Читать книгу Москва – Тбилиси - Нодар Мачарашвили - Страница 3

Мы с Леванико Чаладзе встретили Новый год в Гудаури. Слева, на холме, был возведен коттедж, который мы называли «гаражом». Он был до отказа забит лыжниками спортшколы, смотрителями канатной дороги – мохевцами, сванами-альпинистами и местными гаишниками. Все они, в безудержном веселье, с хохотом и гоготом, ждали наступления полуночи.

У нас были большие планы на утро первого января, и мы вроде уже обулись, взвалили на плечи лыжное снаряжение, но вчерашний праздник вдруг дал о себе знать, и мы без сил вновь рухнули в постель.

– Вставай, уже рассвело!

У меня над головой стоял Леван.

– О-ох… – простонал я и повернулся на другой бок.

– Вставай.

– В чем дело? Мы что, горим? – буркнул я и сел на кровати.

– На вот! Поправь здоровье, – с улыбкой Леван протянул мне стаканчик с 99-процентным спиртом.

– Но это же спирт, осел!

– Выпей, сразу полегчает.

– А сосуд поменьше нельзя было выбрать?

– Да пей же, наконец, хватит ворчать!

– А закусить?

Чаладзе взял со стола пластиковую бутылку кока-колы и протянул мне.

– Сегодня день судьбы? – осведомился я.

– Да.

– Мы вчера спали целый день?

– Ты спал, – ответил он с чувством превосходства.

– Поднимемся на гору?

– Ты и вчера туда собирался, да силенок не хватило…

– Ну конечно, у меня силенок не хватило… А ты с Кобой Цакадзе[1] потягался бы?

– С кем? – сдвинул брови к переносице Леван.

Мне стало лень излагать ему спортивную биографию Цакадзе, и я промолчал.

– Насчет спирта ты был прав. Может, нальешь еще? Я даже соображать стал лучше.

– А что я тебе говорил?

– Чем займемся?

– Есть чем. Приехали мои друзья.

– Кто именно?

– Сосо Гиоргобиани. Знаешь его?

– Нет. Он из квартала Окросубани?

– Из Воронцова.

– Стало быть, он не из твоего квартала?

– Это почему? Что разделило кварталы Окросубани и Воронцова?

– Нет, вы меня сведете с ума! Когда вам удобно, Плехановская, Воронцовская и Окросубани – это один и тот же район, если же вас что-то не устраивает, это уже три разных района, так?

– Ты лучше за своими Вера и Ваке присмотри.

– Ладно, ладно, плесни еще стаканчик, и я встаю.

Чаладзе, ухмыльнувшись, налил мне спирту из пятилитровой канистры для бензина. Я одним махом опрокинул стаканчик.

Сосо Гиоргобиани остановился в так называемых «Лимонах», в двух километрах от нашего коттеджа.

Мы встретились с ним в бильярдной, расположенной на втором этаже гостиницы «Лимоны». Он быль смугл, широкоплеч, с прямыми и черными как смоль волосами. Неудивительно, что пользовался успехом у женщин.

Впрочем, мое внимание привлекла не столько внешность, сколько позитивная аура, исходящая от него. В тот день Сосо обыграл нас с Чаладзе на русском бильярде и, довольный результатом игры, с улыбкой проводил нас до подъезда.

– Хороший парень, да? – спросил Леван, когда мы стали подниматься по заснеженному склону.

– Так себе, – пожал я плечами, всё еще досадуя на поражение.

Леван посмотрел на меня.

– Да, и́гры тебе определенно противопоказаны – будь то нарды, домино или бильярд. Мой совет: кончай играть. А то стоит тебе потерпеть поражение, и ты уже готов разрыдаться.

– Лучше о себе подумай, – буркнул я.

Через месяц я снова встретил Сосо в Гудаури. Я спускался по склону горы и вдруг увидел его метрах в двадцати от себя. Он, в черном комбинезоне, стоял на лыжах. Каждый шаг давался ему с трудом, словно ребенку, только что научившемуся ходить.

