Читать книгу Марионетка. Книга 1 - Николай Владимирович Андреев - Страница 3

На этот раз Полина была в длинной шерстяной юбке и изящной кофточке. Она вышла на середину комнаты и, приподнявшись на цыпочки, с интересом осмотрелась по сторонам.

Отметив, что ничего с момента ее последнего прихода не изменилось, она перевела взгляд на Романова и, капризно сжав губы, попросила не томить.

– Ну, показывайте же, я жду!

Растягивая удовольствие от встречи, Романов нарочито неспешно сел на диван.

– Как здоровье? Как дела? – посмотрев Полине прямо в лицо, поинтересовался он. – А у меня всё хорошо, спасибо.

– Ой, извините! Скажите, как ваши дела? – воскликнула Полина. И тут же засмеялась, поняв, что задала вопрос, ответ на который уже прозвучал.

Романов довольно кивнул. Положил ногу на ногу и задал еще один вопрос:

– Скажите, а почему вы всё время улыбаетесь?

Полина на мгновенье задумалась. Пожала плечами и, сцепив руки за спиной, медленно прошлась по комнате.

– Не знаю… Наверное, оттого, что я долго занималась народными танцами. В ансамбле от нас постоянно требовали улыбаться даже во время репетиций. Вот, видимо, с тех пор улыбка ко мне и приклеилась.

– Понятно, – вздохнул Романов.

Тяжело встав с дивана, он поправил брюки. Сказал, кивнув на стол, что рукопись в папке.

Полина быстро подошла к столу. Вытащила из бумажной папки отпечатанные листы и, сев на стул, с интересом принялась за чтение.

Романов, дабы не мешать ей, подошел к окну. Скрестил руки на груди и, раскачиваясь взад-вперед, принялся наблюдать за тем, как во дворе его дома мальчишки играли в хоккей.

Он не любил хоккей. И, тем не менее, наблюдая за ходом бестолковой, по его мнению, игры, он пришёл к мысли о том, что в будущем любого человека нет ничего такого, ради чего стоило бы торопиться взрослеть, поскольку взрослость – это не что иное, как время несбывшихся детских надежд.

С этой мыслью Романов задернул шторы. Отошел от окна, и встав у Полины за спиной, спросил:

– Ну, как, много прочитали?

Полина подняла голову. С любопытством посмотрев на него, спросила: за что он так не любит танцовщиц.

– Кто? – удивился Романов. – Я?

– Ну да! Иначе, я думаю, вы бы не написали… – она наклонилась над рукописью и, отыскав глазами нужное место, процитировала: – Вот: «захмелевший Матвеев во все глаза глядел на сцену и не мог понять, что это такое: танец или стриптиз. Почти обнаженные девицы с одинаковыми прическами и цветом волос высоко задирали ноги, громко визжали, и то и дело показывали публике голые задницы». Ну что это, в самом деле?

– А что, вы считаете: этих девиц можно назвать танцовщицами?

– Конечно! – горячо произнесла Полина. – Возьмите, к примеру, Бориса Моисеева. Его тоже трудно назвать танцором в привычном понимании этого слова, однако, скажите, у кого повернется язык утверждать, что его шоу не являются искусством?

– У меня повернется! По-моему, его танцы хороши только тем, что во время их исполнения он не поет. Шучу, конечно. А если говорить серьезно, для меня разница между профессиональным танцором и вашим Моисеевым такая же, как между начинающим музыкантом, срывающим овации после исполнения красивой пьески, и маэстро-виртуозом.

Полина выпрямилась и, поджав губы, обиженно произнесла:

– Вы рассуждаете как дилетант! Я полжизни танцевала… Да что там я! Я знаю людей, танцоров от Бога, которые отдали бы душу только за то, чтобы достичь половины того, чего сумел добиться Моисеев… Это – большой артист! Что же касается танцовщиц варьете, то у каждой из них за плечами профессиональная подготовка и богатый опыт выступлений на сцене. Кроме того, все они выдержали большой конкурс…

– У кого ноги длиннее, – вставил Романов.

– Да! Представьте себе, и это тоже! Кроме мастерства, они, между прочим, еще должны соответствовать определенным стандартам.

– Каким?

– Быть не маленькими, то есть не ниже ста семидесяти пяти сантиметров, и одновременно не очень высокими.

– Ага, – задумался Романов, – дайте-ка, я тут исправлю.

