Читать книгу Струны моей души. Рассказы, повести и стихи - Николай Таратухин - Страница 2

Это случилось со мною «на заре туманной юности». Жил я в городе Бахчисарае в собственном доме, построенном моими родителями ещё до войны. Отец погиб в сорок четвёртом на фронте, а мать пережила его на десять лет и умерла от рака желудка два года назад. Двух моих младших братьев определили в детский дом, а я остался единственным хозяином домовладения.

За эти два года моя жизнь могла принять совершенно неожиданные повороты. Но я не стал ни вором, ни бандитом и всё это благодаря моему увлечению спортом. В шестнадцать лет я поступил работать в городскую пожарную команду, где спорт приветствовался руководством команды. К этому времени я был замечен тренером городской футбольной команды и успешно выступал за сборную бахчисарайского района в первенстве Крыма.

Дом наш был небольшим, но имел пристройку – небольшую комнатушку с отдельным входом и маленьким оконцем. В ней размещались две кровати и стол. Сложенная из кирпича печь служила для варки пищи и обогрева в зимнее время. Здесь как раз и происходило событие в моей жизни, о котором можно сказать – впервые в жизни.

В августе 1954 года мне исполнилось восемнадцать лет. К этому времени я окончил восемь классов вечерней школы и в сентябре я пошёл учиться в девятый класс. С учебниками в то время было плохо, но в школе была своя библиотека, в которой ученики могли брать их под запись на свою карточку. Помимо учебников в библиотеке был большой отдел художественной литературы. Я свое одиночество скрашивал чтением книг. Читал всё без разбору и очень быстро. Пожилая библиотекарь Анна Михайловна, увидев моё увлечение чтением, решила как-то систематизировать поток информации, которую я получал из книг и стала предлагать мне не только русскую классику, но и сочинения зарубежных писателей. Сильнейшее впечатление на меня произвело произведение Гюстава Флобера «Искушение святого Антония». Когда я читал его, то представлял себя на месте Антония:

«…Перед рассветом я приступал к молитве; потом спускался к реке за водой и возвращался по крутой каменистой тропе с бурдюком на плече, распевая гимны. Затем развлекался уборкой хижины, брался за инструменты; старался, чтобы циновки были совсем одинаковы, а корзины легки, ибо малейшие дела мои казались мне тогда обязанностями, и в них не было ничего тягостного».

Каждое утро я спускался с двумя вёдрами по каменистой тропе из своего дома, расположенного под скалами северного склона бахчисарайского ущелья к водопроводному крану, расположенному далеко внизу на центральной улице, чтобы набрать свежей воды. Гимны не распевал, но песни напевал. Затем занимался уборкой комнат. Позавтракав, садился играть на гитаре, выполняя задания своего учителя, которые считал своими обязанностями. С преподавателем гитары я познакомился совсем недавно и ревностно принялся изучать музыку. Школьные задания тоже выполнял, но уже с меньшей охотой. Так протекали дни, когда я находился не на работе. Работал я в городской пожарной команде сутки через трое.

Как раз в момент чтения сочинения Гюстава Флобера «Искушение святого Антония» ко мне на квартиру попросились две работницы городской трикотажной фабрики. Я поселил их в вышеупомянутую пристройку. Девчата, по моим нынешним понятиям, молодые, а тогда мне казалось, что одна совсем старая – ей было тридцать лет, а вторая по возрасту ближе ко мне. Ей шел двадцать второй год. Я не был святым отшельником типа Антония. Женщины волновали меня и будоражили всё моё существо. Я подолгу мог смотреть на женские ноги, поднимая глаза выше к бедрам. В моё время женщины носили совершенно иную одежду, которая порой скрывала выпуклости зада, но тогда я включал воображение, и оно дорисовывало мне невидимые прелести этих неведомых мне существ. Что же касается женской груди, то мои руки порой испытывали зуд от желания потрогать эти бугры Венеры у какой-нибудь красотки.

Вот в таком моём состоянии ко мне поселились две женщины. Не какие-нибудь там скромницы, типа монашенок, а работящие, не чурающиеся крепкого словца бабы. Звали младшую Тамара, а фамилия её была Савченко, созвучной с историческим персонажем – царицей Савской, что меня немало удивляло.

«Царица Савская, прослышавши о славе Соломона, пришла искусить его загадками».

Белый слон, в золотой сетчатой попоне, подбегает, тряся пучком страусовых перьев, прикрепленных у него к лобной повязке.

