Читать книгу Удавка для бессмертных - Нина Васина - Страница 5

Близнецы проснулись, как всегда, в половине седьмого. Ева слушала возню в соседней комнате, потом дверь приоткрылась, они подбежали к ее кровати, шлепая босыми ножками, заползли, уселись и стали осторожно трогать лицо, шею и руки.

– Вы замерзли. Лезьте под одеяло, – прошептала она, не в силах открыть глаза.

– Откуда я без трусов? – поинтересовался маленький Сережа, зажигая ночник.

– Ну-ка говори быстро, откуда ты такой? – Ева поймала визжащее тельце и проснулась.

– Соломи его! Соломи! – прыгала маленькая Ева. – Изигуда покышка!

– Перестань так разговаривать! – Ева погрозила девочке пальцем.

– Не ану! Закуда!

– А Муся уходит, – Сережа пытался встать на голову, закидывая вверх согнутые ножки. Он говорил удивительно чисто. Ева придержала его спинку и посмотрела на Еву-маленькую.

– Пипуха чуханая-я-а-а! – заныла та вдруг, немедленно обнаружив на длинных ресницах тяжелые слезинки. – Не очу!

Вошла Далила в длинной ночной рубашке.

– Ну ты, пипуха, опять бузишь? – Она легла рядом с Евой и посадила девочку на себя. – Куширла локо? – спросила она. Ева-маленькая перестала плакать, сползла на пол, цепляясь за кружева рубашки.

– Да! – кричала она, отшлепывая начало дня звонкими пятками. – Да! Да!

– Вы что тут теперь все так разговариваете? – осуждающе уставилась на Далилу Ева. – Прекрати немедленно, ты же сама говорила, что не надо ей потакать!

– А пол любит голые пятки? – поинтересовался Сережа.

– А что я сейчас сказала? – Далила помогала слезть мальчику.

– Ты спросила, хочет ли она молока. Но зачем так?

– А как ты поняла, что я сказала?

– Не знаю. Что-то такое, потом – «локо». По созвучию, наверное.

– Слушай меня. У нас сплошной каверлак завелся и горюха, пока тебя не было. Пока ты бузонила по тверлыкам. Кстати, где ты ночью швырлилась?

– А ты запоминаешь все эти слова или просто так с ходу придумываешь? – Ева повернулась на бок и подозрительно осматривала припухшее ото сна лицо рядом.

– Иногда я записываю то, что говорит девочка, – зевнула Далила. – Пипуха, кстати, – это ласкательно-ругательное.

– Сколько тиков? – спросила Ева, потягиваясь.

– Почти семь.

– Что у вас случилось? Что это за каверлак и горюха?

– Найди время. Нам нужно поговорить.

В коридоре – сопение и визги. Пятясь, в комнату вползла Ева-маленькая, она из последних сил тащит на себя мягкую зеленую гусеницу. За гусеницу прицепился Сережа, он еще в коридоре, его не видно. Девочка не выдерживает, выпускает игрушку из рук и падает на спину.

– Зюка куханая! – визжит она и стучит кулачком в пол.

– Не смей ругаться! – повышает голос Далила.

Выходит Илия, его глаза закрыты, он нащупывает на полу Еву-маленькую, берет на руки и говорит, прижимая к себе:

– Не плачь, латушечка, пошли поищем исуню.

– Вы все тут с ума посходили? – возмутилась Ева. – А меня только два дня не было! Куда он потащил ребенка? – Она, не веря, поворачивается к Далиле, потом в ужасе наблюдает, как длинный подросток выходит на балкон с девочкой на руках.

– Не мешай. Они исуню ждут.

– Что это такое – исуня? – Ева срывается с постели и, ухватив за пижаму, вытаскивает Илию с балкона. Он укоризненно замечает, что ему мешают проводить с ребенком оздоровительные воздушные ванны. Ева выходит в темноту, обжигая ступни холодом балконной плитки. Перед ней светится утренними окнами город, ледяной ветер взметает волосы, она закрывается рукой, задохнувшись. Зима. Не день и не ночь, а только перепутавшая время зима – никакого намека на исуню. До исуни еще месяца два.

– Останься дома, – говорит Илия, заметив, что Ева торопливо собирает сумку, – я сам отведу малышню в ясли.

Близнецов вторую неделю отводили в частные ясли до обеда. Для общего развития и налаживания контактности, как заметила Далила. Ева точно не знала, помогла ли группа в семь человек общему развитию близнецов, но насчет контактности все было ясно: трое воспитательниц уже стонали – все дети заговорили на непонятном языке.

– Я отведу, – Ева выглянула из комнаты и увидела, что дети, сопя, сами одеваются в прихожей, а Илия непостижимым образом уже одет.

– Нет уж, ты останься. Тебе же сказали: проблемы у нас. Останься. Отключи свой телефон и поговорите втроем. Если чего не поймешь, я приду через час – разъясню.

Ева нашла глазами глаза Далилы. Та отвернулась и закрыла лицо рукой.

– Что, так серьезно? – Ева села на кровать и отвела руку. Далила молча плакала.

– Не плачь, – громко сказала Муся, появляясь в дверях комнаты, – а то уж и я зареву! Когда ты плачешь, у меня сердце переворачивается.

– Эй, девочки, да что происходит?! – повысила голос и Ева.

– Уезжаю. Спасибо вам, – Муся подошла к кровати, встала на колени, удержавшись рукой за спинку, наклонилась и взялась рукой за ступни Евы. Ева оцепенела. – Спасибо тебе за доброту и доверие, Ева-красавица, – она склонилась еще ниже и приложилась лбом к ногам, Ева дернулась, – ты мне детей своих доверила, я люблю их как родных. И тебе, Далила-умница, – Муся приподнялась и поцеловала Далиле руку, та заплакала в голос. – Ты мне поверила сердцем, а по учености своей не должна была. Ну вот, я все сказала, а вещи уже собраны, – Муся села на пол, расставив ноги в стороны, и уставилась в пол.

– Маруся, не уходи, – прошептала Ева. Она решила ничего не выяснять, а пока просто уговорить женщину остаться. Потом разберется. – Я к тебе приросла внутренностями. Ты детей моих вскормила. Не уходи, мы ведь родные уже!

– Пришла я к вам прямо из своей беды, – начала Маруся-Муся, покачиваясь, – у меня тогда как раз первый ребеночек умер, я, если бы к себе деточку какую-нибудь не прижала, и грудью бы воспалилась, и умом повредилась. Люшка нашел меня на вокзале, я никуда из вокзала не отходила, потому что больше туалетов не знала в Москве, а сцеживаться надо было раза по три-четыре. Вы мне поначалу показались дурными – кто же чужих детей берет, да еще сразу по двое, не умея запеленать правильно?! А потом я ничего, приняла вас, потому что вы добрые и не жадные. На еду не жадные, на деньги и на доброе слово. Только так теперь получается, что надо мне уходить. Пришла пора. Нельзя моему ребеночку оставаться с вашими. Злой он. Он нас всех пересилит и мир сожжет. Нельзя.

– Что с твоим ребеночком? – прошептала Ева. – Он болен?

– Я любую болезнь заговорю и вылечу. Нет, он не болен.

– Он не ходит до сих пор, я думала, это болезнь, – Ева с трудом подняла сопротивляющуюся голову Маруси и попыталась заглянуть ей в глаза. На нее глянули бездонные голубые озерца боли. – Ты же сказала, что сама разберешься?! Я же предлагала врачей, любое обследование, – ты сказала, чтобы тебя и его не трогали!

