Читать книгу Фавориты Екатерины Великой - Нина Соротокина - Страница 4

В июне 1755 года на смену английскому послу Гюю Диккенсу в Петербург приехал Генбюри Вильямс, служивший прежде при польско-саксонском дворе. Англия рассчитывала в случае ее разрыва с Францией на содействие русской армии, для чего надобно было обновить договор с Россией, подписанный еще в 1742 году.

На этом периоде жизни Екатерины надо остановиться подробнее, потому что он сыграл очень важную роль в ее судьбе. Великая княгиня выполнила свою главную задачу – дала России наследника. После этого она отошла на второй план, надзор за ней и великим князем был снят. Великая княгиня все равно была стеснена в своих поступках, но это была уже дань этикету, а не полицейская слежка. Елизавета старела, болела, а Екатерина постепенно набирала силу. Так возник молодой двор, явление уникальное, он существовал параллельно двору императрицы шесть лет и был для Екатерины трамплином в будущее.

Английский посол ничего не добился от Елизаветы, политика ее интересовала постольку-поскольку, у Бестужева были свои виды. Вот тогда-то Вильямс и обратил внимание на молодой двор и главную персону этого двора – Екатерину. Дипломат знал во всех подробностях увлечения Екатерины и Чернышевым, и Сергеем Салтыковым и решил использовать эту слабость великой княгини в своих целях.

В свите Вильямса находился молодой польский граф Станислав Понятовский. Звание его – «кавалер посольства» – не предполагало какой-либо политической работы. Задача «кавалеров» была придать значимость и блеск английскому посольству. С последней задачей Понятовский справился отлично. Он был хорош собой, в свои 22 года успел попутешествовать и посмотреть мир, светскую выучку он проходил в Париже, он был хорошо по тому времени образован, при этом изящен, доброжелателен и скромен. Романтический герой, иными словами. Отец его начал карьеру в армии, примкнул к Карлу XII и воевал против Петра. Но все скоро кончилось с Полтавской битвой. Дальнейшая карьера отца Понятовского была успешной, он получил чин генерала, со временем стал старостой Кракова и очень выгодно женился. Взяв жену из рода Чарторыйских, он сразу попал в число наиболее уважаемых семей Польши. Михайла Чарторыйский был канцлером Речи Посполитой.

Ах, что бы делали многочисленные бытописатели Екатерины, не веди она дневников и не напиши в свое время «Записок»! Из них мы знаем, что впервые Екатерина увидела молодого человека на балу в Ораниенбауме, где праздновали Петров день. Туда же были приглашены иностранные послы. Как известно, многие политические вопросы у нас решаются в бане, так в XVIII веке для этих целей использовали балы и маскарады.

За ужином соседом Екатерины был Вильямс. Английский посланник был умен, остроумен и образован, в лице молодой великой княгини он нашел великолепную собеседницу. Граф Понятовский не принимал участия в разговоре, он танцевал, и делал это отлично, чем и привлек внимание Екатерины.

Глядя, как легко он скользит в менуэте, она посетовала: трудно-де представить, что отец такого милого молодого человека принес столько зла России и Петру I. Вильямс деликатно заметил, что это было очень давно, а молодой человек заслуживает ее внимания. Чарторыйские составляют в Польше русскую партию, и дядя Станислава Понятовского поручил ему своего племянника, чтобы он, Вильямс, воспитал его в лучших чувствах к России и сделал из него дипломата. Екатерина: «Я ответила ему, что вообще считаю Россию для иностранцев пробным камнем их достоинств и что тот, кто успевал в России, мог быть уверен в успехе во всей Европе. Это замечание я всегда считала безошибочным, ибо нигде, как в России, нет таких мастеров подмечать слабости, смешные стороны или недостатки иностранца; можно быть уверенным, что ему ничего не спустят, потому что естественно всякий русский в глубине души не любит ни одного иностранца». Едкое замечание в устах будущей императрицы.