На его спине, в подушках из голубой шерсти, скрестив ноги, полузакрыв веки и покачивая головой, сидит женщина, одетая столь ослепительно, что вся сияет лучами. Толпа простирается ниц, слон подгибает колена, и Царица Савская, соскальзывая по его плечу, спускается на ковры и направляется к святому Антонию…»

Меня все сильнее стало тянуть к соседкам. Я, как говорят сейчас, «положил глаз» на Тамару, почувствовав, что это не безнадежно. Ростом она была с меня. Широкоплечая, с хорошо развитой грудью, мускулистыми руками и узким тазом; она в нынешнее время могла бы запросто стать чемпионкой по борьбе или боксу среди женщин. Волосы на голове у нее вились без всякой завивки и украшали лицо, над которым Создатель особо не трудился – оно было словно вырублено только топором без всяких других столярных инструментов. Но большие карие глаза компенсировали все недочеты природы. Они гипнотизировали меня и манили к себе с непреодолимой силой.

Я просто заболел ею. С нетерпением ожидал, когда она придёт с работы, чтобы только увидеть её, поговорить о чём угодно, но ни в коем случае о своих чувствах к ней. Свои чувства к ней я скрывал. В зимние вечера, придя из вечерней школы, я регулярно наведывался к своим квартиранткам, которые допоздна играли в карты и слегка порой выпивали. Я к спиртному, как спортсмен, не прикасался, но разные их байки слушать любил. Естественно, Тамара стала догадываться о моём неравнодушии к ней. А мне стало казаться, что и она готова ответить мне тем же. Я не только не имел половых отношений, но даже ни с одной девушкой пока не целовался. Старшая квартирантка, я ее звал тетя Галя, знала множество анекдотов, многие из которых были такого содержания, что у меня на первых порах уши вяли. Тем более, что никаких ограничений на скабрёзность не было. Все говорилось прямым текстом. Тамара в этих случаях заразительно смеясь, хлопала меня по колену, а её рука, как бы невзначай соскальзывала, прощупывая мои довольно мускулистые бёдра футболиста. При этом пальцы руки её скользили до самой ширинки моих брюк, касаясь, как бы невзначай того, что скрывалось за нею. Порой это было уже не касание. А нечто другое.

В конце концов, я осмелел до такой степени, что начинал сам проявлять активность и моя рука оказывалась под её платьем, не встречая никакого препятствия. Тётя Галя или не замечала нашего рукоблудства, или делала вид, что не замечает, но в нашем лице она находила благодарных слушателей. А у нас с Тамарой дело шло к выяснению отношений.

«Она говорит: Ах, прекрасный отшельник! прекрасный отшельник! сердце мое замирает!

Я так топала ногой от нетерпения, что у меня появились мозоли на пятке, и я сломала себе один ноготь! Я посылала пастухов, которые стояли на горах, держа ладонь над глазами, и охотников, которые выкликали твое имя по лесам, и соглядатаев, которые обегали все дороги, спрашивая каждого встречного: «Видели вы его?»

Ночью я плакала, повернувшись лицом к стене. Слезы мои под конец проточили две дыры в мозаике, как лужицы морской воды в скалах, ибо я люблю тебя. О, да: люблю!?

Она всматривается в него.

Ах, когда ты будешь моим мужем, я разодену тебя, я умащу тебя благовониями, я удалю с тебя волосы. Антоний стоит неподвижно, как столб, бледный, как смерть».

И объяснение произошло. В один из вечеров, когда тётя Галя была на работе, я задал Тамаре вопрос, который вынашивал долгое время:

– Тома, у тебя есть сейчас кто-нибудь из мужчин? – робко спросил я.

– А ты, хочешь на мне жениться? – ответила вопросом на вопрос она.

– Ну, почему бы и нет, – решил я идти до конца.

– А женилка у тебя выросла, – продолжала издеваться надо мной она.

– Раздеться и показать? – не унимался я.

– А что?.. Раздевайся!

Я слегка стушевался, хотя показать мне было что. Я был коренаст и крепкого сложения. В военкомате меня определили в подводники. Но демонстрировать своё мужское достоинство как-то было явно неудобно, тем более, что оно мирно дремало и не собиралось выходить на тропу войны… Пауза явно стала затягиваться и тут она сказала:

– Давай разденемся одновременно, – и начала расстегивать пуговицы кофты…

На мне было лишь три предмета одежды: рубаха, брюки и трусы. Я снял их мгновенно. Она же завозилась с застежками лифчика.

– Помоги расстегнуть, попросила она, повернувшись ко мне спиной.