Он взял из рук Полины рукопись и после слов: «…почти обнаженные девицы…», – вставил фразу «одного роста».

– Так, что у нас получилось? – пробормотал он, внеся изменение в текст. «…Почти обнаженные девицы одного роста, с одинаковыми прическами и цветом волос высоко задирали ноги…» хм-м, ну и так далее.

– Да, кстати! – внезапно вспомнила Полина. – А почему у вас в рассказе Юра Головин пьет?

– А почему бы ему не пить? – удивился Романов.

– Ну, как же? Ведь он за рулем!

Романов пренебрежительно махнул рукой. Сказал, что за десять лет, которые он водит машину, еще ни разу не встречал водителя «Мерседеса» абсолютно трезвым.

Полина хотела возразить, но передумала.

– Вообще-то, это не принципиально.

Романов согласился: действительно нет. После чего отложил рукопись в сторону и предложил гостье чай.

Сев за кухонный стол, Полина снова взялась за рукопись. Прочитала несколько строчек и, отложив ее в сторону, пожаловалась на плохое освещение.

– Ничего не разберу!

– Давайте я сам. – Романов вытер руки кухонным полотенцем и, отодвинув табурет, сел рядом. – На каком месте вы остановились?

– На том, где омоновцы арестовали Тяжа.

Романов взял рукопись. Смахнул с листа попавшую под руки крошку и, набрав в рот воздуха, принялся за чтение:

«Прошло около двух лет.

Просидев три часов в мэрии на заседании комиссии по подготовке празднования Первомая, Матвеев вышел на остановку. Не успел он поднять руку, чтобы остановить проезжавшее мимо такси, как перед ним, сделав крутой поворот, притормозил черный «Мерседес» с тремя шестерками на регистрационном номере. Из кресла водителя вылез Юрий Головин. Не обращая внимания на притихшую при его появлении толпу пассажиров, он с серьезным лицом обошел машину, открыл перед Матвеевым боковую дверь и, согнувшись в легком поклоне, произнес:

– Извините за опоздание, сэр. Прошу вас, сэр.

– Спасибо, Джордж.

Сделав замечание Головину за грязное пятнышко на лобовом стекле, Александр сел на переднее сиденье и громко, так, чтобы все услышали, приказал отвезти себя в Матвеев–хаус.

– Слушаюсь, сэр. – Головин захлопнул за Александром дверцу, смахнул рукавом куртки пятнышко на стекле и сел за руль.

– Ох, кто–то у меня сейчас получит, фейсом об кар, сэр! – сказал он, заводя двигатель автомобиля.

– У меня другое предложение! – ответил Александр. – Давай-ка, мы сейчас поедем ко мне домой, и там быстренько напьемся… Ну, как?

Юра подумал и отказался.

– Извини, старик. Предложение, действительно, заманчивое, вот только дел у меня невпроворот.

– Что так?

– Да накопилось всего… Через неделю Тяж откинется, надо ехать встречать. А тут, как назло, с двигателем проблемы. Да и с похоронами попросили помочь. В общем, совсем зашился. Давай как-нибудь в другой раз.

– Ну что ж, давай в другой раз, – согласился Александр. – А кто помер-то?

– Да, – Юра махнул рукой, – у одного моего кореша, можно сказать, брата, подругу замочили. Представляешь, прямо в собственной квартире. Так изуродовали, жуть! Меня, когда я это увидел, чуть не вырвало.

– Это Оксану, что ли? Как её фамилия-то? – наморщив лоб, Матвеев вопросительно посмотрел на Головина.

– Марфина. А ты откуда ее знаешь?

– Здрасьте! Она же в кабаке тогда танцевала, когда нам вечер менты обломали. Забыл?

– Ах, да! – вспомнил Юрка. – Было такое дело.

– Кстати, чем там с Тяжем дело-то закончилось?

– А ты не знаешь?

– Нет.

– Да ты что? Ну… – загудел Юрка. – Короче, слушай… Менты, когда шмонали Тяжа, нашли у него в куртке бокс, то есть, коробок анаши. И впаяли ему, болезному, за это почти два года. Понял?

– Ничего себе!

– А что самое интересное, знаешь? – Юра сделал паузу и с усмешкой посмотрел на Матвеева. – Тяж клялся, что еще за пять минут до появления ментов у него в куртке ничего, кроме презервативов, не было.

