Читать книгу Криптономикон - Нил Стивенсон - Страница 14

Бобби Шафто хорошо разбирается в кошмарах. Только что он, словно летчик из горящего самолета, катапультировался из старого заезженного кошмара в новехонький, экстра-класса. Кошмар, правда, какой-то недоделанный: в нем нет исполинской ящерицы.

Начинается с жара на лице. Если в одну цистерну слито столько горючего, сколько нужно пятидесятитысячетонному кораблю, чтобы идти по Тихому океану со скоростью двадцать пять узлов, и пролетающие нипские самолеты подожгли ее в несколько секунд, а ты стоишь настолько близко, что видишь торжествующие лица пилотов, то ощущаешь на лице именно такой жар.

Бобби Шафто открывает глаза, думая, что поднимает занавес сногсшибательного кошмара и сейчас начнутся «Торпедные бомбардировщики на 2.00!» (лидер проката) или «Атака с бреющего полета», семнадцатая серия.

Однако фонограмма кошмара почему-то не идет. Тихо, как в засаде. Он сидит на госпитальной койке, окруженный расстрельным взводом жарких прожекторов. Свет слепит, ничего не видно. Шафто моргает и фокусируется на струйке табачного дыма, которая растекается по воздуху, как мазут по воде тропической бухты. Пахнет соблазнительно.

Рядом с койкой сидит молодой человек. Шафто видит только несимметричный нимб там, где юпитер светит через бензиновый отлив взбитых волос. И красный уголек сигареты. Присмотревшись, Шафто различает силуэт военной формы. Не морпеховской. На погонах – лейтенантские полоски, как просвет в двери.

– Еще сигарету хотите? – спрашивает лейтенант. Голос у него хриплый, но жутко приятный.

Шафто смотрит на свою руку и видит зажатый между пальцев чинарик «Лаки страйк».

– Не вопрос, – с трудом выговаривает он. У него самого голос хриплый и замедленный, как у граммофона, когда кончается завод.

Чинарик заменяют на зажженную сигарету. Шафто подносит ее к губам. Рука в бинтах, под бинтами – раны, которые пытаются болеть. Однако что-то блокирует сигнал.

Ага, морфий. Неплохой кошмар, если в нем есть морфий.

– Готовы? – спрашивает голос. Черт возьми, Шафто где-то его слышал.

– Сэр! Не вопрос, сэр! – отвечает он.

– Вы это уже говорили.

– Сэр, если вы спрашиваете морпеха, хочет ли он еще сигарету или готов ли он, ответ один, сэр!

– Отлично. То, что надо, – говорит голос. – Мотор.

В кромешной тьме за юпитерами возникает стрекот. «Пошел мотор», – говорит другой голос.

Что-то большое снижается над Шафто. Тот вжимается в койку: эта штука больше всего похожа на зловещие яйца, какие откладывают в воздух японские пикирующие бомбардировщики. Однако она останавливается и зависает.

– Звук, – говорит другой голос.

Шафто всматривается и видит, что это не бомба, а микрофон на палке.

Лейтенант с начесом подается вперед, он стремится к свету, как замерзший путник в ночи.

Это же тип из кино. Как его… Ах да!

У Рональда Рейгана на коленях стопка карточек три на пять дюймов. Он берет новую.

– Что вы как самый молодой американский боец, отмеченный и Серебряной Звездой, и Военно-Морским Крестом, посоветуете морским пехотинцам, направляемым на Гуадалканал?

Шафто не задумывается. Воспоминание свежо, как вчерашний одиннадцатый кошмар: десять остервенелых нипов в «Желтолицые атакуют!»

– Уложить первым того, что с мечом.

– А. – Рейган поднимает нафабренные и подведенные брови, кивает начесом в сторону Шафто. – Пр-р-рекрасно! Их надо убивать первыми, потому что это офицеры?

– Нет же, твою мать! – орет Шафто. – Потому что у них мечи! На тебя когда-нибудь бежали с мечом, твою мать?!