– Не болезнь это, – Маруся убрала руку Евы и задержала в своей, – когда захочет, он пойдет. Когда захочет – заговорит. Он пока не хочет, так ведь это и к лучшему. Ты суетливая очень, не видишь ничего рядом.

– Чего я не вижу?!

– Скажи ей ты, я по-научному не умею, – кивнула Муся Далиле.

– Чего тут говорить. Наука здесь ни при чем, – Далила встала, вытерла щеки и подошла к сидящей Мусе. Глядя на Еву, она расстегивала шерстяную кофточку, а потом бюстгальтер кормящей матери с пуговицами впереди, – смотри сама и делай выводы.

Ева дернулась, зажимая рот ладонью, чтобы не крикнуть: соски Муси были словно изжеваны, зажившие раны темнели кровоподтеками чуть выше по груди, свежие – сочились сукровицей, смазанные какой-то мазью. Ева сглотнула и вдруг почувствовала, что сейчас тоже заревет. Она помнит эту большую красивую грудь, с тех пор как Муся появилась рядом с нею и детьми. Она помнит, как маленькая сытая Ева играла с розовым соском и строила ему глазки, как счастливо засыпал сытый Сережа, собственнически уложив растопыренную ладошку на нежнейшую кожу с прожилками, она помнит запах – переевшие дети срыгивали, и этот запах чужого лишнего молока был запахом жизни.

– Это… Это делает твой мальчик? – прошептала Ева, зажмурив глаза и не в силах смотреть. Теплые слезы потекли по щекам.

– Ну, сейчас все заревем, – застегивается Муся.

– Зачем ты его кормишь так долго? Ему ведь уже больше двух лет! Сколько ему? – Ева нервно хватает Далилу за руку. – Сколько ему? Почему она до сих пор не говорит, как его зовут? Конечно, у него зубы уже! Он Мусю кусает, потому что зубы режутся!

– Он меня грызть будет столько, сколько захочет. И молоко у меня будет прибывать столько, сколько он захочет его пить. – Муся поднялась с пола, вынула шпильки из волос, и Ева заметила седые пряди.

– Маруся думает, что ее сын – дьявол, – глухо произнесла Далила. – Она не хочет, чтобы он жил рядом с нашими детьми. Она боится. Она одна хочет отвечать за все, что он сделает.

Боль в глазах Евы сменилась ожесточением. Прищурившись, Ева оглядела сначала Марусю, заплетающую косу и укладывающую ее на голове, потом Далилу, потерянную и зареванную.

– Ну вот что, подружки мои сердечные. Вы тут совсем без меня свихнулись? Неси ребенка! – кричит она вдруг. Маруся дернулась и уронила шпильку.

– Не надо, – тихо просит Далила.

– Чуть что – орать. Привыкла, конечно, на работе главная теперь, звание получила, – бормочет Маруся и заново укладывает волосы.

– Ребенка неси, я сказала! Я вам покажу дьявола! Что она читает? – Ева бросилась к телевизору в большой комнате. – Что она смотрит? Это – чье? – в ноги Далиле полетели кассеты: разинутый в крике рот, скрещенные ножи, крест, надпись «Омен». – Ты хочешь, чтобы она не свихнулась, просматривая такие фильмы? У нее молоко течет уже три года, кто хочешь умом тронется с таким кино! Кто читает «Парфюмер»?! Кто читает Кортасара? – кричит Ева, скидывая на пол книжки с полки у телевизора.

– Кеша читает «Парфюмер», а я читаю Кортасара, – Далила остановилась в дверях, сложив руки на груди. – Перестань орать, пожалуйста. Все серьезней, чем ты думаешь. Поговори с Илией.

– Да работать надо, книжки нормальные читать, спать больше, гулять, а телевизор вообще разбить!

– Разбей это все! – Далила разводит руки в стороны и кричит: – Мир – это только то, что ты видишь и трогаешь, разбей предметы, занавесь окна. Ты не можешь ее понять, потому что все время ходишь рядом со смертью. А для нее смерть – это конец, понимаешь? Для тебя – начало, а для нее – конец. Она робеет перед смертью, а ты убиваешь за деньги, – закончила Далила почти шепотом.

– Ну и кто тут дьявол? – зловеще поинтересовалась Ева. – Здесь одна смертельная угроза – это я, а детям нельзя смотреть порно, надеюсь, это понятно? Нельзя человеку смотреть это, пока он это не делает!

– Здесь нет никакого порно.

– Эти кассеты и твои книжки – это чистая порнография смерти. Нельзя неподготовленному человеку касаться такого. Нельзя подростку читать «Парфюмер»! Нельзя кормящей матери смотреть, как младенец кого-то убивает!

– Не ругайтесь, – Маруся появилась неслышно с ребенком на руках, – ты как дома бываешь, так или орешь, или спишь.

– Почему, – завелась Ева, – я иногда для разнообразия стираю, играю с детьми в перерывах в стрельбе, готовлю еду, позавчера суп сварила и курицу запекла с лимоном, по-моему, тебе понравилось. – Она подошла к Марусе, продолжая говорить, взяла под мышки черноволосого кудрявого мальчика и потянула к себе. Мальчик вцепился в кофту Маруси и отвернулся, прижавшись головой к шее матери. – Я еще по вечерам иногда песни детям пою, – сказала Ева, сглотнула, успокаиваясь, и стала говорить тише и медленнее: – На лугу гуляет лошадь очень редкой красоты, лучше нам ее не видеть, лучше нам ее не слышать, лучше нам ее не трогать, я так думаю, а ты?

Мальчик поднял голову и посмотрел искоса. В черноте радужной оболочки терялись зрачки.

– Если эту лошадь тронуть, столько вдруг произойдет!.. – Цепкие пальцы отпустили кофту, рот приоткрылся. – Солнце в омуте утонет, ракушка себя зароет, – Ева забрала к себе мальчика, уставившегося на ее рот, – и волчица вдруг завоет, и багровый снег пойдет. Мы не тронем эту лошадь, мы не слышим эту лошадь, мы не будем и смотреть, эта лошадь – это?..

– Смерть, – отчетливо произнес мальчик в полнейшей тишине.

Маруся схватилась за грудь слева, Далила побледнела, Ева осторожно села, прижав к себе ребенка. Он вцепился ей в руки сильными пальцами.

– Он разговаривает! – Далила протянула руки к Марусе.

– Лучше бы он молчал, – перекрестилась Маруся. – Прости, господи, за его первое слово, прости неразумное дитя.

Ева, сжав зубы, смотрела, как из-под маленьких ногтей, проткнувших ей кожу, выступает кровь. Она с силой отцепила одну ручку и поднесла к лицу, разглядывая. Мальчик засопел и дергал рукой с растопыренными пальцами, стараясь достать близкую щеку. Еву поразили его ногти: твердые и острые, словно подточенные злым маникюрщиком.

– Пойдем мы, что ли? – Маруся неуверенно приблизилась к дивану и протянула руки сыну. Теперь он вцепился в одежду Евы, не желая уходить.

– Нет, – сказала Ева, отдирая его вторую руку, – подождем Илию. Я хочу знать, что он скажет. Я не отпущу тебя без него. Он тебя привел, пусть он тебя и уводит. – Ева смотрела, не двигаясь, как Маруся забрала ребенка и уносит его, дергающегося и воющего, защищая лицо от острых ногтей. – Я знаю, что ты ходила с Мусей к психиатру, – она глазами нашла застывшую у окна Далилу. – Как давно это у нее началось?