– Да ты что! – ахнул Александр. – Менты подкинули?

Головин задумчиво пожал плечами.

– Может, и они, а может… – он сделал многозначительную паузу, – не они.

– Не понял! А кто тогда?

Юра бросил на Матвеева быстрый взгляд.

– Помнишь, ко мне в тот вечер Самсон подходил?

– Ну. Он у тебя тогда еще травку стрельнул.

– Точно… Так вот, я всё думаю, не ее ли нашли тогда у Тяжа?

– А… – Матвеев хотел было что-то сказать, но тут до него дошел смысл фразы, сказанной Головиным, и он тотчас забыл свою мысль.

– Вот такие, блин, пироги с котятами! – подытожил Головин. – Их едят – они пищат.

– А … а Тяж об этом знает?

Юрка отрицательно покачал головой.

– В этом-то вся проблема… Понимаешь, если, не дай бог, он разнюхает, что травку ему подбросил Самсон, я не отмажусь до конца своих дней. Точно тебе говорю! Посуди сам – травка-то моя. Как я докажу Тяжу, что не знал, для чего она предназначалась?

– Тогда не говори ему ничего.

– Не говори, – усмехнулся Юрка. – Тяж уже через неделю будет в городе, и я представляю, какой тут шмон начнется. Помяни мое слово, он всех на уши поставит, только чтобы докопаться до того, кто его подставил. И не дай бог, если узнает, как к Самсону попала анаша! Всё, братан, мне крышка.

– Тогда скажи.

– А скажешь – как докажешь, что ты тут не при чем?.. Словом, куда ни кинь – всюду клин.

Остановив «Мерседес» у подъезда пятиэтажного дома, где жил Матвеев, Головин, широко растопырив пальцы, протянул Александру ладонь.

– Ладно, война план покажет, – сказал он бодрым голосом. – Нечего раньше времени сопли распускать. Правильно я говорю?

– Правильно!

– Я тоже так думаю! Будем живы, не помрем, как говорится! Ну, ладно, будь здоров, веди себя хорошо!

– Постараюсь

– Давай!

Пожелав Головину удачи, Матвеев пожал ему рук и вышел из машины.

Не успел он сделать и пяти шагов, как его окликнул Головин.

– У меня к тебе, Санёк, вот еще что…

– Говори.

Головин подошел к нему.

– Если со мной вдруг что случиться, – прошептал на ухо, – ты это… Ирке помоги, ладно?

– Да ты чего, Башка? – возмутился Матвеев.

– Подожди, не бухти! Слушай меня внимательно… Она передаст тебе одну вещь. Дорогую. Получи за нее бабки и половину отдай Ирке. Другую половину можешь оставить себе. Договорились? Только, смотри, меньше, чем за двадцать тысяч баксов не соглашайся. Понял?

– Ты чего, Башка?

Головин развел руками.

– Чего, не чего, а два человека, связанных с арестом Тяжа, уже того… тю–тю!

Александр удивленно заморгал.

– Брось, не шути!

– Вот те и брось! Марфину замочили? Замочили! Ты что, думаешь, она сама себя изуродовала что ли? А еще, что б ты знал, в тот же день Надька Кислицына пропала. Весь город два дня ее искал. Прикинь: воры не воровали, грабители не грабили, хулиганы не хулиганили, некогда было – все искали подругу Самсона… Комедь!

– Ни фига себе! Ну да, правильно! Они же тогда с Тяжем за одним столом сидели, когда его менты вязали!

– Теперь понимаешь? Выходит, надо и мне быть готовым ко всему. – Юрка хлопнул Александра по плечу. – Ну что, поможешь, в случае чего?

– Конечно. А как ты думаешь, кто это их, а?

Юрка взял Александра за пуговицу плаща и зашептал в самое ухо:

– Либо Самсон, либо Тяж. Больше некому!

– Почему?

– По кочану. Если Тяжа подставил Самсон, то Самсону надо обязательно убирать свидетелей, то есть Надьку, Оксану и меня. Так?

– Так.

– А теперь представь, что Тяж на зоне узнал, кто именно ему подкинул травку. Тогда что?

– Тогда, надо полагать, он прикажет убить тех, кто это сделал.

– Правильно! – прошептал Юрка. – И опять, заметь, все тех же: Надьку и Оксану.

– Ты думаешь, это они?

Продолжая держаться за пуговицу плаща, Головин пожал плечами.

