Читать книгу Жулики. Книга 3 - Николай Захаров - Страница 3

Капрал – здоровенный детина, немедленно приступил к выполнению приказа начальства и рявкнул своим подчиненным:

– Взять!!!

– Опять,– простонал тоскливо Мишка.– Надоели. Так мы никогда не доедем до места. Серега, чистим рожи бледнолицым, как обещали Зорькому Хрену.– и вмазал плюху надоедливому полковнику, который был как раз под рукой. Толстяк от его удара вылетел из седла и повис, запутавшись ногой в стремени. Следующим получил по загривку капрал, а потом Мишка, уже не разбираясь, отвешивал плюхи, вышибая испанцев из седел. А те, как ни странно, не пытались применять против них оружие, а норовили выполнить приказ начальства, т. е арестовать. Вот что значит дисциплина. Сказано «арестовать», значит «арестовать» и ни каких там "заколоть", или не дай Бог "застрелить". Вся сотня легла в нокаутах, но никто не схватился за шпагу или мушкет.

– Ну, вот вроде и все,– оглядел Мишка "ринг".– Вроде всех нейтрализовали? Поехали. Кинь им, Серега, "градину" со снотворным, пусть покемарят часок другой. Какая зануда у них – этот Франко. Не удивлюсь, если предок того самого, который фашист.

– Да у них этих Франко, как у нас Сидоровых. У них даже деньги вроде франками называются,– возразил ему Серега.

– У Гишпанцев Пиастры и Песо,-

влез в разговор Тихон.– Вот те, что в сундуке – Гинеи аглицки. А Пиастры все серебро. Я золотых не видал. Может, и нет вовсе. У нас рупь серебренный, да ефимки по 64-ре копеек ходют. А ихни, вот здесь – песы.

– Верим, разбираешься,– Серега обернулся и швырнул "градину" в разбредшееся стадо испанских лошадей. В седлах, которых висели нокаутированные кавалеристы "его величества короля Испании".

– Может вообще всех вот так усыплять встречных и поперечных и не доводить до "разборок" с рукоприкладством?– спросил он Мишку, наблюдая, как клубы дыма окутывают лошадиное поголовье вместе с наездниками.

– Гони, Тихон, колымагу и смотри дерево свое не прозевай «вот такое»,– передразнил Мишка Тихона, растопырив пятерню. Серега засмеялся, а Тихон не понимая, что вообще смешного может быть в "басурманском" дереве, подхлестнул вожжами пару кляч, впряженных в повозку и едва переставляющих ноги.

– Так ить, задохлые коняги. Не кормили оне их чоли? Мать иху…– посетовал он.

– Давай перекинем монеты из сундука в "Троянов" да и ускоримся, Миш?– предложил Серега шепотом, поравнявшись с Мишкой.

– А как ты, Тихону, "Троянов" объяснишь? Старцы Валаамовы намолили? Совсем заврались. Чем дальше, тем стремней,– прошипел тот в ответ ему на ухо.

– А лошади тебе, Тихон, в хозяйстве сгодятся,– прибавил он громкости.– И ничего они не клячи. Вполне еще ничего себе. Вон, зубищи какие. Подкормить, как следует, и пахать да пахать еще на них,– принялся расхваливать Мишка кляч.– Просто пол-Америки уже дилижанс этот волокут, вот и притомились малость. А как к нам в Россию попадут, да травки нашей пощиплют, так сразу лет на двадцать помолодеют,– разошелся Мишка.

– Чего ты несешь, конский знаток? Лошади вообще живут лет двадцать.– хмыкнул Серега, а Тихон удивился:

Эт мы че, кляч сих в Расею повезем?

– А что? Нормальные лошади,– опять завелся Мишка.

– Так ить околеют в дороге. А за перевоз сколь запросют? Дешевше в Расее будет пять таких купить,– возразил Тихон.– Здесь продать – там купить. И мороки никакой. Но-о-о, болезныи.

– "За морем телушка – полушка, да рупь перевоз",– поддержал Тихона Серега.

– Коммерсанты, блин,– Мишка пришпорил Лерку и унесся вперед, высматривая "вот такое" дерево. Но что-то особенных деревьев не наблюдалось, тем более что степь-прерия горела по-видимому периодически и вырасти, что-то на ней кроме, колючей даже на вид травы, просто не могло в принципе. Не успевало.

– Вот оно древо-то,– заорал радостно Тихон, указывая на невзрачный кустик, каким-то чудом выросший прямо из расщелины здоровенной гранитной глыбины.– Я же говорил – такое!

– Ну, блин – "древо",– уставился Мишка на куст.– Ладно, хрен с ним, пусть древо. Где пещера, Сусанин?

– Руковишниковы мы,– поправил его Тихон, вылезая из тарантаса, который он умудрился притереть к самому камню.– Сразу там за валуном и есть.

Пещера, а точнее нора, чернела прямо под этой же гранитной глыбиной.

– Место правильно выбрано, в смысле безлюдства. Ну что, Серега, нырнули с детектором? Жди, Тихон, здесь, ежели что, то шумни. Оберег не снимай, лошадей распряги, пусть пасутся,– распорядился Мишка.

