Читать книгу Варшавские тайны - Николай Свечин - Страница 2

Директор Департамента полиции Дурново вызвал к себе статского советника Цур-Гозена. Тот в очередной раз исполнял за Благово обязанности вице-директора. Павел Афанасьевич сильно сдал и по нескольку месяцев в году лечился на германских водах. Сейчас он опять сидел в Бад Вильдунгене и ожидался лишь к сентябрю. Оттуда, из Бад Вильдунгена, и пришла вдруг телеграмма.

– Вот, – Дурново протянул бланк Цур-Гозену. – Рачковский[1] извещает о происшествии. Черт! Этого только не хватало! Решили добить человека!

В телеграмме сообщалось о покушении на действительного статского советника Благово, находящегося на излечении в почечной санатории. Неизвестная молодая женщина дважды выстрелила в него из револьвера, когда тот пил в бювете воду. При этом террористка крикнула по-русски: «Смерть палачам-сатрапам!» Затем попыталась убежать, но была схвачена прислугой и теперь сидит в следственной тюрьме. Благово получил легкое ранение в предплечье и тяжелое – в левую сторону груди, возле сердца. Жизнь его в опасности. Доктора не дают гарантии и советуют готовиться к худшему.

– М-да… – сокрушенно вздохнул Цур-Гозен. – Нашли палача-сатрапа, идиоты…

– Для них кто в полиции служит – все сатрапы. Надо Павла Афанасьевича оттуда увозить. Сразу, как врачи разрешат.

– Боитесь, что попробуют повторить?

– Да. В Германии может случиться что угодно. А тут мы его защитим.

– Ну не понимаю я этого! – вскинулся статский советник. – Он же ведет только уголовные дела! И всегда сторонился политики…

– Я только что объяснил, – сухо ответил Дурново. – Скажите лучше, где Лыков.

– Он в Москве, дорасследует связи Шевырева[2]. Но там сейчас перерыв примерно на неделю, и Алексей просит разрешения вернуться.

– Пусть прямо из Москвы выезжает в Бад Вильдунген. Все изучит и телеграфирует мне шифром подробности. И личность террористки в деталях! Рачковскому поручите выставить возле палаты Павла Афанасьевича круглосуточную охрану. И подготовьте отношение к Гирсу за подписью его сиятельства[3]: пусть попросит содействия германской полиции.

– Слушаюсь!

Через сорок восемь часов Алексей вошел в палату к своему учителю. Тот лежал мертвенно-бледный, с усталыми скучными глазами. Увидев Лыкова, раненый оживился.

– Что так долго, бездельник?

– Ох ты! Если ругаетесь, значит, все не так плохо!

– Вчера пребывал в раздумьях, а нынче утром решил, что еще поживу, – сообщил вице-директор.

– И отлично! А я пока разберусь, кто это вас так.

– Рачковский без тебя уже разобрался. Он ушел отсюда только что. В меня стреляла некая девица Леонтьева, дочь генерал-лейтенанта.

– За что дочке генерала убивать действительного статского советника? Тут нужна разгадка!

– Да за то, что в Департаменте полиции служу, за что же еще?!

– Она идейная? Вроде бы такие давно перевелись.

– А Шевырев с Ульяновым? А поляки? Нет, новая волна пошла. Затишье кончилось. И я…

На этих словах Благово вдруг побледнел еще больше, закрыл глаза и пробормотал, отворачиваясь:

– Ты иди… иди…

Лыков на цыпочках вышел из палаты и первым делом наказал охраннику никуда с поста не отлучаться. Ни на минуту! Потом обратился к сиделке. Та оказалась пожилой немкой, прежде долго жившей в России. Коллежский асессор вручил ей большую жестянку с дорогим «кожаным» чаем[4]. Попросил заваривать его больному почаще и сопроводил просьбу золотой пятеркой. Сиделка понимала русский характер и обещала постараться.

Закончив дела в больнице, Лыков отправился искать Рачковского. Они не были знакомы, но Благово хвалил этого человека. В свое время тот проявил себя, помогая Павлу Афанасьевичу в щекотливом деле. Вдова покойного императора княгиня Юрьевская похитила и вывезла из страны секретный франко-русский протокол. Жадная и недалекая, она собиралась продать документ германцам. Доктор Любимов на правах альфонса вел от ее лица переговоры с Бисмарком. Нынешний государь послал Благово отобрать бумагу у зарвавшейся дуры. Состоялось объяснение. В ходе него Павел Афанасьевич сильно поколотил Любимова, попытавшегося противиться воле государя. Рачковский тоже приложил руку к обузданию эскулапа. Причем в самом непосредственном смысле этого слова… В итоге по рекомендации Благово он был назначен на хлебное место начальника Заграничной агентуры Департамента полиции. Безотчетные секретные фонды Рачковский тратил с умом и обязанности исполнял хорошо. Петр Иванович всегда помнил, кому обязан своей должностью. Теперь он усиленно разыскивал террористов, поднявших руку на его покровителя. Сумасбродная барышня мало интересовала Рачковского – он хотел найти руководителей покушения.

