Читать книгу Алексей Толстой в «хождениях по мукам» четырех супружеств - Николай Шахмагонов - Страница 3

Считается, что детские годы – основа всей жизни человека, в детские годы закладывается не только характер, не только воспитание и многое другое, чем живет человек, в детские годы закладывается и понимание высокого чувства любви, а из этого чувства вытекает в конечном итоге и семейное счастье, без драм и трагедий.

Ведь все неурядицы не случайны. Они не приходят извне – они являются во многом результатом неумения строить взаимоотношения между супругами. И нередко дети повторяют ошибки родителей, нередко порой даже не отдавая себе в том отчета, копируют поведение родителей, что приводит к их личным бедам и неурядицам, что становится основой семейных драм и трагедий.

Мы знаем, как сложилась жизнь Ивана Сергеевича Тургенева. Он так и не отважился жениться отчасти потому, что не было у его родителей крепкой и дружной семьи. Конечно, это не всегда так, но именно так бывает довольно часто.

Ну а уж что касается Алексея Николаевича Толстого, пример вообще вопиющий. Отношения отца с матерью не сложились. Мать пыталась уйти, отец с трудом уговорил ее остаться. Она согласилась на условиях, что они будут жить просто как друзья, но отец нарушил обещание и однажды взял ее силой. Это привело к рождению будущего писателя, но рождению уже в доме любовника матери – на тот момент иначе и не назовешь.

Вот потом думайте да гадайте, отчего личная жизнь самого писателя стала в какой-то мере хождением по мукам, равно как и жизнь страны, которую он изобразил в своем легендарном романе.

Ну а теперь обо всем по порядку…

Случилось в семье так, как не раз случалось и случается в семьях. Люди увлекаются, женятся, выходят замуж, и одни живут счастливо всю жизнь, другие влюбляются снова, разрушают семьи и обрушивают драмы и невзгоды на своих детей.

Так и здесь.

Жила в Самаре в конце девятнадцатого века добропорядочная семья Тургеневых, отличавшаяся высокой нравственностью и набожностью. И росла в этой семье вместе с другими детьми красавица дочка Александра Леонтьевна. И все было хорошо и спокойно, пока не появился в Самаре богатый молодой граф Николай Александрович Толстой. Был он красив собою, статен, дерзок и смел. На первом же губернаторском балу приметил он красавицу Сашеньку Тургеневу, и, как потом он сам говорил, увидел и полюбил раз и навсегда.

Попросил представить его красавице. Представили. Пригласил на танцы, а потом, против всяких приличий, танцевал только с нею, никому не позволяя подойти.

Такое упорство заставило подивиться не только Александру Леонтьевну, но и ее родственников, да и близких знакомых. Граф давал понять, что он проявляет к ней особый интерес. Ну и конечно, попросил разрешения нанести визит. Затем второй. Словом, скоро он стал ездить чуть не ежедневно. Такое в провинции не замеченным не может быть. Все ждали развязки, и она вскоре наступила.

Однажды граф приехал, как говорится, при полном параде и сделал официальное предложение. Родители готовы были дать согласие. Дочь спросили разве что для проформы, и тут Александра Леонтьевна поразила всех. Она отказала жениху, несмотря на то что он был для нее и для всей семьи более чем выгодным.

Отказ не поддавался осмыслению. Провинциалке предложено стать графиней! А она… Да вот только необычной оказалась провинциалка. Как пояснила близким, ее возмутила самоуверенность графа. Он ведь предлагал так, словно приказ отдавал выйти за него замуж.

Александра имела свой взгляд на положение женщины в обществе, да и на все устройство общества. С юных лет она увлеклась вольнодумной литературой, зачитывалась книгами Герцена, Добролюбова, Чернышевского, Огарева. Ну а там и на темы брака немало было писано. Рушили они патриархальные традиции семьи не только в своих произведениях, но и в своих жизнях.

