Читать книгу Крик - Николя Бёгле - Страница 4

Сара заглушила мотор. Снаружи подстерегал мороз, как свора собак, готовая растерзать добычу.

– Ну, идемте. – Тобиас Ловструд отважно покинул теплый салон и поспешил ко входу в заведение, проклиная сквозь зубы собачий холод.

Сара некоторое время посидела, вцепившись в рулевое колесо и стараясь унять бешеное сердцебиение дыхательной гимнастикой. Но упражнение возымело обратный эффект – началась паническая атака, тревога сдавила горло, будто незримый палач медленно и с удовольствием принялся душить жертву.

«Почему? Почему именно сегодня я оказалась в этом месте?..»

Набрав код на электронном замке, Сара открыла отделение для перчаток, достала оттуда наручники и засунула их в задний карман. За пистолетом HK P30 лежали фонарик, зеленая упаковка жевательной резинки и пузырек с транквилизатором. Она ненадолго задержала взгляд на оружии, затем взяла из пузырька одну таблетку, закинула ее в рот и заперла бардачок. Подтянула повыше ворот свитера, застегнула парку до самого верха и вылезла из машины.

В нескольких метрах впереди судмедэксперт буксовал в снегу, окутанный облачками пара. Сара двинулась за ним по протоптанной дорожке; полицейские прожекторы и свет, падавший из нескольких окон, создавали стробоскопический эффект.

Вдруг с первого, неосвещенного этажа из какой-то палаты раздался дикий вопль.

– Ого! – выдохнул Ловструд, с которым Сара уже поравнялась. – Мне, конечно, каждый день приходится иметь дело с покойниками, но, честно говоря, не знаю, хватило бы у меня духу работать в психушке. Особенно в этой…

Из курса судебной психиатрии Сара помнила, что заведение «Гёустад» побило европейский рекорд по числу лоботомий. В сороковых годах этой операции подверглись здесь три сотни пациентов – тогда считалось, что состояние больных, страдающих шизофренией, эпилепсией и депрессией, можно облегчить повреждением нейронных связей на определенном участке мозга. Варварская процедура состояла в следующем: инструмент, похожий на нож для колки льда, вводили между верхним веком и глазным яблоком; когда кончик ножа упирался в кость глазной впадины, по рукоятке били хирургическим молотком, острие протыкало кость и проникало в лобную долю; далее совершались вращательные движения рукояткой для рассечения нервных волокон мозга. В большинстве случаев пациенты получали лишь местную анестезию и теряли сознание от боли или от судорог, вызванных разрывом нервных волокон. Те, кто не умер во время операции, превращались в овощи, лишенные эмоций, воображения, стремлений и желаний, но врачи, практиковавшие лоботомию, считали их исцеленными, ведь основные симптомы – агрессивность, тоска, припадки – действительно исчезали. Душевнобольных, которые теперь уже не представляли опасности ни для себя самих, ни для общества, отправляли по домам.

Позднее Сара узнала, что американское правительство в те годы увидело в лоботомии прекрасную возможность сократить время пребывания пациентов в государственных психиатрических клиниках, а соответственно, сэкономить бюджетные средства. Так что этот способ «лечения» был одобрен на официальном уровне и широко пропагандировался.

Решив, что, чем раньше она войдет в «Гёустад», тем раньше оттуда выйдет, Сара ускорила шаг и обогнала менее проворного судмедэксперта. Под резным портиком ей показалось, будто сейчас она переступит порог церкви. Подавив нараставший в глубине души страх, Сара решительно толкнула створку двойной деревянной, украшенной изысканной резьбой двери и очутилась в вестибюле с высоким, как у собора, сводом. Напротив нее, шагах в двадцати, находилась внушительная стойка администратора из красного дерева, слева от стойки уходила вверх винтовая лестница. В глубине вестибюля была застекленная дверь, за которой маячили люди в белых халатах. Одуряюще пахло детергентом.