На балу в честь Петрова дня Понятовский заметил внимание великой княгини. Не знаю, влюбился ли он с первого взгляда, но очень скоро молодой человек сосредоточил на Екатерине все свои помыслы. Понятовский тоже оставил «Записки». В них он охарактеризовал Екатерину в очень пылких выражениях: «Ей было двадцать пять лет; она только что оправилась от своих первых родов и была в той поре красоты, которая называется расцветом каждой женщины, наделенной ею. Брюнетка, она была ослепительной белизны; брови у нее были черные и очень длинные; нос греческий, удивительной красоты руки и ноги, тонкая талия, рост скорей высокий, походка чрезвычайно легкая и в то же время благородная, приятный тембр голоса и смех такой же веселый, как и характер, позволявший ей с одинаковой легкостью переходить от самых шаловливых игр к таблице цифр, не пугавших ее своим содержанием».

Он ехал в Россию, приказав себе быть предельно осторожным. У всех еще живы были в памяти ужасы времен императрицы Анны Иоанновны: любовников царской семьи примерно наказывали. В Петербурге слух о Салтыкове достиг его ушей. Как знать, может быть, Екатерина до конца дней будет верна своему возлюбленному. Трудно, господа, очень трудно решиться на первый шаг! Позднее он напишет: «Сперва строгое воспитание оградило меня от беспутного знакомства. Потом честолюбие побуждало меня проникнуться и держаться в так называемом высшем обществе в особенности в Париже; честолюбие ограждало меня в путешествиях и странное стечение обстоятельств всегда мешало мне в моих попытках вступить в связь за границей. У себя на родине и даже в самой России и, казалось, сохраняло меня умышленно цельным для той, которая с той поры располагала моей судьбой». Он был влюблен, но очень трусил. Но Вильямс слегка подтолкнул его, и первый шаг был сделан.

А Екатерина была открыта для новой любви. Салтыков все еще находился за границей. Тамошняя публика отзывалась о его поведении очень неодобрительно. Он вел себя нескромно и в Стокгольме, и в Дрездене. Где бы он ни бывал, он не пропускал ни одной юбки. Салтыкова надо было вычеркнуть из жизни.

Помните две кандидатуры, цинично названные Чоглаковой: Сергей Салтыков и Лев Нарышкин? Теперь подле Екатерины находился второй. Он никогда не был ее любовником, его назначение – быть шутом и развлекать великую княгиню. Екатерина пишет, что в это время очень сблизилась с Анной Никитичной Нарышкиной. Лев был ее деверем, то есть мужниным братом, еще были сестры, беспечные и молодые. В компанию вовлекли Екетерину, в театре и на балах молодежь весело проводила время. Случилось, что Лев Нарышкин заболел горячкой, болел он трудно и каждый день писал Екатерине письма. В них он дурачился, просил сочувствия, а еще варенья и прочих лакомств. Потом вдруг стиль писем изменился, они стали более серьезными и сдержанными. Екатерина поняла, что под именем Льва ей пишет кто-то другой. Впоследствии выяснилось, что тайным корреспондентом был Станислав Понятовский.

Наступила осень, пора очарования, и влюбленный кавалер решил написать великой княгине от своего имени. Посыльным был Нарышкин, он же принес ответ. «Я забыл, что есть Сибирь», – сознается Понятовский в своих «Записках». Он жил, предвкушая встречу, и она состоялась, Лев Нарышкин этому поспособствовал. Екатерина очень подробно описывает эту встречу, вернее, подготовку к ней. Попасть в комнаты Екатерина во дворце можно было только пройдя покои великого князя. Это не составляло труда, но, чтобы встретиться с самой Екатериной, балагур Лев взял себе в привычку мяукать под ее дверью: мол, впустите! Екатерина точно отметила это вечер в дневнике – 17 декабря. Нарышкин, как обычно, мяукал, его впустили. Озорно блеснув оком, он сказал, что сестра его прихворнула и ее надо навестить.

«– Я охотно бы это сделала, но вы знаете, что я не могу выходить без позволения и что мне никогда не разрешат пойти к ней.

– Я сведу вас туда.

– Вы в своем уме? Как можно идти с вами? Вас посадят в крепость, а мне за это Бог знает какие будут истории.

– Никто этого не узнает. Мы примем свои меры».

Нарышкин и предложил план, по которому Екатерина должна будет переодеться в мужское платье. Великий князь Петр давно спал отдельно от жены, кроме того, после ужина он всегда пьян, а потому ничего не заметит.

