Читать книгу Перчатки для скворца - Нина Третьякова - Страница 8

Утром я снова шла пешком через речной вокзал, в это время там все иначе: утро хоть и называется утром и у кого-нибудь может ассоциироваться с лучами света, но в моем случае это по-прежнему темное время суток, а солнце начнет подыматься только минут через двадцать-тридцать, и только через час, возможно, настанет утро, воспетое поэтами, я часто его вижу, оно действительно прекрасно. Разница между утренним привокзальным рынком и ночным ― в оживленности, люди здесь с полной мощью врываются в новый, такой же как вчера, день. Нельзя сказать, что здесь, как в мультфильме про семерых гномов: кто-то весело насвистывает и организовывает рабочий процесс с завидным новаторством, выстраивая рабочих в шеренгу от низшего звена к наивысшему, обеспечивая высокую продуктивность, а девушки и женщины с улыбками занимаются своими делами, но нужно отметить, что румянца и укладки волос им не занимать ― на рынке это самое то. Мужская работа от женской здесь отличается, может, только тем, что в грузчики женщине уже не пробиться ― слишком высокая конкуренция, а в остальном, возможно, только укладка и отличает здесь мужчину от женщины. Вот такой сказочный речной вокзальчик. По утрам рыбный запах здесь наиболее свеж, я думаю, что работа с рыбой ― это особенный талант, заключающийся в том, что у вас, как бы там ни было, выходит свыкнуться с этим специфическим ароматом, так как рыба на рынке по какой-то причине отличается своим запахом от рыбы в супермаркете, я это много раз замечала. Здесь можно иметь дело не только с просто мертвой рыбой, но с уже очень-преочень давно мертвой рыбой, и мне можно поверить на слово, эти два вида рыбы имеют два вида запаха. Обладатели данного таланта уже абсолютно точно осознают, что это не только их работа, но уже устоявшийся, навсегда засаленный, пронизанный речными ароматами стиль жизни.

А я еще не нашла свой талант ― даже за четыре года я все еще не могу отнести себя к разряду профессионального разнорабочего, я все еще мыслю это своей подработкой. Это, наверное, схоже с курильщиком, который курит уже по пачке в день пятый год и все никак не запишет в графе вредные привычки в анкете на новую работу ― курение. Затем очень быстро приходит осознание, апатия, а затем часто он предпринимает попытки бросить, придумывает способы отвлечь себя ― у некоторых выходит, у некоторых нет. Вот я, наверное, на этой стадии осознания своей подработки как постоянной работы, и теперь думаю, как так получилось и что с этим делать.

Было еще совершенно темно, когда я попала на работу, пройдя сквозь стаю диких собак, одаривших меня своей инопланетной любовью. Волосы были слегка растрепаны и, как всегда после шапки, пушились как у ребенка, я немного нервничала: с одной стороны, не хотелось помогать и сопереживать Оле ― у меня было много и своих забот, но я понимала, что этого не избежать, а с другой ― хотелось побыстрей с этим покончить.

Я приступила к работе, у меня был намеченный план действий, но я точно знала, что когда придет Оля, все рухнет, так как у нее будут свои мысли на этот счет, я, конечно, же не посмею отказать такой милой даме и сделаю всю работу за нас двоих ― даже если я несколько преувеличила, все равно суть от этого не меняется. План у Оли будет вряд ли, зато паника прибежит впереди неё, обреченные глаза ― все это характеристики такого типа людей, а остальные во избежание длительных успокоительных речей, растолкования ситуации, ободрений, просто все делают за них ― по какой-то неведомой мне причине это кажется проще. Вот и Оля подоспела, дух паники хоть и присутствовал, он был не настолько велик, я была готова к худшей ситуации.

Работа кипела, мои руки стали абсолютно серыми, кое-где со следами ржавчины ― эту часть переписи взяла на себя я, а Оля занималась бумажной частью, уж очень мне было жаль ее аккуратных ноготков, да я и быстрее справлюсь. Миша и остальные также уже прибыли и занимались своими делами, Романыч будет позже, до этого времени мы рассчитывали справиться с основными задачами. Я задумалась о времени и полезла на верхнюю полку за мелкой техникой, в раздумьях одну ножку от лестницы я поставила на какую-то тряпку и слой грязи, все это очень неустойчиво скользило, и как раз это скольжение заставило меня пробудиться от размышлений, но что я могла? Лестница уже покосилась в сторону, и мне оставалось только цепляться за воздух, делала я все это бесшумно, кроме одного писка в самом начале падения. На него-то и успел среагировать Михаил, сделать пару прыжков в сторону и героически спасти меня от перелома позвоночника. Чувство стыда и нелепости прихлынули краснотой к моему лицу, в этот момент у меня промелькнула мысль о том, как бы кстати было потерять сознание, это придало бы трагичности всей ситуации и выставило меня жертвой, нежели растяпой. Но, увы, мое сознание никуда не уплывало и оставалось устойчивым, в отличие от лестницы. Все выглядело совершенно не так, как у героев фильмов, когда красивую девушку с прической и идеальным макияжем, словно у принцессы, спасает молодой спортсмен, он стоит на одном колене, держа на руках хрупкое создание в шифоновом платьице, она одаривает его улыбкой, он отвечает взаимностью, проходит две минуты, они оба встают отряхиваются, мило хихикают и идут на свидание. То, что произошло со мной, можно бы было описать, если придумать антонимы к каждому слову к вышеописанной сцене ― это будет почти правдой. Мое лицо не только было без макияжа, но его перекосило так, что даже Миша скорее всего пожалел, что спас меня. Окружающие на секунду задержали дыхание, но после только окинули меня презрительными взглядами и отвернулись. Миша же сказал:

