Читать книгу Истории СССР. Краткий курс - Николай Ващилин - Страница 5

Я был уже в старшей группе детского сада и, возвращаясь домой, мы с мамой заходили в магазины и присматривали всякие принадлежности к школе. Был дождливый мартовский день и прогулку отменили. Мы играли в кубики и в больницу. Вдруг раздался чей-то плач, потом еще, еще. Плакали взрослые, нянечки и воспитатели. Потом, как гром, разнеслось по коридорам страшное известие – «Сталин умер!»

Страна долго рыдала, жила трауром. Люди не знали, как жить дальше. Я даже подумал, что все наши старания по подбору портфеля окажутся напрасными и никакой школы не будет. Все школы закроют. И вообще жизнь закончилась. Народ будет рыдать. Но школы не закрыли. И мы искали школьную форму с той же настойчивостью. Мне нравилась полушерстяная гимнастёрочка серо-стального цвета, но мама убедила меня, что хлопчатобумажная с фиолетовым отливом мне больше к лицу. Канючил я не долго.

И вот 1 сентября, подтянув гимнастерочку и расправив ее под ремешком со школьной кокардой, направив стрелочки на брюках, с портфельчиком, туго набитом буквариком, тетрадочками и пенальчиком, я вышел из дома, перешел через дорогу на Вторую линию и попал в беспорядочную толпу таких же «форменных» пацанов и девчонок в белых передниках.

Нас стали организовывать в классы. Учительницы громко выкрикивали наши фамилии, и мы строились в колонну по двое. Потом, когда класс набирался, учительница уводила его в школу. Мама уверяла меня, что я попаду в 1-й А класс. Видимо, она так хотела. Но 1-й А увели в школу без меня. Я был растерян и поглядывал на маму. Она жестом руки давала мне понять, что все идет по плану. Набрали и увели в школу 1-й Б класс. Начала набирать 1-й В Лидия Аркадьевна Платова. Учительница была доброжелательной с необычной старомодной прической, с белым жабо на платье. Ее голос слегка дребезжал. Она созвала положенное количество первоклашек и, взяв за руку девочку в первой паре, повела их в школу. Мама подтолкнула меня

– Иди. Твою фамилию неправильно произнесли, сказали Валуин.

После недолгих препирательств, я пошел в школу с этим классом, оставшись без парочки.

В классе все начали рассаживаться за парты – такие черные столики с наклонёнными столешницами. Все дети расселись. Я остался стоять в проходе. Места за партой мне не осталось.

– Ты из какого класса, мальчик?

– Из этого.

– Как твоя фамилия?

– Ващилин. А Вы сказали Валуин.

– Ах, да, – сказала Лидия Аркадьевна.

Так началась моя борьба за место под солнцем. Оказалось, что в коридоре дожидался своей участи второгодник Валера Ветроломов. В конце коридора стояли запасные парты. Лидия Аркадьевна сказала, чтобы мы принесли себе парту. Место для нашей парты нашлось в конце колонки возле окна, из которого, если вытянуть шею, можно было увидеть мой дом. Так что школа стала для меня почти родным домом.

Лидия Аркадьевна была нашей единственной учительницей первые четыре года. С ней мы познавали тот набор предметов, который предназначался программой для первых четырех классов: русский язык, чистописание, арифметика, пение. Только на физкультуру и на уроки труда она нас отдавала в руки других учителей – Виктора Ивановича и Сергея Петровича.

Теперь вся жизнь завертелась вокруг школы. Пришел из школы, сделал уроки (домашнее задание) можешь гулять, то есть жить нормальной дворовой жизнью. Только теперь все, кто встречался на улицах были отмечены особыми метками: этот из 2-го А, а этот из 4-го Б, а этот вообще из 24-й школы. Шел учет также и по домам проживания и по улицам. Этот с третьей линии, а этот с седьмой. Долгое время было не ясно, кто ведет этот учет и кто свои, а кто чужие. В первый раз это прояснилось когда пошли драться двор на двор. До кровянки. Потом пошли драться линия на линию. Увильнуть или отказаться было не возможно. Свои забьют. Потасовки в школе между классами считались не серьезными, но все же имели место. Обычно это происходило в туалете, или на школьном дворе.

Иногда, видимо, для того чтобы отвлечь нас от дворовой жизни и расширить наш кругозор, Лидия Аркадьевна организовывала культпоходы в театры и музеи. Экскурсии в зоологический музей с динозаврами, в музей истории религии и атеизма, устроенный в Казанском соборе, вызывали у нас неподдельный интерес. Исаакиевский собор слепил глаза своей красотой и грандиозностью. В центре, из-под купола свешивался маятник Фуко. Он величаво раскачивался по большой амплитуде. Вокруг толпились люди в ожидании чуда. Наконец, слабый щелчок дощечки об пол возвещал, что чудо свершилось. Учительница восклицала: «Видите, видите! Земля вращается! А значит, Бога нет». Я никак не мог понять этой логики и системы доказательств. Она могла вращаться и с Богом. А может Бог ее вращает?! Гораздо убедительней доказывало отсутствие Бога та безнаказанность, с которой творили эти люди кощунственные свои проказы. Сомнения усилились, когда наши запустили в космос, где по нашим понятиям жил Бог, первый спутник. Мы спорили о его размерах. Мне казалось, что он с пятиэтажный дом. Не меньше. А если меньше, то и хвастать нечем.