Н. А. Тучкова

В книге «Любовные лихорадки Тургенева. Поэзия и проза жизни», вышедшей в 2018 году в издательстве «Вече» в серии «Любовные драмы», в главе «Обобществленные жены и “семейные коммуны” демократов», я рассказал о нравах борцов за народное дело, в частности о том, как делили одну жену на двоих Герцен и Огарев. То была некая Наталья Алексеевна Тучкова (1829–1913), женщина весьма и весьма увлекающаяся. Ничего не стоило ей сначала сожительствовать с женатым Огаревым, выйти замуж за него после смерти его жены, а затем бросить его и сожительствовать с его другом и соратником – Герценом. Правда, у этих двух русофобов этакие скачки от одного варианта к другому не вызывали особого протеста. Современники отмечали, что атеистически мысливший Огарев надеялся привести Наталью Тучкову к материалистическому мировоззрению и преуспел в этом. Наталья Алексеевна в пору сближения с Огаревым смотрела на самый обряд венчания как на безразличный факт, который разве что спасет ее и Огарева от притеснений общества и властей.

Я привел этот пример не для того, чтобы заявить о полной аналогии поведения Александры Леонтьевны и Натальи Тучковой. Нет… Но идеи, разъедающие семью, конечно, не могли не проникнуть в душу юной почитательницы революционеров. Она не только читала их книги, она сама пробовала писать, даже успела выпустить повесть «Воля», разумеется отражающую идеи, волнующие ее.

И все это в захолустном Николаевске, где она росла. Сам по себе город уже был богат вольнодумными бунтарскими традициями. Вырос из старообрядческой общины, коих немало появилось в тех приволжских краях, в поймах рек Большой и Малый Иргиз, в годы правления императрицы Екатерины Второй.

Одна из общин нашла в тех краях старую мечеть, ну и облюбовала местность возле нее, назвав возникшую слободу Мечетной. Поначалу была всего-то одна улица, на которой поселились пара сотен с небольшим человек.

Именно там, на берегу Иргиза, где появился в 1770 году и обосновался в Филаретовом скиту бежавший с Дона дезертир и казнокрад Емелька Пугачев, именно там, по живущей в тех краях легенде, он решил назваться якобы чудом уцелевшим императором Петром Третьим.

Шли годы, давно уж забылось разгромленное Пугачевское восстание, слобода разрослась, и Указом императора Николая Первого от 18 декабря 1835 года образовано было в заволжской части тогдашней Саратовской губернии три уезда, а слобода Мечетная стала городом Николаевском, который с 1 января 1851 года вошел во вновь образованную Самарскую губернию. Связан город и с именем Василия Ивановича Чапаева, по предложению которого он был переименован в Пугачев, в честь входившей в состав знаменитой 25-й дивизии Пугачевской бригады.

Но до этого было еще далеко. В восьмидесятые годы девятнадцатого века и Самара, и городок Николаевск жили своей жизнью, которую будоражили иногда неожиданные происшествия, подобные тому, что произошли в семье матери будущего писателя.

Сватовство молодого богатого графа к Александре Тургеневой было для городка делом необыкновенным. Оно сразу обросло пересудами.

Граф настаивал тем решительнее, чем упорнее было сопротивление, тем более известно, что такие вот неудачи еще более разжигают чувства. В этом упорстве Александра Леонтьевна усмотрела и еще один момент. Граф вел себя по принципу: богатым все дозволено. А ведь она как раз и осуждала подобное поведение.

Граф все-таки сменил дерзость на покорность, неразделенная любовь сбила былую спесь, и в конце концов юная красавица снизошла до него, чем даже родителей удивила, но и обрадовала.

Объясняя свое согласие выйти замуж за графа Толстого, она в 1873 году писала отцу:

«Я прежде думала о графе с жалостью, потом как о надежде выйти за него замуж и успокоиться, потом, видя его безграничную любовь, я сама его полюбила, да, папа, называйте меня, как хотите, хоть подлой тварью, как мама называет, но поймите, Христа ради, недаром же у меня бывают минуты, когда я пью уксус и принимаю по пяти порошков морфию зараз».