– А кто еще? По крайней мере, Надька, если бы Самсон приказал ей, сделала бы это точно. Да он и сам мог… Ты обратил внимание на то, как Самсон буквально за несколько минут до облавы выскочил из кабинета? Как ошпаренный! Будто знал, что случится.

– Да, обратил, – ответил Александр. – А за что он Тяжа-то так?

Головин пропустил женщину, вышедшую из подъезда. Дождавшись, когда та удалится на приличное расстояние, прошептал:

– Только, Санёк – никому! Понял?

– Могила!

– Тяж хапнул у Самсона триста тысяч баксов. Вот.

– Ни фига себе!

– Только я прошу тебя…

– Всё, Юр, я понял, не повторяй.

– Ну и хорошо, что понял.

Неохотно, с таким видом, будто расстается с дорогой вещью, Головин отпустил пуговицу плаща. Тяжело вздохнув, погладил ее:

– Ладно, прощаться не будем. Уже и так два раза прощались. – Он отошел в сторону и погрозил Александра пальцем. – Смотри, обещанье не забудь!

– Не забуду! – пообещал тот. – А ты как немного освободишься, приезжай в гости, буду рад.

Головин кисло улыбнулся и, не спеша, направился к машине».

Закипел чайник. Романов встал из-за стола и подошел к газовой плите.

Пока он заваривал чай, Полина взяла рукопись и быстро перелистала ее, прикидывая на глаз количество оставшихся непрочитанных листов. Задумалась и с довольным видом произнесла:

– Хорошо. Но, по-моему, вы недостаточно ясно дали понять, что это именно Самсон подбросил Тяжу наркотики.

– Вы так считаете?

– Да. У меня, как у читательницы, остались в этом некоторые сомнения. А их быть не должно. И потом… Головин в вашем рассказе велел Александру взять за видеокассету двадцать тысяч долларов. А у меня, помнится, было написано – тридцать.

Романов не стал спорить. Молча достал из кухонного ящика ложки, чашки, украдкой, так чтобы не заметила Полина, сковырнул засохшее пятно на краешке блюдца и выставил посуду на стол.

– Какое варение предпочитаете? Яблочное? Клубничное? – спросил он, рассматривая содержимое холодильника. – Есть малиновое.

– А мёд у вас есть?

Романов с сожалением покачал головой.

– Мёда у нас нет.

– Тогда я попью чай просто так, без всего.

Василий достал клубничное варение, закрыл холодильник и сел за стол.

«В дни, когда Матвеев занимался подготовкой репортажа о каком-либо важном политическом событии, особенно если масштаб этого события соответствовал масштабу его профессиональных амбиций, он совершенно забывал обо всем, что напрямую не касалось работы. Поэтому ему потребовалось некоторое время для того, чтобы отвлечься от мыслей о предстоящем репортаже и, отвечая на телефонный звонок Ирины Каюмовой, вспомнить о существовании бывшего одноклассника Юры Головина, тем более что повод для этого был самый существенный – по словам Ирины, три дня назад Головин был найден убитым в кювете пригородного шоссе.

Собравшись с мыслями, Матвеев, как и полагается в подобной ситуации, выдержал приличествующую паузу, после чего произнес несколько стандартных фраз сожаления. Каюмова, молча, выслушала, и как только он иссяк, сухо сообщила о видеокассете, которую Юрий, в случае своей смерти, завещал передать ему, Александру Матвееву.

У Александра не было ни желания, ни возможностей заниматься проблемами умерших одноклассников. И чтобы как можно скорее завершить разговор, пообещал Ирине в самое ближайшее время обязательно заглянуть к ней в гости.

Так получилось, что уже на следующее утро Матвеев оказался рядом с ее домом. Несмотря на катастрофическую нехватку времени, он решил не откладывать дела в долгий ящик, а выполнить свое обещание.

Всё получилось так, как он и предполагал. Каюмова не пустила его даже на порог. Едва поздоровавшись, она сунула ему в руки бумажный сверток, в котором лежала видеокассета, и тут же захлопнула дверь.

На кассете было снято ограбление Тяжем курьера, перевозившего деньги Самсона.