Полицейские встретились уже под вечер в ресторации «Вильде». Тут Лыков узнал от коллеги удивительную новость: девица Леонтьева освобождена из-под стражи и убыла в неизвестном направлении!

– Как же так? Кто позволил ее отпустить?

– Я задал тот же вопрос начальнику полиции. Он ответил, что из Берлина приехал важный господин, советник германского МИДа барон Гольдштейн. И передал устное повеление Бисмарка отпустить русскую.

– Бисмарк заступился за Леонтьеву? – опешил Алексей. – В огороде бузина, а в Киеве дядька! Какая связь между личностью Павла Афанасьевича и высокой европейской политикой? Бисмарк мелочиться не станет. А наш любимый вице-директор, при всем к нему уважении, не та фигура для канцлера.

– Сам не пойму, – ответил Рачковский, отхлебывая темное пиво. – Надо рассказать это Благово. Поскорее. У него голова поболе моей…

– И моей тоже!

– …пусть она и думает. Есть еще странное обстоятельство. Вместе с бароном к начальнику полиции пришел еще один человек. Он не представлялся. Но именно этот господин без имени и увез Леонтьеву.

– Погодите-ка, Петр Иванович, – нахмурился Лыков, который никогда ничего не забывал. – Я слышал о бароне Гольдштейне два года назад. В нашей военной разведке, в германском отделении. Там его увязывали с неким субъектом, состоящим на русской службе. Незнакомец ваш как выглядел? Низенький, лысый, бритое лицо и очень высокомерный?

– Верно, Алексей Николаевич. А кто это?

Лыков сжал кулаки так, что побелели костяшки пальцев.

– Ример! Я должен был догадаться!

– Кто таков этот Ример? И зачем ему желать смерти Павла Афанасьевича?[5]

– Извините, Петр Иванович, но об этом человеке больше ни слова. Для вашей же пользы. И… я вам не называл такой фамилии. Никогда! Мы понимаем друг друга?

– Сейчас выясним. Вы этого так не оставите?

– Ни в коем случае.

– Тогда я хотел бы помочь вам в… ну, вы догадались. Я многим обязан Павлу Афанасьевичу. И тоже не склонен прощать подобного. Пожалуйста! Я умею хранить тайны. А здесь, за границей, вам могут понадобиться мои связи.

Лыков задумался. Спустя минуту он решился:

– Хорошо. Вы правы, помощь мне не помешает. Я хочу знать, куда уехал Ример. В Париж? В Берлин? Или, может быть, в Петербург?

– Выясню. Полагаю, он уже в поезде. Зачем мозолить здесь глаза? Сделал дело, вытащил террористку – и бежать. Вы где остановились?

– На Брунненаллее, в гостинице «Фридрихштайн».

– Я приду к вам сегодня. Будьте в номере после восьми вечера.

Рачковский не обманул ожиданий Алексея. Он появился в половине девятого и спросил:

– Тайный советник Ример, член Совета министра внутренних дел – он?

– Он.

– Вот скотина! Из наших оказался! Ример отбыл сегодня днем через Берлин в Санкт-Петербург. Девица Леонтьева уехала в Париж двумя часами ранее.

– Спасибо, Петр Иванович. Я тоже качу в Питер. Срочно! Вы, пожалуйста, понаблюдайте тут за Павлом Афанасьевичем. А когда поправится немного, привезите к нам.

– Хорошо.

– И не сообщайте никому о Римере. Барона в депеше Дурново упомяните, а этого гуся не стоит.

– Так и сделаю, Алексей Николаевич. И… это… буду ждать новостей.

– Новости я вам обещаю.

Еще через сорок восемь часов коллежский асессор делал доклад начальству. По его рассказу выходило, что тут замешаны немцы. Барон фон Гольдштейн, ближайший советник Бисмарка, зачем-то вытащил русскую террористку из тюрьмы. Какая связь между этими людьми? Дочь русского генерала, канцлер Германии и вице-директор Департамента полиции… Дикий клубок! Дурново выслушал доклад Лыкова и недовольно насупился.