– Что именно?

– Такое отношение к ребенку. Такая болезнь.

– Подождем Илию.

– Ты же медик в какой-то степени!

– В какой-то степени, – вздыхает Далила.

Они слушают, как входит в квартиру Илия, как возится он в коридоре, вот он уже стоит в комнате, потирая замерзшие руки.

– А, мамаши, переживаете? И зря. Все нормально. Я понимаю, конечно, что труднее всего сейчас вам объяснить, что на самом деле все нормально. Все так и должно быть. Будем есть?

– Что тут нормального? – не выдерживает Ева его спокойной улыбочки. – У Маруси от постоянного трехлетнего притока молока мозги повредились, она никому не показывает ребенка, не дает ему играть с двойняшками, спит с ним в одной кровати и не спускает с рук, а потом объясняет все это мистическим бредом!

– Слушай, я попробую тебе объяснить, но в кухне. Муся! – кричит Илия. – Пойдем чай пить.

– Может, поговорим здесь? – Ева не знает, как разговаривать при Мусе.

– Вот твоя ошибка номер один. Когда ты в лесу садишься под кустик по-маленькому, ты стесняешься этого кустика? – Илия ставит чайник и достает тарелки со вчерашними бутербродами.

– Какой кустик, в чем дело вообще?

– Люшка меня очень любит, – улыбается Маруся, усаживаясь на свое место в самый угол.

– Маруся – она всегда и везде, как кустик, как воздух, – кивает Илия. – Что у тебя с руками?

Ева прячет руки под стол и сообщает тихо:

– Люди, я вас очень люблю, но жить в таком дурдоме не могу.

– Да ты и дома-то не бываешь, – замечает Далила, занявшись заварным чайником.

– Бываю – не бываю, но вы – все, что у меня есть.

– Да ты не нервничай, мамочка, – Илия достает ее руку, кладет на стол и гладит.

– Не называй меня мамочкой!

– Ты официально моя мамочка с позапрошлого года.

– Я в деревню поеду, – объявляет Муся, разрезая батон и намазывая хлеб маслом, – возле воды и деревьев всякая смуть проходит, – она кладет на масло сыр, потом колбасу, потом шпротины из банки. – Ешь! – многослойный бутерброд движется на Еву, Ева, наблюдавшая в оцепенении процес его изготовления, дергается, очнувшись, и отказывается. Муся вздыхает, пожимает плечами и начинает медленно закладывать край бутерброда себе в рот. – Как странно жизнь повернулась, – не прожевав, говорит она, – я когда тебя первый раз увидала, не поверила, что такая красота бывает. Потом, конечно, понятно стало, что не все же сразу. Бог дает что-то одно. Чутьем он тебя обидел. Ты не слышишь, как земля дышит. Ты не веришь в мои рассказы.

– Я не верю, что у тебя ребенок от паровоза. Это какой-то фольклор деревни Рыжики, – быстро проговорила Ева, словно защищаясь. – Если все так, как вы говорите, хоть это и полный бред, а я – нечувствительная реалистка, то все упрощается. Реалистам, как правило, мало надо: самого идиотского доказательства, но только на уровне. Я понятно говорю?

– Так ведь где твой уровень, а где мой! – назидательно заявила Муся. – Не сговоримся мы. Не поймемся.

– Ты что скажешь? – Ева нашла глаза Далилы и дождалась, пока та не опустила ресницы.

– Я верю Марусе. Пусть она делает так, как считает нужным.

– Значит, пусть она отвезет ребенка в богом забытую деревню, где жителей – пять человек и то летом, пусть воспитывает его в полной уверенности, что родила антихриста, не показывает людям, пусть он ее сожрет, да?! Почему бы тебе не объяснить все это психозом матери-одиночки, зациклившейся на собственном ребенке до помешательства и самоистребления?!

– Пошли, – вздыхает Илия и встает, – покажу тебе доказательства.

– Ты лицо заинтересованное, – качает головой Ева, – ты сам ходячая аномалия – третий год застрял в пятнадцатилетии, а еще и гипнозом балуешься!

– Я честно, – шепчет подросток, прикладывает указательный палец к губам и осторожно приоткрывает дверь в комнату Маруси.

Черноволосый мальчик спит, Ева слышит его спокойное дыхание, в утреннем сумраке комнаты разметавшееся тельце беззащитно, Ева сжимает зубы: ну надо же быть такой идиоткой! Отпуск, что ли, взять, отнять ребенка, гулять с ним, читать стихи и петь песни, катать его на пони в зоопарке, валяться в снегу! Ведь выкормила же Муся ее двойняшек, неужели вот так отпустить ее в безумие? Она уже набирает воздуха, чтобы сказать это Илие, но тот смотрит, грустно улыбаясь, и качает головой: нет. Ева чувствует, что он опять все понял до слов, и смотрит покорно на его действия. Илия показывает ей ладонь, проводит по ней другой ладонью, словно фокусник, который доказывает, что все чисто – без обмана. Потом жестом – глаза закрыты, голова набок – показывает, что ребенок спит. Он вытягивает руку так, что ладонь расправлена как раз над головой мальчика, закрывает глаза, нащупывает в воздухе какое-то ему одному понятное место и кладет ладонь Евы на свою. Они стоят, застыв, несколько секунд, потом Илия убирает свою руку. Ева дергается и кусает губу, чтобы не закричать: в первое мгновение ей кажется, что к ее ладони поднесли свечу. Она не отдергивает руку, застыв в прострации, и чувствует, как горит кожа, а потом облегчение угасшего огня: Илия подставил свою руку под ее.

Ребенок беспокойно пошевелился, Илия нахмурился и показал, что надо уйти. Он ведет ее в ванную, открывает кран и намыливает волдырь на неразгибающейся ладони.

– Ты чего сразу не убрала? Пришла в себя?

Ева кивает и вспоминает, что можно дышать.

– Что он еще делает, когда спит? – Ева говорит шепотом, поглаживая тыльную сторону ладони. Илия обливает холодной водой себе лицо.

– Предметы может передвигать. Он очень силен. Ты только не заводись, я прошу. Никакими лабораториями и обследованиями тут не поможешь. Только навредишь. У Муси на тебя большие виды. Ты – ее надежда.

– Что я должна сделать, чтобы ты вернулась? – спрашивает Ева, забинтовывая руку в кухне.

– Не пропусти главного, – встает и улыбается Муся. – Человеку почему в конце жизни кажется, что он что-то упустил? Потому что упустил. Было, было главное рядом, а он не заметил. Ты увидишь самую главную тайну жизни. Не ошибись тогда.

– Ты меня утомила, – Ева, прижав руку к груди, смотрит, как Муся одевается, – главная тайна, не очень главная тайна! Какая тайна главней? Куда ты пойдешь вообще? Давай вызову такси!

– Ты сразу поймешь, – улыбается Муся. – Ты детей любишь, ты поймешь. Все. Пошла. Я на автобусе лучше. Привычней, и чужого человека не буду беспокоить.

Илия выносит укутанного мальчика. Муся крестит всех по очереди, кланяется, берет ребенка и уходит.

– Мне нужно позвонить на работу, сказать, что я не приду, – Ева достает из сумки телефон.

