штурвалом бомбардировщика, может видеть себя в генеральских погонах во главе колонны на параде, ну, словом, всё что угодно, но всё это вряд ли будет иметь какую-то конкретику. Ведь в этом возрасте совершенно непонятно, какой нужно пройти путь для исполнения той или иной мечты. Ну и, к примеру, за рычагами танка может сидеть рядовой солдат срочной службы. А какова она на самом деле – профессия офицера? Каков путь в командиры высокого ранга? Откуда же это известно, если мальчишка ещё не знает не только того, как командовать даже отделением, но и того, как выполнять команды сержанта в роли рядового бойца.

Ведь все представления складываются по книгам и кинофильмам. Но в книгах, а особенно в кинофильмах, в деталях раскрыть все стороны офицерской службы просто невозможно.

– Так что же всё-таки тебя подтолкнуло к решению сбежать из училища? – спросил наконец Георгий Александрович.

Николай рассказал о том пареньке, который не только сам решил получить двойку и получил её, но и подбивал на то ребят. С двойками по русскому, математике и физике отправляли из училища сразу.

– Ну и что же? Стоило слушать паникёра? Во время войны таких расстреливали! – сказал Георгий Александрович. – На дачу захотел. Так ведь через десяток дней дача закончится. Школа. Ну и он окажется в начале пути, о котором мы с тобой только что говорили. Знаешь, срочную служить не легче, чем учиться в училище. Ну а быть уверенным в том, что поступишь сразу, может не каждый.

В начале шестидесятых, правда, брали в армию на три года в девятнадцать лет. То есть можно было пару раз попробовать поступить в институт с военной кафедрой, а это уже освобождало от призыва. И лишь 12 октября 1967 года был принят новый закон СССР «О всеобщей воинской обязанности», согласно которому срок службы сокращался в ВМФ до трех лет, а в Советской армии – до двух лет.

Разговаривали до самой вечерней прогулки. Николай окончательно ещё не пришёл в душевное равновесие. Всё же как-то неуютно чувствовал он себя в казарме после такого прекрасного лета, которое осталось где-то уже далеко позади, в полной недосягаемости. Он и понимал, что всё уже прошло, и из деревни уже, наверное, разъезжаются ребята, может, уже и Лариса уехала в Москву, и одновременно казалось ему, что вот выйдет он за ворота, сядет в трамвай, затем в поезд, сначала один, потом другой, то есть проделает путь, который проделал недавно, только в обратном порядке, и снова окунётся в те неповторимые ночи на берегах Оки.

Немецкий язык он сдал на твёрдую тройку.

Оставалась физкультура. На этот экзамен ребят привели в спортзал, построили в одну шеренгу и стали по очереди вызывать к перекладине. И здесь летние тренировки сделали своё дело. Николай легко подтянулся шесть раз. Ну а успехи у его товарищей были самими различными, у кого-то и никаких.

Экзамены закончились, и вдруг в училище появились новые кандидаты в суворовцы.

В тех, кто боялся, что не пройдёт конкурса, вселилась надежда. Значит, есть шансы.

– Ты представляешь, – говорил Николаю белобрысый паренёк, переживавший за свою двойку по иностранному языку. – Никого, кто язык завалил, домой не отправили.

– И не отправят, – успокоил его Николай. – Недобор. Слишком много срезали в самом начале.

С этой новой командой приехал Прозоров из Полтавы, необыкновенно весёлый, разговорчивый паренёк. Он сразу стал собирать вокруг себя слушателей различных забавных историй. Николай с его первыми друзьями в училище Юрой Солдатенко, Володей Корневым, Володей Рыговским с удовольствием слушали шутки-прибаутки. Константинов в тот день ещё не знал, что окажется в одном взводе с Прозоровым и что этот паренёк станет неизменным участником училищной самодеятельности, и даже будет вести вечер, посвящённый двадцатилетию училища.

Мандатная комиссия проходила в кабинете начальника училища. Кабинет большой, вытянутый вдоль окон. Массивный стол, к нему буквой «Т» приставлен другой, для совещаний. Собственно, что описывать? Все кабинеты начальников училищ, да, наверное, и других начальников, и командиров военных учреждений были похожи как две капли воды.

Едва завершились экзамены, всё закрутилось в бешеном ритме. Не может быть в любой военной организации никаких пауз. Ещё не окончилась мандатная комиссия, а уже старшина роты старший сержант сверхсрочной службы Петушков вместе с заведующим вещевым складом начал выдавать суворовскую форму первым счастливчикам. А счастливчиками считали себя все, кто прошёл испытания. Те, кто сошёл с дистанции, кому оказалась не по душе воинская дисциплина, уже покинули училище.