– Вот, и из-за таких как она, я должен каждый год заморачиваться на восьмое марта.

– В этот раз считай, что ты уже сделал мне подарок, ― попыталась реабилитироваться я.

– Точно, ― уходя, ответил он, и добавил, ― если кому что нужно, то говорите сейчас, после обеда я на рынок, завтра восьмое.

А что Миша? Он только ремонтирует, вести учет не его задача, да и помогать бы он не стал.

Прошло всего пять минут, а у Оли уже было такое выражение лица, словно она погибает, так что мы продолжили. Романыч пришел, поднялся в свой так называемый кабинет, через полчаса ушел Миша, завел машину и уехал. Затем я заметила, что Костик зашел к хозяину:

– Романыч, занят?

– Да, чего тебе? ― нехотя ответил он.

– Я тут подумал насчет проверки, с чего начнем?

– А ты что, еще не начал? Что, ты хочешь, чтоб я лично пошел и сделал за тебя твою работу? Где у тебя бок, знаешь? ― раздраженно кидал ответы Костику, по его тону было понятно, что ему самому эта проверка не по душе, но по какой-то причине так надо, после этих слов Костик закрыл дверь в кабинет, провел там пару минут и вышел.

А я думала, вот зачем Константин туда пошел, кто ходит с такими глупыми вопросами к начальникам, ведь наверняка Костя не настолько глуп, чтобы не понимать насколько нелепым было то, что он спросил у Романыча, а это все значит, что цель у него была другая, ему только нужно было завести разговор, а дальше придумать, как спросить что-то по-настоящему важное ― он просто с самого начала не знал, как начать. Но это только мои предположения. По Костикиному лицу не было похоже, что его особенно задели или расстроили слова и тон Романыча, ему, скорее всего, это было безразлично, так как в тот момент ему было важно совсем другое ― именно тот скрытый мотив, о котором я думала ранее.

Часто то и о чем люди говорят не является тем, чем они в действительности занимаются, или же тем, о чем они на самом деле думают. Даже задавая абсолютно невинный вопрос о совершенно повседневных вещах, вы, скорее всего, наткнетесь в лучшем случае на неискренность, но скорее всего вам просто солгут. Это как-то напрямую зависит от социальных ожиданий, от своего понимания себя, ведь часто, даже обманывая, мы верим в этот самый обман, мысля себя соответственно произносимым словам, но насколько действительность и наши действия соответствуют им? Даже самый добрый человек врет: возможно, он добрый, потому что он так о себе думает и сообщил об этом нам, возможно, его любовь к собакам для него является подтверждением абсолютной доброты. Поэтому вранье часто прямо зависит от понимания себя в данной ситуации: то, что должно быть верным сейчас в вашем понимании и будет соответствовать ситуации, и, скорее всего, станет ответом на ваш вопрос. И, опять же, человек, возможно, использует ложь не для того, чтобы намеренно сделать из вас дурака, он вполне серьезно считает, что говорит все верно, и усомнись вы в его словах, вполне можно наткнуться на ожесточенный спор и даже обиду, причем обиду искреннюю, она уже не будет ложью.

Здесь банальное выражение «весь мир ― обман» приобретает вполне практический смысл. Как говорить о том, что нормально, и о том, что не нормально, если невозможно рассчитывать на искренность, на правдивые суждения, ведь весь мир будет твердить о нормальности. Как о всех тех вещах, которые общепринято считать нормальными, но в то же время при каждом разговоре, даже при каждой мысли о разговоре есть значительная вероятность того, что истинные мысли будут скрыты, а зачастую просто-напросто подавлены.