– Подожди еще пару минут, – задерживает Далила ее руку. – Мне нужно кое-что тебе сказать.

– Хватит на сегодня, а?

– А когда мы еще увидимся? Ты приходишь – я сплю, я ухожу – ты спишь.

– Теперь, вероятно, я буду женщиной домашней и постоянно присутствующей. Потерпи пару дней. Мне надо написать рапорт об уходе: няни у детей больше нет.

– Не сочиняй, – вздыхает Далила. – Спорим, Илия за десять минут тебя уговорит оставить детей на него или отдавать на полный день в ясли. Я как раз по этому поводу и хотела поговорить. По поводу Илии.

– Это нечестно! – кричит Илия из комнаты.

– Честно, честно! – заводится Далила и вываливает на устало присевшую в коридоре Еву: – Твой сынуля курит травку и ходит к проституткам.

– Ну, знаешь, – качает Ева головой, – решила меня добить, да? Не верю. Я не верю, что он ходит к проституткам!

– Как-то это странно, тебе не кажется? – Далила нервничает и начинает скручивать в жгут желтые прямые волосы. – Ты только послушай! Тебя не волнует, что он станет наркоманом?! Травка, значит, тебя не интересует, ты беспокоишься о естественных проявлениях его организма, а о наркотиках не беспокоишься?!

– Все это враки, – заявляет Илия, садится рядом с Евой на тумбочку с обувью и начинает не спеша надевать ботинки. – Это у тебя, Далила, от безделья. Хватит за мной следить. Займись сыном, работой, заведи мужчину, в конце концов, а не этого малолетнего страдальца! Что ты шпионишь за мной днем и ночью?

– Не смей так разговаривать! – кричит Далила.

– Кто это – малолетний страдалец? – интересуется Ева.

– Заткнись! – взрывается Далила.

– Я заткнусь, – ласково говорит Илия, – а ты перестань шарить в моем столе, подслушивать разговоры по телефону и подсовывать мне презервативы. И ты не беспокойся, – он повернулся к Еве. – Я покуриваю иногда слабенькую марихуану, честно говорю, с семи лет балуюсь, но с моими внутренними черными дырами ничего сравниться не может. Вы не там ищите, мамочки.

– Куда ты собрался? – шепотом спрашивает Ева, у нее нет сил пошевелиться.

– В библиотеку я иду. В библиотеку! Мне нужны книги по древнеславянскому, греческому, хинди и так далее. Кстати, вам бы это тоже не помешало. Не буду пугать, но наша девчонка говорит все эти смешные глупости на разных языках. У нее проскальзывают словечки из разных языковых групп и времен. Но это я так, просто для общего сведения. Не надо тебе уходить с работы. Что толку? Тебя все равно будут дергать, когда понадобишься. Я действительно справлюсь с детьми. Я – хорошая нянька. Пока, мамочки.

Через десять минут тишины Далила встала и закрыла дверь на второй замок.

– Что это за день такой несусветный? – бормочет Ева. – Ты одна осталась, давай, добей меня, подружка.

– Он звонит платным женщинам, в фирмы по сексуальному досугу, я проверяла по телефону, – шепчет Далила, опустив голову. – На нашем телефоне можно отследить все номера, которые набирались за день. Он звонит за день в среднем в шесть-десять мест по объявлениям из газет. У него в комнате воняет, я знаю этот запах.

– И я знаю этот запах, – Ева тоже говорит шепотом, – я сама на первом курсе покуривала перед дискотеками, так же, как многие богатенькие московские девочки.

– Я предпочитала ЛСД, – вздыхает Далила и садится рядом с ней.

– Ты наркоманка? – интересуется на всякий случай Ева.

– Все по-разному привыкают, не ехидничай.

– Ладно. Остался последний вопрос.

– Это мое личное дело, с кем я провожу досуг, – устало вздыхает Далила.

– Да нет, я хотела попросить у тебя записи психиатра по поводу Маруси. Твой досуг, который ты проводишь с юношей Мишей, меня мало интересует. Не думаю, что ваши игры со взломами секретных файлов разных организаций имеют серьезные последствия, иначе бы вас давно вычислили и отстрелили. Это я как профессионал говорю, заметь.

– Мы подготовили писателю Пискунову эротический роман, подделывая мои отчеты по группе женщин с сексуальными патологиями. Мы влезли в национальный американский банк! – не выдержала и похвасталась Далила.

– Да это ерунда, вы только в какой-нибудь наш не влезьте. Миша Январь своими дурацкими играми обвалил рубль, знаешь это? Такое устроил, что даже отстрелить его некому: никто не верит. Мне еще тогда Карпелов говорил, что Январь взломал коды некоторых банков и подделал отчеты по продаже облигаций госзайма. Быки узнали, дернули свои связи, разбудили федеральную службу, и те кинулись на банкиров. Банкиры начали скупать доллары. Наступило зловещее семнадцатое. Ладно, если уж он после этого остался жив!.. А ведь в нашем отделе лежит полная разработка по делу, и все это правда, хоть и выглядит как сказка про злого хакера. Кстати, я тебе оставила записку на двери в ванную, что ты думаешь по этому поводу?

– Я думаю, что нет никакой бригады «С». Журналисты балуются.

– Это было бы слишком просто, – вздыхает Ева, встает и потягивается. – Если у тебя есть серьезные обоснованные рассуждения на этот счет, запиши, пожалуйста, и дай мне в двух экземплярах.

– Иди, – говорит Далила, вытягивает ноги и прислоняется спиной к одежде на вешалке, – иди на работу, я до шести вечера дома. Заберу детей.

– Мама! – кричит Кеша из комнаты, женщины дергаются и испуганно смотрят друг на друга. – Ну мама, ну ты же опять меня не разбудила! Я проспал все на свете, ну что это за жизня такая!

Разогревая во дворе мотор машины, Ева смотрит в светлеющее небо, в зажженные в высоте окна. Они живут в новом доме недавно, Ева скучает по невысоким домам в центре, по старым улицам, по проходным дворам, аркам и по гаражам, на крышах которых она прыгала в детстве. Покатые спины «ракушек» ее раздражают, здесь нет проходных дворов, здесь машину надо ставить или на газон, выслушивая ругань перво– и второэтажников, или на платную стоянку, так ведь до нее идти и идти! Здесь лифты дергают внутренности скоростными обвалами вниз, Ева долго искала квартиру в новостройках и не очень высоко, чтобы не пользоваться лифтами. Она воспринимает лифт как вполне определенную ловушку.

– Да я вообще ненавижу эти лифты, – бормочет она, включая зажигание. – Черт!

Время идет к девяти, на работу она подъедет уж точно после полдесятого, это значит, что шесть человек из ее отдела будут сидеть и ждать начальника, любовно прохаживаясь по ее «непредвиденным обстоятельствам» и «особенностям профессиональной и личной жизни».

Она не превышает скорости, подгадывает зеленые светофоры, а когда не подгадывает, то отстраненно смотрит в близкие лица других водителей, которые так же отстраненно смотрят на нее сквозь стекла, подтекающие влагой теплого нутра машины. Понемногу она успокаивается и начинает думать только о работе, образ Маруси растворяется в ее дыхании, пойманном февралем и превращенном в белое облачко.