Метров пять пришлось ползти на четвереньках, подсвечивая фонарями, потом пещерка раздалась в ширь и слегка приподняла своды. Еще шагов десять прошли согнувшись и уперлись в каменную стену.

– Все, пришли вроде,-

Мишка включил детектор и сразу нашел, то, что искал.

– Режем здесь,– квадрат вырезали в этот раз размером побольше, от низа и до верху.

– Метра три всего показывает расстояние, странно, что не зафиксирован этот аппарат в архиве. Не похоже это на ребят из XЦX. Они же педанты. Вынимай куски, в этот раз потолше, чем в Муроме, само не выпадет,– пришлось резать гранит на мелкие фрагменты и вынимать их, заползая в глубину квадратного туннеля. Прокопались полчаса, пока сумели попасть в следующее помещение и облегченно вздохнули, увидев лежащие рядышком три цилиндра. Потолок в этом помещении позволил разогнуться и парни, выпрямившись в полный рост, принялись развинчивать аппараты, поставив их вертикально. В первом оказались средства выживания и только во втором обнаружили привычную уже светофорную клавиатуру. Активация прошла тоже без проблем и на экране появилась знакомая физиономия Сура. Он как обычно сидел за столом и что то выщелкивал на клавиатуре ЭВМ -компьютера, если на западный манер.

– Привет, Сур. Как там на Венере?– пошутил Серега.

– А хрен ее знает,– пожал плечами Сур.– Чем могу?

– Мы вот тут еще один аппарат обнаружили в Америке на берегу реки. Взгляни на карту. И как это прикажете понимать? Что за бардак в королевстве Датском? Почему неучтенка?

Сур улыбнулся:

– Вопрос понятен. Отвечаю. Эта "неучтенка" образовалась в результате хищения аппарата из хранилищ XЦX. Неустановленными криминальными личностями. Активацию не проходила, пеленгу не поддавалась и была списана, как утерянная.

– И часто у вас такое случалось? Ну, хищения из хранилищ?

– Вопрос понятен. Нет. Всего дважды. Но со списанием без возможности пеленга только этот случай. Первый мы запеленговали и вернули. Второй преступники активировать не стали или перенесли на более позднее время.

– Почему же он заработал и забросал пирамиду гадюками и людьми? Четыре землянина, между прочим, пострадало невинных.

– Соболезнуем родным и близким покойных, прижал руку к сердцу Сур.– А не хрен было лезть куда не надо,– добавил он подмигнув.

– Ну, ты прямо, как наш президент "понимашь". Свой в доску,-

усмехнулся Серега,– Значит, почему заработал этот агрегат, сам по себе через столько веков, ты ответить не можешь?

– Вопрос понятен. Отвечаю. Версия только одна. Те, кто его проектировал, ввели именно в этом экземпляре автоматическую активацию через определенный период времени бездействия. Для определения его пространственных координат.

– Что же он так долго не включался? И почему зашвыривал в пирамиду объекты?

– Ну, он, может быть, во все места зашвыривал, чтобы его обнаружили. Вы ведь этого не можете знать точно? Кроме пирамиды ни где нет собственной компактной системы безопасности с видео и звукофиксацией,– возразил Сур.

– Спасибо. Ну что? В Муром? Аппаратуру в пирамиду и вперед в Москву 1793-го. Обещали Тихону помочь,-

Мишка махнул рукой, останавливая Сура, который явно собирался продолжить пояснения.– Понятно, Сур, что ни черта тебе самому не понятно, а фантазировать мы и сами умеем – будь здоров. Ну что, Серый, поехали?

– Давай!– Серега защелкал по клавишам.

– Ну вот, все на месте. Монастырь, городишко. Где Тихон?

– Здеся мы,– услышали парни его голос за спиной и, обернувшись, увидели Тихона, держащего под уздцы всех лошадей.– А телега вона стоит с сундуком,– кивнул Тихон вниз,– не поместившаяся на тропинке повозка, стояла у кромки воды и рядом с колесом стоял сундук.

– Хрен мы ее оттуда вытащим,– прикинув крутизну берега, пришел к выводу Мишка.– Бросаем. Спускаемся, монеты по мешкам рассуем и вперед с песнями в Москву. Там денег-то всего кило сто. По два пуда на брата,– Тихон уставился на него раскрыв рот:

– Кака Масква? Мы таперя че не в Америки?

– Нет, Тихон, уже почти дома. Тут верст двести, если напрямик, а если по дорогам, то триста,– Мишка запрыгнул в седло и принялся спускаться, посоветовав Тихону:

– На Маньке спускайся, а этих тут оставь. Обратно пойдем и заберем.– Серега двинулся следом, а Тихон стоял, растерянно озираясь и скребя пятерней в лохматой голове. Наконец, увидев, что парни открыли крышку сундука и перегружают монеты, махнул рукой, плюнул через плечо три раза, пробормотал:

– Сгинь нечиста, силою пречистого креста Господня",-

и забравшись на Маньку, спустился тоже.

Лошаденки, перенесенные в Россию из Америки может от резкой перемены места жительства, совсем сдали. Одна даже захромала и ждать пока они отьедятся на русской траве и придут в себя,"помолодев на двадцать лет" не стали. Сбагрили их первому попавшемуся желающему мужичку почти даром, приведя того, низкой ценой, в несказанную радость.