Съёмка велась из машины, двигающейся по мокрой от дождя трассе, ведущей в аэропорт. Сначала в кадре были видны джип «Гранд Чероки» и Фольксваген «Пассат». После того, как навстречу «Гранд Чероки» из машины ГИБДД выскочил милиционер и остановил его, в кадре появился стоявший на обочине черный «Мерседес» с номерным знаком шестьсот шестьдесят шесть. Из него вышел Тяж, которого Матвеев ранее видел в ресторане «Вечерние огни». «Пассат» притормозил. Тяж забрался в него и почти тут же вылез обратно. В одной руке у него был пистолет, а в другой – сумка с надписью «Адидас». Тяж выбросил пистолет в придорожные кусты, сумку закинул на заднее сиденье своего «Мерседеса», сел за руль, развернулся и спокойно на малой скорости поехал в город.

Матвеев трижды просмотрел этот эпизод и трижды пожалел о том, что ввязался в это дело.

«За эту пленку могут убить, – подумал он.

Потом немного подумал и добавил:

« А могут и заплатить. Тысяч примерно двадцать…»

– Тридцать! – поправила Полина.

– Тысяч тридцать, – повторил Романов.

«Матвеев серьезно задумался. И чем больше он думал над тем, как ему продать эту пленку и при этом не выдать себя, тем явственнее представлял план будущих действий.

Он взял лист бумаги и написал:

«Петракову Сергею Захаровичу – Самсону».

Если Вас интересует видеокассета, на которой снят эпизод ограбления «Фольксвагена Пассат» неким хорошо Вам известным лицом, прошу упаковать двадцать тысяч долларов…»

– Тридцать тысяч! – снова поправила Полина.

«…тридцать тысяч долларов в плотный полиэтиленовый пакет и утром второго мая на железнодорожном вокзале отдать его крайней в ряду торговке семечками для дальнейшей переадресовки мальчику в красной бейсболке. После получения мною денег, обязуюсь доставить интересующую Вас видеокассету. Аноним. P.S. В случае, если Вы станете следить за мальчиком, договор будет расторгнут в одностороннем порядке».

Матвеев вложил письмо в конверт. Заклеил его, позвонил в ресторан «Вечерние огни», узнал его адрес и отправил по нему свое послание.

Казалось, полгорода собралось праздничным утром второго мая на железнодорожном вокзале. Люди, за долгую зиму соскучившись по огородным наделам, штурмом брали пригородные электрички и поезда местного значения. Площадь перед вокзалом была забита людьми и транспортом, ежеминутно подвозящим садоводов. А немного в стороне, возле автобусной остановки, выстроившись в ряд, стояли окруженные покупателями торговки семечками. Именно к одной из них, крайней, и подошел подросток лет пятнадцати в красной бейсболке. Подождав, когда торговка рассчитается с покупателем, мальчик вежливо спросил у нее, не оставлял ли кто-нибудь для него полиэтиленовый пакет. Женщина недоверчиво осмотрела его с головы до ног и, немного подумав, вытащила из кошелки черный сверток. Поблагодарив, мальчик взял сверток, и не торопясь, направился к зданию вокзала. Войдя в него, встал в очередь, ведущую к ручной камере хранения и, терпеливо отстояв ее, сдал сверток. Потом подошел к лотку, на котором были разложены открытки с конвертами, и незаметно передал хозяину лотка квитанцию о хранении багажа. Матвеев – хозяин лотка, сразу после этого свернул торговлю. Получил в ручной камере хранения пакет с деньгами и поехал в город. На остановке бросил в почтовый ящик конверт для Самсона, в который была вложена бумажка с номером и кодом автоматической камеры хранения, где лежала интересующая его видеокассета, и отправился к Каюмовой».

Бросив быстрый взгляд на внимательно слушающую его Полину, Романов продолжил чтение.

«Несмотря на данное Головину обещание, Матвеев не стал бы связываться с этими деньгами, если бы они не предназначались Ире Каюмовой. Александру в этот момент хотелось добавить: «его Ире», но Ира давно была не его, а он много лет женатый на другой женщине уже и не мечтал о том, что когда-нибудь еще раз произнесет эти сладкие слова вслух.

Он шел по городу, неся Каюмовой в пакете тридцать тысяч долларов, и при этом испытывал те же чувства, которые в последний раз испытывал двадцать с лишним лет назад, когда, оборвав палисадник соседнего дома, спешил с букетом белых георгин на свое первое свидание. Он и сейчас спешил как на свидание. Спешил и с горечью думал о том, что на самом деле тридцать тысяч – не такие уж большие деньги, если на них нельзя купить самого необходимого, что требуется человеку – любви и утешения для одной маленькой женщины с карими глазами.