Я не любил культпоходов с их всеобщим весельем и полезностью, нудными рассказами экскурсоводов об исторических фактах, которых никогда не мог запомнить. Походы в театр для меня вообще стали пыткой. Там артисты делали вид, что все взаправду, хотя и дураку было ясно, что на сцене сидел дядька из соседней подворотни, а никакой ни Ленин. А чая в чайнике и вовсе не было. Конкуренции с кино, где всё было как в жизни, и кони, и танки, и река и море – театр не выдерживал. И тратить драгоценное время своей жизни на это лживое притворство я не хотел. В кино мы ходили самостоятельно по воскресениям. Рубль на киноутренник своему ребёнку находила самая нищая мать. Правда некоторые пацаны умудрялись проесть этот рубль по дороге в кино и им приходилось прорываться без билета. Детские киноутренники в кинотеатре «Балтика» или «Козе» походили на птичий базар. Дети со всего Васильевского острова набивались в зале и дружно орали «Ура» вместе с героями кинофильмов. Фильмы, в основном, были про войну.» Чапаева» мы знали наизусть. «Подвиг разведчика» цитировали без помарок. Адмирал Ушаков по нашим понятиям был членом ЦК КПСС и лучшим другом товарища Сталина. Такой морской главком, вроде Ворошилова. «Великий воин Албании – Скандербег» тоже был нашим. Географию мы учили по контурным картам, отчего весь мир казался общим, то есть нашим. Если попадалась сказка, то и она была про войну. Про войну Добра со Злом. Добро – это наши. А кто против нас – турки, половцы, белые и фашисты – зло. О Волька ибн Алёша?! Жаль, что старик Хотабыч поучаствовал только в футбольном матче. Мог бы и под Сталинградом нашим помочь – трах-тибидох. Как просто было во всём разобраться. Несогласных мочили во дворе. Между дровяными сараями. Но были среди них и те, кто с раскровавленным носом продолжал настаивать на дворянском происхождении Александра Невского. Упёртые такие парни. Никак их было не обломать.

Но однажды я насторожился. Предстоял культпоход в Эрмитаж. А там до революции жил царь. И одно то, что можно было увидеть как жил царь, где спал, где ел – вызывало интерес. Ожидания оправдались уже в гардеробе. Все было такое огромное и шикарное, в золоте и в зеркалах, что захватывало дух и переполняло гордостью за наших дедов и отцов, которые все это у буржуев для нас отняли. Пройдя бесчисленную анфиладу залов со шкафами, вазами и прочей бытовой ерундой от которой меня потянуло в сон, мы пришли в зал, где царь любовался своими картинами.

– А сейчас, дети, вы увидите великого Рубенса – торжественно произнесла учительница.

Сначала я даже не понял, где оказался. На стене висела огромная, под потолок, картина с абсолютно голой теткой. Вполоборота к ней, спиной к нам был изображен голый дядька с мускулатурой кузнеца. Видимо, это и был Рубенс. Экскурсовод начала что-то рассказывать про аллегории, но всем нам стало ясно, что никаких аллегорий здесь нет и быть не может. Это настоящие голые люди. Очень красивые, вожделенные. Именно на таких мы ходили подглядывать через процарапанные стекла в банный двор, откуда нас нещадно гоняли банщицы. А здесь всё показывали открыто. Только пытались убедить нас, что это аллегории. Дальше – больше. В зале великого Рембрандта голая тетка лежала прямо в разобранной постели. В голове моей бушевал ураган. Я понял всё. Я понял, что не зря случилась Великая Октябрьская Социалистическая Революция и всё это отняли у царя. Я понял, что не зря мама мучилась и выбиралась из деревни в Ленинград, чтобы дать мне хорошее образование. Я понял, что Лидия Аркадьевна очень добрая и показала мне лучший в мире музей. Теперь я буду ходить сюда каждый день. Сразу после школы. А потом сразу после работы. И, вообще, буду здесь жить и работать. И я повадился ходить в Эрмитаж. Мама не могла нарадоваться и хвасталась соседям:

– Коля-то мой в Эрмитаж ходит по субботам. Отвадила его школа от улицы.

Лидия Аркадьевна учила нас любить свою Родину. С первых уроков картинка ржаного поля на обложке букваря стала мне близкой и понятной метафорой нежного чувства к этому месту, где я родился и живу. На уроках пения, как молитвы, мы заклинали: «Широка страна моя родная…» и «Взвейтесь кострами синие ночи, мы пионеры дети рабочих…». И вот настал этот радостный день, когда мы стали юными ленинцами, младшими братьями комсомольцев. Я учился на «хорошо» и «отлично», а поэтому в пионеры меня принимали не в школьном коридоре, как всех прочих, а в музее В. И. Ленина.