Дрожащими руками начал эту неизвестную для меня операцию. Петли не поддавались, я их дергал туда-сюда… Наконец, она не выдержала и повернувшись ко мне, сама сняла эту амуницию. И тут я увидел ее грудь. Со мной едва не случился нервный припадок, когда два коричневых наконечника ее копий впились в меня…

– Колюнчик, да ты и целоваться не умеешь, – сказала она, отдышавшись после поцелуя, который она влепила мне в мои закрытые губы, – давай поучу…

Мы стояли посредине комнаты, абсолютно раздетые. Сбылась мечта идиота: мои руки нежно сжимали её груди, причём не просто сжимали, а мяли как будто это были заготовки из теста для выпечки хлеба. Она слегка постанывала, прижимаясь лобком к моему мужскому достоинству, которое вдруг приняло довольно угрожающий вид. Она стала объяснять, что и как надо делать при поцелуе. Как только у меня стало получаться – руки мои быстро сменили объект обследования. Ягодицы её оказались упругими и горячими. Кровь бешенными толчками била мне в голову. Я захотел большего. Пальцы моей руки сразу запутались в жесткой проволоке волос ее лобка и скользнули ниже во влажную неизвестность…

– Нет, нет! Мой дорогой, сегодня только смотрины. И вообще, все остальное будет только после женитьбы. Ты очень шустрый, а мне потом одной подбрасываться с киндером… У тебя, я вижу, с «женилкой» все в порядке. У меня тоже все на месте…

«О! если бы ты захотел, если бы ты захотел!.. У меня есть павильон на мысу посредине перешейка между двух океанов.

Он облицован по стенам стеклом, пол выложен черепахой, а двери выходят на четыре стороны света. Сверху я вижу, как возвращаются мои корабли и люди подымаются на холм с ношами на плечах. Мы спали бы на пуху мягче облаков, мы пили бы прохладные напитки в коже плодов и смотрели бы на солнце сквозь изумруды! Приди!..»

В этот вечер я впервые рассмотрел, как выглядят женщины без одежды. Действительно, это – «целый мир!». И мне очень захотелось открыть эти тайны. Я уже ничего другого не думал кроме вхождения в этот мир. Мне грезилась Тамара и куча детей рядом. Меня абсолютно не интересовало её прошлое и настоящее. Это была не любовь, а элементарная половая страсть, но я об этом даже не догадывался.

Тетя Галя узнала о нашем с Тамарой романе. Она даже создавала для нас условия интимного общения, уходя надолго по своим делам. Я осмелел и достаточно определенно показывал свои намерения овладеть Тамарой. Я совершенно не догадывался, что она играет со мной, как кошка с мышкой. Когда мы укладывались на ее кровать. И тут начинались мои «страдания». Она позволяла мне делать с собой все. За исключением самого главного!.. Как только я, лежа на ней, между раздвинутых ею ног, нацеливал свое орудие производства потомства в нужном направлении, она закрывала ладонью вход в производственный цех. Физически она была сильнее меня и все мои попытки применить силу заканчивались полным фиаско. После таких сеансов я был готов не только жениться на ней, но и продать душу дьяволу за сладостное обладание ею.

После очередного «поцелуйного вечера» мы подали заявление в ЗАГС. На мои просьбы расписать нас незамедлительно пожилая работница конторы, посмотрев на меня с укоризной сказала: «Молодой человек, не торопитесь поперед батьки в пекло. Я действую согласно Закону». И назначила срок длинной в два месяца. «Я волком бы выгрыз бюрократизм…», вспомнил я Владимира Маяковского, но делать было нечего. Приготовился ожидать.

Однажды, когда Тамара была на работе, я пришел к тете Гале. Играя в карты, мы разговорились.

– Ну, что уже попробовал Тамару? – спросила она меня после очередного рассказанного анекдота, – горячая девка?

– Нет, не дает. Обещает только после женитьбы, – со вздохом произнес я.

– И ты все это время терпишь? – удивилась она.

– Галя, – назвал я ее впервые без приставки тетя, – у меня на стороне никого больше нет. А у нее – не знаю…

– Зато я знаю. Её, как кошку имеют все ремонтники. А ты жди… Дурачок!

– Не правда, Галя!

– Я могу поклясться на чем угодно. Мне тебя, мальчишку- сироту просто жаль. Куда ты лезешь? Я думала, что у вас просто флирт, а ты серьезно вляпался…

Рассказывала мне все это тетя Галя, употребляя совсем не те глаголы, которые я написал сейчас. «Попробовал», «имеют» она говорила словами народного лексикона, а мое сердце готово было разорваться от обиды. Я не стал выяснять правдивость услышанного. С Тамарой я просто перестал общаться. Забрал заявление из ЗАГСа.

Сдавая книгу Гюстава Флобера в библиотеку, я разговорился с Анной Михайловной. Рассказал её всё, как на духу. Она выслушала меня и сказала: «Разве можно так бросаться в воду, не зная броду? Она бы тебя окрутила, став законной женой, а когда тебя заберут в Армию – дом твой продала бы. И „с ним была, плутовка, такова“. Все, как у дедушки Крылова».