Читать книгу Бытие и сознание - Николай Виноградов - Страница 2

Вовка – это мой брат, старше меня на шесть лет. Правда, мы не полнородные, у нас одна мать, но разные отцы. Правильнее будет сказать – единоутробные. Отцов своих мы даже на фотографиях не видели. В детстве наивно верили, что Вовкин отец действительно был лётчиком, а мой моряком, и что оба они героически погибли, исполняя долг перед Родиной.

Мать посадили, дали десятку за разбой, лишив родительских прав. Мне тогда было десять, в четвёртом классе на второй год остался. Сначала нас определили в детский приёмник, а вскоре перевели в костромской детский дом. Через четыре года мать умерла на зоне от туберкулёза.

Смутно помню отрочество. Мы и раньше-то никогда сытыми не были, судьба не баловала. Со временем как-то прижились в этой новой жизни. Брат всегда заступался за меня, в обиду не давал. Природа в наследство от отца подарила ему эндоморфное строение тела – широкую кость, как в народе говорят. Мой же отец-моряк подарил мне натуру под народным названием – хоть соплёй перешиби. Первую сидку по малолетке Вовка получил из-за меня. Заступаясь, порезал одного хмыря и подсел на три года.

После детдома он забрал меня к себе, в Москву, где работал матросом на дебаркадере. Не виделись больше двух лет. За это время братан как-то умудрился заиметь свою однокомнатку в малосемейке.

Даже не представлял, что можно жить в раю – делать, чего хочется, идти, куда вздумается, вставать и ложиться спать, когда собственная лень подскажет. Брательник выдавал мне на карманные расходы, но я и без хрустов с великим удовольствием блондил по ГУМам и ЦУМам с выпученными глазами, никогда в жизни не имевший таких экзотических предметов первой необходимости, как наручные котлы, лопатники из натуральной кожи, золотые или серебряные белуги-портсигары и прочее. Даже подстаканника никогда раньше не видывал. Вынул из него стакан, сидя как-то в кафе, и через дырку в дне рассматривал людей как в монокль.

Помню, как-то осенью Вован запихал меня на курсы машинистов электропоезда при центре метрополитена. Хотел до мужика унизить, да не получилось. Уже через месяц меня оттуда сделали пинком под зад, уличив в воровстве дамской сумочки и дали год. Не успел выйти я, как снова сел мой Вовка по примерно такой же статье. Так и жили – то он, то я. Встретились, короче, когда мне уже сороковник по башке трахнул.

После очередной отсидки Вовик опять приютил у себя, но уже в Балахне, районном городке Нижегородской области, где за какие-то три года жизни на воле исхитрился купить на окраине небольшой частный домик с участком, с банькой, даже с газом, водопроводом и центральным отоплением. Заимел старенький «Жигулёнок» с пристроенным металлическим гаражом перед домом. Официально нигде не работал, жил на то, что скупал в местной рыбартели по дешёвке свежую рыбёшку, солил её, вялил, крупного леща ещё и коптил, и всё оптом сдавал в пивные ларьки в Нижнем.

Пьянствовали до одури, обмывая мою свободу. Брательник, чтобы я смог быстрее адаптироваться к полноценной жизни, откуда-то даже притащил в дом пару местных «сыроежек», с которыми мы не хило поизвращались в баньке.

– Всё, хорэ развлекаться, – заявил брат через неделю, – пора дела делать…

***

«Жигулёнок» припарковали во дворе, на въезде в Нижний. В машине переоделись, нарядившись под седых стариков. Пешком дошли до остановки, где сели в маршрутку и доехали до Дворца Спорта.

– Вот эта девятиэтажка. Так… без пятнадцати девять, скоро его любимая программа «Время» начнётся. Уходить будем чердаком через последний подъезд, – объявил братан. – Ключи к замку на крышке люка этого подъезда я ещё две недели назад подобрал, а на последнем подъезде крышки на чердак вообще нет.

Он резко дёрнул за ручку входной железной двери подъезда, оторвав её от электромагнита домофона, и мы пешком тихонько поднялись на четвёртый этаж.