– Сандро! – закричал он, увидев меня. – Иди сюда!

В его голосе слышалось отчаяние, словно он висел на скале и вот-вот мог сорваться в бездну.

– Сосо! Ты что здесь делаешь?

– Пляшу лезгинку. Что еще остается человеку, впервые вставшему на лыжи?

– Ну-ну.

– Лучше бы подбодрил, – мой скептицизм ему явно не пришелся по душе.

– Не переживай – два-три дня и научишься, – успокоил его я.

– Да к черту эти лыжи! Айда ко мне в «Лимоны», выпьем.

– Давай.

– А где Чаладзе?

– Понятия не имею. Я его не добудился.

– Он тоже, наверное, такой же Томба[2], как я?

– Вроде того, – ответил я, и мы оба рассмеялись.

– Давай сейчас по домам, передохнём, а вечером жду к себе, – предложил Сосо.

– Отлично!

В условленное время я объявился у «Лимонов», но Гиоргобиани нигде не было видно. Поскольку я не знал, на каком этаже и в каком номере он обитает, да и в приемной не нашлось никого, кто бы мог дать мне нужную информацию, я вышел на улицу и стал кричать в окна:

– Сосо! Сосо! Сосо!

Бесполезно. Никаких следов Гиоргобиани. Кричал я долго, пока в одном из окон не появился какой-то мохевец.

– Ты чего орешь как резаный?

Я кричал очень громко, и пронзающие небо белые вершины гор тотчас же возвращали мне гулкое эхо.

Я как-то очень грубо ответил мохевцу на его реплику и в скором времени был окружен горцами, вооруженными увесистыми дубинками. Мне ничего другого не оставалось, как обнажить нож.

Тут как раз объявился Сосо, и между нами и горцами завязалась жестокая драка, которая для нас закончилась плохо:

парень, которого я ударил ножом, скончался от потери крови по дороге в Тбилиси.

Тот вечер навсегда врезался мне в память. Помню, как полицейские заталкивали нас в машину, как стая черных ворон накрыла белый склон Гудаури и как луна вдруг исчезла с неба.

Сначала нас ждала КПЗ в пригороде Дигоми, а потом – Ортачальская тюрьма.

– Мы познакомились второго января?

Вопрос был таким неожиданным, что я с изумлением уставился на Гиоргобиани.

– Похоже, сама судьба свела нас, черт побери, – пробормотал он, не дожидаясь моего ответа.

С Божьей помощью суд позволил нам использовать статью о необходимой самообороне. Мы получили по пять лет: я – как виновный, Гиоргобиани – как соучастник.

Срок тянулся долго, и много всего произошло за это время – были кровь и унижение, но была и радость, и настоящая дружба, и то не выразимое словами чувство, которое испытываешь, выходя на свободу.

За эти годы мы прожили целую эпоху. Поскольку я угодил в тюрьму, будучи еще подростком, Гиоргобиани, который был старше меня на пять лет, взял надо мной шефство. Он выручал меня не только в страшных драках, но и в повседневном тюремном быту; никогда не оставлял меня без дружеского совета.

И вот мы на свободе. За пять лет наш родной Тбилиси так изменился, что, казалось, только я и Сосо понимали друг друга. Было ощущение, что даже деревья цветут каким-то особенным образом. Словом, от прежнего мира не осталось и следа.

Это утро выдалось блеклым, безнадежным; казалось, что даже воздуха нет. Можно было подумать, что вместо солнца взошла луна, обещающая мрачный и скучный, затянутый туманом день.

Стоял июль. Улицу Палиашвили сотрясал рев автомобильного клаксона. Конечно, это был Сосо, только он мог так сигналить – сплошняком, без пауз, одним словом, по-свански.

Через несколько секунд я сидел рядом с ним в Х-5.

