Читать книгу Леший - Николай Старинщиков - Страница 4

В конце забора оказался узкий проулок. По нему, с оглядкой, удалось выйти на улицу. Именно здесь, на косогоре, помещалась чья-то огромная обустроенная дача в два этажа. Просторный дом был сложен из красного кирпича, обделан по карнизу всевозможной деревянной резьбой, покрыт сверху блестящими, словно зеркало, листами, а по низу обнесен высокой оградой в виде вертикально стоящих бронзовых пик. На окнах виднелись витые решетки, покрашенные черной краской. Чем не тюрьма!

Под карнизом слабо светилась овальная белая лампа в абажуре. Калитка в «бронзовом» заборе была не заперта. «Коли здесь днем горит свет, значит, в доме никого нет», – промелькнула наивная мысль, и я вошел внутрь. К двери в доме вела дорожка, уложенная извилистым кирпичом.

Я двинулся к дому. Входная дверь на врезном замке. Открывается наружу. Если ее выбивать, то вместе с косяками. Но мне очень надо в нее войти, потому что именно в этот дом, провисая на столбах, идет витой телефонный провод. Не обойти ли вокруг дома? Однако не успел я завернуть за угол, как на меня бросилась, встав на задние ноги, собака. Мраморный дог. Черепок здоровенный, круглый. Глаза кровью налились. Успев обдать слюной и сипло рыкнуть, он лег, извиваясь, на дорожку из рисунчатого булыжника. Сухая еловая палка острым концом насквозь пронзила его. Дог с сожалением взглянул в мою сторону и закатил глаза, дернув ногами.

«Сволота… – Меня трясло от случившегося. – Ты разорвал бы любого, ребенка или старика…»

У собаки были повадки охотника. Возможно, его натаскали на людях, и эта тварь уже пробовала человечину…»

К собаке не было жалости. Я едва переводил дух. Слишком неожиданным оказалось нападение. Однако собака оказалась чересчур самоуверенной и не подняла шум. Кругом по-прежнему никого. За углом, в зарослях вишни, виднелось строение с резными наличниками на окнах. По-видимому, это баня. Любят у нас резьбу. Здесь же оказалась еще одна дверь, ведущая в дом, собранная из плотно пригнанных дубовых досок с длинными коваными накладками поперек, стилизованными под старину. Эта дверь тоже открывалась наружу.

Выбивать косяки или открывать замок не пришлось: я потянул за ручку, и дверь легко, без скрипов, подалась. Широкий стальной засов оказался не задвинутым. Он был никому не нужен. Его игнорировали за ненадобностью. Возможно, его даже презирали.

От двери шел коридор, в конце которого виднелась в полумраке приоткрытая застекленная дверь. Я вошел в нее: просторная комната с тремя окнами на пустынную улицу, круглый стол, кожаный диван казенного типа. В мебельной стенке телевизор. Громоздкий телефонный аппарат, наподобие корабельных переговорных устройств, вызывающе висел на стене.

«Тебя-то мне и надо, – подумал я, потому что остальное было делом техники. – Даже если в доме будут люди, я все равно сегодня позвоню».

В трех помещениях на первом этаже оказалось пусто, зато на втором была обнаружена дама, в шортах, лет шестидесяти. Она спала поверх покрывала лицом кверху, выставив в мою сторону грязные подошвы ног. На окнах висели витые решетки. Дверь открывалась наружу, поэтому не составляло труда просто подпереть ее стулом, подоткнув спинкой под массивную ручку. Несмотря на очевидный шорох, женщина не проснулась.

Опустившись вниз, я снял трубку с рычага: сигнал мощный, устойчивый. Теперь лишь набрать условный код, и в нашей конторе практически сразу прозвенит звонок.

– Слушаю вас, – ответили мне, не назвав ни звания, ни должности.

Я поздоровался и спросил, как поживает мама и может ли она выслать денег. Мне ответили, что «мама вышлет денег». Сокращенно фраза читалась как МВД – Мама Вышли Денег. Точно так же, как ВДВ – Войска Дяди Васи.

– Вас беспокоит Толик, – продолжил я.

– Я узнал тебя, Толя. Ее нет пока дома.

– Ах, как жаль. Она так мне нужна. Передайте ей, если она не прочитала рукопись моей книги, то пусть поторопится. Буду просить об отмене отпуска, потому что сейчас выгоднее вновь попасть в командировку. Так будет лучше для всех. Похлопочите о моем новом назначении по месту моего пребывания. Буду ждать ее в гости, как она обещала, в следующий четверг на железнодорожном вокзале. Со мной будет Ревиста.

– Хорошо, передадим. Больше ничего? – спросили в Москве.

– Я в тугом переплете. Мне трудно. Но есть надежда, что это как раз моя специализация. Пусть мама захватит чемоданчик с моими вещами. Там должны быть конспекты и записная книжка.

– Понятно… Передадим.