Граф был счастлив. Но счастлива ли была юная графиня? Впрочем, семья есть семья. Пошли дети – сыновья Александр и Мстислав, затем дочь Елизавета.

Граф Николай Толстой горячо, искренне, до самозабвения любил свою жену. Какие он писал ей письма!

А. Л. Толстая (Тургенева)

«Мама моя, сердце мое, люба моя, опять-таки нет письма от тебя, без тебя солнышко не светит, что с тобой, моя святая? Я просто не знаю, что мне делать, все постыло, кроме тебя, ни к чему рук приложить не могу, ни мыслить, ни делать, – ничего не в состоянии. Хорошая моя Мося, смилуйся надо мной, – я с ума схожу. Целый день только смотрю на твой образ, разговариваю громко с тобой, молюсь тебе, святой и в святых. Сердце сжимается, холодеет кровь в жилах, – я люблю тебя безумно, люблю как никто, никогда не может тебя любить! Ты для меня все: жизнь, помысел, религия; ты для меня высшее существо; тебе молюсь, всеми силами души боготворю тебя, прошу милосердия и полного прощения; прошу позволить мне служить тебе, любить тебя, стремиться к твоему благополучию и спокойствию. Саша, милая, тронься воплем тебе одной навеки принадлежащего сердца! Прости меня, возвысь меня, допустив до себя. Прости, целую тебя крепко, крепко; бедная моя голова, не знаю, как она не лопнет от той массы дум, которые роятся безостановочно в ней, – день и ночь. Господь с тобой, крепко тебя целую, твой любящий, верный по смерть муж и лучший, преданный друг Коля. Целую милых деток, дай им Бог здоровья, об остальном, раз они с тобой, просить нечего…»

Обратим внимание на стиль письма. Алексею Толстому было у кого унаследовать литературный талант и высокий, изящный стиль изложения. Мы знаем, что его мать была писательницей. Но и отец обладал несомненным талантом, просто так сложилось, что он не использовал его в жизни. А ведь если сравнить с ответным письмом его жены, матери будущего писателя, можно еще поспорить, чей стиль выше и изящнее. В ответе на столь откровенное, яркое, пронзительное письмо графиня писала довольно сухо, не показывая совершенства изложения. Между тем письма писателей, любые, деловые ли, а тем более любовные, всегда особенны, всегда высокохудожественны.

Так вот, графиня Александра Толстая отвечала мужу не с благодарностью за его признания, а с укором:

«Милый Коля, вчера получила разом твоих два письма. По правде сказать, я нахожу, что ты малодушничаешь, по обыкновению. Что это за страсть такая, которую ты и сдержать не можешь? Нехорошо до такой степени распускать себя и быть не в силах перенести разлуку, которую часто придется переносить. Не можем же мы постоянно жить вместе, это немыслимо. Ты только представь себе положение: ты – обуреваемый страстью, и я – тяготящаяся этой страстью. По правде сказать, только теперь я отдохнула нравственно. Нельзя, мой друг… Я здорова, не весела, но по крайней мере спокойна, очень много сижу дома, постоянно вожусь с детьми, пишу, корректирую, читаю. Минуты почти даром не пропадает. Только такая жизнь мне по душе, только один упорный труд может поддержать мои силы в этой тяжелой, тяжелой жизни.

Я очень редко выхожу из дома, днем некогда, а вечером и подавно. На днях кончится корректура, осталось листа 4. Всего выйдет от 32 до 33 листов, как ты и предсказал…

Целую тебя, милый Коля, будь здоров и бодр, главное, будь человеком. Дети тебя целуют…»

В другом письме она признавалась:

«Я полюбила тебя, во-первых и главное, потому, что во мне была жажда истинной, цельной любви, и я надеялась встретить ее в тебе, не встречая в тебе ответа, а напротив, одно надругание над этим чувством, я ожесточилась, и возмущенная гордость, заставив замолчать сердце, дала возможность разобрать шаткие основы любви.