Девушка-администратор – совсем молоденькая, от силы лет двадцати – при виде посетителей поднялась из-за стойки. Неуместная в подобных обстоятельствах улыбка на ее губах лишь подтверждала и без того очевидное отсутствие опыта.

Каблуки тяжелых ботинок Сары простучали по черным и белым мраморным плитам пола, уложенным в шахматном порядке. Она молча протянула девушке удостоверение инспектора Национальной службы уголовного розыска.

– Здравствуйте, госпожа Геран… ой, простите, Геринген. Профессор Грунд ждет вас у себя в кабинете. – Администратор указала рукой в сторону винтовой лестницы и встала, собираясь проводить гостей, но Сара сухо проговорила:

– Пусть выйдет к нам.

– Э-э… хорошо, я позову его. – Девушка, сев на стул, набрала номер на стационарном телефонном аппарате.

Сара тем временем осмотрелась и поняла, что запах детергента и еще какой-то бытовой химии – не единственная причина ее дискомфорта. Больница как будто увязла в прошлом. Если бы не компьютерный монитор на стойке, можно было бы подумать, что на дворе конец XIX века. Ступени лестницы, тоже из красного дерева, потемнели от времени, сводчатый потолок нависал над головой церковным куполом, а шахматный пол лишь усиливал впечатление, что действие происходит в позапрошлом столетии.

Застекленные двери в глубине вестибюля опять привлекли ее внимание – за ними санитары рассаживали за столиками пациентов в светло-зеленых робах. Возможно, среди этих больных находился тот, чей душераздирающий крик она слышала, подходя к крыльцу. Кто из них? Сутулый низенький мужчина с резкими движениями и бегающим взглядом, молодой парень, неуклюжий и сонный, или та женщина лет сорока? Пациентка с ввалившимися щеками и спутанными волосами печально сидела одна в сторонке. Сара перехватила ее взгляд и не увидела в глазах ни намека на безумие – там были только одиночество и тоска.

Женщина смотрела на нее несколько секунд, затем отвернулась, а у Сары вдруг защипало веки от навернувшихся слез. В этот момент ее окликнули:

– Инспектор Геринген!

Еще одна дверь в вестибюле, металлическая, была открыта, и к Саре быстрым шагом направлялся мужчина лет сорока с рыжеватой бородкой. На нем была голубая форменная рубашка с черными погонами.

– Офицер Дорн, – представился он взволнованно. – Это я вам звонил.

Сара его сразу вспомнила – однажды этот полицейский привел в управление своих мальчишек, рыженьких близнецов, которые хотели посмотреть, где работает папа, и ей понравилось, как серьезно и толково он объяснял, чем занимаются разные сотрудники.

Она поприветствовала Дорна кивком, и тот, наслышанный о ее стиле поведения, ничуть не удивился молчанию. Помимо прочего, он знал, что инспектор Геринген не утруждает себя политесом и предпочитает сразу переходить к делу. Бросив взгляд на администратора, Дорн заговорил, понизив голос, так что судмедэксперту пришлось подойти ближе и вытянуть шею.

– В общем, так. В пять двадцать три утра поступил вызов от Аймерика Гроста, ночного надзирателя этой больницы. Он сильно нервничал, путался в словах, но в конце концов с грехом пополам сообщил, что один из пациентов только что покончил с собой. Поскольку связаться с директором заведения Гросту не удалось, он принял решение позвонить в полицию. Когда мы прибыли сюда, парень встретил нас с виноватым видом, попросил прощения за ложную тревогу и сказал, что на самом деле пациент умер от обычного инфаркта.

Сара нахмурилась:

– А что навело этого Гроста на мысль о самоубийстве пациента?

– У них тут повсюду камеры наблюдения. Парень сидел в комнате с мониторами и вдруг увидел, что один больной схватил себя за горло, задергался, а потом вдруг обмяк и больше не шевелился. Грост в панике попытался связаться с двумя дежурными санитарами – они не ответили; затем набрал номер директора – тот был недоступен. Тогда он позвонил в полицию и описал то, что произошло у него на глазах: пациент сам себя задушил.