– Вот его квартира. Выкрути лампочку, чтобы на лестничной клетке темно было, – командовал брат, – а я сейчас на электрощите выключу его автоматы защиты. Как только вылезет, а он вылезет обязательно… захочет убедиться, что только его автоматы выбило, я воткну ему в шею шокер и быстро войду в квартиру, чтобы вырубить его бабу. Они вдвоём с женой здесь живут. Ты берёшь его за подмышки и затаскиваешь волоком в квартиру. Только тихо, чтобы соседи не вылупились. Свяжем, а потом я схожу, снова автоматы врублю. Не в темноте же шарахаться…

***

В зале со связанными за спинками стульев руками, с заклеенными скотчем ртами, сидели хозяева. Вован прибавил громкость телевизора. Пока пленники не пришли в себя, мы шмонали хату. Кроме пятнадцати штук, найденных в лопатнике фраера и мелочи в сумочке его Пенелопы, ничего не нашли.

– Ну что, гнида, очухался? Жить, наверное, хочешь, контрацептив штопаный? – тихо, прямо в ухо хозяину проговорил Вовка. – Сейчас я отклею тебе хлебало, и ты тихо, без кипеша, скажешь, где хранишь деньги, мразь. Если вздумаешь сказать, что денег в доме нет – сразу замочу обоих. Если их действительно здесь нет, вы тем более оба сдохнете. Значит, судьба у вас такая.

Брат зажал пальцами ноздри тухлому фраеру, а когда тот начал задыхаться, мыча и дёргаясь на стуле, прошептал ему в ухо.

– Если готов сказать, где деньги – моргай часто глазами. Если нет – кончишься первым, а потом и бабу твою грохну.

– Письменный стол… в спальне, – едва маленько отдышавшись, с расширенными от ужаса глазами на красной морде, дрожащим голосом начал пищать хозяин квартиры, под стулом которого уже успела образоваться целая лужа. – Нижний ящик имеет двойное дно… Но там только пять миллионов, остальное у меня на счетах в банке.

Вовка дал мне команду кивком головы, и через пяток минут я выложил перед ним на круглый стол увесистые пачки денег, туго связанные резинками. Рот фраера был снова заклеен.

– Давай, мочи эту старую курицу, а я пока этого пидора задушу. Забираем бабло и линяем, – спокойным голосом, рассовывая пачки по карманам, нехотя, распорядился Вован, словно сигаретку у меня попросил.

– Ты чё, совсем с резьбы съехал? – вылупился я на него. – Зачем нам мокруха? Давай просто слиняем, он же бабло отдал.

– Делай, чё говорю! Зажми ей ноздри, и все дела. Другими дырками она всё равно дышать не сможет.

– Я тебе чё, Чикатило?!

Жирная свинья снова громко замычала, часто хлопая моргалами. Вовка ненадолго отклеил ему рот.

– Не убивайте, мужики! У меня в гараже, на стеллаже справа в жестяном ящике ещё пятнадцать лимонов припрятаны, жена не знает. Всё берите, ключи от гаража в барсетке. Гараж рядом, за домом, номер триста два, на воротах написано. Не убивайте, мужики! – со слезами на глазах упрашивал толстяк.

– Нам твои подачки не нужны, – заклеивая снова рот хозяину, ответил Вовка с некоторой гордостью в голосе. – Я тебя, гада ядовитого, ни за какие бабки не пожалею. Всё равно бы удавил, даже за бесплатно…

Пятнадцать лямов из гаража мы, конечно, тоже забрали. Домой добрались уже глухой ночью. Шёл сильный дождь. Машину брат замаскировал в лесочке, рядом с поворотом на Балахну. Промокли до нитки, продираясь козьими тропами пешкодралом, по колена увязая в грязи. Переругались тысячу раз.