Матвеев подошел к двери, за которой жила Ира Каюмова, и, сделав несколько глубоких вдохов, позвонил.

Пока она шла, а затем долго открывала замки, в его голове рождались и умирали тысячи ласковых слов, какими он собирался через секунду осыпать ее с головы до ног, подобно тому, как двадцать с лишним лет назад осыпал ворохом белых георгин кареглазую девчонку. Ему казалось, еще мгновение, и он, не выдержав, начнет говорить через дверь… Но вот дверь отворилась, на пороге показалась Ира Каюмова, и Александр, еще секунду назад не знавший, какие слова ему выбрать из множества самых красивых и нежных слов, внезапно забыл их. Все, до одного… Он смотрел на нее, беспомощно шевеля губами, и молчал.

Увидев состояние Матвеева, Ирина отошла в сторону.

– Ну, проходи, раз пришел. – Она сказала это так, как будто оказывала ему одолжение.

Александр проглотил комок в горле и, по–прежнему оставаясь за порогом, медленно покачал головой.

А потом, вспомнив о цели своего визита, протянул сверток.

– Это тебе… От Юры… Юра просил передать тебе это.

Ирина раскрыла пакет и, увидев его содержимое, вопросительно посмотрела на Матвеева.

– Здесь тридцать тысяч, – сказал тот. – Все они твои.

С этими словами он развернулся и, больше ничего не говоря, выбежал из подъезда.

Оказавшись на улице, Матвеев глубоко вздохнул. Немного успокоившись, обругал себя за то, что поддался настроению и снова, чуть было не совершил большую глупость, попытавшись еще раз войти в одну и ту же реку.

«Не возвращайтесь к былым возлюбленным, былых возлюбленных на свете нет. Есть дубликаты…»

Всю дорогу до дома он утешал себя строчками из Андрея Вознесенского, и в который раз мысленно просил прощения у некогда брошенной им Иры Каюмовой. Ему хотелось добавить: «его Иры», но Ира по-прежнему была не его, а он ничего другого, кроме возможности хоть иногда произносить эти сладкие слова вслух, уже не хотел.

Придя домой, Матвеев долго с открытыми глазами лежал на диване и слушал то, как его маленький сын, переставляя на ковре оловянные фигурки солдат, бубнил придуманную им самим историю противоборства двух сказочных властителей.

– Послушай, – перебил его Александр. – Как ты думаешь, кто, по-твоему, сильнее? Старый, умный, много отсидевший… то есть, много повидавший закаленный в боях король или молодой, менее опытный, зато более кровожадный и беспринципный его сосед королевич?

Мальчик немного подумал и спросил:

– А что, король намного старше королевича?

– Намного. Лет примерно на двадцать.

Мальчик опять немного подумал и сказал, что, по его мнению, из двоих сильнее тот, кто нападет на своего противника первым.

Давно оставивший все попытки логически разобраться в умозаключения сына, Матвеев не стал допытываться, на чем основывается его решение, тем более, что и этот и большинство других выводов ребенка чаще всего совпадали с его собственными.

Часы пробили девять раз.

Сын ушел в свою комнату готовить уроки, а Матвеев, оставшись в одиночестве, натянул на плечи махровый плед, зевнул и повернулся лицом к стене».

Перевернув последнюю страницу, Романов подержал рукопись на весу.

– Всё! – небрежно бросил ее на стол. – Я, как мог, переложил ваш сюжет… Увы! Лучше, к сожалению, не получилось. Извините.

Все то время, пока он читал рассказ, Полина задумчиво водила пальцем узоры на столе.

– Нет… хорошо, – улыбнулась ему. – Конечно, насчет Каюмовой и журналиста вы немного загнули, но… В общем, мне понравилось… А скажите, – спросила она после небольшой паузы, – это вы сами придумали про Каюмову и их взаимоотношения, или у вас тоже был похожий случай?

Романов пожал плечами.

– Трудно сказать. Что-то похожее, конечно, было. Но говорить о том, что этот эпизод снят из-под копирки, я бы не решился.

– Ну, хорошо, – не унималась Полина. – А когда вы бросали женщин, вы тоже чувствовали перед ними вину?

Романов замялся. Что-то он, безусловно, чувствовал, вот только назвать это чувство виной ему не позволяла совесть.