– От ить аказия кака,– сетовал Тихон.– Из самой Америки перли животину, чтобы задарма отдать.

– Тебе, Тихон, сейчас о семье думать уже пора, а не о клячах. Через денек уже с Маней будешь чаи гонять, если все Слава Богу. Забудь про доходяг. Как пришли, так и ушли. Халява, брат, никому пользы пока не принесла, только жаб плодит,– пытался урезонить его Серега.

– Мудрены словеса глаголешь. Нам сие не панятно. Пашто жаб? Халява? Что значит сие?– не понимал Тихон.

– Не бери в голову,– отмахнулся от него Серега.– Халява – значит бесплатно. А жаба – жадность.

– Да дежа даром?– удивился Тихон.– Я три года по Европам, да Америкам вшей кормил. А жадность и де? Жаба? Это ить не жаба – это хозяйская рассудительность, мать растудыт.

– В Москву приедем, купим тебе лошаденок покруче этих. Рысаков Орловских. Шевели копытами,– пообещал ему Мишка.

В Москву въехали на другой день, колокола церквей звонили вокурат к обедне и Тихон, спрыгнув с Маньки, перекрестился на ближайшие купола и, встав на колени, приложился лбом к земле.

– Во, как пробило ностальгией парня,– кивнул на его согнутую спину Мишка.– Тоска по Родине – это тебе не хухры-мухры. Эй, Тихон, кончай землю целовать. Куда ехать показывай. Мы в Москве первый раз. Ни разу не были. Где тут чего не знаем. Заблудимся на хрен в этой деревне.

– Как не были?– удивился Тихон.– Купцы и не бывали?

– А чего в ней бывать? Нам и в Новгороде с Питером торговли хватает. Поехали на Сенной рынок. Где тут у вас лошадьми торгуют?

– Сперва мабудь на двор боярский заглянем?– предложил Тихон.– Как там, да че выведам. Тут не далече. У него – Грязнова, подворье здеся, рядом уже.

Дом боярина впечатлил. Каменный с колоннами и башенками в два этажа, он стоял построенный на века и обнесенный новомодной, кованой оградой с вензелями и завитушками, гордо белел в глубине сада, поблескивая стеклами окон.

– Ничего домик у боярина. Пожар в 1812-м наверняка перенесет. Поди и до двадцатого века достоит. Повесят табличку мемориальную "Здесь жил Тихон Руковишников – великий путешественник Российский" и сделают музеем-усадьбой,– высказал свое предположение Мишка. Серега улыбнулся, а Тихон зыркнув из-под насупленных бровей, окликнул мальчонку лет десяти, явно из дворовых боярских, собирающего опавшие листья. Пацан ползал на четвереньках под деревьями, ломившимися от яблок и собирал листья в мешок, край которого держал в зубах.

– Эй, малец, подь ка сюда,– крикнул ему Тихон. Пацан приподнял вихрастую головенку и уставился на него. Потом поняв, что зовут именно его, неохотно встал на ноги и подошел, волоча за собой мешок с листвой.

– Ты че это тако делашь?– Тихон ткнул в мешок пальцем.– Почто лист гребешь в мешок руками? Аль метел с граблями в хозяйстве у боярина нет?– мальчонка вытер рукавом обтрепанной рубахи сопливый нос и пропищал, боязливо косясь на незнакомых дядек:

– Барыня велела собрать. Че надоть?

– Держи пятак. Пряников купишь,– Тихон вытащил монету и сунул ее в грязную ладошку.– Где боярин ныне с боярыней?

– В усадьбе,– радостно блеснул глазенками паренек, сглатывая слюну. Видать уже мысленно давился пряниками.– Где жа им быть?– и дальше, уже без расспросов дополнительных, рассказал о хозяевах все, что знал. Вплоть до интимной их жизни.

– Голосит, говоришь, по ночам барыня-то? Бьет ее чоли боярин-то?– переспросил его Тихон.

– Не– е– е. Не бьет. Синяков, али шишков утром нет. Любит так-то,– малец хитро блеснул глазенками.

– А на што боярыне энти листья опалые?– заинтересовался Тихон.

– Так ить она из них снадобья варит и кожу им натират. Чёб красивше быть,– выдал пацан и потряс мешком.

– Ишь ты. Народная косметика,-

удивился Серега.– Молодая барыня-то?

– Молодая?– не понял вопрос малец.– Не– е– е. Пожила уже. Годов уже…– он растопырил пальцы и зашевелил губами, подсчитывая года барыни.– Во… двадцать и еще семь.

– Старуха совсем,– ухмыльнулся Мишка.– Злая, поди, от старости-то эдакой?

– Строгая,– вздохнул пацан и потрогал правое ухо, которое явно было больше левого и краснее.– Чуть че, за ухи хватат,– и опять вздохнул.

– Звать-то как тебя, недоросль?-

полюбопытствовал Серега.

– Митрием Селивановым зовусь,– шмыгнул носом тот и Тихон, замер, перекрестившись.

