Читать книгу Синица в небе. Сборник рассказов - Нина Шамарина - Страница 7

Вера рубит капусту на зиму. Рубит по старинке, сечкой в деревянном корыте. Звук вкусный, смачный: чок-чок-чок… И в бочонок – под гнёт. Бочонок старый, душистый, летом, когда капуста закончится, с пижмой пропаренный.

Сейчас, говорят, в интернете тыщи способов капусту квасить – в банках, в кастрюлях… Но Вере эти их способы с интернетом в придачу – ни к чему, она так солит, как мама научила: чок-чок сечкой.

Мама! Ух, как Вера её любила, и как боялась. Даже, когда мама не поднималась уже, Вера тру̀сила – а ну как брови нахмурит и прошипит отчётливо:

– Никуда не годится, Вера. Ничего не умеешь!

А Вера умела, много чего умела! Чтобы маму не огорчать, все десять классов – ни одной четвёрки!

По физкультуре только трояки бывали, физрук и их-то из жалости ставил. Но про физкультуру мама и не говорила ничего. А однажды зимою соревнования – на лыжах три километра. Номера̀ физрук на спине и груди мелом рисовал, а у Веры свитер белый, не видно номера. Вера коричневый подол форменного платья на руках растянула, словно по яблоки в сад собралась, физрук на нём номер вывел – 13. Вере наплевать – тринадцатый, так тринадцатый, она не суеверная, да и всё равно последней придёт.

Последняя-не последняя, а вдобавок ко всему нос отморозила. Вся школа сбежалась смотреть, как физрук Вере спиртом лицо оттирал. Нет, не такой славы Вере хотелось, чтоб малышня потом полгода до самых каникул пальцем в неё тыкала: «Отмороженная идёт, отмороженная!!!» Хорошо, мама не знала про этот Верин позор.

Зато на следующий год Вера звездой ходила. Зима выдалась снежная, а до школы три километра. И Вера решила на лыжах в школу ходить. Сначала только по вторникам и пятницам – когда физкультура. Потом понравилось – пусть на лыжах медленно, но всё лучше, чем по сугробам, лезть. И как-то неожиданно для всех и для самой Веры на такой же трёхкилометровой трассе, что и в прошлом году, она первой до финиша добежала. Что значит, ежедневная тренировка! Гордилась собою, а пуще того, что этим соплякам-пятиклашкам нос утёрла. Не в прямом смысле, конечно.

Вот ведь странность какая: на всех олимпиадах по физике и математике – первые места, всего Евгения Онегина – наизусть! Это никому не интересно, как кот начхал, а первое место по школе на лыжах – все в восхищении.

Кроме мамы, естественно. Для мамы главное, что Вера отличница, но нет-нет скажет всё равно:

– Никуда не годится, Вера. Ничего не умеешь!

С мамой Вера почти не расставалась, из дома уехала только раз, но на несколько лет, когда в институт поступила, педагогический. Каждое воскресенье – к маме. Электрички битком, на остановке автобус ждёшь – в стареньком пальтишке продрогнешь до костей, а как не поехать? Мама обидится, маме помогать надо.

И распределилась Вера в свою родную школу учительницей алгебры и геометрии. Могла б в аспирантуру поступить, да как маму опять одну в дому оставить? Там огород, хозяйство – куры, поросёнок…

Каждое утро в класс, как на минное поле. А ещё и руководство дали в пятом классе. Про̀клятый прямо этот пятый! Все неприятности от него.

Доска вечно грязная, даже если первый урок, нарочно они её разрисовывают, что ли? Тряпка сухая, но Вера всё равно ею доску трёт, меловая пыль на очки садится. Тишина в классе – не к добру, что-то замышляют. Голосок у Веры не звонкий, приглушённый, бровки насупит, но это ни солидности, ни строгости ей не добавляет, ученики только смеются. Ладно, когда из трубочек плюются – попадают редко. На стул кнопок насыплют или клеем намажут – пусть! Тут Веру больше не поймать, она теперь внимательно сиденье осматривает перед тем, как сесть.

На первой парте – Зимин и Летов. Двоечники, чтоб на виду у учителя, стало быть, специально так рассажены. Вере лучше б, если б они на её урок вовсе не ходили и вообще в школе не появлялись. Один раз она в журнале двойку выводила Зимину, так Летов, перегнувшись, журнал к себе потащил, словно случайно, двойка на весь список учеников растянулась, растеклась. Вера с директором потом объяснялась. Как же! Журнал испортила! У директора, почти, как у мамы, одна присказка:

– Что же вы, Вера Викторовна, с детьми совладать не можете?

Так и жила. Дома мама: «Ничего не умеешь», в школе директор: «никакой дисциплины в вашем классе».

В мае задание дал: Зимина и Летова разлучить. Одного – на Верин выбор – на второй год оставить, другого в шестой класс перевести. А как решить, которого? Для Веры они абсолютно одинаковые, только и разницы в фамилиях, как во временах года. Выбрала Летова, один хулиган в классе остался. Да толку-то? Уже первого сентября к Летову за парту Золотарёв перебрался, новые каверзы для Веры придумывали, хотя она и на многие старые велась прекрасно.