– Забыл сказать, что волосы у меня на голове совсем выпали. Я теперь голый, как шар. А то она увидит меня и напугается. Жду!

Я опустил трубку. Не трудно будет расшифровать мое послание. Тут и шифровки-то почти никакой. Поднимут приказ об отправлении в отпуск – там вся информация о моих планах на отпуск – где буду находиться, чем заниматься. Так что в четверг – у главного входа на вокзал. Ревиста – это журнал по-испански. Фото хранится в личном деле. О своем внезапном облысении я предупредил, так что курьер меня должен узнать. Чемодан бы только уложить как следует не поленились. В особенности командировочный набор. С его помощью можно сводить концы с концами и при случае не дать себя в обиду. Зависимость от кого-либо, даже в самом малом, ничего хорошего не сулит.

У стены в коридоре стоял холодильник. У меня разбежались глаза: холодильник был набит продуктами питания и водкой. Чего здесь только не было. Даже перечислять и то озноб берет, и я захлопнул дверцу. Поднявшись наверх, я убрал от двери стул и вновь спустился вниз.

На столе, рядом с настольной лампой, стоял письменный прибор и лежала записная книжка. Выдрав из нее листок, я написал корявыми печатными буквами: «Приберись в лесу, короед. Лес – не мусорная свалка. Леший».

Держа в руке записку, я вышел из дома и двинулся в обратном направлении. Кобель с сучком в теле лежал на прежнем месте.

«Сам виноват», – мелькнуло у меня в голове. Нагнувшись, я сунул под его лапу записку.

Напоследок я оглянулся и, заметив торчащую в клумбе лопату, прихватил с собой. Пора обзаводиться хозяйством. Еще бы ведро – и можно отправляться на заготовку картофеля. На большее претендовать не приходится. Собственность отягощает. От нее делаешься неповоротливым. К тому же, это будет кража. Спички тоже теперь есть. Я взял их со стола у дамы. Подумать только, как крепко спит человек. Даже не слышала, как к ней пришел гость. Наработалась, бедная, устала и спит. Ночь напролет. С открытыми дверями. Ну да ничего! Мертвый кобель страху теперь ей нагонит. Навек отучит дверь нараспашку держать…

Тем же путем, не встретив ни единого человека, я возвратился к лощине. Позади забор. Впереди огромный лог, поросший непролазным пихтачом. На дне его неслышно бежит в траве ручей.

Подобрав старое ржавое ведро, я перелез через чей-то трухлявый забор. «Где наша не пропадала», – решил я и тут же подкопал три развесистых картофельных куста. Розовая картошка походила на пушечные ядра, но кожура была еще слабая.

Набрав почти ведро, я опустился вниз к пихтачу. Развел костер из сухого валежника, дождался, когда он прогорит, и положил несколько картофелин в горячую золу. Голод – не тетка. Ребра еще с утра грозились вылезти наружу. Впрочем, общее состояние значительно улучшилось. Жар отступил. Старый дедовский способ, голодание, помог и на этот раз.

Пока пеклась картошка, я опустился в лощину, подобрал в траве у ручья пластиковую бутыль с надежной пробкой. Из бутылки еще не улетучился характерный запах лимонного напитка. Значит, бутылкой пользовались по прямому назначению. В нее не наливали опасные для организма вещества. Надо лишь ополоснуть, и надежная посуда будет всегда под рукой – крепкая, долговечная и, главное, легкая. В моем положении каждый грамм в тягость.

Ручей встретил меня прохладой, сосредоточенным воркованием и тихими комарами. Здесь они были в своей стихии: сырость – дом их родной. Однако подобраться к воде было трудно. Илистый берег быстро оседал под моей тяжестью. Деревянного лотка, по которому когда-то бежала вода, и ступенек к ручью не было и в помине. Понятно: садоводы пользуются водой из трубопровода.

Пришлось ползти, опираясь всем телом на топкую илистую поверхность. Колени и локти испачкались. Ничего не поделаешь, издержки обстоятельств. Зато в руках теперь был полный баллон ключевой воды. Да еще и напиться успел, давя нахлынувшее вдруг чувство голода, похожее на тошноту.

Поднявшись из лощины, я обнаружил, что картошка испеклась. Выкатил ее прутиком из золы и оставил студиться.

Картошка, казалось, остывала целую вечность. Клубни пропеклись. Корочка свободно отваливалась. Съесть нужно совсем немного, чтобы не навредить желудку. Лучше продолжить чуть позже. Я съел пару картофелин и лег под пихту. Плотные пушистые ветви надежно укрывали со всех сторон. Теперь можно и отдохнуть. Лежа на хвое, совершенно не чувствуешь неудобств. Было мягко. Пихтовая хвоя, в отличие от ели, не колет тело.

«Полежу, а потом что-нибудь придумаю. Надо отдохнуть…» – Я расслабился. Ветерок слегка обдувал пихту. Мошкара не беспокоила. Это был маленький рай. Дежурный сержант вчера собирался меня «обкатать»… Сегодня мраморный кобелюка… Не прыгнул бы из-за угла на бедного человека – до сих пор был бы жив, радовался солнцу… колбасе… еще чему-нибудь.

