Читать книгу Белый цветок - Николай Старообрядцев - Страница 4

Глава 2

Оглавление

1

Трава иссохла и окостенела. Выходя утром из дома, я направлялся в парк. Сбиваясь с вытоптанных тропинок, назойливыми движениями сапог я подковыривал и сдирал налипшую на землю отвердевшую корку из тускневшей с каждым уходящим днём опавшей листвы, перемешанной со сверкающими крупицами и бесформенными оплавленными пластинами льда. Я подходил к высохшему кусту и наматывал на одеревенелую от холода руку столько травы, сколько получалось ухватить. Скрючиваясь всем телом и изображая лицом невыносимую тяжесть, я начинал тянуть. Не рывками, а настолько медленно, что через некоторое время этот процесс выворачивался наизнанку, и уже не моя рука тянула траву, а корни, чуть высунувшиеся из земли, вытягивали за травяные сухожилия мою руку, чтобы оторвать её от тела, вытащить из рукава пальто и в толще умирающей почвы обвить и сосать тёплую кровь, оттягивая мгновение неизбежного погружения в зимний анабиоз.

Минуло уже три месяца с тех пор, как у лотка с соком я обрёл направляющую идею жизни. Но время шло. Обеспокоенный отсутствием знаков, я скитался по улицам, приникая к стволам деревьев и отрывая куски прелой коры, под которыми мне открывался равнодушный к моим стенаниям микроскопический мир личинок и панически бегущих от света насекомых. Последняя рябь на поверхности замерзающей земли.

Тело моей любви коченело и выкрашивалось, выделяя мутный и тревожный свет, в котором я с трудом угадывал очертания моей избранницы. И в этих очертаниях, приоткрывавшихся мне, я улавливал нечто знакомое, будто это были отражения предварительно существовавших во мне образов. Вскоре мне стал понятен источник этих видений. Имея в сознании только ускользающие черты, отблески таинственного света, но страстно желая восстановить цельный образ моей возлюбленной, я начинал достраивать его из фрагментов, искусственно выращенных из самых прекрасных воспоминаний и образов, хранившихся в моей памяти. Я вспоминал прекрасные лики, виденные мной на картинах мастеров прошлого; я восстанавливал женские образы в воображении и резким усилием мысли вырывал из каждой частицу подлинной красоты, чтобы использовать её как строительный материал для воскрешения образа моей возлюбленной. Но эффект был обратным – тело моей любви почти угасло, облепленное и загаженное обрывками других женщин, которые при малейшем ослаблении внимания начинали разлагаться в свете чистой любви, превращаясь в зловонную слизь. Я проникся убеждением в необходимости очищения от всех посторонних образов, способных препятствовать существованию и раскрытию тела любви.

Простой опавший лист, скукожившийся и примёрзший к покрытым инеем мосткам, входил в мои мысли не в чистом виде, а облепленный плёнкой, состоящей из клейкого раствора летучей пыльцы, оставленной на пороге восприятия всеми другими листьями, которые я видел в своей жизни, а также отголосками всего того, что сопутствовало восприятию тех листьев. Один лист пробуждал к жизни целый хоровод воспоминаний – восприятие листа служило наживкой для ассоциаций, завихрения которых порождали всё новые и новые воспоминания, наполняющие мутной грязью мой ум. Моя голова тяжелела. Вся масса тела собиралась в одной точке мозга, там, где застрял этот опавший лист. Ноги слабли и подкашивались. Я делал шаг и падал на землю. Я протягивал трясущуюся руку, судорожно хватал лист, сминал его, растирал, обращал во влажную кашицу, издавая животные звуки, втирал эту кашицу в щель между досками мостков. Но убивая лист, я завидовал ему. Я мечтал оказаться на его месте, чтобы огромная и страшная рука схватила меня, растёрла моё тело в кровавый фарш и замазала моим кровоточащим мясом щели между потемневшими от сырости досками.

Я понимал, что тело моей любви, развиваясь и разрастаясь, будет требовать всё больше места. Неизбежность этого пугала меня, так как я знал наперёд, что не смогу контролировать результаты. Меня приводила в бешенство мысль, что процесс разрастания тела любви одновременно будет являться его перерождением в мираж. Место любви к другому человеку займёт любовь к самому себе, спроецированная на образ этого человека, – я полюблю собственное отражение. Тогда меня поразила одна мысль, от которой я впал в совершенное оцепенение. Я подумал, а более ощутил, что внутренний мир человека наглухо закрыт от других, что любовь к другому невозможна, а всё то, что мы воспринимаем как любовь – это самодовольство от созерцания искажённого сообразно нашему желанию отражения в подходящем зеркале. Перед моими глазами раскрывалась бездна – медвежья яма, укрытая соломой бренного мира. Призраки парили над ямой, то заманивая на погибель, то убеждая застыть на краю для наслаждения обманом. Я понимал, что единственный способ проверить своё предположение – пройти до конца путь внутреннего развития чувства и внутри этого пути преодолеть соломенные миражи самолюбования. Я решил полностью подчинить своё сознание целям обретения любви, убрать прочь, уничтожить всё то, что могло воспрепятствовать разрастанию и раскрытию любовного откровения. Сжечь все мосты, а точнее – последовательно разобрать их, и если любовь – только мираж, то пусть не останется ничего. Синица в руках тепла и покорна. Послушна хватким рукам. Журавль недостижим за облаками. Бесполезен и вреден. Так говорит земля ползущим по ней. Но я уже познал размах высоких крыл, пусть собранных в удушливом подземелье из многих маленьких телец. Я почувствовал вкус живого неба, неожиданно начавший подниматься от внутренних горизонтов, плотно законопаченных падалью. Оставалось сделать шаг, чтобы провалиться туда и прорвать выход к истинным небесам. Или, в случае моего заблуждения, быть раздавленным. Я разбежался и прыгнул обеими ногами в замёрзшую лужу.