В девять двадцать две Ева подъехала к «Информационно-аналитическому центру», поставила машину на стоянку и прошла позади неприметного здания к черному ходу. На отлично укрепленной двери табличек не было, а на стене рядом – старая и затертая надпись прямо на стене: «Лаборатория». Ева набрала код, привычно оглядев через плечо пустой мокрый дворик, и вошла в теплый коридор, подсвеченный лампочками у пола. Она уже открывала дверь своего кабинета, когда почувствовала тишину и безлюдие. Бросила сумку и куртку, пробежалась к «пионерской комнате», как все здесь называли небольшой – на двадцать мест – коференц-зал со стеклянной звуконепроницаемой стеной, экраном и оборудованием для фильмов и слайдов. Пусто. Вернулась к своему кабинету и прочла информацию на стендах. Первый – «Непредвиденные обстоятельства» – черными строгими буквами – был весь заколот бумагами и бумажечками, но Ева помнила почти все эти сообщения и сдернула последние: «Ранена легко, рапорт напишу в среду, операция провалилась. Юна», «Кургановой: кто такие Карпелов и Январь? Посмотри файлы „менты“, если знаешь, см. код 078 54 – „неопознанные угрозы“. Скрипач». «Фактурщикам и снайперам! Срочно пройти психологические тесты на агрессивность! Вы одни остались, не лишайте отдел премии. Псих».

Другой стенд – «Особенности профессиональной и личной жизни» – крупным курсивом с наклоном, буквы украшены цветочками и птичками, сообщений там меньше: поздравительные открытки, два билета на послезавтра в театр – кому-то не понадобились, несколько отчетов интимного плана. «Семь раз, а ты не верила! Физик». «Мышка по ночам играет в казино, Ева шляется в центре города с крупногабаритной сумкой, Скрипач снимает по две проститутки сразу, Доктор проводит время в центральном городском морге (с 00.20 до 3.56), Юна накачивается спиртным – исключительно американское виски, а еще патриотка! Психа опять видели на геевской дискотеке. Коллеги! Попробуйте для разнообразия отсыпаться, когда нет авралов! Вы плохо выглядите. Аноним». Ева качает головой и отрывает этот лист. Она спускается на два пролета вниз и попадает в огромный зал.

– Ну ты, аноним! Где все?

Худой длинноносый мужчина за пультом страдальчески морщится и снимает наушники.

– Ладно, я наврал. Ты всегда выглядишь улетно. Выспалась? Как ты меня вычислила?

– Я умею считать до шести. Ты перечислил пятерых. Сегодня ночью было твое дежурство. Колись, Физик.

– Я ни при чем. Вот сводки по городу. Смотри сама.

Ева листает клавишей срочные сообщения. Ее код и имя указаны в затребованной информации на общую городскую службу. Интересовались патрули. Информация и внешние данные подтверждены.

– Где данные по неопознанным угрозам?

– Директория «отстрел».

– Сколько же за этих милиционеров дают? – Ева всматривается в таблицу. – Так, Карпелов П.П., Январь М.Ю. По две тысячи за морду. Оригинально. И что, на составителей этого заказа невозможно выйти?

– Есть подозрение, что эта директория что-то вроде справочника для одноразовых киллеров. Смотри, – Физик открывает другие файлы, – к примеру, я хочу, чтобы убили кого-нибудь, но не хочу нанимать профессионала, потому что это дорого. Я отправляю свое пожелание в «жизнь понарошку». Что у нас тут добавилось со вчерашнего дня? «Пропал котеночек». «Вернись, гадина, и я прощу. Лорик». «Не люблю жену. Советы по номеру…» Так, а вот, например, это: «Моя подружка залетела, а я не хочу детей». Видишь, эти четыре цифры – код. Определить, кто послал сообщение, невозможно. И желающий помочь тоже пишет свой код. Посмотрим… «Я большой пушистый котеночек…», «Стерилизуйся, идиот!» «Лорик, удавись членом». А вот по коду о нелюбимой жене стоит просто номер. Набираем номер. Пожалуйста! – Физик нажал клавишу и крутанул кресло, отворачиваясь от экрана. – «Отстрел»? – поинтересовался он у Евы.

– Отстрел, – Ева покачала головой, разглядывая заставку: отлично снятый старинный револьвер, похваставшись деревянной рукояткой, раскрутился, превращаясь по мере торможения в кисть скелета, грозившую указательным пальцем. – Допустим, – сказала она, – я случайный человек, который умеет стрелять, и мне нужны деньги. Я нахожу объявление, оставляю свой код. Дальше что?

– По этому коду заказчик, если еще не передумал, посылает тебе фото и адрес. Цены, как видишь, не мировые.

– А как я получу деньги?

– Отдел 316, – быстро проговорил Физик.

– Что это значит? Это в нашей организации? Постой, 316 – это анализ условных преступлений.

– Вот они этим и занимаются. Пока не могут ничего выяснить.

– То есть сидит группа, которая конкретно работает по определению физических лиц через коды Интернета?

– Да. И начали именно с этого вопроса: каким образом киллер может получить деньги? Потому что, естественно, именно этот момент является критическим: можно выйти и на киллера и на заказчика.

– И что, есть успехи?

– Ноль, – доложил Физик. – Хотя, скажу тебе, для того чтобы узнать, как получить деньги, не надо работать целому отделу. Деньги можно переводить по счету в банке.

– Зайди в «отстрел».

– Слушаюсь!

– Набери сообщение. Так: «Беру Карпелова и Января. Апельсин». – Ева протянула руку, подвинув Физика плечом, и набрала четыре цифры.

– Круто, – покачал головой Физик, – только когда вас вызовут в 316-й, меня не вспоминать.

– Когда появился заказ на них?

– Посмотрим. В шесть сорок утра. Москва.

– Ладно. Давай работать. Где все?

– Собрались, посидели семь минут, вас не было – разбрелись кто куда. Дернуть?

– Зови. Кстати, про тебя, секс-гиганта, все ясно, Юна могла у себя в квартире громко сообщить, что пьет именно виски, Скрипач тоже мог шуметь в своей квартире с двумя женщинами, но откуда ты знаешь про Мышку в казино?

– Есть некоторые секреты. Обязательно колоться?

– Подожди, – Ева села рядом и всмотрелась в его усталое лицо. Физик услужливо изобразил клоунской мимикой участие и интерес, – а где я была с крупногабаритной сумкой ты тоже знаешь?

– Нет, – он быстро помотал головой, – да ни за что!

– Так. Насчет Доктора и Психа, это?..

– Все верно. Потому что они страшно взбесились. Кричали о неприкосновенности личной жизни и искали на одежде «жучков».

– Представляю. Если вздумаешь провернуть такие вещи со мной…

– Да я же не идиот. Лучше я вам тогда сразу код пошлю в «отстрел». «Клоун Физик просит Апельсинку застрелить его как собаку. Бесплатно». Честно говоря, я это для вас оставил на стенде сообщение. Конкретно.

– Ты перестарался, – Ева встала и смотрела на своего подчиненного с легкой брезгливостью. – И про азартные игры Мышки, и про сексуальную ориентацию Психа я знала с самого начала, но не думала, что об этом надо знать всем. Сейчас я понимаю, что ты в чем-то прав. Только со Скрипачом у тебя прокол вышел. По мелочи слежку засветил: подумаешь, проститутки! Он теперь будет настороже, а ведь он самый загадочный и непредсказуемый. С ним ты – зря.

– Я ведь мог или со всеми, или ни с кем!

