Читать книгу Начало - Нил Кросс - Страница 7

Обиталище сквоттеров состоит из восьми заброшенных муниципальных квартир, связанных системой внутренних ходов. Населяют его вольные художники, студенты, анархисты, алкаши, наркоманы и городские сумасшедшие.

Отопления здесь нет. Осыпающиеся, в трещинах стены прячутся за разномастными граффити, раскрашенными вручную простынями и постерами.

Малколм Перри лишь вялым шевелением реагирует на вопли снизу. Еще довольно рано, и суматоха внизу, скорее всего, связана с появлением Энди Флюгера – шизофреника, что нередко кантуется в углу самой дальней квартиры, окруженный стайкой юных бунтарей в дредах. Для этой публики немыслимый ментальный надрыв – единственно адекватная форма самовыражения.

Нынче утром шум, пожалуй, громче обычного, но Малколма это мало беспокоит – он без малого трое суток тащится от «розовой шампани» – навороченной амфетаминовой смеси, которую несколько часов назад загасил темазепамом. Поэтому когда копы пинком вышибают дверь и наводняют пространство, как треска на нересте, он все еще валяется на своем топчане. За копами входит какой-то верзила в твидовом пальто – топает с кривенькой улыбкой чуть ли не по его постерам и расписным тряпкам.

Сам Малколм – доходяга с паклей жидких волос и зачаточной бородкой. Одет он только выше пояса, так что гости могут свободно созерцать его незатейливое мужское хозяйство, невзрачный шишачок, поникший и сморщенный от холода и «розовой шампани». Из одежды на Малколме только гетры на костлявых ногах да майка собственного изготовления.

К нему не спеша подходит коп-верзила. Он нависает над Малколмом с таким видом, будто сейчас оторвет ему башку. Но вместо этого слегка наклоняется и читает принты на майке: «Работай. Подчиняйся. Потребляй».

– А че такое? – очумелый от сна и отходняка, строптиво вскидывается Малколм.

– Обыскать эту малину, – командует коп. – Всех задержать и опросить.

Коп-верзила опускается на корточки. С брезгливым видом, двумя пальцами выудив из кучи сваленного у топчана тряпья спортивные штаны, кидает их, а за ними и резиновые шлепанцы, Малколму, не обращая ни малейшего внимания на его почти новые башмаки.

– Надевай, – командует он.

– Куда это мы?

– Ко мне, – отвечает коп. – Может быть, там не очень уютно, но все лучше, чем в этом гадюшнике.

Лютер распоряжается обыскать весь сквот вместе с прилегающим к нему участком. Вторая группа проводит ряд задержаний, в основном за злоупотребление и хранение наркотиков, нарушение режима условно-досрочного освобождения, прием и сбыт краденого, просроченные документы, по подозрениям в том, по подозрениям в этом…

Малколма под фанфары и мигалку отправляют на Хобб-лейн.

Сержант Хоуи приостанавливает машину, чтобы купить шефу гамбургер. Лютер съедает его вверх ногами и чуть ли не с оберточной бумагой. Он отирает рот рукой уже на подходе к углу Хобб-лейн и Аббадон-стрит, где расположено управление.

Здание представляет собой старую уродливую тумбу: утилитарное строение пятидесятых годов – эдакая колода, к которой затем грубо и неумело прилепили викторианский фасад. Химерическое строение, словно созданное для того, чтобы стать классическим полицейским участком. И пахнет оно так, как любой другой участок, в котором доводилось бывать Лютеру: линолеумом, мастикой для полов, подмышками, канцелярией и пылью на радиаторах.

Скатывая бумажную салфетку в шарик, Лютер, перемахивая через две ступени, взлетает по лестнице и проходит в двери отдела тяжких преступлений. Мебель здесь явно собранная из других отделов: хлипкие офисные стулья и столы из уцененки втиснуты в помещение, по идее требующее втрое большего объема.