И я заснул.

Разбудил меня рев сирены, доносившийся из деревни, – этот звук нельзя спутать ни с чем. Затем послышалось урчание двигателей. Это были грузовые автомашины либо автобусы. В любом случае, это не легковые таратайки. Значит, народу прибыло немало. Оцепят деревню и вытащат, как блоху из овечьей шкуры. И ничего ты им не сможешь противопоставить, потому что удостоверения у тебя с собой нет. Потому что твоя жизнь здесь никому не нужна. Потому что ты для кого-то помеха.

«Картошку бросать придется», – подумал я с сожалением. – Лопату, конечно, я вам не оставлю. Это оружие, оно многого стоит…»

Взяв лопату, я углубился в пихтач, опустился косогорам вниз и здесь остановился. В таком положении, даже на голой местности, сверху меня трудно увидеть, пока не выйдешь к косогору. Но сделать это непросто: всюду заборы. Сплошные доски. Жерди. Колючая проволока. Тропинки здесь никому не нужны. Садоводу некогда гулять вдоль деревни. Тропинки и переулочки, что когда-то здесь были, все как один перекрыты. Разве что лесом можно пройтись вокруг.

Лесок кончился. Я стоял в низине. На пути был теперь овраг. Возвышаясь, он тянулся от подошвы косогора до самой церкви. Предстояло проскочить это голое пространство, обойти косогор и повернуть за него у реки.

К елям! К тулупу!

Только бы никто не заметил!

Речной берег темнел зарослями. В проеме мелькнула чья-то фигура – одна лишь всего голова. Голова смотрела в мою сторону и кому-то судорожно махала рукой.

Я был виден как на ладони. Ничего не оставалось, кроме как быстро войти в овраг, из которого был лишь один путь – верх, к церкви. Там можно спрятаться, потому что дверь была без замка. На углу там висела каменная табличка: «Петропавловская церковь в псевдодревнерусском стиле, построена в середине девятнадцатого века». Она никому была здесь не нужна. Ее отреставрировали после съемок фильма «Сибириада», затем вторично «раскулачили» по полной программе, ободрав доски чуть не до самой макушки. Дверь, помнится, была подперта могильной плитой с отбитым низом. «Юлия Александровна Захарова скончалась 26 декабря 1916 г. на 58 году. Мир праху твоему».

Трудно сказать, как оказалась здесь эта плита. Понятно, что не своими ногами пришла с кладбища, ведь оно расположено на другом краю деревни. Возле церкви находились лишь две черных плиты, под которыми покоился потомственный почетный гражданин с супругой. Зато сбоку от церкви, на косогоре, теперь торчал из земли высокий неокрашенный деревянный крест, обложенный у основания обломками шлифованного камня.

«Не могильных ли плит обломки», – подумал я, обходя в первый же день родную деревню…

Сунув в кусты лопату, я бросился вверх по оврагу. Я бежал. К могильной плите. К дверям. Только бы успеть. Сейчас они кинутся к яру, примутся рыскать по кустам, но меня там не будет. Беглец окажется наверху. Вот только удастся ли трюк.

Я достиг уже почти самого верха оврага, как вдруг уткнулся в навал из пластиковых мешков и бутылок. Они лежали в самом начале оврага вперемешку с битым стеклом. Ноги скользили, проваливаясь в эту мешанину. Не повредить бы ноги. Цепляясь за чахлые кусты полыни, я обошел свалку стороной.

Овраг позади. А вот и его начало, исток. Совсем узкое место шириной в метр, и метрах в пяти от него угол церкви. Вход. Обе половины двери закрыты. Накладка и замочная петля без замка. Мраморная плита стоит в наклон, прислонившись к двери.

Мельком взглянув вдоль улицы и, никого не заметив, я двинул плиту на себя и потянул дверь. Образовался узкий проход. Протиснувшись внутрь, я прикрыл за собой дверь. Тяжелый камень, прошуршав снаружи по двери, послушно встал на прежнее место. Вряд ли у кого возникнет мысль, что беглец подпер сам себя. Без посторонней помощи это невозможно.

Я притаился внутри, стараясь не дышать. Не учуяли бы только человеческий запах. Ведь у них может быть собака.

Осторожно ступая по паперти, я заглянул на лестничный ход, ведущий на колокольню: лестничный пролет наполовину обрушен, в беспорядке лежат в полумраке истлевшие по краям ступени. Путь на колокольню был отрезан. Имелся еще один путь – центральная часть церкви. Здесь было светло. Через зарешеченные окна гулял ветер. Сверху, как и прежде, свисал длинный крученый стержень четырехугольного сечения. С него не соскальзывают руки. Это я помнил. Под куполом металлический стержень изгибался в виде петли, вися на еще более толстом кольце.