– Здорово, звонарь. Что стряслось?

– Кто такой звонарь?

– Тот, кто звонит в колокола.

– А при чем здесь я?

– Ну, не знаю, – до меня дошло, что шутка не удалась, и я покраснел.

– Зачем ты меня искал?

– Может, поднимешься ко мне, выпьем чаю, поговорим?

– Не могу, у меня дела. Давай, выкладывай здесь.

– Что это у тебя за дела?

– Мы с Кети идем в оперу.

Опера и Сосо были малосовместимы. Я почему-то представил его в балетном трико, туго стянутом в области паха, и рассмеялся.

– Чего смеешься?

– Представил тебя на сцене в эластиках, как ты вдохновенно предаешься танцу на вытянутых пальцах ног.

– Очень смешно.

– Да ладно, Тупак[3] тоже ходил на балет.

– Ну и что с того?

– Короче, мы попали в переплет, – перешел я к делу.

– Что такое? Подрался с кем-нибудь?

– Нет.

– Тогда что?

– На друга моего отца наезжают.

– На кого именно?

– На Тедо Тевдорадзе.

– Говоришь так, словно он царь Деметре Второй Самопожертвователь.

– А как еще сказать? Я назвал тебе имя и фамилию, а отчество и детское прозвище, уж прости, не знаю.

– Чего от него хотят?

– Ты помнишь Зазу Гавазашвили?

– Как не помнить? Разве не со мной он провалялся в кутаисской зоне? Тянул срок за барыжничество.

– Так и я был там …

– Тебя потом привели.

– Ну да, когда меня выпустили в зону из «крытого», его забрали через две недели.

– И целый год он потом валялся у меня.

– Так вот, слушай. Этому Гавазашвили Тедо сварганил крышу для дома.

– И что, она обрушилась ему на голову?

– Э! Откуда тебе это известно?

– Не надо быть Вангой, чтобы догадаться.

– Короче, сейчас он требует денег и грозит Тедо убить его внука и мать.

Сосо усмехнулся.

– Что тут смешного, умник? Я же не анекдот рассказываю, – его равнодушие вызвало у меня раздражение.

– Слушай, если человек чуть не погиб под бетонными обломками, как это случилось в Сурами, то он, конечно, потребует денег.

– Сурами при чем?

– Про Сурамскую крепость, что в Картли, слышать не приходилось? Ты вроде у нас историк, любишь уходить в дебри прошлого и сыпать датами, а о Сурами не слышал?

– Слышал, слышал я. И парня того звали Зурабом.

– Какое это имеет значение – как его звали?

– Короче, друг моего отца спроектировал крышу совершенно правильно.

– Почему же она рухнула?

– Похоже, рабочие оказались не на высоте.

– И что, они признают это или поддерживают Гавазашвили?

– Не знаю, подкупил он их или угостил особенными хинкали, но и рабочие всё валят на Тедо.

– Давай-ка позвоним ему.

– Кому?

– Зазе.

– У тебя есть его номер?

– Вроде должен быть записан, – сказал Сосо и стал шарить в записной книжке телефона. – Мы хорошо знакомы, и, если я попрошу его оставить Тедо в покое, не думаю, что он будет особо возражать.

– Дай то Бог, – сказал я.

– Вот, нашел, – Сосо сделал мне знак замолчать и нажал на вызов.

На том конце не отвечали.

– Перезвонит, – уверенно произнес Сосо.

– Будем надеяться.

– Ладно, Сандрик, мне пора, нужно заехать за Кети.

– Беги!

– Обещай, что без меня не будешь ничего предпринимать. Увидимся вечером. Даже если он не позвонит, сходим поесть мороженого.

– Пять лет с тобой за одним столом – не могу уже видеть тебя, кривоносого. Ладно, созвонимся, – я вылез из машины и поднял руку в знак прощания.