– Тоже верно. Сходи к Психу на тесты, ты же у нас фактурщик. Заодно и поговоришь, почему тебе вдруг захотелось вот так всех засветить. Тебя мама в детстве не запирала в темной комнате, когда к ней приходили мужчины? – спросила Ева шепотом, склонившись над взлохмаченной макушкой. – За девочками в раздевалке подглядывал? Краснеешь, семиразовый ты мой. А для тебя есть работа. Вот бумаги и доллары. Вытащи все, что сможешь. Отпечатки, фактура бумаги, где делали, где хранили, чем пахнут. Кого в помощь берешь?

– Мышку, – вздохнул Физик.

В лаборатории Физик провел час двадцать в одиночестве и еще полтора часа с Мышкой – миниатюрной бесцветной блондинкой. Пообедали они вместе в ближайшем кафе. Мышка еще была рассержена, Физик применил некоторые усилия и изобразил страшнейший интерес к азартным играм. Мышка достала колоду карт и показала несколько фокусов, а потом предложила сыграть по-маленькому, в результате чего Физик заплатил за обед, а все оставшиеся у него деньги – триста четыре рубля – перекочевали в кошелек к Мышке. После этого Мышка отошла и за компьютером уже сидела без страдальчески-сонного выражения. Они отослали запросы, поставили чайник. Мышка подумала-подумала и решила пойти к начальнику отдела с предварительными результатами. Физик был против, но особо не настаивал. Когда она ушла, он лег на диван в лаборатории и заснул.

В четыре двадцать Мышка доложила Еве, что деньги, переданные ею на исследование, по всей вероятности фальшивые, но такой отличной выработки, что это трудно назвать фальшивкой.

– Все дело в фактуре бумаги, – сказала Мышка. – Мы сейчас попробуем выдернуть все дела по таким фальшивкам. Уже всплывали деньги, сделанные идеально, которые без тест-анализа на состав бумаги совершенно настоящие.

– Сегодня справитесь? – поинтересовалась Ева, она как раз составляла для начальства отчет о ночной операции и застряла с объяснениями выбора места, задумавшись, как сделать, чтобы не упоминать Карпелова. Вздохнула. Набрала номер телефона.

– Попробуем. Нам нужна информация из Штатов, а там другое время. Если пойдут навстречу, пришлют.

– Возьми код, через пять минут все пришлют, – Ева набросала несколько цифр на бумажке.

– Слушаюсь.

– Этот код… Ты потом его забудь, а если не сможешь (у Мышки была феноменальная память), без моего разрешения не пользоваться.

– Слушаюсь. Кофе есть?

Ева показала рукой на шкаф, зажала трубку, дождалась, пока Мышка с банкой уйдет, и сказала:

– Ну, сладкая парочка, как жизнь? – подумала и подожгла бумажку над блюдцем.

На том конце провода Аркаша и Зоя, главные аналитики ФСБ, слушали ее и разговаривали одновременно. После восклицаний, упреков, вопросов они оба замолчали, и Ева спросила:

– Конверты получали?

Недоумение и ленивый интерес. Они ничего не знают. Ева отчиталась о ночном выстреле, поговорила еще минут пять на общие темы – работа в норме, дети здоровы, Муся сошла с ума и уехала в деревню, старший курит и развратничает – и, пока говорила, решила не писать начальству рапорт об участии Карпелова в ночном убийстве человека диаспоры. Не было Карпелова. Она положила трубку и добавила в списке неотложных дел: «Карпелов. Фальшивые доллары. Отложить до полного выяснения обстоятельств получения».

Она прошла в кабинет Доктора, оторвала его от микроскопа, усадила перед собой, заставила сдернуть очки и трясла за плечи, пока он не вник в смысл ее вопросов, близоруко щурясь и потирая глаза пальцами. Да, он ездит иногда ночью в морг при Первой градской, там работают бывшие коллеги, они с удовольствием пользуются его присутствием для выявления особо интересных и непонятных случаев смерти, а как еще он может оттачивать свое мастерство патологоанатома и не потерять квалификацию? Что он им говорит по поводу своей новой работы? Да абсолютно ничего, он же фактически на пенсии, этакий сбрендивший старый хирург, который по ночам шастает в морг резать трупы.

– Ну вот что, Даниил Карлович, – заявила Ева, – пенсионер вы наш, снимите с руки часы и кольцо. И очки надо иметь другие, у этих золотая оправа.

– Очки мне подарили на пятидесятилетие, – вздернул вверх острую бородку Доктор, – я их давно ношу. А насчет часов, обижаете, Ева Николаевна. В морг я «Ролекс» не надеваю. Там вообще желательно иметь пустые пальцы и запястья. Ночью я пользуюсь своим старым саквояжем для инструментов, карманными часами «Слава» и потрепанным костюмом. Чем заслужил недоверие?

Еве пришлось извиниться.

– Я заметил, что вы не носите украшения, – Доктор надел очки и укоризненно посмотрел на нее. – И зря. Золото, серебро и достойные красивой женщины камни могут значительно улучшить ваше самочувствие.

– Нет! – уверенно заявила Ева. – Простите, долго объяснять, но к золоту и бриллиантам у меня идиосинкразия. Особенно если сразу надеть килограммов восемь того и другого. Полное отвращение.

– Восемь килограммов! – присвистнул Доктор.

– Ну, может, семь. С половиной, – уточнила Ева, – но с каждой минутой это становилось все тяжелее и тяжелее.

– Что же это за украшение было, позвольте поинтересоваться?

– Это была одежда, корона, наручники, – почти мечтательно вздыхает Ева.

– Подумать только, – покачал головой старик. – Да. Я что хотел сказать, – он снял с мизинца массивный серебряный перстень, – в этой одежде серебра не было?

– Нет. Только золото и бриллианты.

– Прекрасно. Возьмите на счастье. Берите, берите. Можете не носить, просто держите у себя на память. Вот, смотрите, как раз на ваш средний.

– Доктор, – Ева сжала руку в кулак, разглядывая странный рисунок-печатку, – дайте совет профессионала. Не буду спрашивать, сколько трупов вы осмотрели за свою практику, скажите, что вы думаете насчет необъяснимых аномалий?

– Вы имеете в виду два сердца, один глаз?

– Нет. Легенды о дьяволе, о зле в человеке как-нибудь подтверждаются внешними признаками? Встречались ли вам трупы, у которых уродства подтверждали некоторые условности носителей зла? Копыта, ногти, хвост? Что-нибудь в мертвых телах вызывало у вас ужас?

– Ужас? Уродства никогда не ужасали. Правда, мне встретился один труп, который до сих пор меня преследует. Это факт. Но он вполне приличный труп, без аномалий. Если, конечно, можно считать отсутствием аномалий сам факт подобной живучести трупа.

– А-а-а… вы прошли тестирование у психиатра? – на всякий случай поинтересовалась Ева.

– В обязательном порядке, – Доктор резко отвернулся, потеряв интерес к беседе.

– Обиделись? – вздохнула Ева.

– Нет. Сказал лишнее, старый дурак.

Смеркалось предвечерними сумерками – не день и не вечер, ощущение потерянного времени, когда уже зажигают фонари, а ты только что пообедал. Физик вышел из конторы, поднял воротник поношенной дубленки и побежал к машине, уворачиваясь от резких порывов ветра. Он открыл дверцу и доставал «дворники».

– Фактурщик Уваров? – спросил рядом спокойный голос.