– Санитары подтвердили? – спросила Сара.

– Не совсем. Оба выполняли свои обычные обязанности, когда услышали крики. Один делал кому-то из пациентов укол и не мог прервать процедуру, второй сразу побежал на крик, но опоздал – кричавший уже был мертв.

– А почему они не ответили на вызов Гроста? Не услышали, что ли?

– Услышали, но проигнорировали. Как я уже сказал, один был занят, а второй подумал, что пациент важнее, и помчался в палату, да все равно не успел.

– Но это же ерунда какая-то! – вмешался судмедэксперт. – Человек не может сам себя задушить. Как только он потеряет сознание, это вызовет расслабление мышц, и пальцы на шее разожмутся. Что за чушь! – Он посмотрел на Сару, будто в поисках поддержки, но она сделала Дорну знак продолжать.

– То же самое мне сказали санитары, как только мы приехали. Они пришли к выводу, что у пациента случилась паническая атака, а за ней последовал сердечный приступ. Но Грост, ночной надзиратель, работает тут совсем недавно. Он переполошился и, не спросив их мнения, позвонил нам в полной уверенности, что видел самоубийство. Вот так мы здесь и оказались.

– Однако если у пациента была, как считают санитары, паническая атака, то какая-то уж невероятно мощная, – заметил Тобиас. – Вы представляете себе, что должно происходить у человека в голове, чтобы он начал душить себя голыми руками?

Дорн посмотрел на него с некоторым раздражением, но Сара, разделявшая недоумение судмедэксперта, вопросительно уставилась на полицейского.

– Я указал на это обстоятельство санитарам, – пожал плечами тот. – Они напомнили мне, что мы находимся в психиатрической лечебнице, а следовательно, в приступах безумия у здешних постояльцев нет ничего удивительного.

Дорн неловко замолчал, а доктор Ловструд испустил тяжелый вздох, всем видом давая понять, что его зря побеспокоили посреди ночи.

– Ну да, я, наверное, тоже поторопился бить тревогу, – повинился Дорн. – Но вообще-то, инспектор, я позвонил вам потому, что все здесь здорово нервничали и показания давали как-то неуверенно, когда мы прибыли. Я подумал, лучше будет провести расследование. И потом, не знаю… даже если сейчас их объяснения кажутся вполне логичными, мне все же не нравится, как изменилась версия событий между звонком Гроста в полицию и нашим приездом сюда. Да еще эти отметины на лбу пациента… В общем, по-моему, здесь все очень странно.

Сара тоже считала, что ситуация не вполне ясна, хоть и не видела в ней пока ничего особенно подозрительного.

– Где сейчас эта троица ночных дежурных?

– Санитаров Элиаса Лунде и Леонарда Сандвика мы сразу разделили, на случай, если вы захотите их допросить. Надзиратель Аймерик Грост тоже ждет вас в отдельной комнате. Сами увидите – он совсем молод, в «Гёустаде» работает пару недель. Криминалисты уже осматривают палату, в которой умер пациент, – как вы и велели, я их сразу вызвал. Директор больницы, кажется, только что приехал, у меня еще не было времени с ним поговорить. Прошу прощения, мне, наверное, все-таки не следовало устраивать панику по телефону…

Сара на него не сердилась – она очень даже одобряла тех, кто предпочитает сомнение слепой уверенности. Да и если хорошо подумать, лучше уж ей сейчас быть здесь, чем рыдать на груди у сестры. По крайней мере, Сара попыталась себя в этом убедить.

Она хотела попросить офицера Дорна проводить ее в палату, где находился труп, но тут на винтовой лестнице из красного дерева показался высокий мужчина в темно-сером костюме. Он энергично сбежал по ступенькам, и Сара рассмотрела его повнимательнее: худощавое удлиненное лицо, очки, элегантная седина на висках. Прямой и решительный взгляд из-под густых бровей говорил о том, что этот человек привык командовать.