Рейган отшатывается. Теперь он напуган, пот смывает с лица грим, хотя из окна с залива тянет прохладным ветерком.

Рейгану хочется скорее вернуться в Голливуд и закадрить старлетку. Однако надо торчать здесь, в Окланде, брать интервью у военного героя. Он перебирает карточки, откладывает штук двадцать подряд. Шафто никуда не торопится. Ему валяться на этой койке примерно до конца жизни. Он в одну затяжку вытягивает полсигареты, выпускает колечко дыма.

Во время ночного боя большие корабельные орудия выпускают кольца светящегося газа. Не толстые, как пончики, а тощие, они еще извиваются, как лассо. Тело Шафто пропитано морфием. Веки рушатся на глаза, нежа глазные яблоки, истерзанные табачным дымом и светом. Он вместе со взводом бежит навстречу приливу. Они – рейдеры морской пехоты и две недели преследуют по Гуадалканалу подразделение нипов, отстреливая их одного за другим. Им приказано выбраться в определенную точку на мысу и обстрелять из минометов «Токийский экспресс». Это достаточно безрассудная тактика, вполне в духе всей операции, которая с самого начала держалась на соплях. Рейдеры выбились из графика, потому что жалкая горстка нипов устраивала засады за каждым поваленным деревом, палила по ним всякий раз, как они огибали очередной мыс…

Что-то липкое касается лба – гример опять полез его мазать. Шафто снова в кошмаре, внутри которого развивается кошмар с ящерицей.

– Я рассказывал вам про ящерицу? – спрашивает он.

– Несколько раз. Все, еще минутку. – Рейган зажимает в пальцах новую карточку, торопясь переключиться на что-нибудь менее эмоциональное. – Что вы с товарищами делаете по вечерам, когда закончены дневные бои?

– Сгребаем убитых нипов бульдозером и поджигаем, – говорит Шафто. – Потом берем по бутылю и идем на берег смотреть, как торпедируют наших.

Рейган морщится.

– Стоп! – говорит он тихо, но властно. Стрекот умолкает.

– Ну, как я был? – спрашивает Шафто, пока ему стирают с лица «Мейбеллин» и операторы пакуют оборудование. Юпитеры выключены, в окно льется серый калифорнийский свет. Вся сцена выглядит почти реально, будто это вовсе и не кошмар.

– Отлично, – говорит Рейган, не глядя ему в глаза. – Очень поднимает дух. – Он закуривает. – Можете спать дальше.

– Ха! – говорит Шафто. – Я спал все это время. Разве нет?

После госпиталя ему значительно лучше. Он получает двухнедельный отпуск, идет прямиком на вокзал и садится на первый поезд до Чикаго. Другие пассажиры узнают его по снимкам в газетах, угощают выпивкой, фотографируются с ним на память. Он часами смотрит в окно, за которым бежит Америка, и видит, как все красиво и чисто. Может быть, есть дикие места, и чащи, даже медведи гризли и пумы, но все упорядоченно, правила (не приставать к медвежатам, с вечера вешать съестные припасы на ветку) известны и напечатаны в справочнике бойскаута. На островах в Тихом океане слишком много всего живого, все оно постоянно жрет или пожирается другими, и как только ты там оказываешься, ты включаешься в процесс. Просто сидеть в поезде пару дней, в чистых белых носках, когда тебя не едят заживо – здорово прочищает голову. От силы раз – ну, может быть, два или три – ему по-настоящему надо запереться в туалете и вколоть себе морфий.

Однако стоит закрыть глаза, и он снова огибает последний мыс, плеща навстречу приливу. Волны сбивают людей с ног, бросают на скалы.