***

– Пойми, брат, дело здесь вовсе не в деньгах, – доказывал мне Вовка свою правоту. – Эта жирная тварь сидит на горбу народа, высасывая из него последние соки. Все эти бухгалтеры-Корейки лишь притворяются невинными овечками с рыльцами якобы в лёгком пушку, а копни поглубже, там раковая опухоль последней стадии сидит, пуская метастазы во все здоровые органы. Её необходимо срочно вырезать под корень, иначе кирдык всему будет. Наплевать мне на тебя, если так, я только за себя базарю. Недавно этот гадёныш меня в открытую на двести штук хотел обуть. Я не какой-нибудь баклан. Хоть и не в законе, но вор честный. Не на того нарвался, шелупень грёбаная. Нанял себе каких-то двух гомиков-коллекторов, приезжали тут пару раз, запугать пытались. На третий оказались у автовокзала с проломленными черепами. У нашей братвы справлялся, никто их не знает, на киче ни разу не парились. Какая-то борзая гнида хотела отнять часть моей свободы, опетушить, раскорячив раком у параши. А я, значит, должен молча утереться и продолжать притворяться, что живу, словно ничего такого и не было вовсе? Это сугубо личное дело, братишка. Кто как хочет, тот так пусть по жизни и кандыбает. Простишь это скотство над собой один раз, можешь потом и до самой смерти бараном блеять. Большинство так и живут, блеют да мумукают, давая возможность этим гнидам жиреть и ещё больше наглеть. Это моё личное убеждение, оно как вера в истину, никому её из меня уже не выбить. Принять эту мою веру я тебя не призываю, у каждого должно быть своё жизненное кредо. Что касается убийства – таковым оно является лишь для нашего сегодняшнего гнилого общества. Я всего лишь прокурор и исполнитель смертных приговоров в одном лице…

Мы спорили до самого утра. Раза два у нас чуть было до драки не доходило.

– Терпилой никогда не был и не собираюсь, а своё дело я способен разработать так, что процент риска сведётся до минимума. Конечно, осуществить задуманный план на сто процентов – что в будущее заглянуть. Но это такая же работа, как и любая законная, только отличается тем, что при плохом её выполнении тебя ждёт суровая кара. Так выполни её чётко и правильно, кто мешает? Насильно идти со мной этой дорогой дальше я тебя не заставляю. Вот твоя доля – десять лямов. Бери, и можешь валить хоть завтра. Только советую – подумай, не торопясь, на досуге.

– Не понимаю. Скажи, когда ты успел стать таким жестоким палачом? А жену его ты за что кончил? Нас же теперь лучшие сыскари искать будут. И найдут, не сомневайся.

– Она, лярва, этими грязными деньгами тоже сорила. К тому же – она свидетель. Я не дурнее ментов, алиби нам обеспечил. Валька Прохорова, подружка моя, в областном оперном театре гримёром работает, засвидетельствует, что мы с тобой в это время у неё на хате в Нижнем гуляли. Не первый раз с ней такое прокручиваем. Думаешь, откуда весь этот маскарад с седыми усами и бородами? Уж не подставит, не боись. Сама тогда сядет как соучастница. А в первом часу ночи нас её брат, Витюха, на своей тачке в Балахну отвёз. Понял?! Это ему я на тачку денег дал, когда его семья с голоду подыхала. И за лицензию на право заниматься частным извозом заплатил. Все расписки у меня, так что, он тоже намертво на моём крючке сидит, не сорвётся.

Пальчиков мы своих нигде не оставляли. Если где-то нас и зафиксировала видеокамера, то на записях там не мы, а какие-то седые старики. Не бзди, братишка! Если что, всю мокруху я на себя возьму, ты ж меня знаешь. Всё равно мне уже терять нечего, двенадцать жмуров на счету.

– Ё моё, какой ужас! Всё, я ничего не слышал, а ты мне ничего не говорил. Пошли спать, завтра я от тебя уеду. Надеюсь, навсегда.

***

Пил по чёрному. «Кем я стал? Во что втянул меня мой Вовка? – мучился я вопросами всю ночь. – Как дальше жить, что делать?».

Проснулся только в третьем часу дня. Башка трещала с похмелуги – того гляди, расколется. Кое-как умывшись и слегка приведя в порядок свой видок, спустился с мансарды на кухню.