– Да как вам сказать, – промямлил он, стараясь не глядеть на Полину, – в общем, конечно, да… Понимаете, дело в том, что меня бросали чаще, а значит, переживания отвергнутого человека мне известны гораздо лучше.

– Что, и жена вас бросила? Или всё-таки вы ее?

– Я же говорю, меня бросали чаще! – с раздражением ответил Романов.

Поднявшись из-за стола, он подошел к холодильнику. Вынул блюдце с маслом и, недовольно осмотрев его со всех сторон, поставил обратно.

После неловкого молчания Полина вежливо извинилась за неуместные, по ее мнению, вопросы.

– Не извиняйтесь, я сам виноват. – Романов взял ложку, размешал в заварнике чай и, стараясь унять раздражение, глубоко вздохнул. – Видите ли, однажды я возомнил себя богом. А он, как вам должно быть известно, этого ой как не любит.

Романов разлил по чашкам чай. Взял чашку, поднял ее на уровень глаз и, прищурившись, сквозь пар задумчиво посмотрел на Полину.

– Знаете, когда бедный человек внезапно становится богатым, особенно, если все вокруг по-прежнему перебиваются с хлеба на воду, он меняется. В худшую ли сторону, в лучшую ли, это другой вопрос. Главное, что он меняется. Разбогатев, многие начинают задаваться вопросом: что в них есть такого, чего нет у других? Почему они в конце отчетного квартала подчитывают барыши, а их одноклассники-отличники – дни до получки? Почему их уважают, а тех, кому они еще недавно почитали за честь пожать руку, нет. И первое, что им тогда приходит в голову, мысль об исключительности. То есть о сумме неких качеств, отличающих, к примеру, нобелевского лауреата от второгодника, триумфатора от побежденного, а чемпиона от аутсайдера. И чем больше они упиваются подобными сравнениями и выискивают различия между собой и остальными, тем больше сами себя убеждают в том, что они не такие, как все, а значит, заслуживают неизмеримо большего, чем остальные. Понимаете? А самое паршивое в этой ситуации то, что такие вот…

– Нувориши, – подсказала Полина.

– Да, – согласился Василий. – Нувориши, набобы, парвеню, Романовы, назовите их, как хотите, и вправду имеют все основания так считать! Потому что те люди, которые еще недавно не замечали их, теперь глядят им в рот, те, кто раньше смотрели свысока, смотрят, не скрывая зависти, снизу вверх, а в итоге нашему герою ничего не остается, как прийти к выводу о том, что… – Романов помахал пальцем над головой.

«…впору с богами соседствовать мне!

Да что там – с богами! Я сам из богов!

Движенье созвездий и ход облаков

решительно благоприятствуют мне».

Вот и я, подобно Левитанскому, однажды возомнил себе бог весть кем, и решил, что мне – успешному бизнесмену – всё вокруг благоприятствует, что я – накопивший трудами праведными чуть ли не полмиллиона долларов – достоин не такой жены, как у других… Понимаете?

Полина согласно кивнула. Сказала, что его жена, наверное, была очень красивой.

– Красивой? Наверное. Да дело даже не в этом. Она была той, кого я искал. Как бы вам объяснить… – Романов замешкался, не зная, как точнее выразить свою мысль. – Взять, к примеру, божью коровку. Её красный окрас является предупреждением о том, что к ней опасно прикасаться…

– Я знаю.

– А моя бывшая жена выглядела и вела себя так, что ни одному здравомыслящему человеку, если он не являлся большим начальником, преуспевающим бизнесменом или просто известной личностью, и в голову никогда бы не пришло ухаживать за ней. – Романов засмеялся. – Знаете, это как в бизнесе. Хочешь избежать конкуренции – сбрасывай цены или переводи свой товар в разряд престижных.

– То есть, вы хотите сказать, что ваша жена перевела себя в разряд престижных женщин?

– Ну, что вы? – возмутился Романов. – Никуда она себя не переводила! Она всегда считала себя таковой. Причем, уверяю вас, совершенно искренне!

– И именно поэтому вы выбрали ее, женщину-престиж?

Романов зажмурился от удовольствия. Ему было приятно вспоминать об этом времени.

– Да, – сказал он. – То есть это скорее она выбрала меня. По крайней мере, если бы я не соответствовал ее жестким стандартам, ничего бы у нас не вышло.

– А почему вы расстались?

– Я разорился.