2

По дороге домой я подбирал с земли и складывал в старую холщовую сумку попадавшийся под ноги деревянный мусор: дощечки, щепки, кору. Я рассчитывал растопить им печь, чтобы согреться и приготовить еду. Иногда я натыкался на книги, уложенные стопками около помойных контейнеров. Осень дарила учебники. Весной попадались русские классики. Лето приносило урожай мастеров детектива. Зима была плодородна фантастикой. Я подбирал книги, очищал их от налипшей грязи и укладывал в сумку. Часть пополняла мою личную библиотеку. Там было немало памятников литературы, найденных на свалках и в мусорных баках. Часть же гибла в огне, выпуская в атмосферу едкий дым литературного промысла.

Проходя мимо дровяных сараев, я заметил, что сзади одного из них отошла доска, открыв довольно большую щель. Я подошёл и огляделся по сторонам, желая удостовериться, что никто не наблюдает за мной. Затем я отодвинул ослабшую доску ещё сильней и заглянул внутрь сарая. Увидев расколотые и уложенные дрова, я сразу представил, как с треском жарко разгорается берёзовое полено в моей печке, и протянул руку, чтобы ухватить одно из поленьев.

Совесть моя была спокойна на сей счёт. Идею собственности я отринул. Чистая условность, направленная на озлобление людей друг против друга. Разве может претендовать на владение хоть чем-либо такое слабое паразитическое ничтожество, как человеческий организм, и разве может нуждаться хоть в чём-либо и тяготиться этой нуждой такая бескрайняя сущность, как человеческий дух? То-то же!

Ухватив полено и осторожно вытягивая его из поленницы так, чтобы она не обрушилась, я почувствовал вдруг какой-то шорох, источник которого находился снаружи, прямо у меня за спиной. Я оглянулся. За мной наблюдал хозяин сарая. В его выражении играл особый задор.

– Ну, наконец-то! Здравствуйте, – чтобы выкрутиться, я решил его ошарашить. – Мне без вас тут не справиться. Доска совсем отошла. Несите молоток и гвозди. Я мигом подправлю. Я уполномочен.

Хозяин сарая молча достал из-за спины молоток и, поднеся его к моему лицу, легонько кивнул, как бы предлагая мне.

– Приятно встретить хозяйственного человека. Давайте скорее, – я изобразил деловитую готовность принять в руки молоток, чтобы тотчас начать работать. Испуг, охвативший меня, когда я почувствовал молоток перед своим носом и увидел озлобленно-торжествующее выражение лица его владельца, вместо того, чтобы помочь мне защититься, неожиданно заставил меня продолжать паясничать.

– Держи!

3

Мне снилось, что я лежу в своей комнате, и кто-то сидит рядом со мной на табурете. Когда я проснулся, ничто не изменилось. Перетекание сна в реальность произошло настолько плавно, что я даже не мог определить точный момент своего пробуждения. Я пошевелился и сразу раскаялся в содеянном. Будто это был второй и уже настоящий момент пробуждения – резкая боль в голове, запёкшиеся губы – от невыносимости разом обрушившегося страдания я простонал. Алексей – а это он сидел подле меня, – услышав стон, положил на стол изодранный альбом репродукций Тулуз-Лотрека, который он изучал во время моего сна, и с застывшей на лице ухмылкой, то ли оставшейся после просмотра альбома, то ли подготовленной под последующую реплику, повернулся ко мне. По тому, что он листал художественный альбом, можно было предположить, как долго он ожидал моего пробуждения.

– Милостивый государь, вы родились в рубахе. Это не она часом на вас? – с притворным любопытством он оглядел мою рубаху. Кровь на ней должна была быть родовой кровью моей матери. – Молоток соскользнул. Миллиметр левее, и твой череп сгодился бы только мне на пепельницу. А так, будь благодарен – удары молотком по голове хорошо отрезвляют, помогают распутать некоторые мыслительные узлы.

– Узловатый мозг черствеет куда быстрее, – скупо отреагировав на циничные шутки Алексея, я поднялся и опустил ноги с кровати. В глазах потемнело и засверкало. Тысячи маленьких огоньков вспыхнули и закружились, пробуждая в глубине пересохшего горла рвотный рефлекс. Я замер в ожидании. Внутри что-то кисло пошевелилось, взбрыкнуло и обмякло. Рвотный позыв отступил. Я встал и прошёл к двери, слева от которой к стене был приколочен металлический умывальник. Нагнувшись над тазом, стоявшим на полу прямо под умывальником, я сплюнул загустевшую смесь слюны и крови, заполнявшую рот, и, поднимая голову, увидел своё отражение в небольшом мутном зеркале, закреплённом тут же. Испитое, посеревшее лицо, грязная окровавленная повязка на голове, кровь, запёкшаяся в усах – резкая вспышка, возникшая от столкновения двух лиц, разделённых плоскостью зеркального стекла, отбросила память организма на неизвестное количество часов в прошлое – солнечный блик, пойманный бойком летящего молотка, вдавливаемый в поросшее мягким волосом масло головы, испаряющий своим внутренним солнечным теплом подкожную кровь, проникающую красным паром в мгновенно высыхающий мозг, взлетающая почва, обволакивающая темнота, царапающий холод отвердевших листьев. В холодной судороге я вздрогнул от боли и отвернулся от зеркала.

Белый цветок

Подняться наверх