– Ну, наконец-то, – радостно воскликнул Вовка. – Знакомьтесь, это Толик, мой родной младший брат, прошу любить и жаловать…

Оказывается, брат времени зря не терял, успел уже и за «Жигулёнком» в лес сходить, и привезти на нём из рыб артели целую гору свежей рыбёшки, и даже всю её засолить. За столом на кухне сидели и выпивали, как выяснилось после знакомства, та самая Вовкина подружка-соучастница, Валентина, её брат, Виктор, и Наташа, подруга Вали – молодая симпатичная женщина. Я уже ни о чём не мог думать, быстро похмелился здоровья для, но, хватив, видимо, лишка да на старые дрожжи, сразу захмелел и самопроизвольно начал типа ухаживать за Наташей. Очухался только на следующее утро, проснувшись, лёжа с ней голышмя в одной постели. Даже не помню, было ли у нас с ней хоть чего-нибудь. Часа через два после обеда гости уехали домой.

***

– Хватит собачиться, – начал Вовка. – Вон какую я тебе невесту подсудобил. Дочь начальника следственного отдела Нижегородского района, не хухры-мухры. Бабёнка хорошая, Валька зря хвалить не станет. Давай вас поженим, а?! Свой мент в родственниках будет. Я хазу тебе в городе куплю. А хочешь – дом в Балахне. Соседями будем, братишка. Готов даже эту свою хату тебе отдать, сам на гастроли уеду.

– Отстань! Какой дом, какая хаза? Эта Натаха – обыкновенная шлюха. Нам с тобой скоро опять тюремными шконками скрипеть. Может, даже на пожизненно.

– Не каркай! Чего рассопливился, салага? Всё будет нормалёк. Пошли-ка лучше в баньке попаримся. Пива в холодильнике полно, рыбёшки вяленой два мешка. Не ссы, братишка, прорвёмся…

***

– Люди, люди, – разглагольствовал Вовка, выйдя из парилки в предбанник, чтоб пивка с рыбкой попить. – Что мне твои люди? Стадо овец и баранов, которым дают возможность лишь малость травки пощипать да размножаться. Им даже знать не положено, куда их пастух ведёт. Может быть, к пропасти? Этот пастух не всегда ещё и истинным хозяином отары является. Силовики-собаки не дают баранам выбиться из стада. От волков они всё равно всех не уберегут, а потеря в день пары блеющих для хозяина – тьфу, даже не заметит. Мы с тобой, брат, как раз и есть те самые волки – в волчьей стае родились и воспитались. Мне самого жирного барана подавай, который отожрался, выпихивая слабаков-сородичей с сочных трав, не давая им возможности жирку поднакопить. Ух, ненавижу толстосумов, разбогатевших на горбу трудяг.

– Сытые волки, между прочим, на стадо не нападают. Если волк и зарежет барана, то исключительно, чтобы голод утолить. Ты восемь хаз взял, а намочил аж двенадцать трупов. При этом, из восьми баранов деньги тебе отдали только шестеро, но ты почему-то всех загубил, безо всякой пользы для себя. Называется, обманул кондуктора – купил билет и не поехал.

– Не путай волка с шакалом. Я порядочных людей не трогаю, хотя сегодня их не так много и осталось. Это для беспредельщиков они являются лохами, лёгкой добычей. Нам с тобой по судьбе выбирать дорогу жизни самим не пришлось, она у нас одной единственной была. Сверни с неё в сторону – сразу тупик. Я волк! Буду резать всех жирных оборзевших баранов при первой же возможности. Ненавижу! Готов их убивать даже за бесплатно.

– Волк? Ты волк? Да ты просто маньяк-убийца! Отморозил себе голову напрочь.