Я поняла, что любила не потому, что человек подходил мне, а потому только, что мне хотелось любить. Я обратилась к жизни сознания, к жизни умственной…»

Весьма, конечно, странное заявление о том, что тяготится страстью. Тут и ответ о силе чувств. Она явно не по любви вышла замуж, а просто отступая перед обстоятельствами. Так ведь в ее окружении не только выгодных партий не было, но и вообще более или менее приличного жениха не подворачивалось.

Сам Алексей Николаевич Толстой писал в своей биографии:

«Самарское общество восьмидесятых годов – до того времени, когда в Самаре появились сосланные марксисты, – представляло одну из самых угнетающих картин человеческого свинства. Богатые купцы-мукомолы, купцы – скупщики дворянских имений, изнывающие от безделья и скуки разоряющиеся помещики-“степняки”, – общий фон, – мещане, так ярко и с такой ненавистью изображенные Горьким… Люди спивались и свинели в этом страшном, пыльном, некрасивом городе, окруженном мещанскими слободами…»

Возможно, конечно, Алексей Николаевич несколько сгущал краски в пользу советского времени. Писал-то он в 1942–1943 годах, а потому и делал такие замечания, что до появления ссыльных было совсем плохо. Но он хотел показать на контрасте, почему его мать совершила тот поступок, который совершила.

А вот как рассказал о появлении разрушителя семьи, к которому, кстати, относился с большим уважением:

«Когда там появился мелкопоместный помещик – Алексей Аполлонович Бостром, молодой красавец, либерал, читатель книг, человек с “запросами”, перед моей матерью встал вопрос жизни и смерти: разлагаться в свинском болоте или уйти к высокой, духовной и чистой жизни. И она ушла к новому мужу, к новой жизни – в Николаевск. Там моей мамой были написаны две повести “Захолустье”».

Но что же произошло? Как, почему ушла Александра Леонтьевна от мужа? Что заставило бросить малых деток? Мужу она признавалась, что не в состоянии забыть Бострома: «Вырвать его невозможно, заглушить его – так же, как невозможно вырезать из живого человека сердце».

Граф Николай Толстой снова стал шелковым. Как он уговаривал не уходить! Он обещал полностью перемениться, оставить кутежи, быть рядом с ней. Она верила и не верила. У нее уже пропали чувства к нему, но ведь дети… Как быть с детьми? Нет, не ради графа решила она остаться, решила остаться ради детей. Но как же быть с чувствами?

Она спокойно, но очень твердо заявила графу, что останется, но с одним условием. Близких отношений между ними более не будет.

Граф с радостью согласился. Он пообещал, что все будет так, как она хочет.

А Бостром ждал и разными окольными путями слал ей весточки, торопил с решением. Она мучилась, переживала и в конце концов 3 февраля 1882 года отправила ему письмо, в котором сквозило отчаяние:

«Жизнь непрерывно ставит неразрешимые вопросы. Бедные дети! Опять разрывать их на части. Опять выбор между тобой и ими… Алеша, я теряюсь. Что делать, что делать… Я была убеждена, что не буду женой своего мужа, а при таком положении, какое ему дело до моих отношений, до моей совести. Я страшно ошиблась… Ясно я вижу намерения мужа – опять овладеть мной, опять сделать меня вполне своей женой. Я жалка и ничтожна, добей меня, Алеша. Когда он приехал и после ненавистных ласк я надела на себя его подарок и смотрела на свое оскверненное тело и не имела сил ни заплакать, ни засмеяться над собой, как ты думаешь, что происходило в моей душе. Какая горечь и унижение; я чувствовала себя женщиной, не смеющей отказать в ласках и благоволении. Я считала себя опозоренной, недостойной твоей любви, Алеша, в эту минуту, приди ты, я не коснулась бы твоей руки.

Жалкая презренная раба! Алеша, если эта раба не вынесет позора… если она уйдет к тому, с кем она чувствует себя не рабой, а свободным человеком, если она для этого забудет долг и детей, неужели в нее кинут камнем? Кинут, знаю я это, знаю.

Что может хорошего сделать для детей мать-раба, униженная и придавленная?»

Бостром пришел в ужас, но ответил, что будет ждать столько, сколько потребуется, потому что любит. К тому же уверен в лживости обещаний графа – такой человек уже не переделается.