– А мамку твою как?– спросил он хриплым голосом.

– А мамку Марусей звать.

– И где она? Жива ли?– Тихон даже за пику ограды схватился от волнения.

– Жива-а-а. Хворат тока. Как папаню запродали бояре, так и хворат. Теперь на кухне, а раньше на скотном дворе за курями смотрела.

– Вона как!!!– Тихон стоял, уставившись на сына.– А ты меня не признаешь, сынок?– тот поднял глазенки и взглянул удивленно на него. И вдруг бросил мешок и заорал, так что Верка, Лерка и Манька шарахнулись:

– Тятя– я– я– я!– пацан кинулся к решетке и повис у Тихона на шее. А тот бормотал, сглатывая набегающие слезы:

– Вот ить, встренулись, от ить как,– и тискал щуплое тельце, протаскивая его между железных копий ограды. Мальчонка без труда проскользнул между ними и повис уже на его шее окончательно, вцепившись в него так, что Тихон растерянно оглядываясь на спутников, даже руками развел.– "Вот, мол, как".

– Ты, де так долга был, тять? Мамка плачет ночами. Борька помер.

– Помер?– обмер Тихон.– Дык как жа? Давно?

– Тебя запродали и помер,– Митька захлюпал носом в ворот Тихона.

– Ну, ладноть, ладноть. Теперя все наладится. Право слово, сын,– Тихон гладил пацана по худой спине, а тот трясся уже в рыданиях толи от радости, толи от горя.

– Вот, блин, достала видать парня жизнь рабская,– посочувствовал ему Серега.– Ну что, пошли боярина навестим? Переодеться только бы надо во что-то поприличнее, пыль американскую стряхнуть с ушей опять же. Мить, тут где гостиница или двор постоялый приличный есть ли? Показывай, а барыню больше не бойся. Пущай теперь сама себе листья для морды-лица собирает,-

Тихон подхватил Митьку и усадил его перед собой на Манькину шею.

– Ну, где у вас тут чего, веди?– попросил он сына.

Двор постоялый оказался вполне приличный и даже понравился парням своим ненавязчивым сервисом. Пара комнат, которые им немедленно предоставили, выглядели для 18-го века вполне прилично и даже уютно.

– У нас и князья с боярами останавливаются,– суетился вокруг них хозяин заведения, получивший пару рублей серебром вперед и почувствовавший наживу. – Стол изволите в отдельном кабинете накрыть, аль в нумера подать? -"Ишь ты – нумера", – усмехнулся Мишка, рассматривая "нумера".

– Клопы есть?– спросил он, отбрасывая кружевные накидки с пуховых подушек, выложенных пирамидой, чуть ли не до потолка.

– Не извольте беспокоиться, жжем окаянных всенепременно, кажный месяц, а зимой вымораживам,– заверил их хозяин, давя, как на грех выползшее насекомое на спинке кровати. И при этом даже не покраснев.

– Ты вот что, Игнат, как там тебя по батюшке?– глянул в хитрые, бегающие глазки хозяина Серега.– Иваныч? Ты вот что, Игнат Иваныч, пошли-ка кого-нибудь из дворовых за приказчиком из вещевой лавки. Нам кой-чего из одежонки прикупить нужно. Поистрепались в дороге из Америк-то, к вам добираясь. Да вели баньку протопить. Завшивели опять, там же. Ключи есть от "нумеров"– то, или у вас тут все на распашку?

– Как жа не быть!– обиделся Игнат.– Все спроворим в один миг. А банька у нас завсегда на протопе. За приказчиком щас мигом. Не извольте беспокоиться, господа купцы. Ишь ты, нешта из самых Америк к нам та?

– Из самих. Шевелись, давай. Лошадей распрягите и овса засыпьте, не забудьте,– хозяина даже перекосило от обиды.

– Мы свое дело знам, господа купцы. Кони уж давно в конюшне стоят. Абижа-аете!!!

– Ну, извини, коль, что не так,-

Мишка швырнул на огромный дубовый стол, стоящий посреди "нумера" саблю и рюкзак с монетами.– Ключи давай и вперед. Сами тут разберемся,– потом подошел к окну, распахнул его и вдохнул полной грудью свежий воздух. Окна выходили в садик, окруженный высоченным забором из заостренных досок.

– Второй этаж – это хорошо. Моемся парами. Сперва ты, Тихон, с сыном, ну а потом и мы с Сергеем. Что-то рожа мне этого "халдея" не понравилась. Клопа давнул и не поморщился.

– Известно дело – выжига,– согласился с ним Тихон.– Пошли, Митрий, в баньку. Попаримся.-

Выжига, конечно, но дело свое хозяин знал и исполнял с проворством. Не успели гости отмыться с дороги, как заявился приказчик из галантерейной лавки и даже припер с собой кое-что из товаров. Заявился он не пешком, а на тарантасе с двумя здоровенными парнищами, которые занесли в "нумер" целый короб разного барахла. От исподнего, до сорочек и сюртуков со шляпами.