Наконец они огибают мыс и видят бухточку: крохотную выемку побережья, зажатую между скалами. Впереди сотня ярдов приливной полосы, за ней – обрыв. Надо преодолеть эту сотню ярдов, иначе унесет в море приливом…

Шафто – теннессийские горцы и, помимо всего прочего, рудокопы. Примерно в то время, когда Нимрод Шафто осел на Филиппинах, два его брата подались в Висконсин на свинцовые рудники. Один из них – дедушка Бобби – стал горным мастером. Иногда хозяин приглашал его в Окономовок, в свой летний домик на озере. Они отправлялись на лодке ловить щук. Часто к ним присоединялись соседи – владельцы банков и пивоварен. Так Шафто перебрались в Окономовок, бросили горное дело и стали егерями: водили богатых людей на охоту и на рыбалку. Семья тщательно сохраняла теннессийский выговор и некоторые другие традиции, к которым относилась и военная служба. Одна из сестер и два младших братишки Шафто по-прежнему жили с родителями, два старших брата служили в армии. Бобби не первый в семье получил Серебряную Звезду. Правда, Военно-Морского Креста до него еще никто не получал.

Бобби выступает перед окономовокскими бойскаутами. В качестве героя идет впереди городского парада. В остальное время практически не выходит из дома, разве что во двор, поиграть с братишками в мяч. Помогает отцу починить прогнивший причал. Все время таскаются старшеклассники. Скоро Бобби усваивает то, что давно знают отец, дед и дедовы братья: не надо рассказывать подробности. Никому не интересно слушать, как ты штыком выковыривал из ноги коренные зубы приятеля. Все эти подростки кажутся ему придурками. Единственный, кто его не раздражает, – прадедушка Шафто, девяносточетырехлетний, в абсолютно здравом уме. Он был под Питтсбургом, когда Бернсайд зарытой взрывчаткой пробил огромную брешь в рядах конфедератов и бросил своих людей в воронку, где их всех перебили. Он никогда про это не рассказывает, как Шафто – про ящерицу.

Вскоре отпуск заканчивается, ему устраивают торжественные проводы на вокзале. Он обнимает мать, обнимает сестренку, жмет руку отцу и братьям, снова обнимает мать и уезжает.

Бобби Шафто ничего не знает о своем будущем. Только то, что его произвели в сержанты, вывели из состава прежней части (невелика потеря, потому что из взвода он один остался в живых) и перевели в какое-то новоявленное подразделение в Вашингтоне, округ Колумбия.

Округ Колумбия – оживленное место, но, насколько Бобби Шафто известно, бои там не идут, так что отправили его не на фронт. Что ж, он свое отвоевал, норму убитых нипов перевыполнил, заслужил награды, получил ранения. Поскольку административного опыта у него нет, ему скорее всего поручат разъезжать по стране в качестве героя, поднимать дух и убеждать молодых людей записываться в Корпус.

Он прибывает, согласно приказу, в Казармы МПФ. Это старейшая база Корпуса, квартал на полпути от Капитолия к военно-морским складам. На зеленом прямоугольнике марширует оркестр, инструкторы проводят строевую подготовку. Шафто почти готов увидеть рядом цистерны со стратегическим запасом армейского глянца.

В кабинете два морских пехотинца: майор, его новый, номинальный командир и полковник, который выглядит и ведет себя так, будто тут родился. Опупеть можно, что два таких персонажа здесь, чтобы побеседовать с простым сержантом. Наверное, все дело в Военно-Морском Кресте. Хотя у них свои Военно-Морские Кресты – по два, по три на брата.

Майор представляет полковника в выражениях, которые ничего не проясняют. Полковник по большей части молчит – он здесь, чтобы наблюдать. Майор некоторое время теребит какие-то машинописные документы.

– Здесь говорится, что вы – гун-хо.

– Сэр! Так точно, сэр!

– И что бы это значило?

– Сэр, это китайское слово! Там есть один коммунист, Мао, у него армия. Мы с ними дрались, и не раз, сэр! Гун-хо – их боевой клич, значит «все вместе» или вроде того, сэр, и когда им вмазали, сэр, мы украли их боевой клич, сэр!