Он шагает в свой кабинет – узкое, маломерное рабочее пространство, которое они делят с Йеном Ридом. У дверей его ждет Бенни Халява, протягивая для пожатия тощую белую руку, которую Лютер перехватывает с энергичным хлопком.

– Как поживаешь, Бен? – спрашивает Лютер. – Спасибо, что пришел.

– Куда садиться-то?

Они ступают в заставленное мебелью неопрятное помещение. Лютер жестом указывает на стол Рида. Бенни взгромождает на краешек столешницы свой сухопарый зад. Халява мосласт, бородат, в застиранной, но стильной футболке.

– Ты как, уже наелся форумами для педофилов, а, Бен? – спрашивает Лютер.

– Фигурально выражаясь, – отвечает тот, причем Лютеру приходится слегка мобилизовать слух, чтобы не увязнуть в его белфастском акценте. – Ох уж эти уголки Интернета, где любители малолеток делятся своими необузданными фантазиями. Я зависаю там целыми рабочими днями.

– Тебе уже высылали материалы конкретно по нашему делу?

– Так, описали в двух словах.

Лютер прикрывает дверь:

– И все-таки как ты, если честно?

У Бенни наблюдаются кое-какие проблемы в умственной сфере, что не так уж и нетипично для людей с его работой. Все дело в тех вещах, которые приходится созерцать ежедневно.

– Все путем. Я в отличной боевой форме.

– Спрашиваю, потому что собираюсь попросить тебя пошнырять где надо, пока все это не разложится по полочкам. Ты же знаешь, что к чему.

– Лучше б я не знал.

– Но ты знаешь…

– А Герцогиня-то в курсе, что я здесь?

– Пока нет, но я это улажу.

– Потому что я не знаю, как она отнесется к моему присутствию.

Бенни – ярый приверженец кожаных косух и масла пачули.

– Да дело тут вовсе не в тебе, – успокаивает его Лютер. – Она вообще никого терпеть не может.

– И это правда. Как по-нашему, ребенок жив?

– Боюсь, Бен, что такой вариант не исключен.

Бенни с грохотом швыряет на стол свой баллистический нейлоновый портфель, щелкает замком, доставая оттуда ноутбук.

– Где подключиться?

* * *

Малколм Перри дожидается в комнате для допросов. Он чувствует мерзкий привкус во рту. Сквозь тонкую резину шлепанцев проникает холод от бетонного пола, прикрытого линолеумом.

Наконец сюда входят тот самый коп-верзила и его симпатичная зеленоглазая помощница. Они представляются, проводят нудную предварительную процедуру уведомления о видеозаписи беседы и так далее. Верзила, расставив ноги, откидывается на спинку стула. Он просто сидит, с насмешливым видом рассматривая Малколма, в то время как его спутница приступает к опросу.

– Малколм Перри, – говорит она. – В две тысячи первом году, в возрасте четырнадцати лет, вы прочитали в газете некролог с именем Шарлотты Джеймс, погибшей за неделю до этого в ДТП на мотоцикле. И вы отправились на кладбище Сен-Чарльз, прихватив с собой, – она немного хмурится, сверяясь с записями, – инструменты для копки и брезент, который вы, очевидно, похитили у соседа.

Малколм встречает ее взгляд, косясь из-под пакли жидких, с пробором по центру, волос.

– Вас задержали при попытке выкопать тело мисс Джеймс, с которым вы, судя по всему, собирались совершить половое сношение.

Малколм пожимает одним плечом. Заправляет за ухо прядь волос.

– Поскольку вы тогда были несовершеннолетним, а половое сношение с человеческим трупом стало считаться противозаконным лишь по Акту о сексуальных противоправных деяниях две тысячи третьего, вас выпустили, сделав предупреждение в связи с мелким правонарушением, а также потребовав от вас пройти психиатрическую реабилитацию у специалистов.

