Читать книгу Наумовна. Начало - Князькова Нина, Нина Князькова - Страница 5

Она ошиблась. Полюбила до такой степени, что совсем не представляла, как будет жить без него. Без тихих вечерних разговоров с ним, без его какой-то зацикленности на классической музыке (она казалась ему частотно правильной), без ощущения, что для кого-то ты дороже всего мира. Агриппину Наумовну охватывал такой ужас, когда она держала руку умирающего мужа. Но ни словом, ни взглядом, никак она бы не позволила себе оскорбить его этим внутренним ужасом. Если ему сейчас нужно утешение, она его даст человеку, который когда-то дал ей веру в то, что она чего-то стоит.

Она прекрасно помнила, как он подбил ее получить высшее образование (пусть и вечернее), как, едва у нее опускались руки, он тут же подхватывал ее идеи и помогал претворить их в жизнь, никогда не оставляя ее один на один с проблемами. Она прекрасно помнила его слезы, когда он впервые взял на руки своего сына. И переезд с свою собственную квартиру, полученную от института. Как вдруг в том же доме дали квартиру и Сашке с Марькой (как ее называли все вокруг)… Как смешно было наблюдать за их отношениями.

Но Агриппина помнила не только счастье. Но и то, как у Сашу убило разрядом электричества прямо на работе, как утешала свою Макаровну, оставшуюся с дочкой на руках. Как вдруг та самая дочь выросла и отправилась покорять мир, как они оббивали порог детдома, чтобы забрать Петьку. И все это время рядом был Филипп. Скала. Константа. Незыблемость.

Когда врач попросил ее выйти из палаты, она совершенно честно встала, и даже сделала несколько шагов, прежде чем просто упасть на пол. Голова закружилась. Пришла в себя уже на каталке. Над ней склонились два обеспокоенных лица. Внуки.

– Ты как? – Михаил, нахмурившись, стал похож на отца. Тщедушный Филька больше смахивал на деда, но вот характер у него был материнский.

Женщина шумно выдохнула, но от осознания нахлынувшего горя по вискам побежали слезы.

– Не знаю, – выдавила из себя.

– Ба, тебе успокоительное вкололи, чтобы ты спокойнее была, – парни обеспокоенно смотрели на бабушку. – Родители сейчас уже приедут.

Агриппина Наумовна закрыла глаза, чувствуя, как на нее волнами накатывает апатия. Да, сейчас приедут дети и всё решат. Вот только… у нее как будто сердце только что вырвали из груди.

– Гриппка, что случилось? – В палату забежала Макаровна. – Мне Ильинична сказала, что ты в больнице…

Миша подхватил под локоток вбежавшую подругу бабушки и, отведя в уголок, тихо всё рассказал. Макаровна громко всхлипнула, но быстро взяла себя в руки и строго посмотрела на подругу.

– Так, Гриппка, – подошла она к каталке. – Ты чего это удумала? Никак в депрессию впасть решила?

– Изыди, – нахмурилась Наумовна.

– Ну уж нет! Ты мне моралей читать не вздумай, – не согласилась та. – Я еще помню, как ты на меня ведро ледяной воды вылила, когда мой Сашка того… И вместо того, чтобы горевать после похорон, я три недели от пневмонии лечилась.

Шмелёва поджала губы, молча сложила руки на груди и прикинулась валенком. Нет, в груди было всё так же больно. В голове были все те же вопросы. Но вдруг стало чуть легче дышать что ли.

Выдающегося учёного Филиппа Шмелёва похоронили через три дня с большими почестями и оркестром, который нанял НИИ. Лишь Агриппине было бы легче, если бы без всех этих коллег, если бы одна… Она бы выплакалась, но даже тут пришлось держать лицо, потому что этого самого лица не было на всех остальных. Даже Макаровна подвывала образцово-показательно, придав всей этой пышности какого-то неуместного фарса.

А уже потом…

– Нет, нет, езжайте домой, – Наумовна встала у двери своей квартиры и строго посмотрела на сына.

– Мам, но как же? Мы хотели остаться на пару дней, присмотреть за тобой, – принялся было говорить он, но напоролся на материнский взгляд и замолчал.

– Так, родственники, – она выразительно оглядела толпу, стоящую на лестничной площадке, – прошу вас запомнить одну вещь: я не инвалид. За мной не надо ходить, меня не надо жалеть, и ответственно говорю вам, что меня не надо опекать. Если мне будет нужна чья-то помощь, то я буду в состоянии связаться с вами. А теперь прошу всех покинуть мой подъезд, – указала она в сторону лестницы.