– Значит ли это, что вы обазиатились, как другие китайские морские пехотинцы, Шафто?

– Сэр! Напротив, сэр, как, думаю, видно из моего личного дела, сэр!

– Вы правда так думаете? – с сомнением говорит майор. – У нас тут рапорт о телеинтервью, которое вы дали одному солдату[18], лейтенанту Рейгану.

– Сэр! Морпех извиняется за возмутительное поведение во время интервью, сэр! Морпех подвел себя и своих товарищей, сэр!

– Вы не хотите представить оправдания? Вы были ранены. Контужены. Накачаны морфием. Страдали от малярии.

– Сэр! Это не оправдание, сэр!

Майор и полковник обмениваются одобрительными кивками.

Все эти «сэр, есть, сэр», которые покажутся собачьей чушью любому мало-мальски вменяемому штатскому, исполнены для Шафто и офицеров глубокого и внятного смысла. Как у многих, у Шафто поначалу были нелады с субординацией. Конечно, он вырос в семье потомственных военных и многое впитал с детства, но в жизни это оказалось куда труднее. Теперь, пройдя все стадии воинского существования, кроме завершающих (насильственная смерть, трибунал, увольнение в запас), он понимает культуру в ее сути: как систему этикета, которая позволяет группе людей жить бок о бок многие годы, переправляться на край света и выполнять буквально черт-те какие задания, не прикончив друг друга в процессе и не рехнувшись окончательно. Крайняя формальность, с которой он обращается к офицерам, несет в себе важный подтекст: ваша забота, сэр, решить, что от меня требуется, моя забота, сэр, это исполнить. Все эти мои «гун-хо» означают, что, когда вы отдадите приказ, я не стану приставать к вам с вопросами, а вы, сэр, со своей стороны, не стойте над душой и не морочьте мне голову вонючей политикой, которой вы тут пробавляетесь. Такая готовность без колебаний выполнить приказ – тяжелейшее бремя ответственности для любого мало-мальски вменяемого офицера. Шафто не раз видел, как у зеленых лейтенантиков начинали гнуться коленки, когда видавший виды боец просто стоял перед ними и бодро отвечал: «Есть, сэр!»

– Лейтенант Рейган жаловался, что вы все время пытались рассказать ему историю про ящерицу, – говорит майор.

– Сэр! Так точно, сэр! Исполинская ящерица, сэр! Занятная история, сэр!

– Не важно, – говорит майор. – Вопрос в том, следовало ли рассказывать ее в данных обстоятельствах?

– Сэр! Мы двигались вдоль побережья, чтобы отрезать нипов от места высадки «Токийского экспресса», сэр!.. – начинает Шафто.

– Отставить!

– Сэр! Есть, сэр!

Наступает полная тишина, которую нарушает полковник:

– Мы показали ваши утверждения психиатрам, Шафто.

– Да, сэр!

– Они утверждают, что вся эта история с ящерицей – классический пример замещения.

– Сэр! Не будете ли вы так любезны объяснить, что это за штука, сэр?

Полковник краснеет, поворачивается к окну, смотрит на редкие машины.

– Ну, у них выходит, что никакой исполинской ящерицы не было. Что вы убили того япа[19] в рукопашном бою. А воспоминание о ящерице – на самом деле ваше подсознание, которое вылезает наружу.

– Подсознание, сэр!

– Что у вас в голове есть подсознание, и оно дало вам силы убить япа голыми руками. А потом ваше воображение придумало исполинскую ящерицу в качестве объяснения.

– Сэр! Вы говорите, что ящерица просто моя фантазия, сэр!

– Да.

– Сэр! В таком случае позвольте узнать, как этот нип оказался наполовину обглодан, сэр!

Полковник кривится.