– Вот и Рачковский подтверждает. Один в один. Что же затеяли германцы? Зачем им сдался Павел Афанасьевич? Не пойму. Или его с кем-то спутали? А эта дура Леонтьева! Она, оказывается, морфинистка. Может, выпростала пузырек да и накинулась на первого встречного…

– Если даже и так, при чем тут посланник Бисмарка? – не согласился второй вице-директор, статский советник Семакин. – Концы не сходятся.

– А! – сердито отмахнулся Дурново. – Не станем дальше голову ломать. Павел Афанасьевич, слава Богу, жив. Террористка бежала и нам теперь недоступна. А до Бисмарка нашему геройскому департаменту вообще нет никакого дела. Я доложу Вячеславу Константиновичу[6], и мы закроем вопрос. Расскажите лучше о том, что разыскали в Москве. Точно ли кислоту для бомбы прислали Ульянову поляки?

Недавняя попытка покушения на государя оставалась главным событием внутренней жизни империи. Метальщиков с бомбами схватили на Невском проспекте первого марта. Они знали, что в этот день Александр Александрович обязательно поедет на панихиду по своему отцу, убитому шесть лет назад. «Второе первое марта», как прозвали покушение в обществе, напомнило о гидре терроризма. Тихие годы оказались лишь передышкой. Следствие вскрыло страшные вещи: студенты из хороших семей (у Ульянова отец – статский генерал!) начинили пули в револьвере ядом и стрихнином – чтобы наверняка! Три разрывных снаряда могли разорвать в клочья случайных прохожих – на Невском всегда людно. След вел и к полякам, ненавидящим Россию.

Кроме того, открыло бомбистов столичное градоначальство, а Департамент полиции и Охранное отделение с Корпусом жандармов просмотрели. Наверху уже сделали выводы. Оржевского, товарища министра и командующего ОКЖ[7], сняли с должности. Корпус как следует встряхнули. Дурново нервничал и драл с подчиненных три шкуры. Лыкова забрали с уголовных дел и заставили искать сообщников террористов в Москве. С помощью друзей-старообрядцев он обнаружил там секретную лабораторию по изготовлению бомб. Это был большой успех, поднявший акции Департамента; государю уже доложили о нем. По всем этим причинам дело Шевырева-Ульянова занимало Дурново куда больше, чем странное покушение на его вице-директора.

К вечеру Алексей освободился, но домой не пошел. Середина мая – лучшее время в Петербурге! Уже тепло, и первые листья радуют глаз. Темнеет поздно, начались белые ночи. Дети ждут папашу, и Варенька соскучилась, но нельзя… Лыков явился на одну из секретных квартир Департамента, записанную за ним, и стал готовиться. Час назад он выяснил через адресный стол местожительство Римера. Для этого сыщику пришлось одеться курьером. Тайный советник проживал на Сергиевской улице, в роскошном доходном доме Бутурлиной, больше похожем на дворец. Вместе с Римером на площади были прописаны камердинер, лакей и кухонный мужик. Ни одной женщины! Ну, это даже лучше, учитывая планы коллежского асессора.

Тщательно приклеив бородавку и отладив кудрявый парик, Алексей вышел на улицу. В одиннадцать часов вечера он вошел в парадное. Сказал швейцару, что пакет для его превосходительства, срочно, лично в руки. Курьерская фуражка с кокардой сделала свое дело – толстый швейцар тут же пропустил его.

Дверь квартиры открыл плечистый дядя с нехорошим прищуром. Но сразу посторонился, завидев «черную шапку»[8], – выходит, это здесь дело привычное. Пока все шло, как задумал сыщик.

– Где расписаться? – деловито спросил верзила.

– А вы изволите быть его превосходительство тайный совет ник Ример? – ядовито осведомился «курьер».

– Поумничай у меня! – огрызнулся дядя, судя по грязной жилетке – лакей. – Превосходительству я передам. Много тебе чести их беспокоить.

– Велено вручить лично в руки, – флегматично сообщил Лыков, глядя в потолок.

– Накось вот тебе двугривенный и вали отседова.

– Начальство сказало: об этот раз в руки. Из самого Берлину! Видать, что-то шибко важное.

Лакей несколько секунд размышлял, потом крикнул через плечо:

– Пахом!

Вышел второй детина, еще выше первого. Он был в ливрее и даже с цепочкой под ней. Ага, камердинер!

– Чево тебе?