Приказчик – шустрый, как крысеныш и чем-то похожий на эту разновидность фауны. Глазками бегающими или носом длинным, шевелящимся при разговоре, согнулся подобострастно и принялся нахваливать свой товар, раскладывая его на стульях, столе и даже кровати:

– Сюртук, господа, извольте взглянуть, из самого Парижу городу вот-с и самого фасону последнего. Все денди ихи ныне так-то ходют-с. Опять же сорочки из Брюселю и исподнее оттель же-с. А цены у нас на Москве самые непредвзятые-с. Все для покупателей. Себе в убыток торгуем-с,– и почувствовав своим крысиным носом, что труднее всего ему тут предстоит уламывать Тихона, который ковырялся в его сорочках и сюртуках с таким брезгливым выражением лица, что угадать в нем знатока в общем-то было и не особенно сложно, рассыпался именно перед ним мелким бесом. Мишка с Серегой, повертев несколько шляп и примерив, равнодушно отложили их в сторону.

– Ты вот что, галантерейщик, как там тебя? Иван? Ты, Вань, давай вот парнишку приодень по-аккуратнее во все господское. Пошли-ка кого-нибудь из обломов, да обувку ему какую-нибудь пусть припрут. Штиблеты и сапоги. Размер пусть снимут. В общем понял? А мундирами не торгуете ли? Мы с другом люди военные и в статском временно пребываем, а свое пока подвезут… Так как?– озадачил его Мишка. Приказчик с сожалением развел руками.

– Нет-с, чего нет-с, того нет-с, господа военные. Форму ныне шьют на заказ у мадам Лили. Но у нее всегда есть невостребованные. Прикажете узнать? В каких чинах изволите пребывать-с?

– Поручики мы. Он Руковишников, а я Соболев. Посылай. Скажи, что вдвое проплатим, ну и тебя не забудем за расторопность,– стимулировал приказчика Мишка.

Мадам Лили, услышав про двойную оплату, бросила все свои дела и примчалась лично, с тремя хорошенькими портнихами и опять же с двумя носильщиками обломами, прущими на своих плечах короба с мундирами. Разложив их поверх товаров галантерейщика, отмахнувшись от него, как от докучливой мухи, мадам затараторила, мешая французские и русские слова, ужасно их коверкая. Дама была в самом соку и, посверкивая зубками, трясла кудельками над разложенными мундирами.

– Мсье, я отшень ррат, этот мунтирр есть самый лютчий, но компрроме,– Мишка включил "сурд" и галантно представился:

– Поручик Семеновского полка – Соболев Мишель, мадам. Мой товарищ по оружию – поручик Руковишников Серж. Честь имею.

– О-о-о-о!!– присела в книксене мадам.– Какое счастье, что в России есть такие образованные молодые люди. Мсье, я восхищаюсь Россией, но этот язык, эти нравы. Они так грубы. Ваш народ такой… э… непосредственный. Я устаю от этой э-э… первобытности,– нашлась она, как высказать поделикатнее наболевшее.

– Зачем же вы покинули цивилизованную Францию и приехали в нашу дикую, лапотную Россию, мадам?– Мишка прихватил Лили за пухлую ручонку и буквально прижал ее к стене.

– О-о-о-о, Мишель, Франция, к сожалению, сегодня не то место, где можно жить спокойно. Этот ужасный Робеспьер Максимилиан – Бешеная Гиена, эти Якобинцы. Я здесь в России жду, когда во Франции будет снова хорошо. Там сейчас рубят головы на гильотине дворянам, мсье. Я дворянка. Увы, не самая родовитая во Франции, но и моей шее неуютно…

– Вам наверное ужасно одиноко на чужбине, мадам? О, эта эмиграция!– посочувствовал Лили Мишка.

– Да, мсье, я очень одинока,– смахнула слезинку с глаз кружевным платком Лили.– Мой муж – Жак, он умер в прошлом году, и теперь я вдовствую,– мадам окинула Мишку оценивающим взглядом и тут же, таким же взглядом, окинула и Серегу.

– Однако, к делу, мсье, вот мундиры, которые вы хотели видеть. Девочки, помогите господам. Елен, Ефрось, Катрин – живо, живо,– захлопала она в ладошки. И портнихи проворно помогли парням одеть мундиры, застегнув их на все пуговицы и крючки.

– Великолепно, браво. Мсье, сидят как на вас сшито. Здесь совсем хорошо. А у вас, мсье, Мишель, мы здесь и здесь поправим,– Лили воткнула несколько булавок в мундир и распорядилась:

– Катрин, Елен, шьем,– и те тут же присев на стулья, замельтешили иглами с таким проворством, что у Мишки в глазах зарябило.

– Сразу видно – мастерицы,– сделал он комплимент портнихам.– Из Парижа с собой привезли, мадам, девиц?

– Ну что вы, мсье, – это ваши соотечественницы. Немножко усердия, немножко розог и чуть-чуть, как это?.. Мать-перемать, и белошвейки получились, не стыдно шить и для парижанок. Примерьте головные уборы, мсье,– Мишка напялил на голову треуголку и глянув на себя в зеркало остался доволен, подкрутив воображаемый ус. Пушок пробивающийся над верхней губой, однако, вполне их уже заменял и из зеркала на него взглянул, выгнув выгоревшую, под солнцем Оклахомы бровь, вполне даже бравый поручик. Хоть сейчас на Ленфильм и в кадр.