– Уймись, сопля голландская! – заорал Вовка на всю баню. – Я же образно говорю, чтобы ты лучше понял. Я не маньяк, я… я волк, санитар общества, убиваю только больные особи, чтобы эта их зараза генами не передавалась потомству в будущем. Я… я, может быть, даже революционер. Убиваю только тех, которые за свои поступки не заслуживают жизни. Кто, кроме нас их накажет? Собаки таких жирных овец никогда не тронут, а наоборот, будут оберегать для хозяина, чтобы они как можно больше мяса нарастили, чтоб шерсть у них была богатой, не как у паршивых, с которых она клочками с худых рёбер свисает. Я ещё и Робин Гуд, если хочешь знать. Себе оставляю не больше десятой части. Общак уважаю, а всё остальное в детские дома вкладываю. Горы игрушек для малышни привожу, оргтехнику для старших. Ты хоть раз после выхода из нашего детдома был в Костроме? А я постоянно. И никогда с пустыми руками к своим братишкам и сестрёнкам не приезжаю. Мне теперь наплевать, пусть хоть пожизненно, хоть расстрел, но я всё равно этих фурункулов давить буду. И никто мне не судья, понял? Для этого Бог есть, пусть он меня и наказывает…

***

Нас взяли в Саратове. К тому времени я уже полностью принял Вовкину веру, ненавидел барыг-миллионеров, чинуш-взяточников и прочих врагов народа. Маниакально выискивал всякую сволочь, копал на них неопровержимый компромат. Чувствовал себя на седьмом небе от счастья, зачитывая гадам смертные приговоры. Видимо, Вовка так сильно заразил меня своей верой, что мне уже никаких денег не нужно было, дай только возможность уничтожать всю эту мерзость.

Года три мы гастролировали, а здесь что-то загостились. Давно уговаривал Вовку сделать ноги из этого красивого города, словно очком чувствовал. Да куда там. «Здесь столько жирных баранов пасётся, нам с тобой на всю оставшуюся хватит», – твердил он каждый раз одно и то же.

Жирных баранов здесь было действительно много. Мерзкие твари жили без страха и особых тревог, купаясь сырами в масле, даже не удосужившись обзавестись маломальской охраной своего бабла. Вот мы и увлеклись, в раж вошли, бдительность притупилась.

Брали нас под утро, тёпленькими, целым отрядом ОМОНовцев. Ребята здорово нашумели, я проснулся первым. Была ещё возможность уйти огородом через подпол, но Вовка обезумел спросонья, начал отстреливаться и получил пульку в живот. Уйти одному, бросив раненого брата, у меня даже мозгов не хватило. Вовку залатали, а вскоре нас осудили. Брат, конечно, все мокрые дела взял на себя. Ему дали пожизненную, а меня пожалели, получил всего пятнашку строгого.

Однако, сидельщиков в нашей стране всё прибывает и прибывает. Видимо, жизнь такая пошла, худые бараны стали чаще превращаться в волков. Кого ни спросишь, отвечают: «Не я такой – жизнь такая!»

Года за два до освобождения получил маляву, что брат Вовка умер в Торбеевском централе. Удивился тогда, как он вообще смог там столько лет продержаться. На зоне я был в авторитете, вертухайские особо не домагивались. Отмотав двенадцать, появилась перспектива откинуться досрочно. Всё думал, чем буду заниматься на воле. Денег мы с Вовкой награбили и капитально заныкали в разных городах столько, что мне одному теперь на три жизни с лихвой хватит. Решил продолжать дело, начатое братом. Волк-одиночка, санитар общества – звучит! Больше-то я один хрен ничего не умею. Жизнь практически вся обосрана, отчищаться бесполезно, да и жалеть уже нечего. Но соскочить по УДО мне не обрыбилось, оттянул весь срок от звонка до звонка…

Вот она, долгожданная свобода! Обосновался в Саратове, прикупив небольшую избушку на курьих ножках на окраине. Обжился, огородик с грядками развёл, с полгодика наслаждался жизнью пенсионера-рецидивиста. Прекрасно понимал, конечно, что живу под колпаком и нужно стараться работать максимально аккуратно. Неугасающая мечта – тряхнуть остатком жизни, а там уж как карта ляжет. Может, на следующий же день повяжут, а повезёт, успею ещё малость покуролесить.

Помню, нас с Вовкой в народе некоторые даже героями считали. Радовались, когда слышали из газет, что кто-то ещё одну жирную сволочь покарал. Деньги мне были уже совсем не нужны, осталось лишь нестерпимое желание мочить эту сволочь, как врагов народа. Разумеется, если найду на них неопровержимые доказательства вины. Копая грядки, каждый день мечтал: «Эх, натворю делов, отведу душеньку напоследок. Ну, жирные бараны, ждите!»