Все переглянулись и… решили сделать вид, что ничего не слышали. И возможно, женщина не устояла бы, если бы на помощь не пришла верная подруга. Марька Макаровна шумно чихнула. Все тут же повернулись к ней.

– Ой, что-то… аллергия у меня на похороны какая-то. Так, Гриппка, ты заходи, если будет желание. А я пошла. Нечего моим старым костям у чужих дверей стоять, – продекларировала она и медленно поплелась к лестнице. – А ну-ка, Филька, помоги спуститься. И ты Мишка тоже.

Парни послушались и, подхватив бабушкину подругу под локотки, принялись спускать ее вниз. Остальные не допущенные до дома гости переглянулись и по одному принялись уходить. Наумовна удовлетворенно кивнула.

– Мам, обещай, что позвонишь, если тебе что-то понадобится. Или ты плохо себя чувствовать будешь…, – окликнул ее сын.

– Обещаю, – кивнула она. – Но без предупреждения не приходите. Не пущу, – вздернула она подбородок.

Квартира встретила ее полной тишиной. Всё здесь было ровно так, как она оставила утром. Вот только теперь парадного костюма Филиппа в шкафу не было. Она сняла верхнюю одежду, тяжело ступая прошла в гостиную и упала на диван. Сил не было даже на то, чтобы заплакать. Просто сидеть и считать каждый вдох, чтобы понять, что еще живая.

Она запустила руку в карман кофты и вытащила белый лист бумаги, сложенный вдвое. Письмо от мужа. То самое, которое она до сих пор не решилась прочитать. Ведь если прочитает, то это будет, как прощание. Так, как будто… его больше никогда не будет рядом.

На глаза снова навернулись слезы. Наверное, не стоит больше откладывать. Нужно просто развернуть это письмо и прочитать, а потом все же дать волю чувствам и порыдать, как давно стоило сделать. Негнущимися пальцами она раскрыла лист и… поняла, что нужно идти за очками. Бисерный убористый почерк мужа сейчас было просто не разглядеть.

Очки для чтения нашлись на полке с книгами. Наумовна водрузила их на нос и вновь села на диван. Раскрыла письмо и принялась читать:

«Дорогая моя жена, Гриппочка моя! Знаю, меня уже нет. Прости, нужно было давно тебе сказать, но я хотел оградить тебя от этого. Врачи сказали, что пересадку делать поздно, а что-то другое просто не поможет. Зато я закончил все свои земные дела.

Но сейчас дело не во мне. Дело в тебе. Гриппочка моя, я знаю, как тебе сейчас больно и тяжело, но это жизнь. Мы с тобой прожили хорошую совместную жизнь. Счастливую. Теперь тебе придется жить счастливо без меня. Я знаю, что в последнее время моя научная деятельность была твоим основным занятием. Ты всегда была моим тылом. Если бы не ты, я бы точно не написал ту научную статью, и не смог бы набрать столько инициативных учёных… Многое пришлось бы отложить, если бы не ты. За это я безмерно тебе благодарен. Но сейчас прекрасно понимаю, что забот у тебя с моим уходом заметно убавится. А без дела ты сидеть не сможешь. Характер у тебя не тот.

Там, в тумбочке на нижней полочке лежит красный блокнот. Он подписан, ты его быстро найдешь. Знаю, то, что я сейчас пишу, сначала покажется тебе бредом, но твоя сила в том, что ты учишь людей любить. Вокруг тебя совершенно не бывает другой атмосферы. Ты, как вихрь, притягиваешь людей друг к другу, что я замечал не единожды. Да что там, ты весь мой институт переженила.

Гриппочка моя, любовь моя, душа моя, я хочу, чтобы ты занялась своим главным призванием. Я хочу, чтобы ты дала возможность людям увидеть рядом с собой родную душу. Хочу, чтобы ты дала людям шанс.

И еще, когда мы встретимся ТАМ, я хочу, чтобы блокнот был полностью заполнен. Ты же меня не подведешь? Знаю, что нет.

Ты знаешь, я не верю в религию и прочее, но я точно знаю, что есть какая-то форма существования потом. Я люблю тебя, моя душа. И буду ждать. Но я не хочу, чтобы ты торопилась. Просто восприми это всё, как новое приключение. Оно всего лишь будет без меня, вот и всё. Новый этап в жизни, который тебе придется пройти. А как пройдешь, ты же мне всё расскажешь?