Физик повернулся и стал вглядываться в раскрытое удостоверение.

– Документы с собой? Оружие есть? Поднимите руки, я посмотрю.

Физик поднял руки и только удивился, что его ощупывают сквозь дубленку, только собрался сообщить, что он боится щекотки – не хохма, а действительно необходимое предупреждение, потому что однажды уже был глупо ранен после судороги от прикосновения к подмышечным впадинам, – как ойкнул, дернулся, вглядываясь напоследок в спину уходящего человека, и упал лицом в мокрый асфальт.

Еву позвала Мышка.

– «Скорая» приезжала во двор, констатировали смерть, – лопотала она, едва поспевая за Евой, – газетчик из Центра вышел на улицу, думал, что это их сотрудник, посмотрел удостоверение, позвонил нам в дверь. Мы его занесли в лабораторию, сейчас ребята раздевают.

– Какой код объявила? – Ева толкнула от себя дверь, на ходу схватила пакет с перчатками.

– Наружных повреждений нет, огнестрельных ран нет. Я набрала 49-СА – случайная смерть агента.

– Позови Психа в лабораторию, пусть он делает фотографии, помоги завязать, – Ева натягивала длинную полиэтиленовую распашонку.

– Ева Николаевна, – строго объявил Доктор – сверкнули стекла очков на полоске открытого лица, – не приближайтесь к столу без полной спецодежды!

Мышка помогла спрятать волосы под колпак. Вошел Псих с камерой, вбежала запыхавшаяся Юна и стала за стеклянной перегородкой, покусывая губы.

Тело Физика было еще теплое. Доктор монотонно бубнил в прищепку-микрофон результаты осмотра тела. Ева помогала переворачивать, поднимать руки и ноги, но добавить к сказанному Доктором ей было нечего. Мышка осмотрела через лупу кисти рук и голову, провела отсосом по лицу, волосам и тыльным сторонам ладоней. Скрипач собрал одежду и тщательно упаковал каждый предмет в отдельный пакет. Доктор все бубнил, Юна зажала рот рукой, чтобы не зареветь. Ева подошла и толкнула ее легонько плечом. Юне было всего девятнадцать.

– Начинаю вскрытие, – объявил Доктор и посмотрел на зрителей за перегородкой.

Ева отошла, стащила перчатки, сняла шапочку и повязку:

– Я буду у себя.

Через двадцать три минуты ей сообщили причину смерти Физика. Сердечный приступ. Скрипач прихватил личное дело и медицинскую карту, перед тем как пойти доложить результаты вскрытия, поэтому Ева тут же смогла убедиться, что на сердце Физик никогда не жаловался, результаты последнего медосмотра были просто отменными.

– Мышку и Психа ко мне срочно! По одному.

Вглядываясь в перепуганное личико миниатюрной Мышки, она ощутила жалость. Еву всегда раздражали эти театрально-замедленные жесты, вороватый взгляд исподлобья, неуместные улыбки, но сейчас перед ней стояла просто перепуганная женщина.

– Твои соображения.

– Нет соображений, – пожала плечами Мышка. – Он не врал про семь раз за ночь, это точно. Я не знаю, как реагирует мужской организм на такой износ.

– Ты проиграла ночью?

– Выиграла, – подняла голову Мышка. – Мы с ним помирились еще в обед, ты что?

Далила советовала Еве не брать женщин, когда та набирала рабочую группу. Она говорила, что даже если предположить, что все особи женского пола будут смотреть на Еву, не комплексуя по поводу своей внешности, то сама Ева все время будет искать в недоговорках и неопределенных взглядах раздражение и зависть, то есть постоянно напрягаться. Еве повезло: Юна смотрела на нее всегда с придыханием восхищения, а Мышка с исследовательским интересом, как на редкую бабочку. Волнуясь или обижаясь, Мышка переходила на «ты».

– Во что играла?

– Покер.

– Сколько?

– Две тысячи, – опустила Мышка глаза, и за секунду до этого Ева поняла, что та соврет. Это была не совсем ложь: если бы Ева спросила «чего», она бы ответила: «долларов», но Ева подыграла ей и не спросила.

– Брось все свои дела и займись только фальшивыми долларами, потому что помощника я тебе дать не смогу.

Пиликнул сигнал звонка с улицы. Приехали коллеги из Службы. Они упаковали тело в мешок, уложили на носилки и поделились своими познаниями в подобных делах, хотя никто и не спрашивал. Шесть человек, провожающих Физика, узнали, что: сердечные приступы у людей «нашей профессии», конечно, происходят, но если человек погибает недалеко от работы или от места жительства, то есть совсем в двух шагах, то дело по убийству в девяти случаях из десяти можно заводить и до вскрытия.

Псих, изучая лицо Евы с маниакальностью специалиста по физиогномике, сообщил, что в принципе он не считает себя категорическим гомосексуалистом, потому что иногда развлекается и с женщинами. Он опять напомнил, что где-то живет разведенная жена и воспитывает его сына. А посему считать Физика своим врагом из-за глупой записки на стенде не собирался. Ева заметила, что иногда мужчины очень болезненно реагируют на обнародование их пристрастий. На что получила смутивший ее ответ: в мужской паре он, Псих, всегда «она», и уже исходя только из этого не надо навязывать ему банальных предположений. Его отстраняют от работы? Нет? Тогда милости прошу на тестирование. Кстати, там можно будет и поговорить более обстоятельно, поскольку обстановка в ее кабинете, а еще когда она сидит, а он стоит, совсем не располагает к доверительной беседе. Теперь она одна не прошла тестирование. И если это кого-то интересует, то самые плохие показатели у Скрипача. Далее последовала лекция на тему особенностей мужского климакса. Ева схватилась за голову.

– Возьми, посмотри при мне. Это не то чтобы срочно, но для меня болезненно, – она протянула Психу заключение о Марусе.

Псих быстро прочел вывод незнакомого коллеги, хмыкая и покачивая головой. Ева смотрела на него с надеждой, но, когда он поднял на нее насмешливые глаза, надежда отступила.

– Смешно, да? – Она уговаривала себя воспринимать все, что он скажет, отстраненно.

– Ничего смешного. Страшно, вот как бы я охарактеризовал этот отчет. Итак, первое. Никогда не полагаюсь на мнение других специалистов в этой области, если это не мой друг. Мне нужно видеть объект и самому проводить обследование. Но, исходя из предоставленного материала, могу сказать с уверенностью, что моя теория о возникновении малообъяснимых аномалий в эпоху страха и неуверенности в себе и завтрашнем дне подтверждается. Если я смогу получить подробный рассказ обследуемой Муруси Л. о ее взаимоотношениях с паровозом, то это облегчит диагноз. Маруся Л. утверждает, что у нее ребенок от этого мало кому видимого объекта, движущегося регулярно по рельсам в районе одной подмосковной деревни и категорически похожего на старый поезд – паровоз, несколько вагонов, дым, звук. На вопросы доктора о своих детских страхах отвечает уклончиво, это можно принять за основу исследования. Почему меня взяли в службу безопасности, знаешь? – спросил он вдруг, не меняя интонации.

– Только то, что официально в документах.