– Профессор Ханс Грунд, – представился он Саре и Ловструду официальным тоном. – Я директор этого учреждения. Весьма сожалею, что вас напрасно побеспокоили, но к чести своих сотрудников должен сказать, они стремились поступить как лучше.

Директор только тут понял, что Сара и не думает вынимать руку из кармана куртки, чтобы пожать его протянутую ладонь, и несколько стушевался. Но таково было одно из ее правил – никогда не вступать в физический контакт с людьми, имеющими прямое или косвенное отношение к расследованию. Многочисленные психологические исследования доказывали, что даже легкое прикосновение к человеку может повлиять на объективное суждение о нем. Однако профессионализм профессионализмом, а распоследней невежей Сара все-таки не была, поэтому коротко кивнула профессору в знак приветствия.

Пока Грунд тянул к ней руку, она успела разглядеть его кисть и заметила, что ноготь на большом пальце обкусан до крови. Поскольку с другими пальцами все оказалось в порядке, можно было заключить, что у профессора нет привычки грызть ногти, а значит, он сделал это под влиянием сильных эмоций, вызванных сегодняшним происшествием.

– Доктор Ловструд, судмедэксперт, – разрядил обстановку Тобиас, увидев, что Ханс Грунд смущен молчанием дамы из полиции.

– Очень приятно, – кивнул тот. – Простите, что не смог оказать вам должный прием, но я весьма удручен смертью своего пациента, пусть и от естественных причин.

– Где тело? – спросила Сара.

Директор обиженно нахмурился:

– Насколько я понимаю, вы намерены действовать по протоколу до конца, раз уж вас сюда вызвали? Что ж, много времени это у вас не займет. Прошу за мной.

Он направился к металлической двери, открыл ее висевшим на шее магнитным пропуском и первым переступил порог. Сара, судмедэксперт и офицер Дорн последовали за ним по коридору. Здесь к детергенту примешивался слабый запах эфира. Не замедляя шага, Ханс Грунд на секунду обернулся к Саре:

– Полагаю, в подобных заведениях вы, как и все люди, чувствуете себя неуютно, инспектор. Помнится, в первое время на стажировке в психиатрической больнице я и сам задавался вопросом, гожусь ли для своего ремесла. Но впоследствии понял, что сомневался в себе лишь потому, что плохо понимал душевнобольных людей. Досконально изучив их патологии и механизмы мышления, я почувствовал, как неприязнь к ним уступает место искреннему участию и желанию помочь.

«Если бы ты знал, почему мне здесь на самом деле неуютно, давно бы заткнулся», – хотелось Саре сказать, но она по обыкновению не стала тратить слова попусту. От ее молчания директор окончательно пришел в замешательство.

Они шагали по коридору с натертым до блеска полом; с обеих сторон были двери палат, большинство которых пустовали. Вдруг издалека донеслись возбужденные голоса – профессора Грунда это, казалось, не обеспокоило, но Саре все-таки пришлось прибавить шагу, чтобы не отстать от него. У помещения, откуда донесся шум, он остановился и попросил подождать его минутку.

Это была комната отдыха, судя по тому, что за несколькими столиками пациенты играли в карты. Человек в светло-зеленой робе отбивался от двух санитаров, которые изо всех сил старались его удержать. Он кричал, что не будет принимать пилюли – его, мол, хотят отравить, ему от этой дряни каждый раз кажется, будто он сейчас сдохнет.

Директор невозмутимо приблизился с таким видом, словно точно знал, как успокоить буяна. Сара с любопытством ждала, как он все уладит.

– Привет, Геральт, – сказал Ханс Грунд.

Человек задергался сильнее – лица санитаров уже побагровели от злости и напряжения. Директор сделал им знак отпустить пациента, и тот, суматошно заметавшись, вдруг успокоился. Отодвинув от стола два стула, Грунд усадил пациента напротив себя, после чего они принялись о чем-то шептаться, как добрые приятели. С того места, где стояла Сара, разговора не было слышно, но, к ее удивлению, через минуту Ханс Грунд и нервный Геральт уже вовсю улыбались друг другу. Директор протянул пациенту стакан с водой, и тот покорно запил лекарство. Они обменялись рукопожатиями, и Грунд вышел из комнаты отдыха.