Острый вопрос. Сразу и не решишь, кто и насколько прав, кто и насколько виноват в такой ситуации. С одной стороны, можно осудить графа за насилие. Но, простите, насилие в отношении кого? Посторонней женщины на улице? А тут? Тут законная жена. Даже православная церковь, которая обычно призывает к воздержанию, и то дает трактовку, в значительной мере оправдывающую поведение графа Николая Толстого.

Читаем Библию…

Супружество Бог установил по двум причинам: для рождения детей (Быт. 1, 28); во избежание блуда, каждый имей свою жену и каждая имей своего мужа (1 Кор. 7, 39).

А что это значит? И на этот вопрос дан четкий ответ: «Жена не властна над своим телом, но муж; равно и муж не властен над своим телом, но жена» (1 Кор. 7, 4). И детей рождать столько, сколько Бог благословит, потому что не сказано «будьте похотливы», а «плодитесь и размножайтесь» (Быт. 1, 28).

Порой смешно слушать, как воинствующе фригидные женщины издеваются над своими мужьями со своими «нехотеньями», притрагиваться не велят к себе, но с благоговением идут в церковь и ставят там свечки по разным поводам, а на вышеупомянутые положения Библии плюют, заявляя, что «это чушь собачья». Цинизм тут зашкаливает…

А что же получилось в данном случае? Граф Николай Толстой коснулся того, над чем он властен, и благодаря этому прикосновению – а грубому или не грубому, поди разбери, ведь обвинения-то из уст блудницы, – так вот, благодаря этому «прикосновению» исполнена была заповедь «плодитесь и размножайтесь», и родился человек, обогативший русскую художественную литературу многими замечательными произведениями, подлинными шедеврами мирового значения. Даже если бы он создал только роман «Хождение по мукам» и рассказ «Русский характер», то прикосновению его отца к тому, над чем он Божьим Промыслом властен, и то оправданно.

А случилось все 3 апреля 1882 года. Граф заявил, что не может так жить. Что он любит…

Между прочим, и тут мы можем сослаться на Закон Божий…

Там сказано, в какие дни церковь просит своих чад воздерживаться – «в канун воскресных и праздничных дней, среды и пятницы, во время постов, Святок и Светлой седмицы».

И тут ведь требования не столь жестки…

«Но из двух зол выбирают меньшее: если кто из супругов не может воздержаться все эти дни, для того, чтобы не случилось греха прелюбодеяния, другая сторона должна уступить, молясь о более немощном супруге, да укрепить его Господь. Плох тот воин, который раненого друга бросает на погибель врагам. Кто не хочет исполнять супружеские обязанности, того Бог призывает хранить девство или вдовство».

А в данном случае Александра Леонтьевна не ради девства и вдовства противилась близости с законным мужем, которому клятву в верности давала перед Богом, а ради любовника.

Граф же взял то, над чем был властен по Божьему закону.

А уже 20 апреля Александра Леонтьевна поняла, что та ночь не прошла бесследно. Она тут же написала Бострому:

«Первое и главное, что я почти уверена, что беременна от него. Какое-то дикое отчаяние, ропот на кого-то овладел мной, когда я в этом убедилась. Во мне первую минуту явилось желание убить себя… Желать так страстно ребенка от тебя и получить ребенка от человека, которого я ненавижу … Но грозный вопрос о том, как быть, не теряет своей силы. Понимаешь, что теперь все от тебя зависит. Скажешь ты, что не будешь любить его ребенка, что этот ребенок не будет нашим ребенком, что мы не позабудем, что не мы его сделали (все от тебя зависит, я буду чувствовать, как ты: полюбишь ты этого ребенка, и я его полюблю, не будешь ты его любить, и я не буду, пойми, что материнский инстинкт слабее моей к тебе любви), и я должна буду остаться, может быть, даже несколько более, чем на год, как знать».

Вот так – не примет любовник то чадо, которое родится, так и она не примет. Словом, проявилось воспитание на вольнодумных книгах либерального толка, разрушающих все основы и устои во многом еще в ту пору патриархальной России.