Не знаю, почему я не послушался Сосо и отправился повидаться к Гавазашвили, прихватив своего приятеля Горгодзе. Говорю это к тому, что за пять лет это был первый случай, когда я не внял просьбе Сосо и поступил по-своему.

Пока судьба не свела меня с Гиоргобиани, я и понятия не имел о так называемой «сванской дипломатии». Сосо так вежливо, с такой учтивостью умел давать советы, что никому и в голову не пришло бы пренебречь ими. Но на этот раз я проявил поистине ослиное упрямство. Думаю, причиной послужило желание уберечь своего друга от новых неприятностей – ведь он только вышел на свободу.

После того, как все попытки нормально поговорить с Зазой не увенчались успехом, а его угрозы в адрес Тедо перешли всякие границы, мне пришлось прострелить Гавазашвили ногу.

И вновь розыск, и вновь я в бегах; опять девять замков на входной двери, и опять сердце моих родителей обливается кровью.

Год я пожил у друга-боксера Шотико из Сванетисубани[4].

В один прекрасный день в мою забаррикадированную шкафом дверь позвонили.

– Кто? – спросил я.

– Милиция.

– Что за шуточки?

– Да открывай уже! – взвыл Ачико с той стороны.

Я открыл, и мой приятель вошел, нагруженный кондитерскими изделиями.

– Есть хорошие новости, – заявил он.

– Ну?

– Я говорил с Хореном.

– И?

– Он обещал прислать какого-то стоянщика, Юрку, который переправит тебя через грузино-армянскую границу.

– Нелегально? – задал я идиотский вопрос.

– Отнюдь. На границе тебе вручат британский дипломатический паспорт.

– Чувство юмора тебе не изменило. И когда?

– Юрка позвонит.

– Может быть, уже сегодня я буду свободен!

– Может быть. А этот Хорен откуда взялся? – спросил Ачико.

– Он был одноклассником моего деда. Он хотел стать режиссером, а Резо – писателем.

– Мечта Резо сбылась, чего не скажешь о Хорене…

– Что поделаешь, кто-то стал писателем, кто-то – вором, кто-то – космонавтом. Главное – быть человеком, – изрек я «жизненную мудрость».

– Короче, ждем Юрку. – Ачико вытащил из кармана видавший виды телефон с покрытым трещинами экраном и положил на стол. – Он позвонит на этот аппарат.

– У него хотя бы звук есть?

– Смотри всё время на экран.

– Ладно, топай, а то твой юмор портит мне аппетит, – сказал я.

Ачико ушел.

Юрка позвонил через два дня и назвал место встречи в Болниси.

Точно в назначенное время мы с Ачико были на месте, куда нас доставил наш джип «Прадо» – тарахтящий драндулет с облезлым рулем.

Вместо Юрки в окно машины постучала некая Света.

Я опустил стекло:

– А где Юрка?

– Пусти в машину, холодно.

– Садись, – Ачико открыл дверь.

Света, ежась, влезла к нам.

– Короче, – начала девушка с серьезной миной. – Видишь тот холм? – Она указала пальцем в восточном направлении.

– Ну? – сказал я.

– Спустишься вниз по склону, перейдешь ручей и поднимешься на холм. Юрка будет там.

– А он что, без телефона?

– Телефоны исключены. Если вас поймают, вам конец.

– Спасибо за предупреждение, – усмехнулся я.

– У меня всё. Давай, Юрка ждет.

– Сколько с нас? – спросил Ачико.

– Триста долларов.

– Юрке надо будет отдельно платить? – с неудовольствием поинтересовался Ачико.

– С ним сами договоритесь, – сказала девушка.

– Держи, – я протянул ей деньги.

Света исчезла в мгновение ока.

– Ну что, удачи тебе! – сказал Ачико.

Мы обнялись.

Я двинулся к ручью, но тут Ачико, окликнул меня:

– Погоди. У меня твои ботасы.