Но уже в две тысячи пятом году, во время вашей работы в похоронном бюро, вас схватили во время сексуального надругательства над трупом двадцативосьмилетней женщины, также жертвы ДТП. Вы высасывали из этого тела кровь и мочу, хлестали по ягодицам, после чего содомизировали его. За это вы получили шесть месяцев тюрьмы, из которых отбыли четыре и были выпущены под обязательство, что дважды в неделю будете посещать психиатра.

Хоуи закрывает папку, кладет на нее ладонь и обращает свои зеленые глаза на Малколма.

– Ну и как проходят консультации? – спрашивает она. – Прогресс есть?

– Гм, – отвечает Малколм. – Смотря что подразумевать под словом «прогресс»…

– Я имею в виду, вас по-прежнему тянет заниматься сексом с мертвыми женщинами?

В ответ долгая тишина.

– Ну ладно, – вздыхает Хоуи. – Когда это вообще у вас началось? Эти специфические изъявления любви?

– Когда я был маленький, – отвечает он. – Я, помнится, устраивал долгие похоронные службы по своим домашним любимцам. У меня было маленькое кладбище для животных. Наверное, все это есть у вас в папке.

– А как вы их выбираете, своих жертв?

– Возлюбленных.

– Ну, пусть так.

– Ну, как… Устраиваешься в похоронное бюро, в больницу там, на кладбище. Хотя лучше всего, понятно, в морг.

– То есть вам нравятся свеженькие?

– Как горошинки в стручке.

Она смотрит на него стеклянным взглядом.

– Но для вас это, по-видимому, несколько затруднительно? С учетом того, что вам запрещено работать непосредственно с мертвыми или вблизи них.

– Я нынче не практикую, – говорит он. – Я теперь больше не морговая крыса.

– Отчего же?

– Мне неинтересно быть политзаключенным.

– А это что, политическая позиция – насиловать трупы?

– Труп – это предмет, вещь. Вещь изнасиловать нельзя.

– А как же их семьи?

– Мертвые им не принадлежат.

– Иными словами, Малколм, для вас все как было, так и осталось? Вы берете от мертвецов то, что вам нужно, напрочь забывая об их родных и близких; о том, что те могут чувствовать… Ездите, так сказать, без платы за билет. Вся эта чепуха насчет мира и любви, что у вас на футболке…

– Это не чепуха.

– Мир и любовь – признаки взаимного уважения. У вас же уважения нет ни к кому.

– Это не так.

– Итак, вы больше не морговая крыса. Но кто же вы тогда? Я так понимаю, консультации для вас – пустой звук. Думаю, вы знаете себя достаточно, говоря то, что говорите. Но при этом фантазии не покидают вас ни на один миг. Мастурбирование под мысли о мертвых девушках.

– Бог мой, конечно, я фантазирую при этом! Мне, слава богу, позволено во время дрочки думать обо всем, что захочу. Мы живем не в полицейском государстве. По крайней мере, пока.

– Это так, – кивает Хоуи. – До тех пор, пока никому от этого нет вреда.

– На что вы намекаете?

– Как вы относитесь к доктору Тому Ламберту?

– К моему консультанту, что ли?

– Да, – отвечает Хоуи, – к вашему консультанту.

– Ханжа хренов. А что?

– Ханжа в каком смысле?

– Сто лет назад нацисты вроде него пробивали закон, чтобы кастрировать гомосеков.

– Поэтому вы угрожали его убить?

– Вы меня за этим сюда притащили?

– Не знаю. А что вы так насторожились?

– Потому что я этого не говорил. Он лжет.

– Понятно, – говорит Хоуи. – Я тоже не уверена, что это правда.

– Это он вам сказал? Потому что если да, то он лжец гребаный.

– А его жена?

– Что его жена?

– Вы ее когда-нибудь видели?

– Нет.

– Может быть, это еще одна неправда?

– К чему вы вообще клоните?