Будущему писателю повезло. Бостром обещал принять его, а иначе бы предположить трудно, что бы с ним сделали. Любовник ответил:

«Сердце сжимается, холодеет кровь в жилах, я люблю тебя, безумно люблю, как никто никогда не может тебя любить! Ты все для меня: жизнь, помысел, религия… Люблю безумно, люблю всеми силами изболевшегося, исстрадавшегося сердца. Прошу у тебя, с верою в тебя, прошу милосердия и полного прощения; прошу дозволить служить тебе, любить тебя, стремиться к твоему благополучию и спокойствию. Саша, милая, тронься воплем тебе одной навеки принадлежащего сердца! Прости меня, возвысь меня, допусти до себя».

Он обещал, что будет любить ребенка, как родного сына.

И Александра Леонтьевна ушла. То, что она, по словам Толстого, ушла «на тяжелую жизнь», ушла от богатого к бедному, говорит о ее чувствах к возлюбленному. Причем ушла она в положении, ожидая ребенка от нелюбимого мужа. Но как оценить то, что она оставила у того самого нелюбимого мужа трех малолетних детей?

Как это выглядело с моральной стороны? Как бы она ни продвигала новые идеи, почерпнутые у революционеров, она не могла полностью отбросить мнение общества. Алексей Толстой особо отметил сложность положения, в котором она оказалась, прямо написав, что «уход от мужа был преступлением, падением, она из порядочной женщины становилась в глазах общества – женщиной неприличного поведения».

Общество, которое охарактеризовал писатель далеко не лучшим образом, не позволяло кому-то совершать поступки, на которые, наверное, само было вполне готово. Так в свое время осуждали и даже пытались травить Федора Ивановича Тютчева за его любовь к Денисьевой и за фактически жизнь на две семьи. И в то же время это общество закрывало глаза на тайные романы, даже и многочисленные. То есть, пока не попался, неподсуден, а уж коли попался, то держись.

Осуждали уход от мужа все, «включая ее отца Леонтия Борисовича Тургенева и мать Екатерину Александровну».

Но с уходом от мужа драмы не закончились.

Мольбы графа Николая Толстого о возвращении постепенно стали переходить в угрозы. Видя корень зла в любовнике, он пообещал убить его, а такие обещания быстро разлетаются по свету, даже если брошены сгоряча и не имеют под собой действительного желания.

Угрозы не подействовали, и граф снова сменил тактику. Он написал письмо, в котором каялся, просил простить его и вернуться.

Ответ был жестким.

Эта сцена изображена Александрой Леонтьевной в романе «Неугомонное сердце», и в конце концов уже трудно различить, где жизненная реальность, а где художественный вымысел. Когда романист описывает особенно острые моменты, памятные моменты, он всегда старается сохранить как можно более правды, если эта правда дорога ему или, по крайней мере, очень памятна.

Писатель, литературовед, автор ряда исторических биографий Юрий Михайлович Оклянский в книге «Оставшиеся в тени» пишет:

«“Неугомонное сердце”, “нравственно-бытовой роман в двух частях, сочинение графини A. Л. Толстой”, появившийся в книжных лавках Петербурга в начале 1882 года, снова возвращает нас ко времени, когда Александра Леонтьевна, сломленная первой неудачной попыткой отстоять любовь, в отчаянии старалась примирить непримиримое. Усложненная интрига романа, помимо художественной, выполняет еще и другую функцию: она маскирует второй, личный “адрес” произведения. Не меньше, чем к читателю, роман обращен автором к самой себе. Это не столько стремление с новых духовных высот осмыслить в художественных образах пережитое, как обычно бывает в автобиографических произведениях, сколько попытка на ходу вглядеться в “зеркало”, разобраться в личных страданиях и мытарствах, исход которых самой еще далеко не ясен. В романе одновременно и формулируются убеждения, которые сама Александра Леонтьевна вскоре противопоставит суждениям о себе фарисейской официальной морали. И, вызванная тогдашним душевным кризисом, еще в большей степени звучит в нем идея примирения, следования абстрактному нравственному долгу. Этим и объясняется та готовность, с какой граф Николай Александрович поспешил издать этот написанный в несколько месяцев огромный, в пятьсот страниц печатного текста, роман. Эпиграфом к “Неугомонному сердцу” были поставлены строки Некрасова: “Ключи от счастья женского, от нашей вольной волюшки, заброшены, потеряны у Бога самого”. И роман, стало быть, претендовал на ответ, в чем же состоит счастье честной, мыслящей женщины из так называемого образованного общества, которое в данном случае почти отождествлялось с обществом дворянским.