– Труп дальше по коридору, – бросил он через плечо своим спутникам.

По дороге Дорн дал Саре электронный пропуск, позволявший открывать любые двери в заведении, и рацию с наушником: больница была огромная, быстрая связь могла упростить общение. Сара не собиралась задерживаться здесь надолго, но на всякий случай взяла и то и другое – вдруг пригодится.

Проходя мимо открытой двери палаты, она услышала рыдания – какая-то женщина причитала: «Где мой малыш?» – и словно удивлялась, не получая ответа. Саре стало не по себе, захотелось заглушить это жалобное бормотание собственным голосом.

– У покойного была сердечная недостаточность? – спросила она.

– Да, но он находился под наблюдением врачей, – отозвался профессор. – К сожалению, в его возрасте уже нельзя предотвратить неизбежное.

– Сколько ему было?

– Под восемьдесят.

Дорн их обогнал и открыл дверь в другой коридор, очень длинный, с современной отделкой – свет неоновых ламп отражался от пола, выложенного плиткой ПВХ. В конце коридора была еще одна дверь, возле нее стояли на посту двое полицейских.

– Почему этот пациент оказался здесь? – спросила Сара, которой нужно было составить впечатление о жертве до того, как она увидит труп.

– Из-за рекуррентного расстройства личности, сопровождавшегося бредом и паранойей. Но по сравнению с другими нашими пациентами он был относительно спокойным.

– Если верить вашему надзирателю, этот человек пытался себя задушить. По-моему, такое поведение необычно даже для душевнобольных, – заметила Сара.

Директор поправил узел галстука.

– Вы правы, меня это тоже озадачило. Раньше у него не случалось подобных панических приступов.

– Возможно, это побочный эффект какого-то препарата?

– Не исключено, конечно, но я так не думаю. Он принимал одни и те же лекарства много лет, и никаких противопоказаний у него не было. Мы такие вещи строго отслеживаем.

– Тогда ошибка в дозировке?

Грунд покачал головой:

– Инспектор, я в первую очередь врач и очень серьезно отношусь к медикаментозному лечению пациентов. Персонал об этом знает. С тех пор как меня назначили директором больницы, здесь ни разу не было ошибок в дозировке. Я не утверждаю, что это в принципе невозможно, но вероятность крайне мала.

За дверью очередной палаты мужской голос выводил нежную мелодию, которая вдруг закончилась грязными ругательствами – виртуозно построенная многоэтажная словесная конструкция настолько восхитила доктора Ловструда, что он вполголоса повторил высказывание пациента, одобрительно крякнув. А Сара заметила, что директор даже не улыбнулся – наоборот, явно был раздосадован. Достав из кармана пиджака блокнот, он записал номер палаты и время.

– Возможно, санитары, дежурившие этой ночью, все-таки допустили халатность по отношению к погибшему пациенту и не решились вам в этом признаться из страха потерять работу, – предположила Сара. – Как и те, кто, наверное, забыл дать лекарство вот этому… оратору.

Директор уставился на нее с недоумением:

– Я не знаю, как складываются отношения с начальством у вас в полиции, но здесь я не строю из себя тирана. Мы одна команда, и для персонала я скорее тренер, чем судья. Когда у кого-то из сотрудников возникает проблема, он приходит ко мне за советом. Если бы Леонард и Элиас совершили ошибку, они бы честно обо всем рассказали. Нет, вполне очевидно, что пациент умер своей смертью. Я уверен, здесь нечего расследовать, но вы, разумеется, можете убедиться в этом самостоятельно.

– Последний вопрос. Сколько секторов в вашем заведении?