– Покарауль этого, а я барина приведу. Вишь, не дает! Важное что-то…

Пахом вздохнул, словно ему поручили ворочать камни, и пристроился возле «курьера». Едва его товарищ скрылся в коридоре, Лыков сразу напал. Получив молниеносный удар в горло, богатырь захрипел и рухнул на колени. Над самым полом коллежский асессор подхватил его и аккуратно уложил вдоль стены. Нужно было срочно найти третьего. Камердинер с лакеем больше смахивали на телохранителей, нежели на прислугу. Лыков бесшумно проскользнул в кухню. Там спиной к нему сидел крепыш в кубовой рубахе (что ж они все здоровые такие!) и хлебал тюрю. Удар в висок! Парень слетел с табурета. На этот раз сыщик ловил не его, а мебель, и все опять обошлось без шума. Едва он успел вернуться в шинельную, как в коридоре послышались шаги и голоса.

– …Упрямый такой, вашество! Двугривенный не взял! Веди, грит, барина, и точка.

– Ну и останется, дурак, без награды.

Лыков шагнул навстречу, схватил лакея снизу за бороду и шваркнул головой о стену. Тот и охнуть не успел… Взяв в охапку барина, сыщик выволок его под лампу и внимательно рассмотрел. Вот ты какой, загадочный кукольник! Ример действительно оказался щуплым старикашкой с обильной лысиной. Глаза у кукольника, правда, были не властно-высокомерные, а испуганные.

– Кто вы? Что это значит? – захрипел он в медвежьих объятиях сыщика.

– Я ведь тебя, скотина, предупреждал: если что случится с Павлом Афанасьевичем – убью! Было?

– А… вы… какое право…

– Я Лыков.

Ример сразу обмяк. Алексей взял его за бритый подбородок, задрал голову вверх. Он был в бешенстве. Ему хотелось удавить негодяя так, чтобы тот перед смертью подольше мучился. Ведь этот сморчок чуть не погубил Благово! Его, Лыкова, наставника и учителя, второго отца! Пальцы сами собой стали сжиматься на горле. Вдруг сзади послышалась возня. Не разжимая рук, сыщик оглянулся. Камердинер сидел на полу и хрипел, пытаясь подняться. Алексей не спеша подошел, волоча за собой пленника. Постоял, примерился и врезал ливрейному каблуком в переносицу. Тот повалился замертво.

– А скажи-ка мне, кто тебе помогал, – снова обратился Лыков к тайному советнику. Но их опять прервали: из кухни выполз парень в кубовой рубахе.

– Тьфу! И поговорить не дадут!

Сыщик оплеухой сбил Римера с ног и быстро разделался с его охранником. Добавил за компанию и лакею в коридоре, чтобы уж больше их не прерывали. Потом отволок пленника в кабинет.

– И про морфинистку не забудь, и про барона.

Ример глядел с ужасом и булькал горлом.

– Там… деньги, много денег… Вот, в столе и в шкатулке еще! Все забирайте и уходите… пощадите старика!

– Лучше покажи мне письма. Те, что ты получаешь из Берлина, из Лондона.

– Все покажу! Все!

– Начни, знаешь, с той бумаги, что я посылал тебе. Помнишь?

Письмо-угрозу нужно было забрать из квартиры в первую очередь.

– Да, сию секунду! Она здесь, в секретере… Вот, извольте! Берег, как чувствовал…

Лыков отпустил пленника и развернул четвертушку бумаги. Да, это его записка! Вдруг краем глаза сыщик уловил движение и едва успел отшатнуться. Вспышка выстрела ослепила его, пороховые газы обожгли щеку. Лыков наугад сунул кулак – и попал. Шмякнулось на пол тщедушное тело, с грохотом посыпался со стола письменный прибор. Алексей кое-как протер глаза. Ример лежал лицом вверх, а вокруг его головы быстро растекалась лужа черной крови. Тайный советник смотрел на Лыкова с ненавистью и что-то пытался сказать. Но вместо слов изо рта у него шла только кровавая пена…

В дверь квартиры позвонили, потом начали стучать. Нужно было срочно драпать. Алексей опустошил секретер, рассовал по карманам лежавшие в нем бумаги и рванул к черному ходу. Оказалось, что там его уже поджидали. Парень с дворницкой бляхой пытался сгрести коллежского асессора в охапку. Тот увернулся, подножкой сбил противника с ног и выскочил во двор. Мимо дровяных сараев он пробрался к соседнему дому, напустил на себя беззаботный вид и спокойно вышел на Сергиевскую.

Через пять минут Алексей уже был дома, на Моховой. Варень ка выбежала ему навстречу.

– Как там Павел Афанасьевич? Я ждала, ждала…

Но всмотрелась в мужа и ахнула:

– Что у тебя с лицом? Словно утюг приложили!