Моя Гриппочка, одно я знаю точно: люди умирают, а любовь всё равно остается.

С любовью, твой муж Филя, которого ты научила любить».

Агриппина сложила письмо и почувствовала, как по щекам побежали горячие слёзы. Он так и не научился правильно формулировать мысли, если они не касались предмета его изучения. И смерть он, наверное, принял, как одну из форм физического проявления жизни. Боже, она это в нем и обожала. Он любил всё, к чему прикасался. И ее тоже. Точнее, любил ее, и всё остальное тоже. Гриппа была всегда на первом месте. Всегда. А теперь что?

Тихонько подвывая, она поднялась с дивана, сняла очки и отправилась в спальню. Бросила письмо на тумбочку легла на кровать с намереньем пролежать на ней не меньше месяца. Душа болела, сердце болезненно трепыхалось в груди, а мозг всё еще не мог поверить… Видимо, смирения в ней мало, чтобы так жить.

Все последующие дни Наумовна вставала с кровати только чтобы поесть один раз в день и сходить в уборную. Откуда появлялась еда в холодильнике, она не задумывалась. Да и в квартире было чисто, и предметы кто-то с места на место переставлял.

В один из дней она резко подскочила на кровати. Ей вдруг показалось, что на неё смотрит Филипп. Сам. Укоризненно так смотрит. Ей вдруг стало стыдно. Он ей что в письме написал? А она что делает? Разве этого он от нее хотел? Нет.

Она осторожно встала с кровати, почувствовала, как заныло все тело, застомевшее от долгого лежания. Неспешно подошла к шкафу и набрала чистой одежды. Так же, не торопясь (потому что некуда), она отправилась в ванную комнату. Отмывала себя чуть ли не полчаса, распаривая тело под горячей водой. Хватит лежать! У неё этой жизни, может, и осталось-то всего-ничего. Значит, надо прожить это время так, чтобы было что потом рассказать мужу при встрече.

Завернувшись в халат, Наумовна вышла из ванной и прошествовала на кухню, чувствуя, насколько сильно проголодалась.

– Пришла в себя? – На кухне хозяйничал Михаил.

– И давно ты тут ошиваешься? – Прищурилась она, подойдя к плите, на которой стояла пузатая кастрюля. Кастрюля явно была не её. – Это чьё вообще?

– Макаровна приказала тебя подкармливать. Петька в отпуске сейчас, вот и припёр, – пожал плечами её внук, наливая себе кофе. – А ошиваюсь я здесь с первого дня. Даже ночую иногда, – хмыкнул он.

– А эта жаба твоя тебя выгоняет что ли? – Склонила она голову на бок.

– Сессия у нее. Мешать не хочу. И прекрати называть её жабой, – возмутился парень.

– А как ее еще называть? Глазки хитрые, влажные, ручки загребущие. Найдет вариант получше и сбежит. Знаю я таких, навидалась, – в кастрюле оказался наваристый суп.

– Ба, перестань, а то уйду, – пригрозил ей Миша.

– Иди, – хмыкнула она. – А хотя, нет. Сколько дней прошло?

– Девять, – насупился ее внук.

Она кивнула. Всё правильно. Значит, она почти неделю пролежала, упиваясь своим горем. И Филя ей не просто так явился.

– Теперь можешь идти, – царственно ответила она.

– Ну уж нет, – возмутился Михаил. – Никуда я не пойду, пока не допью кофе.

Вот так и завтракали: Миша пил кофе, Наумовна хлебала суп и посматривала на улицу, где за то время, пока она предавалась унынию, пожелтели все листья. Да уж, надо с этим что-то делать.

Михаил таки сподобился покинуть квартиру, когда Агриппина взялась за посуду. Перемыла всю, поставила кастрюлю в холодильник и осмотрелась. И чем теперь заняться? Сходила в спальню, нашла толстый блокнот и задумалась. Любовь дарить надо, значит…

Так же неспеша она подошла к стационарному телефону, стоящему в прихожей. Набрала номер.

– Слушаю, – раздалось в трубке.

– Марька, давай ко мне. Дело есть, – велела Наумовна.