«Это предприятия стало меня соблазнять. Я всегда была одна в своей комнате, со своими книгами, без всякого общества». Словом, она решилась. Как только Владиславова (наперсница и цербер) пошла спать, Екатерина оделась в мужской костюм. Они прошли через покои великого князя, через маленькую переднюю вышли на улицу и сели в карету, «смеясь, как сумасшедшие над нашей проделкой». В доме Нарышкиных они нашли веселую компанию, с ними Понятовского. «Лев представил меня как своего друга, которого просил принять ласково. И вечер прошел в самом сумасшедшем веселье, какое только можно себе вообразить».

На следующий день Лев предложил ответный визит. Тем же путем через маленькую переднюю он провел всю компанию в покои великой княгини. Молодежь получала огромное удовольствие от своих проделок, тем более что они ни разу не были пойманы. Один раз во время визита Нарышкина и Понятовского великому князю вздумалось навестить жену. Лев тут же увлек своего приятеля в спальню Екатерины и поднес палец к губам – молчи! Понятовский был вне себя от восторга – он проник в святую святых обожаемой. И на этот раз все обошлось.

Молодая компания встречалась тайком два-три раза в неделю. Место встречи «обговаривалось» в театре. Женщины сидели в ложах, мужчины в креслах, но азбука взглядов и жестов действовала безотказно. Летом двор уезжал за город, но это не помешало влюбленным видеться. Однажды Понятовский признался Бестужеву, что пять раз был в Ораниенбауме, где жила Екатерина. Канцлер не преминул сообщить об этом Вильямсу, добавив: «Ваш кавалер чертовски смел!» Понятовскому было море по колено.

Но тесной дружбе и любви Екатерины и молодого поляка должен был прийти конец. В Европе назревала война: с одной стороны Россия и Австрия, с другой – Пруссия, к которой должна была примкнуть Англия. Кроме того, Понятовского ждали в Польше. Родители и родственники требовали, чтобы он выступил на предстоящем сейме. Молодому человеку пора было делать настоящую карьеру. Нельзя вечно ходить в посольских кавалерах! Его ждал отъезд.

Понятовский приехал в Ораниенбаум проститься с великокняжеской четой. Его сопровождал шведский граф Горн, которому тоже предстояло уехать на родину, а также вездесущий Лев Нарышкин с невесткой. Гостей приняли очень радушно и уговорили задержаться на два дня. Великому князю вскоре наскучила их компания, у него женился егерь, предстояло веселое пиршество, и посему он целиком предоставил жене заниматься Понятовским и Горном.

Здесь приключилась забавная история. После обеда Екатерина повела их показать свой кабинет. Ее маленькая болонка бросилась к Горну с отчаянным лаем, но, увидев Понятовского, запрыгала от радости. Граф Горн точно оценил обстановку и, улучив момент, сказал Понятовскому: «Друг мой, нет ничего более предательского, чем маленькая болонка; первая вещь, которую я делал с любимыми мной женщинами, заключалась в том, что дарил им болонку, а через нее-то я всегда узнавал, пользовался ли у нее кто-нибудь большим расположением, чем я сам. Вы видите, собака чуть не съела меня и обрадовалась вам. Нет сомнения, что она не первый раз вас тут видит». Понятовский смутился и стал уверять графа, что это просто случайность, на что Горн заметил: «Не бойтесь ничего. Вы имеете дело со скромным человеком».

По дороге в Польшу Понятовскому пришлось пережить несколько неприятных минут. На подъезде к Риге его догнал императорский курьер. В своих «Записках» граф горячо заверяет читателя, что ничуть не испугался, но именно эта его горячность говорит об обратном. Елизавета могла найти много способов наказать смелого любовника. Как тут не вспомнить о Сибири! Но, оказывается, курьер был вестником добра. Он вручил Понятовскому письма от М.И. Воронцова и И.И. Шувалова, а также драгоценную табакерку – дар самой императрицы.

Пребывая на родине, Понятовский вел с Екатериной через Вильямса активную переписку. Эти письма не сохранились, но сохранились другие, те, которыми Екатерина обменивалась с самим Вильямсом. Об этих письмах позднее будет особой разговор. Из них мы знаем, что Екатерина заинтересовалась политикой, теперь она уже другими глазами смотрела на карту Европы. Польские дела ее интересовали особо, у нее была своя цель – Понятовский должен вернуться в Петербург, но уже не в свите чужого посольства, а посланником польского короля Августа III.