– Три. В секторе А содержатся больные, не представляющие угрозы ни для себя самих, ни для окружающих. Обитатели сектора B требуют более пристального внимания и не могут жить в больших группах. Сектор C отведен буйнопомешанным, хотя мне не нравится этот термин. Скажем, опасным душевнобольным. Сегодняшний инцидент произошел в секторе А, и, кстати, мы уже пришли.

Двое полицейских заслоняли дверь и расступились, только когда Сара показала им удостоверение инспектора полиции Осло.

– Проходите, инспектор Геринген, – кивнул здоровенный блондин с коротким бобриком. На бейдже, прикрепленном к офицерской куртке, значилась фамилия Нильсен.

Сара провела электронным пропуском по считывающему устройству, раздался скрежет замкового механизма, и дверь открылась. За ней в полумраке тонул еще один коридор. Неоновые лампы на потолке не горели, единственным источником света здесь было странное синеватое сияние, исходившее из палаты слева.

– Они еще с полилайтом[3] не закончили, – прокомментировал судмедэксперт.

Директор устремился было за ним с Сарой, но белобрысый гигант заступил ему дорогу:

– Прошу прощения, это охраняемое место происшествия. Замок снова проскрежетал, на этот раз у Сары за спиной.

Из палаты, заполненной синим светом, появилась белоснежная мумия, положила на больничную каталку пластиковую пробирку, прилепила к ней этикетку и вернулась обратно. Сара подошла к каталке – помимо пробирок, там обнаружились чистые перчатки и бахилы. Пока Ловструд доставал из чемоданчика стерильный комбинезон с капюшоном и облачался в него, Сара быстро экипировалась и нырнула в палату – в свете полилайта казалось, будто она погрузилась в аквариум. Двое криминалистов, в таких же белых комбинезонах, как у судмедэксперта, были заняты работой в лазурном полумраке. Один, опустившись на корточки рядом с кроватью, ухватил что-то с пола пинцетом и положил в пробирку. У второго, в очках с оранжевыми стеклами, на плече висело устройство, похожее на маленький радиатор, и он методично обводил стены, пол и потолок синеватым лучом, исходившим из трубки, прикрепленной к корпусу этого аппарата.

На полу желтые таблички с номерами обозначали местоположение вещественных доказательств. Одна из них стояла рядом с человеком, неподвижно сидящим на полу у изножья придвинутой к стене кровати. Черты его лица невозможно было рассмотреть в синем полумраке.

Сара приблизилась. Помещение представляло собой куб. Кровать была привинчена к левой стене, у противоположной находились унитаз и раковина; других предметов обстановки здесь не было.

– Я закончила, – сообщила женским голосом мумия, державшая полилайт, погасила синий луч и протянула руку к электрическому переходнику. – Внимание, включаю!

Свет четырех полицейских портативных прожекторов, расставленных в углах, залил палату, и Сара наконец разглядела мертвеца – босого, в светло-зеленой больничной одежде.

Он сидел лицом к ней, прислонившись спиной к кровати и вытянув ноги в сторону выхода. Голова свесилась набок, морщинистая кожа посерела. Вытаращенные глаза смотрели в пространство, будто увидели там что-то чудовищное; разинутый рот застыл в беззвучном крике, обнажились в оскале гнилые зубы, был виден язык, уже распухший. Сальные жидкие прядки волос прилипли ко лбу.

Сара несколько секунд рассматривала эту жуткую картину в целом, затем наклонилась, чтобы изучить синяки на одутловатой шее – это определенно были отпечатки пальцев, сдавливавших горло. Старик, похоже, не притворялся, когда себя душил.

В палату вошел облаченный в комбинезон Тобиас Ловструд:

– Ну-с, что у нас тут, госпожа инспектор?

Сара затянутым в перчатку указательным пальцем отвела со лба мертвеца пряди волос – и поняла, что имел в виду офицер Дорн, когда говорил о «странных отметинах».

На обескровленном лбу были три шрама длиной в полпальца. Они почти сливались по цвету с кожей – различить очертания удалось лишь по белой каемке и легкой неровности. Шрамы, расположенные в ряд, образовывали число 488.