– Я угадывал, отчего и с какого момента человек начинает отстраняться от реальности. Проводил своего рода следствие по фактам детских воспоминаний, особенностям поведения и находил спрятанные места. По конкретному случаю могу сказать, что особенно запомнилось: рожденных нежеланных детей обычно представляли как последствия изнасилования волком, медведем, инопланетянином, речным змеем, домовым и так далее, в соответствии с русским фольклором и особенностями, так сказать, национальных бедствий. Фантазии зарубежных жительниц по этому поводу мало отличаются от фантазий русских матерей-одиночек, с той разницей, что женщиной чаще овладевала река или дерево. Паровоза не было, это точно. Одно могу сказать с уверенностью: излечиваемость подобных перерожденных фантазий крайне затруднена, и самый лучший способ спасти ребенка от давления свихнувшейся матери – это изоляция. Кстати, года четыре назад в Калифорнии был подобный случай, когда мать, в полной уверенности, что в ее сына вселился дьявол, несколько раз пыталась убить ребенка. Она наносила себе увечья, уверяя, что это сделал младенец, еще не умеющий ходить. Излечение было настолько нестандартным, насколько и действенным. Ей продемострировали процесс «изгнания дьявола», после чего ребенка изолировали – по сценарию изгнания он унесся очищенный к богу. Женщина абсолютно вылечилась, родила здоровую дочь и почти не вспоминает о сыне.

– А что с мальчиком? – вздохнула Ева.

– Не понял.

– Я спрашиваю, знает ли кто-нибудь, что произошло с мальчиком?

– Лечили женщину, отчет посвящен ей.

Ева поднимает правую руку и показывает Психу ладонь, осторожно отодрав лейкопластырь. Псих подходит ближе, осматривает руку и удивленно смотрит на Еву.

– В таком месте трудно обжечься: углубление. За что схватилась?

– Провела ладонью над головой спящего сына Маруси.

– А-а-а! – обрадовался Псих. – Подошли к главному! При чем здесь вообще ребенок? Я занесу тебе завтра журналы, там подробно описывается, как человек самостоятельно, пользуясь только самовнушением, способен себя истребить. Если твоя подруга не в силах тебе помочь профессионально, я найду лучшего психоаналитика в Москве, поскольку, как ты сама знаешь, лечить коллег по структуре не имею права. Только обследования.

– Она в силах.

– Ладно, расскажи все своими словами. Как только ты споткнешься, задумаешься или не сможешь подобрать нужного слова, я отмечу и проанализирую. Одно условие. Ты говоришь не про свою няню. Ты говоришь про себя, про свои проблемы. Итак?

– Три… четыре года назад я вывезла из турецкого публичного дома мальчика-подростка. Это было… по договоренности, вроде сделки. Обмен. Некоторые компрометирующие бумаги поменяла на мальчика. Два с половиной года назад я усыновила близнецов. Дети моей бывшей сослуживицы, умершей при родах. – Ева, задумавшись, подняла глаза на Психа и чуть улыбнулась его изумлению. – Дети маленькие, с кормлением были проблемы, мой старший сын нашел женщину, у которой только что умер младенец, привел в дом, она стала нашей няней.

В этом месте Псих нащупал стул и сел, поводя головой, словно не веря своим ушам. А Ева встала и нервно прошлась по кабинету:

– Ты так не смотри, я не совсем сумасшедшая. Я поинтересовалсь, почему у нее умер ребенок. И мне рассказали совершенно потрясающую историю про деревню Рыжики, где по рельсам ездит паровоз, от которого можно запросто забеременеть. Я не буду все пересказывать, потому что сразу начинаю нервно подхихикивать, но это был красивый фантастический бред. Далила по этому бреду написала статью в «Психологию», по-моему, номер третий за прошлый год. Так или иначе, мы прожили все вместе счастливые годы, мои близнецы подросли и окрепли, а Муся родила от этого… паровоза еще одного сыночка. Я особенно не вникала в выяснение подробностей зачатия, ну погуляла женщина, а мужика называть не хочет. А теперь оказывается, что ребенок обладает дьявольской силой, обжег мне во сне ладонь, ну и ты все сам прочел. Она ушла.

– Это же определенно клиника! – задумчиво протянул Псих.

– Что, так плохо?

– Не то слово! Занесем нашу беседу в счет тестирования. Один вопрос: не хотелось ли тебе завести собственного ребенка?

– С такой работой, да? Привести детей в этот мир, в то, в чем мы живем?

– Клиника! Почему с чужими детьми можно работать на такой работе, а со своими нельзя?!

– Потому что я просто помогаю им выжить, понимаешь? У меня нет комплексов родной матери, я не давала им жизнь! И раз уж кто-то другой побеспокоился об этом, вытолкнул их в наш мир, не спрашивая, не оценив свои силы, не смог, не выжил!.. я постараюсь помочь. Не более того. Я, может быть, потому и взяла няню с улицы, поверив мальчику-подростку, что брала не своим, родным! Повезло. Мне вообще в жизни везло.

– Считаю тестирование проведенным, – встал Псих. – Должен тебя предупредить. Я на Скрипача написал по результатам беседы отрицательный отзыв. Ну а про тебя не знаю, что и сказать. Считай, что ты не прошла тестирование. Результат категорически отрицательный.

– Я думала, тебя интересуют мои страхи, проблемы, контактность, «период восстановления после приведения в исполнение приговора» – так, кажется у нас написано по инструкциям?

– Я и получил информацию по страхам, проблемам, контактности и так далее.

– Знаешь, ты кто?

– Я дипломированный специалист, стажировавшийся в лучшей калифорнийской клинике у профессора Муна и в самой страшной психушке на станции Столбовой, я десять лет в психиатрии и еще четыре года в группе психоаналитиков закрытого отдела ФСБ, моя диссертация была посвящена восстановлению контактности и привязке к реальности космонавтов, подводников и преступников c длительными сроками заключения. Конкретно по тебе: потеряна самоотстраненность, а это первый признак того, что личность подчинена суевериям, страхам и воображению. Извини, что в приватной беседе воспользовался твоей откровенностью для заключения по тестированию. На этом разрешите откланяться.

– Хочешь кланяйся, хочешь нет, но ты – гад.

Пришла Юна и поставила на стол бутылку виски. Позвали всех, спустились в конференц-зал. Скрипач запустил ленту, потушили свет, и на небольшом экране ехидный Физик, кривляясь, объяснял особенности мышления людей разных профессий. Он несколько раз произнес название своей диссертации, дело было именно в этом конференц-зале, собравшаяся тогда на вторую встречу группа еще чувствовала себя неуверенно, но он всех завел, и вот уже хором, нараспев, они повторяют набор непонятных пугающе-красивых слов и аплодируют сами себе, а камера профессионально выделяет глаза, носы и губы всех по очереди. Ева вышла и прикрепила на стенде «Непредвиденные обстоятельства» записку: «У нас первая смерть», а на стенде «Особенности профессиональной и личной жизни» – «Я умер. Физик».

Она уехала первой, потому что хотела найти Карпелова и выяснить, почему его имя в «отстреле» стоит рядом с именем его бывшего опера – Января, давно ушедшего из органов. А все остались допить бутылку, и Псих, заботясь о собственном здоровье и благополучии, уже поучаствовавший в двух автокатастрофах, благоразумно спустился в метро. Повиснув на поручне, он закрыл глаза, удивляясь, как много народу ездит поздно вечером, его кто-то обходил сзади и обхватил подмышку. Псих чуть посторонился, хотел посмотреть из-под руки, но вскрикнул и с удивленным лицом свалился на сидящих.

Отдел Кургановой узнал о смерти Психа только на следующее утро.