Родители Понятовского был против его возвращения в Россию, особенно категорично была настроена мать. Она попросту боялась за сына, поскольку выведала, что именно заставляет его настойчиво стремиться в Петербург. «Я остался в самом отчаянном положении, в каком когда-либо бывал, – пишет Понятовский, – я всю ночь не сомкнул глаз, я бился головой о стену более с ревом, чем со слезами». Но дядя оказались дальновиднее: «Не время заниматься пустяками – и он сам, и мы все сломаем себе шеи, если он не вернется. Мы потеряем поддержку Коллеты и заслужим ее ненависть, если не устроим его возвращение». Коллетой в семье в шутку прозвали Екатерину. Молодому человеку обеспечили «побег» из родного дома, а матери сказали, что сын якобы уехал в Литву по делам. Ну а дальше все легко было объяснить, мало ли какие обстоятельства заставили его вернуться в Россию.

23 декабря 1756 года Понятовский в качестве польского посланника приехал в Петербург. Теперь значимость его при русском дворе была очевидна, да и настроение там было совсем другое. 26 августа 1756 года Фридрих II дал приказ своим войскам перейти границы Саксонии. Началась война, получившая в истории название Семилетней. Август III переехал в Варшаву, шла активная борьба партий, а Станислав Понятовский в качестве посланника далеко не всех удовлетворял. Ему было необходимо зарекомендовать себя в Петербурге самым лучшим образом, что он и сделал.

31 декабря он был официально принят у императрицы, где и произнес речь, в которой не только расточал комплименты, но обвинил Фридриха II в развязывании войны. Более того, он обозвал прусского короля «гидрой». Елизавете речь понравилась, но еще больше она понравилась самому Понятовскому. Позднее он написал: «Императрица слыхала лишь банальные приветствия, которые произносились людьми, совершенно непривычными говорить публично, произносились так, что иногда нелегко было разобрать слова; для нее было совершенной новостью слышать лестные речи от иностранца, который был проникнут своим сюжетом, и думал, как и она, что король прусский действительно поступил несправедливо».

Речь по приказанию императрицы напечатали. Родственники в Варшаве оценили красноречие их Станислава, но и перепугались: а вдруг Фридрих обидится на слово «гидра» и захочет отомстить Польше? Но вскоре стала известна реакция Фридриха: «Я бы очень желал, чтобы то, что он говорит, оказалось правдой, и у меня бы действительно отрастали новые головы, когда старые будут срублены». Понятовский ходил в героях.

Жизнь Вильямса в Петербурге была сложной. Еще 16 января 1756 года Фридрих заключил тайный союз с Англией, Вильямс практически пребывал во враждебной державе. Понятовский жил теперь отдельно, виделись они редко, но Вильямс продолжал внимательно следить за поведением любовников. В письмах к Екатерине он писал: «Встречайтесь где угодно, но не у вас; если вас встретят на улице и узнают, это вызовет подозрения и только. Но если его схватят при входе к вам, – все кончено: он погиб».

Но когда влюбленные слушают мудрые предостережения? Екатерина пишет: «В эту зиму образ жизни у нас был тот же, что и в прошедшую: те же концерты, те же балы, те же кружки», а значит, частые встречи веселой компании. Необходимость в Нарышкине уже отпала. Теперь Понятовский часто приходил к Екатерине один. Он надевал белый парик, закутывался в плащ и по знакомой, хорошо изученной лестнице шел в покои Екатерины. Стража его останавливала: «Кто идет?» – «Музыкант великого князя», – отвечал Понятовский и проходил беспрепятственно. Потом гвардейцы и спрашивать перестали – привыкли.

В декабре 1757 года у Екатерины родилась дочь. Ее нарекли Анной в честь покойной матери Петра – Анны Петровны, герцогини Голштинской. Рождение девочки праздновали очень широко. На одном из куртагов за ужином Петр, в подпитии, конечно, позволил себе бестактность, сказав во всеуслышание: «Бог знает, откуда моя жена берет свою беременность, я не слишком-то знаю, мой ли это ребенок и должен ли я принимать его на свой счет». Петр был очень близок к истине, но Екатерина пишет об этом с обидой. Молва приписывала отцовство Анны Понятовскому. Бедная девочка умерла двух лет от роду.