– Годится,– остался он доволен своей физиономией, которую даже шрам не сделал уродливой, а, пожалуй, только добавил шарма. Настоящий рубака и бретер.

Через час портняжки подогнали все как нужно и Серега с Мишкой, облачившись в мундиры, предстали перед всеми в полной красе. Даже портнихи завздыхали, украдкой на них посматривая и смущенно краснея, а Лили просто защебетала, вертясь вокруг новоиспеченных офицеров Российской армии.

– Вот что делает мундир с мужчиной,– всплескивала руками мадам.– Вы неотразимы, мсье Мишель и Серж. Прошу вас сегодня ко мне на ужин. У меня скромный домик на Тверской. Не чинясь, мсье. У меня все просто, без излишних политесов. Прошу в семь часов. Буду ждать и очень обижусь, если не придете,– похоже, что мадам решила взять в свои руки судьбу-злодейку и долбать по ней молотом, выковывая личное счастье, не полагаясь на ветреную удачу – с погонялом "Фортуна".

– Всенепременно будем, мадам,– расшаркался Мишка и подмигнул Катрин, которая, похоже, запала на него не меньше своей работодательницы и не сводила с него, своих синих глазищ. Катрин засмущалась и принялась собирать портняжьи инструменты, однако нет-нет, да постреливая в сторону Мишки глазками.

Получив обещанную оплату и еще раз потребовав поклясться честью офицеров, что непременно появятся у нее вечером, Лили с портняжками и обломами исчезла, оставив после себя аромат парижских духов и ощущение свежести и легкости бытия.

– Вот ведь бабы, как они так это умеют все обустроить и в воздусях подвесить?!– высказал общее ощущение Тихон.– Пощебечут, юбками вильнут и вроде жить легче,– вздохнул Тихон, потрепав сына по вихрастой головенке.– Скоро и мы нашу мамку заберем у боярина. Вона господа ахфицеры, щас сабли нацепют и поедем.– сам Тихон вырядился в кафтан с картузом и походил теперь на купчину с достатком и преуспеванием.

– Открыть лавку осталось только тебе, Тихон, да торговлишку завести. Бизнес, как американцы с англичанами говорят,– окинул его оценивающим взглядом Мишка.– Пошли, брат, супружницу твою вызволять из рабства.

К усадьбе боярина Грязнова подкатили на пролетке, нанятой тут же у постоялого двора и, велев "лихачу" ждать, постучали в помпезные ворота с огромными двуглавыми орлами.

– Ишь ты. Князь, поди, боярин твой, Тихон. Орлов нацепил на ворота.

– Да какой князь? Сроду им не был. Ленив больно, да гневлив. Из армии опять же выперли, в поручиках до сорока лет,– пренебрежительно махнул тот рукой.– Захудалый род. Гонору да спеси – тут да– а– а– а! Как у князьев. И наследство получил большое годов десять назад. А так – пусто место. Проживет деньги, да людей распродаст и сам по миру пойдет, как Бог весть.

– Придурок что ли?– не поверил Мишка.

– Полный,– кивнул Тихон.– Сам посуди. Десятерых здоровенных мужиков за пузырь "декалону" отдал. Мы ентим "декалоном" потом в галерах ноги поливали, чоб не гнили. Цена ему грош. За грош отдал сто рублев. Не придурок?

– Придурок,– согласился Мишка и заорал на бородатого сторожа, неспешно бредущего к воротам:

– Шевели мослами, борода. Не кормят тебя здесь что ли?– тот сделал вид, что засуетился и пошел чуть быстрее, но от будки караульной, до створок десять шагов отшкандыбал все же так неспешно, что даже терпеливый Тихон не выдержал и зашипел на едва ползущего сторожа:

– Ну, что ты, мать-перемать, прости Господи, как стельная корова поворачиваешься? Батагов давно не получал на конюшне?

– А вас кто звал? Мне не велено никого пущать ноне,-

ответил бородач, почесавшись и зевнув так вкусно, что у Мишки даже челюсть свело.

– Ты что, каналья, совсем нюх потерял, лапоть? Не видишь, кто тут стоит? Открывай ворота, пока я их не выломал и по загривку тебе не навалял,– рявкнул он на сторожа, который даже ухом не повел, а взглянув на него искоса, ухмыльнулся и опять повторил:

– Не велено никого пущать. Барин нынче не в себе и жуть как сердит. Мальчонка у него дворовый пропал, и барыня шибко сердится, а он – барин, никого чужих, не привечат и пускать не велят, без приглашениюв.

– Значит, и докладывать не пойдешь?– полюбопытствовал Мишка, рассматривая это чудо 18-го века, в рубахе до колен и лаптях.– Тебя не Герасимом ли звать?

– Пошто Герасимом?– обиделся вдруг сторож.– Юрием крещен. А докладать не моя забота. Коль сказано не пущать, так и че докладать? Хоч сто рублев дай – не пойду.

– Щас. Сто рублев,– Мишка сунул под нос бородачу фигу.– Вот это видал? Полушки не получишь,– и вынув из ножен саблю, перерубил широченную полосу засова. Запирающего створки ворот, вместе с массивной цепью, висящей тоже поперек створок, и видимо, не позволяющей их распахивать настежь, при необходимости прохода одного человека.