– Ожила, что ли? – Обрадовалась ее подруга. – Сейчас-сейчас, соберусь только. Старость не радость, знаешь…

– Да, и помнишь, ты ногу ломала года четыре назад? У тебя трость осталась? Если найдёшь, то принеси, пожалуйста, – попросила Агриппина, которой в голову пришла одна замечательная идея.

– Трость? – Удивилась Макаровна. – А тебе зачем?

– Придёшь, всё и объясню, – сохранила интригу пенсионерка.

– Ага, бегу уже, – быстро ответила та и положила трубку.

– Бежит она, – проворчала Наумовна и, стерев с телефона накопившуюся пыль, отправилась готовиться.

Макаровна прибежала минут через двадцать. Запыхавшись, ввалилась в квартиру, едва не двинув открывшую ей дверь Агриппину палкой по голове.

– Вот, нашла трость, – протянула она подруге найденное.

– Отлично. Проходи, я чайник поставила, – загадочно улыбнулась пенсионерка и отправилась на кухню.

Макаровна быстро сбросила пальто и сапоги, лишь бы не пропустить ничего важного. Зная подругу, та придумала что-то нестандартное. Гриппка всегда была такой. Она мыслила как-то не так, как все остальные, и видела как-то не так. Более того, Филька, будучи человеком очень образованным и умным, даже записывал за ней некоторые подходы, чтобы потом применить их в науке. Как это было возможно, никто не знал. Но все же…

– Ну, рассказывай, – велела она нетерпеливо, когда чай был разлит по чашкам.

Агриппина кивнула и всё подробно изложила старой подруге. Та сначала смотрела на всё это скептически, но потом в ее глазах загорелся заинтересованный огонёк.

– То есть, ты предлагаешь нам на общественных началах свахами работать? – Прищурилась она.

– Не свахами, – Наумовне это слово никогда не нравилось. – А исправителями несовершенства, немножко купидонами и на малую толику психологами. Как тебе такой вариант?

– Грипп, вот ты рассказывала как-то, что полгода проработала надзирателем у малолетних преступников ради интереса, – Марька пока не особо понимала, что от нее хотят. – Это хорошее дело, наставлять детей на путь истинный. Но теперь ты предлагаешь делать это со взрослыми? – Ужаснулась она.

– Именно, – радостно закивала Агриппина. – Именно это я и предлагаю. Взрослыми давно пора заняться, особенно, если они жизнь свою коту под хвост загнать пытаются. А так, у людей будет служба поддержки счастливой жизни в виде нас.

– Дурная ты все-таки иногда, – фыркнула Макаровна.

– Это не я предложила, а Филя, – насупилась оскорбленная женщина.

– Он тоже дурной у тебя, – отмахнулась та. – Ладно, и как ты хочешь всё это сделать?

Вопрос стоял серьезный.

– Надо найти кого-нибудь во дворе, чтобы поэкспериментировать. Но как-то так, чтобы было всё не очень критично. Не дай Бог, напортачим, потом вовек от дурной славы не отмыться, – заявила Наумовна со всей серьезностью. – Человеческая психика – штука хрупкая.

– Это понятно, – Макаровна пригладила волосы и нахмурилась. – Делать-то что будем? Конкретно. Физически. Сейчас.

– Ты меня когда-нибудь в платке и с палочкой видела? – Проказливо улыбнулась Агриппина.

– Нет, – помотала головой её подруга.

– Тогда идем подбирать гардероб. И тебе бы его тоже сменить. У тебя пальто больно модное. Нужен тулупчик какой-то, – наставительно проговорила пенсионерка и встала из-за стола.

Чай оказался забыт. Обе дамы преклонного возраста быстро распотрошили шкаф Наумовны и подобрали несколько примечательных деталей одежды, чтобы соответствовать образу «городской сумасшедшей». Но стильной. То есть, если приталенное пальто, то подпоясанное цыганским платком. Если сумка, то стилизованная под авоську, или простую холщовую сумку. Если прическа, то к ней нужна старомодная шляпка. А еще шаль на плечи…

– И ты это будешь носить? – Ужаснулась Макаровна, глядя на крутящуюся у зеркала подругу, которая всегда старалась выглядеть достойно.

– А как же, – кивнула та.

– И на улицу так выйдешь? – Не поверила женщина.

– Выйду. Прямо сейчас и пойду, – кивнула Наумовна своему отражению и хищно улыбнулась. – Теперь не мне надо бояться пристального внимания, а всем окружающим.