Мы даже не усомнились ни на секунду, что Мраморный дворец на берегу Невы для музея В.И.Ленина и построили. Тем более, что другой исторической справки давать и не собирались, а краткая экскурсия по дворцу, где всё дышало революцией, ни на какие мысли о царском происхождении этих монументальных залов и лестниц не наводила. Особенное доверие к Революции и ужас перед ней внушал зал, заваленный до потолка, траурными венками по случаю смерти В. И. Ленина.

Когда мне повязали красный галстук, у меня из глаз брызнули слезы радости. Теперь я стал верным ленинцем и был готов за Ленина на всё.

– Будь готов! возопила пионервожатая с выпирающими вперёд буферами.

– Всегда готов! пискнул я петухом в хоре юных ленинцев.

Долго ждать не пришлось. По школе объявили соревнование по сбору макулатуры и металлолома. Меня выбрали звеньевым, и я очень хотел улучшить показатели своего звена и приблизиться на несколько шагов к победе коммунизма. Лидия Аркадьевна говорила о победе коммунизма с придыханием, устремляя свой лучистый взор на окна класса, туда, где сверкало солнце. Иногда я ставил ее в тупик своими глупыми вопросами: «Кто при коммунизме будет мести улицы, и делать другую грязную, не почётную работу?». Но она уводила разговор к насущным задачам сегодняшних дней, таким как сбор металлолома.

Заколдованный этой навязчивой идеей, я мелкими шажками прочёсывал линии и дворы Васильевского острова в поисках ржавых кроватей и водосточных труб. И вдруг однажды увидел в одном из дворов, одиноко стоящую, чугунную ванну. Почти новую. Я даже удивился, что люди выкинули такую чистенькую и новенькую чугунную ванну. Собравшись стремительно нашим звеном, мы затолкали ванну на школьный двор. По снегу она шла хорошо. Утром ванну оприходовали и с почетом провозгласили наше звено лидером в соревновании. Мы ходили очень гордые. Но не долго. Прошел шумок, что по школе ходит участковый милиционер с дворником и кого-то ищут. Оказалось, они искали нашу ванну. Заря коммунизма для меня на время скрылась за чёрными тучами.

Пришла весна. Лёд тронулся. Васинские пацаны после школы собирались на Стреле и, пока отцы с матерями завершали на заводах и фабриках рабочий день, перевыпоняя пятилетние планы и взятые социалистические обязательства, подсаживались с шестами на проплывающие льдины. Смелые пионеры плыли по Неве к Академии художеств. Те, кто потрусливей, вроде меня, садились на льдины, которые плыли по Невке до Тучкова моста. Там легче было выбраться на берег, не замочив штанов. Льдины там теснились в деревянных подпорках моста и вылезали торосами на песчаный берег. На Неве высокие гранитные набережные вылезать на берег мешали и можно было уплыть в открытое море, помахав на прощание рукой египетским сфинксам, Румянцевскому саду и восхищённым сверсникам.

Самый радостный первый весенний праздник советского народа – Международный Женский День. Масленицу и пост в советском обществе не упоминали и тихо замещали их в умах русских людей новоиспечёнными «крендельками». Воскресение давно приобрело смысл обычного выходного дня, когда можно было подольше поваляться в постели, сходить в кино и «залить за воротник» до линии налива. Мы мастерили на уроках труда скворечники ко Дню птиц, которым заменили Благовещение, делали подарки своим мамам и бабушкам, когда узнали, что Лидия Аркадьевна заболела. Решение ее навестить созрело в головах членов нашего звена мгновенно. Сначала я решил подарить моей учительнице подарок, предназначавшийся маме. Два месяца по вечерам я вышивал болгарским крестиком жёлтого цыплёнка. Но оставить маму с пустыми руками в такой праздник показалось мне жестоким и не справедливым. Тогда кто то из ребят предложил собрать мелочь из своих копилок и купить фруктовый тортик за восемь рублей восемьдесят копеек. Все согласились и подтвердили свои намерения у прилавка в кондитерской на седьмой линии. Уже поднимаясь по лестнице дома любимой учительницы, мы начали спорить кому первому торжественно внести торт. Каждый понимал: у кого торт, того и любить будут больше. Вырывая торт друг и друга, мы его уронили и он раскололся, рассыпался по ступенькам на несколько частей. Испуг и оцепенение у находчивых пионеров быстро прошли. Мы решили его склеить слюнями и аккуратно упрятать назад в коробку. Подарим, уйдем, а Лидия Аркадьевна так жадно в него вгрызётся, что ничего и не заметит, решили мы.

Лидия Аркадьевна очень нам обрадовалась и велела мужу накрыть на стол.

– Садитесь ребятки мои, будем все вместе пить чай с тортом – сказала она.

В воздухе повисла мертвая тишина. Мы переглянулись. А потом, с аппетитом съев торт и запив его чаем, мы все вместе пели нашу любимую песню: «Взвейтесь кострами синие ночи, мы пионеры – дети рабочих, близится эра светлых годов, клич пионера: «Всегда будь готов!».