Вера Михайловна Медведовская испытала разные дороги к женскому счастью. Полюбив Исленева, разделяя его общественные убеждения, героиня должна сделать выбор. Но Вера не хочет счастья, основанного на страданиях других. Она не может оставить князя, к которому не испытывает ничего, кроме жалости. Долг велит ей быть с князем, для которого после случившегося с ним паралича “исчез смысл всей его жизни – возможность наслаждаться”, и он сделался “ни для чего не годной тряпкой”. А любить она продолжает Исленева, надеясь, что “сердце угомонится же когда-нибудь, заснет для личного счастья”».

В реальности все еще более жестко. Александра Леонтьевна написала Николаю Александровичу суровое письмо:

«Целую зиму боролась я, стараясь сжиться вдали от любимого человека с семьей, с вами. Это оказалось выше моих сил. Если бы я нашла какую-нибудь возможность создать себе жизнь отдельно от него, я бы уцепилась за эту возможность. Но ее не было. Все умерло для меня в семье, в целом мире, дети умерли для меня. Я не стыжусь говорить это, потому что это правда, которая, однако, многим может показаться чудовищной… Я ушла второй раз из семьи, чтобы никогда, никогда в нее больше не возвращаться… Я на все готова и ничего не боюсь. Даже вашей пули в его сердце я не боюсь. Я много, много думала об этой пуле и успокоилась лишь тогда, когда сознала в себе решимость покончить с собой в ту минуту, когда увижу его мертвое лицо. На это я способна. Жизнь вместе и смерть вместе. Что бы то ни было, но вместе. Гонения, бедность, людская клевета, презрение, все, все только вместе. Вы видите, что я ничего, ничего не боюсь, потому что я не боюсь самого страшного – смерти…»

Но граф Николай Толстой не сдавался. Он придумывал новые и новые способы вернуть жену. Не получилось лаской, пробовал шантажом с помощью детей. Обычно в подобных случаях матери запрещают видеться с ними, но тут не было заметно желания Александры Леонтьевны видеть деток. И граф придумал иной способ. Он отправил детей к бабушке и дедушке – родителям беглянки.

Но это нанесло удар не только по детям, но и по отцу и матери Александры Леонтьевны. Ее отец, помещик Тургенев, впоследствии с горечью вспоминал о том, как реагировала восьмилетняя дочка Лили:

«Лили окончательно сразила бабушку и уложила ее в постель таким вопросом: “Бабушка, скажи, не мучай меня, где мама? Верно, она умерла, что о ней никто ничего не говорит”».

Мать писала дочери суровые письма, стыдила ее, убеждала, что надо вернуться к мужу. Все тщетно. В ответ Александра Леонтьевна писала:

«Вы будете бранить и проклинать меня, опять умоляю вас не проклинать меня перед детьми. Это говорю не ради меня, а ради них. Для них это будет вред непоправимый. Скажите, что я уехала куда-нибудь, а потом со временем, что я умерла. Действительно, я умерла для них…»

Выражение «не ради меня, а ради них» весьма отдает цинизмом. Правда, она попыталась пояснить свой поступок, написав графу:

«Детей я Вам оставила потому, что я слишком бедна, чтоб их воспитывать, а Вы богаты».