– Павел Афанасьевич в сознании и скоро будет здесь.

– Но… твоя щека…

– Запомни, Варвара: весь сегодняшний вечер я провел дома с семьей. И прислугу научи. А сейчас тащи свои косметические средства, будем меня лечить.

– Алексей! Объясни, что случилось? Где ты был?

– …И никогда больше не задавай мне таких вопросов.

Варенька взглянула в глаза мужа – там, не потухая, горела яростная злость – и молча побежала за мазями.

В прошлом году в маленьком уездном городе Варнавине она впервые столкнулась с жутким миром убийц. И только тогда до конца поняла характер службы мужа. Страшная опасность угрожала семейству Лыковых: нелюди решили уничтожить их всех, включая даже маленьких детей…[9] Только Божий промысел в лице необыкновенного подростка спас семейство. Ужас тех минут запомнился Вареньке навсегда. Ее супруг, такой добрый и нежный дома, оказывается, мог быть и другим. Решительным и беспощадным. И только так он добивался победы. Зло по очереди выставляло Алексею в противники все новых и новых своих солдат. То в образе беглого каторжника, то в лице уездного исправника, то вдруг под видом провинциальной красавицы. Казалось, им нет счету, их воинство неодолимо. Но Лыков не опускал рук и не впадал в малодушие. Он методично и неутомимо вычищал пространство вокруг себя. В этом защищенном его храбростью пространстве жили нормальные люди. Часто они и не подозревали, как раньше Варенька, о существовании другого мира, насылавшего на них экспедиции. И пусть не догадываются! Алексей чувствовал себя молодым и сильным. Он занимался тем, к чему был предназначен. Коллежский асессор не питал иллюзий вроде «добро всегда побеждает». Но на своем участке границы между двумя мирами он противнику спуску не давал и его не пропускал. Варенька, поняв это единожды, сознательно поставила себе барьер: не спрашивая лишнего, просто любить. И стараться не бояться за мужа, как бы это ни было трудно…

Утром Лыков пришел на службу с подвязанной щекой. Вид у грозного сыщика получился жалкий. «Вяземский кадет», а не коллежский асессор с двумя шейными орденами… Цур-Гозен посмотрел на подчиненного да и отпустил бедолагу лечить больные зубы сразу до понедельника. Уходя, Алексей успел пробежать глазами сводку происшествий по столице. Там на первом месте стояло убийство в собственной квартире тайного советника Римера. Преступник скрылся, сильно помяв трех человек из прислуги.

К понедельнику зубы у Лыкова зажили, и он опять явился к Цур-Гозену.

– Ага! – обрадовался тот. – Очень кстати! Ты слышал про убийство члена Совета нашего министра?

– Читал в сводке, но без подробностей. Мы-то тут при чем?

– Сыскное управление градоначальства не справляется. Велено помочь Виноградову.

– Вот еще! – фыркнул Алексей. – Ему сунешь палец – он откусит всю руку. Вы же знаете Ивана Александровича. Как только мы начнем ему помогать, он тут же бросит розыск. А потом на нас все и свалит. Департаменту лучше вообще в это дело не соваться!

Цур-Гозен сник.

– Да, Виноградов любит на чужом горбу в рай ездить… Но как же быть? Директор велел помочь.

– Сошлитесь на занятость. Своих дел невпроворот, некогда чужими заниматься!

– Алексей Николаич, но ты же сейчас свободен! Бомбистов повесили, следствие закрыто. В Ялту в этом году тебе не в очередь.

– Значит, нужно срочно придумать мне занятие! Иначе мы с этим… как его?

– Римером.

– …Римером вляпаемся. Я петербургское сыскное хорошо знаю – всё повесят на нас!

– Погоди-ка, – повеселел исполняющий обязанности вице-директора. – Где оно у меня? Ага!

Он взял со стола отношение и пояснил:

– В Варшаве пристава убили. И еще полицейский офицер без вести пропал. В штат их сыскного отделения введена должность временного помощника начальника с целью усилить службу и разыскать убийц. Сами они не справились… Дурново велел послать кого-нибудь из третьего делопроизводства, на шесть месяцев. Не хочешь? Варшава – это же почти Европа!

Лыков задумался. Может, действительно лучше сбежать из столицы? Подальше от сыскарей Виноградова и поближе к Павлу Афанасьевичу…

– А что! Там много неприсутственных дней: к нашим православным праздникам добавляются еще и католические. Можно Благово навещать. Согласен!

Так Лыков угодил в Варшаву.