– Мы хотим показать вам снимки с места преступления, – подает голос Лютер впервые с начала допроса, – только мы не хотим вас чересчур возбуждать.

Взгляд Малколма перебегает с Лютера на Хоуи и обратно.

– С какого такого места преступления?

– Так что это было? – спрашивает Лютер. – Он вас достал? Он не верил всей той блажи, которую вы ему несли во время консультаций?

– В смысле?

– А ребенок? – продолжает Лютер. – Что такой человек, как вы, может сделать с ребенком?

– Нет, правда, – начинает частить Малколм, – что он такое сказал? Ведь он лжец хренов.

– Где ребенок, Малколм?

– Какой ребенок?

– Вы себе представляете, чем для вас может обернуться тюрьма? – ставит вопрос ребром Лютер. – Быть извращенцем – это одно, но истязать детей – совсем другое. Там, в Уондсворте, народ сентиментальный. Они сделают с вами то, что вы сделали с мистером Ламбертом.

– Погодите. Да что я такое сделал? Мы вообще о чем говорим?

– Где младенец?

– Какой младенец?

– Где он?

– Насчет младенца он лжет. Это был не младенец.

Пауза.

– Кто был не младенец?

– Он не должен был вам все это разглашать. Не должен. Ах он гребаный лицемер…

Лютер не движется. Не движется и Хоуи. Сделав долгую, очень долгую паузу, Лютер говорит:

– Малколм, кто был не младенец?

– К младенцам я не прикасаюсь, никогда. Если он вам сказал, что да, то он лгун поганый. Я люблю девочек. Женщин.

* * *

Выйдя из комнаты для допросов, сержант Хоуи делает гримасу отвращения, встряхивая руками, как от прикосновения к чему-то нечистому. Лютер одобрительно похлопывает ее по спине – дескать, молодец. После этого он подходит к сержанту Мэри Лэлли.

Лэлли тридцать лет; вьющиеся волосы подстрижены коротко и аккуратно. Дотошный, вдумчивый детектив, к допросам она подходит творчески. А еще у нее есть дар, свойственный только ей: презрительно-насмешливый взгляд. Иногда Лютер применяет ее как секретное оружие, чтобы она просто сидела и посверливала объект этим своим несравненно проницательным взором, от которого становится неуютно. Коллеги зовут ее Мэри-Звери.

Лэлли поднимает взгляд от экрана компьютера, кладет телефонную трубку. Смотрит на Лютера с видом провидицы.

– Как насчет того, чтобы глотнуть свежего воздуха? – спрашивает Лютер.

* * *

Мэри-Звери прибывает к фургону кинологов на перекресток с Хилл-Парк, напротив дома сквоттеров. Здоровается с Яном Кулозиком, патрульным собаководом в форме. На поводке терпеливо ждет осанистая немецкая овчарка. Кулозик одобрительно смотрит, как Лэлли встает на одно колено и ласково воркует о чем-то с собакой. Затем Лэлли приказывает вывести из дома всех сквоттеров, которые хмуро жмутся под накрапывающим дождем.

Вслед за Кулозиком и собакой она заходит внутрь. Кулозик подбадривает собаку, которая куда-то целенаправленно спешит. Очевидная радость животного от выполнения задания заставляет Лэлли невольно улыбнуться.

Собака настораживается, дойдя до самого дальнего и самого темного угла самой дальней и самой темной квартиры. Возле грязного топчана Малколма Перри она, нетерпеливо поскуливая, начинает скрести пол. Кулозик оттаскивает овчарку, тихо похвалив, в то время как Лэлли отпинывает в сторону тщедушный комковатый матрас.

Носок ботинка нащупывает неплотно лежащую половицу. Рядом другая, такая же. Лэлли, нахмурившись, встает на колени и отодвигает незакрепленные половицы, за которыми открывается небольшое углубление. В углублении лежит черный мешок для мусора. Под ним обнаруживается серое шерстяное одеяло. В серое шерстяное одеяло завернута женская голова.