– Понавешали железа, козлы. Калитку лучше бы сделали для прохода, как у всех нормальных людей,-

рявкнул он в выпученные глаза сторожа и пнув ногой створку, так что она чуть не сбила того с ног, пошел по присыпанной песком дорожке к бояриновым хоромам. Остальные ринулись за ним, мимо бородатого стража с открытым беззубым ртом.

– Эй, погодь ка,– опомнился он и посеменил лаптями вслед за незваными гостями.

– Нельзя так то. Я не пущать должон и оборонять. Ваши благородия. Господа ахфицеры. Да что за напасть така? Ворота порубали, развеж так можна? Чисто татаровя, нехристи,-запричитал он, догоняя Мишку с Серегой.

– Пшел вон, морда,– отмахнулся от него Мишка, так и не вложивший саблю в ножны и шагающий с ней в руке.– Зарублю на хрен мерзавца, вместе с боярином, боярыней и курями в курятнике,– при этих словах он махнул саблей "допотопной" и снес столб, с торчащим наверху фонарем. Столб рухнул, и фонарь разлетелся на мелкие кусочки. На сторожа это действие произвело впечатление видать какое-то особенное, он остановился, уставившись на фонарь и на срез диаметром сантиметров в десять, оставленный саблей осерчавшего "ахфицера" и молча повернувшись, пошлепал назад к воротам, на цыпочках, испуганно оглядываясь:

– Порубат, ей Богу парубат,– шептал бородатый страж, побелевшими от страха губами.

А гости незваные уже подходили к парадному крыльцу, каменному, широченному, в десяток ступеней и с огромными каменными вазами, в которых ничего не росло и видимо призванными, демонстрировать хлебосольство и могущество хозяев. А скорее всего, подвернулись где-то под руку боярину, или увидел у кого-то из знакомых и заказал такие же, бездумно, как всегда делалось, и будет делаться во все века людьми. По принципу.– "Мы чай тоже, не лыком шиты".

У крыльца толпилась дворня, человек десять. Толи на правеж вызванная, толи делами хозяйственными озабоченная, и пришедшая с докладом к барину и его управителю. Мишка разбираться не стал, кто тут и за какой надобностью толчется, а попросту прошел к ступеням, расталкивая, не успевающих отскочить крепостных со своей дороги и не обращая внимания на глухой ропот недовольства за спиной, поднялся по мраморным ступеням. Дорогу ему загородил вальяжный господин в шляпе цилиндре, длинном сюртуке и с пенсне на мосластом носу.

– Ви кто есть такой?– ткнул он толстым пальцем в белой перчатке, Мишку в грудь.– Кто зваль? Как есть звать, твою мать?

– "Управляющий видать из немцев",– подумал Мишка, врезав в надменную рожу кулаком с зажатой в нем сабельной рукоятью и сбивая с немца всю его тысячелетнюю спесь.

Удар получился отменный, снесший немцу пенсне вместе с цилиндром и отшвырнувший его в сторону, метров на пять, под ноги сидящему на стуле с вычурными спинками и за таким же столиком хозяину поместья. То, что это именно боярин Грязнов у Мишки и сомнений не возникло, стоило ему только глянуть на придурковатую физиономию этого человека. Шелковый цилиндр и фрак не делали ее умнее и выглядели на нем, как на корове седло. Морда /именно морда, а не лицо/ с широко поставленными глазами и носом картошкой, щеки лежащие на открахмаленной воротничке, кого-то напомнили Мишке и он остановился, пытаясь припомнить кого.– "Колобок, Пузырь",– вдруг осенило его.– "Не удивлюсь если тот этому потомок".

А Боярин -"Колобок" уже поднимался со стула и наливался нехорошим свекольным цветом. Затем он распахнул свою пасть и заорал голосом, неожиданно визгливым и требовательным:

– Что сие значит? Разбой? Кто допустил? Где сторож? Запорю! В батоги!– выплевывал он слова и надвигался на Мишку, размахивая здоровенной тростью, с набалдашником в виде львиной головы.

Немец-управляющий, выплевывая осколки зубов, благоразумно уполз под столик и выглядывал оттуда, из-за свисающей скатерки, шелудивым псом. Грязнов же, не понимая, что нагрянувшие к нему незваные гости, вполне могут и с ним так же обойтись, пер на Мишку со своей лакированной дубиной, вытаращив глаза и плюясь словами:

– По какому праву? Хамы!! Сатисфакции!!! В суд!!! Государыне-Императрице!!! В железа!!! В Сибирь!!! В каторгу!!!

– Достал ты уже всех визгами своими,– перебил его Мишка и видя, что придурок -"Колобок"– образца 18-го века, намахивается на него своей тростью, перерубил ее пополам и развернув Грязнова, пнул коленом под обтянутый фраком зад. Боярин скакнул в сторону столика, снося его с места вместе со стульями и прикладываясь свекольной рожей к мраморному полу, а Мишка, не давая ему опомниться, шагнул следом и, перевернув пинком тушку боярина, приставил лезвие сабли к его жирной шее. От такого бесцеремонного обращения, явно не привыкший к такому боярин, из свекольного цвета, резко перекрасился в абсолютно белый. Побледнел как полотно и залязгал зубами. Впервые за всю свою паразитическую жизнь он подвергся насилию и унижению и, будучи деспотом по натуре в душе, конечно же, как и положено, пригрел душонку раба. Ничтожного и трусливого.