– Какие еще ботасы?

– Сосо купил их для тебя.

– Правда?

– Правда.

Ачико открыл багажник и вручил мне кеды «Paul Smith».

– Ва, крутые! Спасибо.

Я убрал обувь в рюкзак.

– Как доберешься, звони.

– Непременно, дружище.

Спуск я преодолел вприпрыжку, но, как только приблизился к «ручью», решимости у меня поубавилось, ибо вместо обещанного ручья у меня на пути встал пенный поток, одолеть который можно было только вплавь. Несмотря на осень, холод пробирал до костей. Что мне оставалось делать? Отступать было глупо – битва только началась. Сняв рюкзак, я поднял его над головой и вошел в вод у.

Вода доходила до живота, холод сковывал дыхание. Я шел по дну, усеянному речной галькой и плитняком, спотыкаясь, и наконец достиг противоположного берега. Преодолев подъем, я увидел сидящего на корточках Юрку.

– Ва, пришел!

– Пришел.

– Юрка, – он протянул руку.

– Сандро, – ответил я на рукопожатие.

– Готов? – мой новый армянский знакомый, похоже, испытывал меня.

– Готов, – кивнул я, и мы стали подниматься в гору.

От Юрки несло алкоголем, но сил, по-видимому, у него было достаточно. Дорога мне давалась уже с трудом; стали попадаться топи, заросли крапивы, крутые узкие тропы. Я еле передвигал ноги. Дышать становилось всё труднее, и я присел перевести дух.

– Ты что делаешь, э? – сказал Юрка. – Полезли дальше!

– Дай передохнуть.

– Две минуты, – Юрка поднял указательный палец, как учитель, делающий замечание.

– Ты тоже передохни, – предложил я, уставившись на его рваные ботасы.

– Ауф! Это звучит как приглашение прилечь на тахту.

– Как тебе будет угодно, – пожал я плечами.

– Перерыв окончен, пошли.

– Да дай спокойно посидеть!

– Нас могут засечь пограничники.

Ничего не оставалось, как продолжить путь, но чего мне это стоило! А мой новый армянский знакомый передвигался с оленьей легкостью, время от времени испытующе поглядывая на меня.

– Ну что, идешь?

– Иду, иду…

– Поражаюсь я вам, грузинам.

– Отчего же?

– Вы вечно чем-то недовольны!

– Выходит, будь на моем месте армянин, он весело шагал бы по колено в болоте? – поинтересовался я.

– А я как иду? Ты слышал, чтобы я хоть раз пожаловался?

– Ты, брат, три раза в неделю проходишь этот маршрут, а для меня это первый опыт.

– О каких трех разах ты говоришь? За кого меня принимаешь? Это Хорен уговорил меня, иначе я точно не взялся бы за это дело.

Я понял его возмущение, и мне стало неловко от моей бестактности.

– Постой, может, ты думаешь, что я и деньги беру за услуги?

Он сказал это с таким выражением лица, что, подтверди я его предположение, он непременно передумал бы переводить меня через границу и, возможно, бросил бы меня посреди дороги.

– Ты что, о таком я и не думал, но…

– Что «но»? – допытывался Юрка.

– Света взяла у меня триста долларов и сказала, чтобы с тобой я рассчитался отдельно.

– Что-о? Вот же сука! Никак не откажется от своих подлых привычек.

– Да ладно, забудь, – махнул я рукой.

Граница Армении издали казалась синеющим морским горизонтом. Ноги у меня были ватные, но Юркина решимость и его легкий шаг сами вели меня к намеченной цели.

– Нет, вы, грузины, не перестаете меня удивлять, – опять взялся за свое Юрка.

– И чем же еще мы тебя так удивляем?

– Сколько вы будете терпеть этого Саакашвили?

– А сколько мы его терпим?

– Не знаю, вот уже восемь лет он житья вам не дает.