Дети не помогли вернуть жену, и тогда граф обещал убить Бострома. Когда и это оказалось безрезультатным, заявил, что покончит с собой, и даже составил завещание:

«Во имя Отца и Сына и Святого Духа, Аминь. Пишу я эту мою последнюю волю в твердом уме и памяти. В смерти моей не виню никого, прощаю врагам моим, всем сделавшим мне то зло, которое довело меня до смерти. Имение мое, все движимое и недвижимое, родовое и благоприобретенное, завещаю пожизненно жене моей, графине А. Л. Толстой, с тем, однако, условием, чтобы она не выходила замуж за человека, который убил ее мужа, покрыл позором всю семью, отнял у детей мать, надругался над ней и лишил ее всего, чего только может лишиться женщина. Зовут этого человека А. А. Бостром. Детям своим завещаю всегда чтить, любить, покоить свою мать, помнить, что я любил ее выше всего на свете, боготворил ее, до святости любил ее. Я много виноват перед ней, я виноват один во всех несчастьях нашей семьи. Прошу детей, всей жизнью своей, любовью и попечением, загладить, если возможно, вины их отца перед Матерью.

Жену мою умоляю исполнить мою последнюю просьбу, разорвать всякие отношения с Бостромом, вернуться к детям и, если Богу угодно будет послать ей честного и порядочного человека, то благословляю ее брак с ним. Прошу жену простить меня, от всей души простить мои грехи перед ней, клянусь, что все дурное, что я делал, – я делал неумышленно; вина моя в том, что я не умел отличать добра от зла. Поздно пришло полное раскаяние… Прощайте, милая Саша, милые дети, вспоминайте когда-нибудь отца и мужа, который много любил и умер от этой любви…»

Получилась вот этакая театрализованная попытка разжалобить беглянку. Сводить счеты с жизнь он не только не собирался, но уже продумал и дальнейшие действия. Объявил, что его жена, графиня Александра Леонтьевна Толстая, страдает душевной болезнью, вследствие чего, не ведая, что творит, бросила мужа и троих малолетних детей и убежала к любовнику.

Он просил власти изловить ее и вернуть в дом к детям, которые тоскуют по ней.

17 июня 1882 года уездный исправник докладывал по инстанции:

«Конфиденциально. Его превосходительству господину Начальнику Самарской губернии.

Рапорт.

Во время отсутствия моего по делам службы из г. Николаевска получен был помощником моим от Предводителя Дворянства г. Акимова пакет № 52 с вложением письма на мое имя, в котором излагалось следующее: “Дворянин, отставной Штаб-Ротмистр граф Толстой заявил, что жена его, беременная и душевнобольная, Александра Леонтьевна графиня Толстая увезена из Самары в Николаевск насильственным образом и содержится под замком у Председателя Уездной земской Управы Бострома, который всех посланных от графа Толстого встречает с револьвером в руках и таким образом лишает возможности взять графиню обратно и доставить ей медицинскую помощь как душевнобольной, и что необходимо принять законные меры к охранению ее, и надобности, чтобы она никуда не скрылась из Николаевска…”

Помощник мой, желая убедиться в справедливости сделанного заявления, на другой же день (7 июня) отправился в квартиру г. Бострома, где никаких признаков, сохраняющих графиню, он не видел, хотя входная дверь квартиры, по заведенному порядку в Николаевске, была изнутри заперта на крючок, отомкнутый лично Бостромом, без револьвера в руках. Просидевши у него более часу – помощник мой ничего особенного не заметил, что бы указывало на стеснение свободы графини, которая сидела в соседней комнате. Принимать какие-либо меры и воспрепятствовать ее выезду из Николаевска он считал неудобным и неуместным…

Вид г. Николаевск (Самарская губерния)

Со своей стороны, я должен заявить, что в последних числах мая месяца (28 или 29-го) я лично был у г. Бострома и беседовал с гр. Толстой несколько часов сряду… Я застал графиню в зале читающей газеты в совершенно спокойном состоянии… Все время графиня была в хорошем расположении духа; сказать что-либо о причиняемых ей стеснении и душевной ее болезни – я положительно считаю себя не вправе, по убеждению моему, никаких данных к тому не имеется».