– Ну, сержант, к тому времени, как вас нашел береговой наблюдатель, вы пробыли в бухте с мертвыми телами три дня. А в тропиках, где жуки и все такое, уже нельзя сказать, обглодала его исполинская ящерица или по нему прогнали газонокосилку, если вы понимаете, о чем я.

– Так точно, сэр!

Майор возвращается к рапорту.

– Этот Рейган утверждает также, что вы неоднократно отпускали оскорбительные замечания в адрес генерала Макартура.

– Сэр! Так точно, сэр! Этот сукин сын ненавидит Корпус, сэр! Он хочет, чтобы нас всех перебили, сэр!

Майор и полковник переглядываются. Очевидно, они только что пришли к какому-то общему решению.

– Поскольку вы хотите продлить контракт, в нормальных обстоятельствах вас бы отправили разъезжать по стране, поднимать боевой дух и агитировать молодых людей вступать в Корпус. Однако история с ящерицей ставит на этом крест.

– Не понимаю, сэр!

– Отдел комплектования получил ваше личное дело. Они видели рапорт Рейгана. Они боятся, что на параде в День Поминовения в Малом Жопасрауне, Арканзас, вы внезапно начнете рассказывать про исполинскую ящерицу, перепугаете всех до потери пульса и подорвете военные усилия.

– Сэр! Разрешите…

– Не разрешаю, – говорит майор. – Я даже не буду касаться вашей одержимости генералом Макартуром.

– Сэр! Генерал гробит…

– Отставить!

– Сэр! Есть, сэр!

– У нас другое дело для вас, морпех.

– Есть, сэр!

– Вы поступаете в весьма исключительное подразделение.

– Сэр! Рейдеры морской пехоты и без того весьма исключительное подразделение весьма исключительного Корпуса, сэр!

– Я о том, что назначение будет… необычным. – Майор смотрит на полковника. Полковник сует руку в карман, бренчит монетами, трогает щеку, проверяя, чисто ли она выбрита.

– Назначение не совсем в Корпус морской пехоты, – говорит он. – Вы войдете в особое международное подразделение: взвод американских морских пехотинцев и рота британских ВДВ под общим командованием. Бывалые черти, каждый показал, что способен выполнить любое задание в любой обстановке. Это ведь верно вас описывает, морпех?

– Так точно, сэр!

– Это крайне необычная штуковина, – задумчиво говорит полковник, – такая, какая военному никогда бы в голову не пришла. Вы понимаете, о чем я, Шафто?

– Никак нет, сэр! Но я различаю сильный душок политики в кабинете, сэр!

Полковник легонько подмигивает, поворачивается к окну и смотрит на купол Капитолия.

– Эти политики бывают здорово привередливы. Все должно быть в точности так, как они сказали. Они не любят оправданий. Вам ясно, Шафто?

– Так точно, сэр!

– Корпусу пришлось побороться, чтобы нас в это включили. Все собирались отдать армии. Нам пришлось действовать через высокопоставленных людей, бывших флотских. Теперь назначение наше. Если мы его провалим, то на свою голову.

– Сэр! Мы его не провалим, сэр!

– Сукин сын Макартур гробит морских пехотинцев почем зря, потому что мы не всегда правильно разыгрываем политические игры. Если вы и ваше подразделение не отработаете без сучка без задоринки, ситуация станет еще хуже.

– Сэр! Морпех не подведет, сэр!

– Командовать будет лейтенант Этридж, выпускник Аннаполиса. Боевого опыта немного, но умеет вращаться в нужных кругах. Он будет осуществлять взаимодействие на политическом уровне. Ответственность за то, чтобы выполнить задание на местности, возлагается на вас, сержант Шафто.

– Есть, сэр!

– Вы будете работать в тесном сотрудничестве с британскими десантниками. Отличные парни. Но я хочу, чтобы вы и ваши ребята утерли им нос.

– Сэр! Непременно утрем, сэр!

– Ладно, тогда идите собираться, – говорит майор. – Вы отправляетесь в Северную Африку, сержант Шафто.