Читать книгу 19 ноября 1942. Сталинград от наших и ненаших - Николай Яковлев - Страница 6

Чудовищные преступления нельзя было скрыть от населения. В самом рейхе и на оккупированных территориях были разбросаны десятки крупных лагерей смерти, где миллионы гибли в нечеловеческих мучениях. Иные из этих лагерей находились в густонаселенных районах Германии. Порой добропорядочных немцев водили на экскурсии в лагеря, чтобы они могли собственными глазами узреть «преступников» и оценить методы их «перевоспитания».

Веймар вошел в мировую историю как родина Гёте, в нем жили и творили Иоганн Себастьян Бах, Фридрих Шиллер, Ференц Лист. В окрестностях Веймара Гёте часто гулял в буковых лесах горы Эттерсберг, обдумывая будущие произведения. «Здесь, – писал он, – чувствуешь себя большим и свободным, подобно великой природе, которую видишь, чувствуешь себя таким, каким, собственно, нужно быть всегда».

В местах, воспетых поэтом, на склонах горы Эттерсберг нацисты соорудили концентрационный лагерь Бухенвальд, водрузив над его воротами издевательскую надпись: «Каждому свое». За восемь лет существования Бухенвальда через лагерь прошло 238 тысяч человек, из них 56 тысяч были зверски замучены.

В предисловии к сборнику «Бухенвальд», изданному в 1960 году в ГДР по инициативе Международной федерации борцов Сопротивления, сказано:

«Немецкий народ знал о существовании концентрационного лагеря Бухенвальд. О нем знали не только те, кто посещал лагерь, но и персонал железной дороги, который видел эшелоны заключенных, служащие почты, которые доставляли письма со штампом «Концентрационный лагерь Бухенвальд» и отправляли эсэсовские письма с извещениями о смерти, – все они делали из этого свои выводы. Жители Веймара часто видели обитателей Бухенвальда, когда их везли с городского вокзала на гору Эттерсберг. Вряд ли граждане Веймара не проронили ни слова, когда однажды среди бела дня с транспортной машины на мостовую упал гроб, и прохожие пришли в ужас при виде похожих на скелеты трупов из Бухенвальда».

Выступая по радио в День Победы над Германией, писатель Томас Манн поставил вопрос о вине немцев. Он сказал: «Толстенный подвал для пыток, в который гитлеризм превратил Германию, взломан, и наш позор открылся глазам всего мира, иностранным комиссиям, перед которыми проходят эти невероятные картины и которые расскажут в своих странах, что это своей отвратительностью превосходит все, что могут себе представить люди. Наш позор, немецкий читатель и слушатель! Ибо всего немецкого, всех, кто говорит по-немецки, жил по-немецки, касается это обесчествующее разоблачение».

Французский гражданин М. Ламп, выступая свидетелем на Нюрнбергском процессе над главными немецкими военными преступниками, рассказал о лагере Маутхаузен, неподалеку от Вены. «Немецкое население, – говорит Ламп, – в данном случае австрийское население, было полностью в курсе того, что происходило в Маутхаузене». Команды измученных заключенных работали вне лагеря, а немецкий гражданский персонал – на территории лагеря, где они видели собственными глазами казни и кровавые расправы. Дым из крематориев застилал все окрестности, «и все население знало, для чего служил крематорий». Колонны заключенных, направлявшихся в лагерь, проходили через город Маутхаузен. Местные жители могли видеть, в каком состоянии были несчастные люди. Дело дошло до того, заключил Ламп, что «в Вене, когда хотели напугать детей, говорили: «Если ты не будешь слушаться, я отправлю тебя в Маутхаузен».

В Маутхаузене, по неполным подсчетам, было замучено 122 767 человек. На первом месте среди убитых – советские военнопленные и гражданское население – 32 180 человек. Среди погибших лица десятков других национальностей – 1500 немецких и 235 австрийских антифашистов.

Когда палачей привлекли к ответственности, после войны в Западной Германии нашлись люди, пытавшиеся доказать, что этих зверей «втянул» в убийства Гитлер, а население будто бы не знало об ужасах концлагерей. Бывший заключенный В. Клинг 4 апреля 1947 года писал сестре оберштурмфюрера СС Э. Фровайна, которая утверждала, что уж ее-то обожаемый брат не виноват. «Ваше письмо, – заметил Клинг, – вскрывает всю нашу немецкую трагедию, трагедию прошлого и настоящего. Говоря «нашу» трагедию, я хочу, чтобы Вы заключили из этого, что я не отделяю себя от Германии, по крайней мере от немцев». Клинг категорически заявил: «Кто надевал эсэсовский мундир, тот записывался в преступники… я знаю, что говорю: здесь нет исключений из правила».

