Читать книгу Семейный ужин - Нина Михайловна Кабанова - Страница 4

Они сидели рядышком на садовой скамейке – пожилая красивая женщина и грузно оплывшая морщинистая старуха. Со стороны казалось: мирно беседуют две хорошие знакомые или даже родственницы. Да так оно в общем-то и было. Только та, что помоложе, знала, что разговаривает со своей свекровью. А пораженная жестоким склерозом память старухи не позволяла ей узнать в собеседнице невестку…

– Ничаво живу… – шепеляво то и дело повторяла баба Ульяна. – Кормють, поють…

И вдруг, будто спохватившись, заволновалась, пристально вгляделась в лицо женщины.

– А ты кто будешь-то? Чья ты? Можа, Дашуньку мою знаешь? А Ляксандру мою помнишь? Нету их, померли… Аркашенька на фронте сгинул… Все померли. А ты кто, а? Вроде, видела где…

В выцветших глазах старухи вспыхивали и тут же гасли слабые искорки воспоминаний. И под этим беспомощным взглядом слезящихся глаз что-то сжалось в груди у Валентины Степановны. И в который раз за последние два года с удивлением ощутила она жалость к больной, никому не нужной старой женщине, принесшей ей столько страданий.

…Тридцать пять лет назад впервые почувствовала на себе Валентина тяжелый, недобрый взгляд этих, тогда еще красивых синих глаз. Вот так же сузились в них точки зрачков. Но не от болезни, а от злости.

– Окрутила Аркашеньку, разженка непутящая! – такими словами встретила молодых на пороге Ульяна. Плюнула со злостью и вышла во двор.

Вздрогнула невестка. Обида захлестнула. Да чем же виновата она, что ее, сироту, в шестнадцать лет насильно выдали дальние родственники за пьянчугу – соседа? Помучилась девчонка и нашла в себе силы уйти через год от непутевого пропойцы-мужа. И не виной своей, а счастьем считала Валюшка, что безоглядно влюбился в нее молодой горняк. Разлучила их война. Но лишь на время. Вернулся и заявил дома, что женится. Знал, что суровая, властная мать решительно против. Знал что старшие сестры тоже не из добрых.

Он сам-то в отца пошел – мягкий, уступчивый. Однако с Валюшей не захотел расстаться ни за что на свете. Хотя в душе чуял: не быть ладу меж ней и матерью. Пытался примирить:

– Мама, да чем плоха жена моя? Ведь с фронта дождалась – пять лет всем женихам отказывала.

– Как же – отказывала! Это ты, дурень, в то поверил. Поди со всеми перетаскалась тут…

Ох, сколько таких оскорблений выпало на голову невестки! А ведь не из нервных была и постоять за себя могла. Только разбивались все ее тактики и стратегии о тупую непримиримость свекрови.

А характер Ульяны знали все в округе. Боялись ее соседские ребятишки: не дай Бог, окажется кто у забора ее усадьбы – затрещина или злой окрик обеспечены. Потому что все они для бабки Ульяны были «бандюги», «ворюги» и «паразиты». Ее, единственную, облаивали и старались укусить даже соседские собаки, потому что она загодя видела и в них своих врагов и выходила из дому с увесистой палкой.

Не любили ее и соседки – за сплетни и наветы. Потому, когда изредка пыталась Ульяна чисто по-бабьи поболтать с какой из них, женщины все больше отмалчивались и в душе жалели ее сноху Валюшку. Потому что весь разговор сводился к тому, какая «гулящая да непутящая» она.

А невестка между тем ребенка ждала. И удивительное дело: когда принесли из больницы чернявенькую, глазастую Надюшку, на короткое время дрогнуло вдруг железное сердце свекрови: уж больно похожа на нее внучка была. Вздохнули облегченно Валентина с Аркадием, засуетился, заулыбался молчаливый, незаметный свекор. Подумали в душе: вдруг поможет малышка мир в доме наладить? Вон как рьяно взялась нянчить внучку бабка Ульяна. Даже на время к дочерним – старшим внукам – как-то охладела.

Озлились на нее Дарья с Александрой и, как в старых сказках, стали с новой силой невестку охаивать, оговаривать. Угораздило Валентину однажды приостановиться на улице с мужем подруги. Перекинулись двумя-тремя словами. А с крыльца дома уж три пары злых глаз эту встречу на свой салтык, как говорится, оценили. Она – через порог, а младшая золовка словом пакостным, как пощечиной, ожгла. Свекровь же молча за дверь вытолкала, и дверь – на крючок.

Две недели уговаривал Аркадий жену вернуться. Куда денешься – дочка-то в доме мужа осталась, а под сердцем еще дитя о себе знак подает. Вернулась, конечно. Только условие поставила: деньги все матери не отдавать – на свой дом копить надо.

Молча встретила Валю свекровь. Демонстративно отошла от кроватки, из которой радостно тянула ручонки навстречу маме маленькая Надя. Ехидно окинула взглядом Ульяна располневшую фигуру невестки: чего, мол, тут гадать – не случайно приютилась в доме своего «хахаля» (Валентина жила это время у той самой подруги, с чьим мужем повязал ее злой язык свекрови). Ну а когда один за другим появились в их семье еще пятеро ребятишек, то с легкой руки и злых слов бабки Ульяны кое-кто тоже стал связывать это с несуществующей грешной любовью Вали.