В коридор перед дверью в кабинет начальника училища заводили по отделениям. Ребята сидели притихшие, стараясь скрыть волнения.

Офицер-воспитатель называл того, кто должен был идти на мандатную комиссию:

– Анатолий Козырев!

Высокий паренёк, подтянутый, крепкий, скрылся в дверях.

– Владимир Рыговский… Роман Губин, Владимир Орлов…

Все пока без воинского звания, все пока просто мальчишки, ещё только привыкающие к дисциплине и порядку. Но они, входя в кабинет, уже докладывали по-военному.

Настала очередь Николая.

Ступив на ковровую дорожку в кабинете, он сделал несколько твёрдых шагов к столу. Именно твёрдых шагов, строевыми эти шаги назвать было рано. И доложил:

– Абитуриент Николай Константинов прибыл на мандатную комиссию.

За массивным двухтумбовым столом он увидел генерала, за столом для совещаний командира роты, ещё каких-то офицеров, которые часто встречались в училище. То есть в лицо Николай знал уже всех, а вот по должностям только командира роты и офицера-воспитателя майора Соколова Степана Семёновича, ну и, конечно, он не мог не догадаться что прямо перед ним начальник училища генерал-майор Костров Борис Александрович.

Каким-то совершенно непостижимым образом проникло в ряды поступающих в училище то, как суворовцы называли меж собой генерала: «Бак». Но звали так вовсе не потому, что он был уже несколько полноват, а просто по первым буквам – БАК, то есть Борис Александрович Костров.

Командир роты подполковник Семенков по поводу Константинова сообщил присутствующим:

– Вопросов нет. Экзамены сдал с одной тройкой по-иностранному, остальные четвёрки, физически подготовлен.

– Вы твёрдо решили стать офицером? – спросил генерал.

– Твёрдо!

– К нам вопросы есть?

– Вопросов нет.

– Я поздравляю вас с зачислением в училище! – сказал генерал. – С этой минуты вы – суворовец. И обращаться к вам будут суворовец Константинов.

– Спасибо, – сказал Николай и уже как-то чуточку залихватски. – Разрешите идти?

А через пару минут он уже был на складе, и старшина роты подбирал для него по размеру гимнастёрку с алыми погонами, на которых золотистыми буквами было начертано «Кл СВУ», брюки с такими же алыми лампасами и фуражку с околышем алого цвета. Ну и, конечно, шинель, парадно-выходной мундир с золотистыми галунами, да и всё прочее, что входит в комплект военной формы одежды суворовца.

Но прежде всего выдали повседневную форму, в которую все поступившие в училище вчерашние штатские мальчишки, а теперь суворовцы, немедленно переоделись.

Как же захотелось вот сейчас, сию минуту, по мановению волшебной палочки перенестись на берег Оки, чтобы предстать в столь бравом виде перед Ларисой.

«Да, полно, в бравом ли виде?» – тут же подумал самокритично, разглядывая себе в зеркало.

Это лишь в первое мгновение он показался себе бравым, а потом всё-таки заметил, что мешковат, неуклюж пока в форме. Она ведь должна сидеть как влитая. И тут же обратил внимание, как сидит она на Володе Корневе, на Юре Солдатенко… Да ведь это и понятно. У них отцы – полковники. Наверняка уж отцовскую форму примеряли, наверняка знакомы с теми неведомыми для непрофессионалов таинствами её ношения.

Но всё это пустяки, всё это – дело наживное. И Николай с необыкновенной радостью сказал:

– Сегодня самый счастливый день в моей жизни!

Володя Корнев, тоже остановившийся у зеркала, поправил гимнастёрку, разогнал под ремнём складки, да так, словно дело это для него привычно и обыкновенно, поглядел на него и ответил:

– Да, славный денёк. Теперь бы в город, а? Все девчонки наши.

А на следующий день начались занятия и, конечно, самыми первыми – строевые тренировки. Нужно было к 1 сентября вот из таких мешковатых, непривыкших к военной форме мальчишек сделать хотя бы отчасти похожих на суворовцев, то есть суворовцев не только по имени, но, сколь возможно, по существу. Сделать суворовцами хотя бы внешне, ибо для того, чтобы заслуженно назваться суворовцем, необходимо, конечно, время.