Как-то от одного надёжного кореша по зоне услышал новость, что в его Волгограде появилась банда, обманным путём вынуждающая пенсионеров продавать свои дорогие квартиры, переселяя бедолаг в дома престарелых, и что в этом деле якобы была замешана ещё какая-то нотариальная контора.

Сразу поехал к нему разузнать подробности. Витя-Штуцер был тоже уже не молод, имел шесть ходок, но сроки тянул небольшие, в основном за мелочёвки. Местная братва давно махнула на него рукой, считая лишней обузой. Нашёл его обречённым доживать свой век впроголодь в какой-то вонючей малосемейке, где он перебивался с хлеба на воду. Купил ему однокомнатную хату, обул-одел немного, деньжат подкинул на первое время. Я испытывал к Штуцеру некую симпатию за его природную смекалку. Он всегда много знал лишнего, имел к этому знанию какое-то своё особое чутьё, но его постоянно останавливал инстинкт самосохранения, отчего вся эта добытая информация оставалась для него лишней и абсолютно бесполезной.

От него узнал, что эта шайка-лейка, вплотную занимающаяся опусканием в дерьмо заслуженных пенсионеров, состояла всего лишь из десятка молодых отщепенцев, среди которых добрую половину составляли девушки. Главарём являлся один молодой да ранний выродок, сынок какой-то шишки в областном УВД. Его молодая жена была икряная на шестом месяце и имела добренького папочку, владельца частной нотариальной конторы. До Штуцера также дошли слухи, что между тестем и зятем в последнее время начались разногласия, связанные с деньгами и долевым участием каждой из сторон в этом мероприятии.

– Это же полный беспредел, – высказывался Штуцер. – Ну стриги ты деньги, рыжьё и всякие драгоценности, но зачем же выкидывать на помойку стариков?

– Сначала нужно столкнуть их лбами. Посмотрим, что из этого получится, – предложил я Витюхе…

***

«Мне тебя заказали. Срок исполнения – две недели. Получил предоплату всего пол-ляма деревянных. Могу сработать в твоего заказчика, цена вопроса – один лям. Если согласен, сегодня же отнеси бандероль с миллионом на главпочтамт до востребования на имя… Не дёргайся понапрасну, постоянно держу тебя на прицеле».

– Нужно как-то доставить эти два одинаковых письма по назначению. Одно – папаше-нотариусу, а другое его новоиспечённому зятьку. Лучше подложить малявы каждому в их машины на сиденье водителя. Найди какого-нибудь бомжа с паспортом. Сам на почту не суйся, там может оказаться ловушка. Вряд ли, конечно, кто-то из них клюнет на эту удочку. Просто посмотрим, что из этого выйдет. Хоть нервы им потреплем.

Через неделю БОМЖ принёс две бандероли по одному миллиону в каждой. Штуцер за каждую бандероль расплатился с БОМЖом ящиком водки.

– Поеду я домой, пожалуй. Рано или поздно они сами перегрызут глотки друг другу. Деньги оставь себе, пригодятся. Если надыбаешь ещё что-нибудь интересное, звони или сам приезжай, – порадовал я Штуцера.

***

Уже в середине осени он приехал ко мне в Саратов, сообщив о трагической кончине сначала мужа дочери нотариуса вместе с его отцом – полковником обласного УВД, а через два дня и самого нотариуса. Вдова главаря – дочь покойного нотариуса, получила четыре года колонии общего режима за соучастие, где вскоре и родила девочку-сиротку. Другие члены банды получили разные, но примерно такие же сроки. Эту новость я уже успел сам увидеть по телевизору. Штуцер также сообщил и о своих новых наработках, которые меня очень заинтересовали. Завтра поедем опять к нему в Волгоград.

«Зачем самому пачкаться? – решил я. – Пусть сами жирные бараны друг другу рога отшибают. Жаль, что раньше до этого не допёр».