Живя с обманом у себя в голове, обманывая самих себя, не желая принять себя, по-настоящему выслушать, можем ли мы говорить о нормальности? Ведь мы называем человека, который говорит сам с собой или с вымышленными личностями, ненормальным или же сумасшедшим? И допускаем ли мы возможность, что человек, будучи душевно здоров, совершит действие, перечащее общепринятым нормам нормальности? Тогда он получается ненормальным, следуя этой логике, значит, его самого можно назвать ненормальным, и значит ли это, что у него есть отклонения, или же он просто другой? Какой такой другой? Мы все люди, как кто-то может быть другим, он что, с другой планеты? Мы все прекрасно знаем, что нормально, тогда почему же он совершает ненормальные вещи, зачем? Значит, он ненормальный? Но кто такой ненормальный, кто такие эти ненормальные? В то же время мы все врем, но если мы знаем, что это ненормально, то почему совершаем эту тихую церемонии вранья, и не одиножды, но снова и снова; не пора бы нам согласиться с тем, что вранье ― это нормально, тогда нам не нужно будет врать и лицемерить хотя бы по этому поводу, и на одно вранье станет меньше.

Сложно жить, когда осознаешь масштабы лжи ― становится просто бессмысленно вести беседы, остается лишь потребность поделиться чем-то, но потребность обрести знания подавляется. И в нашем обществе настолько устоялась толерантность к обману и оправданиям, что это превратилось в грандиозный бизнес; мы все чувствуем, когда наш знакомый под 200 кг обманывает нас и себя, говоря о мистическом происхождении его веса, но просто гладим его по головке, тем самым мы поддерживаем его обман просто потому, что сами так же обманываем в ответ. Все эти разновидности обмана имеют самые разные названия, а все эти продуктовые, текстильные, косметические, спортивные, медицинские и др. компании уже даже не виртуозно используют эту данность ― говорить о политике я не стану, нет ни малейшего смысла, хотя бы потому, что просто добавлю неразберихи и обмана, так как не владею правдивой информацией, ею невозможно овладеть, можно опираться только на свой опыт и не закрывать глаза и уши и, что самое главное ― сердце.

И какая же черта между сумасшествием и нормальностью, когда речь идет, например, о ценности человеческой жизни, убийствах… Нормальным людям вполне понятно, что только сумасшедший способен отнять жизнь у ближнего своего. Но судмедэксперты с ними вряд ли согласятся: они говорят о другом, а главное, о том, что в большинстве случаев убийцы ― вполне вменяемые и нормальные люди, чаще даже пытаются притворяться сумасшедшими, дабы избежать строгого приговора. Но если те люди, которые убивали других людей, нормальные и здравомыслящие, совершают ненормальные поступки, можно ли говорить о том, что убийство ― это нормально? Или мы будем продолжать говорить об абсолютной ненормальности данного явления, как и об обмане, в то же время имея целую историю войн, систему правосудия, построенную на ненормальных поступках, политику и рекламу? Тогда отклонениями от чего является такое действие, если современная медицина находит мозг, восприятие себя и жизни в общем такого человека вполне в рамках нормы, что тогда не так? Ведь убийства обычно тесно связаны с отклонениями в психике, не так ли? Думать иначе было бы просто немыслимо, как нормальный человек пойдет на такое…

Человек, совершивший убийство, в социуме получает звание убийцы и, даже отсидев положенный срок, он с ним не расстается. Человек своровавший становится вором, употребляющий наркотики ― наркоманом, женщина, продающаяся за деньги ― проституткой. Даже если все это случится единожды, это название останется с ними навсегда, и даже если они полностью реабилитируются перед обществом и станут священниками, о них будут говорить, это отец Григорий, бывший наркоман или вор, это дизайнер Катя, в прошлом девушка по вызову. Что интересно, так это то, что человек, написавший одну книгу или стихотворение, не является писателем, таксист, сменивший работу, перестает быть таксистом, муж, который развелся со свей женой, становится холостым, а не бывшим мужем Марины навсегда ― после развода он перестает быть женатым, точно так же, как и она, они же не отвечают на вопрос «А вы женаты?» игриво: «В прошлом я был мужем Марины». Обществу легко сживаться с переменами людей, если те перемены не перечат нормам. Люди как бы разделяют деяния и занятия людей: один раз сделал ненормированное ― клеймо, а если что-то обычное, то оно и внимания не стоит; какой же из тебя сантехник, если ты всего год душевые кабины устанавливаешь ― это так, хобби, здесь опыт нужен, а вором и наркоманом с первого раза сойдет. Вот только отгородиться не получится, мы все смешаны ― нормальные и ненормальные, мы все среди нас.

Так, в размышлениях и заботах, день подходил к концу, больших недочетов мы не выявили, а Костик с довольной миной выносил холодильник с кондиционером, укладывал в старый грузовичок, чтоб, как я понимаю, отвезти к себе домой.

Все прошло неплохо, я думаю, Романыч остался доволен, и даже допускаю, что он предполагал более серьезные расхождения. Как же ему все-таки повезло, что я на него работаю, ведь я же смазка и нуга, со мной все проходит как по маслу.