Не бывает худа без добра: пришлось Вере два раза по месяцу брать за свой счёт, а со следующего учебного года вовсе из школы уволиться. Мама часто прибаливала, всё больше лежала в подушках перед телевизором. Вера ей в постель не только завтрак, но и обед, и ужин. И книжки ей читает, глаза у мамы слабые стали; и носки вяжет, ноги у мамы зябнут; и постель по два раза в неделю меняет, маме неприятно на несвежей простыне лежать. Хорошо, в туалет на ведро до самой смерти сама вставала, под себя не ходила, всё Вере стирать поменьше.

Так и пролетели шесть лет. И всего раз Вера не только за эти шесть лет, но и за всю свою жизнь мамы ослушалась.

Пошла однажды Вера в кино на вечерний сеанс. Мама отпустила, кино хорошее – «Жестокий романс», по Островскому, в субботу первую серию в клубе крутили, в воскресенье – вторую. А после кино – танцы. И так Вера расчувствовалась над фильмом, так наревелась, что на танцы случайно осталась. Не заметила, как стулья по краям растащили, как песню тягучую какую-то на проигрывателе поставили. Сидит Вера в уголке, за Гузееву переживает, глаз не поднимает, да рыжеватую прядь волос задумчиво теребит. Волосы её – тугие пружинки, кое-как в пучок-фигу на макушке собраны – дополнительных поводов для насмешек давали, но мама строго-настрого короткую стрижку носить запретила.

Вдруг перед Верой красавец-цыган остановился. Цыгане за деревней жили, фляги лудили, бидоны-вёдра запаивали, все им свою утварь несли. А этот – самый красивый, самый белозубый, самый кудрявый и черноволосый пару раз мимо проходящей Вере помахал, да улыбался шире, чем остальным, когда она вёдра из починки забирала. И вот – как из-под земли вырос, за руку Веру взял и в круг повёл. Прижал Веру к себе крепко, глаза – близко-близко, чёрные, зрачки – то ли омут, то ли колодец, не выплыть. Вспыхнула Вера, как свечка зажглась: щёки пылают, лоб горит, ноги ватные. Где тут танцевать! Да и не умеет Вера, пусть всей науки – топтаться на одном месте. Стоит, дух перевести не может, пунцовеет только всё ярче.

– Прогуляемся, красавица? – цыган спрашивает.

На улицу вывел, руки не отпуская, Вера и не помнит, как брела за ним, непослушными ногами перебирая. Только с крыльца клубного спустились, давай цыган Веру целовать, так крепко, так сладко, так страшно. Верину грудь под платьем мнёт, от губ её не отрываясь. И пьянят Веру поцелуи эти дерзкие, и пряно ей, и упоительно. Только нельзя! Вырвалась Вера, по дорожке к дому дунула, что есть сил.

Хотела тишком к себе пробраться, да мама – тут как тут, не смотри, что ночь.

– Ты где шляешься? Я тебя жду, жду! Да что с тобой? Губы варениками! Целовалась, негодница?! В подоле мне ещё принеси!

Всю ночь Вера не спала, металась. Всё представлялись руки жаркие на своём теле, и обмирало это тело, и небывалые ощущения томили, и торчали торчком соски, помнили чужие руки. Да только, права мама: нельзя так. Сразу, наскоком. Если б после свадьбы… Но не было у Веры свадьбы, и никто Веру никогда более не целовал, никому в голову не пришло до неё дотронутся. Да и цыгане вскорости снялись и исчезли.

А как мама умерла, вроде Вере и полегче стало – никто не упрекнёт. Но и не подскажет никто, что делать в первую очередь, что потом, куда бежать, когда полоть, когда суп варить.

Да что там! Мама дышать перестала, а глаза открыты! И Вера подняться с места не может, медлит, на маму смотрит, что делать – ума не приложить! Хорошо, соседка случайно зашла. Руками всплеснула: ты что сидишь? Скорую вызывай, смерть констатировать, в ЗАГС поезжай, в храм – отпевание закажи… К маме подскочила, неуловимым движением веки её опустила, Вера понять не успела – как? Но без этого умения прожить можно.

И с тех пор Вера к соседкиным словам прислушивается. Не так, как к маминым, конечно, но поглядывает: раз та стала картошку подкапывать, то и Вера копает, если соседка в очереди за платьем стоит, то и Вера к ней попросится.

В школу Вера так и не вернулась. А и то сказать, дел-то полно, одна – не одна… И огород: то посадить, то убрать; и дров на зиму заготовить; и грибы собирать, потом сушить, да мариновать, и ягоды, и орехи, и куры в сараюшке. Хорошо, мама всему научила. Жаль, ни разу не проговорила:

– Всё ты умеешь, дочка!