Добилась – таки своего Ульяна. Начался раскардаш в семье сына. Уж и отделились они от родителей – свой дом построили. И на ноги крепко встали: Аркадий в шахте по тем годам деньги немалые получал, Валентина портнихой отличной стала, ребятишки дружные, послушные да работящие росли. Однако не успокаивалась свекровь. Каждый раз, как придет ее сын навестить, так распускала свой недобрый язык.

И запил Аркадий. Трезвый – тихий да покладистый, как теленок, зверел, как только хмель ударял в голову. Добром пыталась увещевать его жена, дети уговаривали – напрасно. Проспится – плачет, на коленях прощенье вымаливает, а пьяный – вновь за свое: поставит перед собой фотографии ребятишек и выискивает в их мордашках чужие черты. А потом на жену с кулаками.

Не выдержала Валентина – взбунтовалась. Перешагнула через стыд и разговоры людские и определила мужа на лечение от алкоголизма, от бреда ревности, вызванного водкой и наветами свекрови. Два года одна с ребятней пласталась. Зрение потеряла, пока шила по ночам, чтобы прокормить, одеть семью. Мужу непутевому передачки возила. Встречаясь со свекровью, молча на другую сторону улицы переходила. А та, в душе жалея сына, во всем по-прежнему винила Валю.

Тут свекор умер, у дочерей жизнь не заладилась: одна вдовой, другая разведенкой остались. Все свои сбережения на них потратила Ульяна. С огорода и хозяйства домашнего поила-кормила их семьи. Насколько ненавидела сноху и детей ее «чужих», настолько любила своих дочерей и «родных», как она называла, внуков. Так и жила, окончательно отдаляясь от сына, обвиняя и в этих своих бедах Валентину.

Шло время. Выросли внуки. Оправившись от трудностей, обрели новые семьи дочери. И как-то враз окончательно состарилась, одряхлела бабка Ульяна. Соседи говорили: злоба разум ей помутила, память отняла. Вот уже детей и внуков перестала узнавать. Вошло ей в голову, что умерли Дашутка с Александрой, а сын с фронта не вернулся. Опасно стало одну в доме оставлять. И вот тут-то проявился нрав Ульяны в ее детях. Только в еще более страшном виде. Она лишь к чужим зла да безжалостна была, а они от нее, матери родной, отказаться надумали…

Впервые за многие годы пришли обе золовки к Валентине в дом. Аркадий опять в больнице был, так они к ней с предложением: мол, пойдем с нами в собес хлопотать, чтобы мать в приют приняли. К себе ее брать – в маразме старуха. А тебе-то, мол, убедить собесовских проще будет – натерпелась.

Вот тогда впервые жалость охватила Валентину Степановну: как они могут? Ведь им-то она – мать родная. И неплохая мать… Но и обиды своей за поломанную судьбу одолеть не смогла. К себе взять тоже отказалась: вон их – шестеро у нее да муж седьмой, неизвестно какой придет. Пускай дочери бабку берут. А коли они совсем стыд потеряли, так пусть сами и сдают ее в приют. Она такой грех на душу не возьмет…

…Валентина Степановна постепенно возвращается из далекого прошлого, куда унесла ее память. Радостно и облегченно вздыхает: сегодня в ее семье все хорошо. Муж навсегда распрощался со своей злой болезнью, и в дом вернулись покой и согласие. Дети выросли. Она сама – счастливая бабушка пятерых внуков. В этой обстановке любви и покоя постепенно оттаивало сердце, замороженное холодной злобой свекрови. И через два года после того, как золовки все же избавились от своей матери, она решила навестить свекровь, которая жила в другом городе в доме престарелых.

Увидев ее, старую, беспомощную и, наверное, от этой своей беспомощности безобидную и подобревшую, вдруг неожиданно для себя решила забрать старуху домой. Пошла к главному врачу и все рассказала. Он оказался человеком мудрым, понял все, но брать бабку Ульяну отсоветовал. Потому что вспомнить ничего и никого она не сможет. В доме-интернате прижилась хорошо, небезопасно сегодня помещать ее в новые условия: кто знает, что «выкинет» пораженный болезнью разум. А вот навещать – это уже чисто по-человечески, конечно, можно.

– …А ты кто будешь-то? Чья ты? – уже в который раз, как заведенная, спрашивает баба Ульяна.

– Соседка твоя бывшая.

– Соседка? А-а-а…

Этот диалог повторялся в каждый приезд снохи. А навещала она свою свекровь в последние два года ежемесячно.

Старуха тяжело откинулась на спинку скамейки, устало закрыла глаза. Подошедшая медсестра одной рукой взяла авоську с передачкой, другой подхватила бабу Ульяну под локоть и повела в палату. Вдруг та остановилась, медленно повернулась к все еще сидящей на скамье женщине и тихо произнесла:

– Аркашеньку жалко. Обидела я его – вот и сгинул он…

Слезы ручьем хлынули из глаз Валентины. Она вдруг отчетливо почувствовала, что в последний раз видит эту несчастную старуху.

Вскоре главный врач прислал ей короткое сообщение о том, что свекровь тихо умерла в одну из зимних ночей. Валентина Степановна хотела известить об этом золовок, да передумала. Справила, как положено, девять и сорок дней. Помянула с мужем и детьми бабку Ульяну. Добром помянула – чего уж там: жизнь рассудила.