– Прошу прощения,– забормотал он, голосом подобострастным и испуганным.– Не имею чести быть вам представленным, господин поручик. По какой надобности изволили посетить нас в наших палестинах?

– Так-то уже лучше,– Мишка поднял один из опрокинувшихся венских стульев и сев на него, закинул ногу на ногу, уперев ботфорт со шпорой, в плечо лежащего перед ним боярина.

– Мы из канцелярии Безбородько, посланы тебя, сукин сын, арестовать и в Сибирь препроводить. Разгневалась на тебя Матушка-Императрица, прослышав про дела твои беззаконные, богопротивные. Велено тебя отправить в Туруханск и по дороге удавить, чтобы другим неповадно было,-

ткнул он "Колобка" носком ботфорта. А у того, от новостей сообщенных, отвисла челюсть и глаза полезли на лоб, делая его еще более похожим на "Колобка" из века двадцатого. Немец испуганно пятился на четвереньках, набожно осеняя себя крестом католическим и расплываясь в подобострастной улыбке.– «Я здесь ни при чем. Это все он, подлец. А я так – мимо проходил».

– Стой, морда фашистская,– махнул ему рукой Мишка.– С тобой следствие отдельно разберется. А ты боярин…, точнее уже и не боярин, а просто, холоп Грязнов, собирайся, и мыла кусок прихватить, не забудь.

– Мы– мы– мыло зачем?– трясясь, спросил "Колобок".

– Веревку намыливать, придурок. Казенное на тебя что ли расходовать? Шевелись, изменник, пока саблей не помог,– Грязнов перевернулся на живот и, встав на четвереньки, пополз, в сторону входных дверей в особняк. Щеки его тряслись и локти подгибались. Так и дошаркал до дверей, которые вдруг распахнулись, приложившись створкой ползущему хозяину прямо в лоб с треском, приводя его и вовсе в состояния прострации и изумления. Так и сел на задницу, растопырив ноги в лакированных штиблетах и выпученными глазами уставившись, с открытым ртом, в одну точку. На лбу у Грязнова наливалась огромная шишка.

– Эт-то что?– вопрос задала, очевидно, боярыня Грязнова, стоящая на пороге вся в кружевах и воланах, с идиотской шляпкой, на взбитых в Вавилонскую башню волосах. Лет боярыне, наверное, действительно было не более тридцати, но за толстым слоем пудры и румян – это было не понять и Мишка, влезший в образ "опричника-кагэбэшника", смерив ее презрительным взглядом, процедил сквозь зубы:

– А-а, вот и боярыня Грязнова, надо полагать, собственной персоной? По тебе, курица, тоже веревка соскучилась. Собирайся-ка, с муженьком в Сибирь поедешь. Там на свежем воздухе, живо поймешь, что да как,– и равнодушно смотрел, как заваливается от его слов в обморок хозяйка поместья.

– За что же немилость такая? Чем прогневил Матушку-Императрицу?– завопил вдруг Грязнов, приходя в себя от полученных известий и травм.

– Аль сам не знаешь, собачий сын?– удивился Мишка.

– Наветы!!! Все облыжно!!! Господин поручик, как перед Христом Богом!!! Клянусь!!!

– Ты еще Бога вспоминаешь. Сволочь!-

Мишка отшвырнул стул.– За сколько Россию продал? Ну, колись гад?– от такого обвинения Грязнова снова бросило в жар, и шишка на лбу стала не так заметна. – "Это я, кажись палку перегнул слегка. Увлекся",– подумал Мишка и с удивлением услышал вопль Грязнова:

– Не своей волей, принудили. Жизни лишить супостаты, грозились и всю фамилию извести. Каюсь! Взял!

– Сколько?– опешил Мишка.

– Пятьдесят тысяч ассигнациями,– зарыдал Грязнов.

– Вот, значит, на какие деньги хоромины эти отгрохал, гад? Бери бумагу, чернила и пиши покаянное прошение на имя Императрицы со всеми своими пакостями. В подробностях. Где, от кого, сколько, когда и за что. Более для тебя ничего сделать не могу, мерзавец, – и повернувшись к пришедшей в себя боярыне Грязновой, над которой хлопотали дворовые девки, скомандовал ей:

– Чего разлеглась свиньей? Марш за чернильницей, пером и бумагой. Бегом!!!– и боярыня, забыв про то, что она боярыня, помчалась в глубины дома, заполошно вереща:

– Господи, пронеси и помилуй,– а через минуту уже вернулась со всем, что требовалось, и опасливо косясь, на Мишку, выставила все на столик:

– Пиши скорее, Вадим Аполлонович, видишь, господин поручик в нетерпении гневается,– подсунула она листы бумаги под руку мужа, уже сидящему за столом и трущему шишку на лбу.