Рассказав только о ничтожной части зверств, свидетелем которых он был сам, Клинг писал: «Девяносто тысяч из ста тысяч непосредственных убийц… несомненно, были хорошими мужьями, братьями, сыновьями и нежными отцами. Так, в Заксенхаузене был раппортфюрер, которого называли «железный Густав». Это был кровожадный волк в человеческом обличье. Я однажды увидел его плачущим перед лагерным врачом. Заболел его ребенок. Цирайс, комендант Маутхаузена, изобретатель первой душегубки, который подарил сыну ко дню его 14-летия несколько заключенных в качестве мишени для стрельбы и который, чтобы внести разнообразие в наскучившие массовые убийства, собственноручно раскалывал людям головы топором и давал их рвать на куски своим собакам, – господин штандартенфюрер Цирайс считался в частной жизни (я это установил позднее лично) любящим семьянином и страстным садоводом-любителем. Непосредственно после нашего освобождения я имел возможность наблюдать добрую сотню этих «железных», для которых ежедневные массовые убийства были наскучившим делом. Вышло так, как я и думал в течение двенадцати лет, и даже еще более постыдно: они представляли собой кучу мерзко визжащих, отрицающих все субъектов…

Кто кого, черт возьми, вел или совращал? Фюрер, черт или некий бог? Правда ли, что «вовне» никто не знал об этих преступлениях внутри и за стенами лагерей? Непритязательная правда состоит в том, что миллионы немцев, отцы и матери, сыновья и сестры, не видели ничего преступного в этих преступлениях. Миллионы других совершенно ясно понимали это, но делали вид, что ничего не знают, и это чудо им удавалось».

А. Шпеера с достаточными основаниями часто называли «человеком номер два» нацистской Германии. Придворный архитектор Гитлера, вращавшийся в интимном кругу фюрера, он с начала 1942 года до конца войны был министром вооружения. Неоспоримый талант Шпеера-организатора продлил сопротивление «третьего рейха», он проявил невероятную распорядительность, налаживая военное производство, корректируя близорукие решения Гитлера. Деятельность Шпеера, широко применявшего рабский труд, по достоинству оценил международный военный трибунал в Нюрнберге в 1946 году, приговорив его к 20 годам тюремного заключения. В 1966 году он вышел из тюрьмы Шпандау, а в 1969 году выпустил мемуары.

В заключении Шпеер получил сверхдостаточно времени на размышления, а когда по отбытии срока вышел на свободу, его забросали вопросами, сводившимися к одному: как он относился к режиму, повинному в хладнокровном истреблении многих миллионов людей? В мемуарах он написал:

«Я больше не даю ответа, с помощью которого я пытался успокоить не столько спрашивавших, сколько себя, а именно: в системе Гитлера, как в любом тоталитарном режиме, с повышением человека по служебной лестнице растет его изоляция, и он более защищен от суровой реальности; с введением технологии в процесс убийства количество убийц сокращается, а возможности неведения об этом растут; при безумии секретности, встроенной в систему, возникают различные степени осведомленности, и поэтому легко не быть свидетелем бесчеловечной жестокости.

Ныне я больше не даю ни одного из этих ответов. Ибо они – попытка снять вину по формальным основаниям. Верно, что сначала как любимец Гитлера, а позднее как один из самых влиятельных его министров я был изолирован. Верно, что привычка мыслить только в рамках профессиональных интересов предоставила мне как архитектору и как министру вооружения широкие возможности увиливать (от реальности). Верно, я не знал, что на деле началось 9 ноября 1938 года и завершилось Освенцимом и Майданеком. Однако в конечном счете я сам определял степень моей изоляции, размах увиливания и степень моей неосведомленности…[2]

Когда я размышляю о том, какие ужасы мне надлежало знать и какие выводы, естественно, вытекали из немногого известного мне, много или мало я знал, – не имеет решительно никакого значения. Спрашивающие меня ожидают, что я буду искать оправданий. У меня их нет. Извинений нет».

За Гитлером тянулось отнюдь не слепое многомиллионное охвостье. Его сторонники прекрасно видели, что плохо лежит, ибо, как объяснил фюрер, «плохо лежал» весь мир. Они выступили в поход за мировое господство, и слепило их только мнимое величие Германии.