– А что бы сделали вы, армяне, будь вы на нашем месте? Очень любопытно.

– Что бы мы сделали? В девяносто восьмом, когда они вошли в парламент и начали притеснять народ, мы за один день одиннадцать депутатов предали земле.

– Да вы маньяки, – заметил я.

– А вы – мазохисты.

– Ладно уж, со стороны всё всегда проще кажется. В чужом сражении легко быть генералом.

– Для кого оно чужое? Я что, по-твоему, не грузин, что ли? Да, я армянин по крови, но я – истинный тбилисец.

– Мне сейчас не до споров. Видишь – еле иду. Далеко еще?

– Или эта война с Россией? – продолжал он не слушая меня. – Мы ее начали? Сперва Абхазия, потом Самачабло бомбили, устраивали провокации. Достали, в конце концов… Русских разве что сладкими речами одолеешь – ничем другим. С единорогами, калашниковым и катюшей они Наполеона и Гитлера с землей сравняли.

– Но чеченцы ведь воевали с ними? – устало произнес я.

– А вы что, чеченцы? Или они от этой войны что-то выиграли? Сам подумай.

– Слушай, оставь меня в покое, а? Я еле дышу, так еще ты со своими разговорами!

– Вспомни Руставели, – не унимался мой провожатый. – «Из норы сердечным словом можно вызвать и змею»…

Я ничего не ответил; взмокший от пота, я снова рухнул на землю, превратившуюся в грязное месиво. Он подошел ко мне и присел рядом.

Светало, всепроникающие солнечные лучи постепенно высвечивали все окрестности. Не знаю, на каком расстоянии, в нескольких метрах или километрах, голоса пограничников, глухо, но все-таки до нас доносились.

– Если подумать, хорошо, что у нас, армян, был Маштоц, иначе остались бы вы без алфавита и без Руставели.

– Что-о?

– Что тут удивительного, ты разве не знал, что Маштоц создал ваш алфавит?

– Ты что, приключений на свою голову ищешь?

– Почему?

– Выходит, «Витязя в тигровой шкуре» Руставели написал под диктовку Маштоца?

– Э, Сандро-джан, не горячись! Весь мир знает, что ваш алфавит создали мы.

– В таком случае, чем был занят царь Парнаваз? – взревел я и вскочил на ноги, совершенно позабыв, насколько я был изнурен.

– Ну откуда мне знать!

– Ты, как я погляжу, просто свихнулся на национальной почве, – бросил я с раздражением и снова сел – уже спиной к Юрке.

– Ладно тебе, не обижайся, – Юрка положил мне руку на плечо.

– Может быть, и хинкали готовить вы научили?

– Хинкали – нет, это блюдо пришло из исламских стран.

– Да ладно!

– Мясо, завернутое в тесто, варят и в Азербайджане, и в Иране. Между прочим, больше половины населения Ирана составляют армяне.

– А-а, вот как, значит! В Иране и хинкали ваше национальное блюдо! – я уже почти орал, и Юрка в испуге стал таращиться в разные стороны.

– Что с тобой, Сандро-джан? Чего кричишь? Забыл, где находишься?

– Руки прочь хотя бы от хинкали и Руставели! – прошипел я, хватая Юрку за ворот.

– А ну, отпусти! Ты что себе позволяешь? – Юрка снял с себя мою руку.

А дорога никак не заканчивалась. Словно мы оказались посреди моря на плоту и без весел и не двигались ни вперед, ни назад.

В какой-то момент в глазах у меня потемнело, и я куда-то провалился. Придя в сознание, понял, что вишу, будто мешок, на спине у своего армянского проводника.

– Ну, вот мы и на свободе! В Армении, цаватанем[5], – обрадовал меня Юрка.

Я был благодарен ему за помощь, поэтому крепко обнял его и поцеловал в лоб. Потом пытался всучить ему деньги, но он категорически отказался.

– Не обижай меня, Сандрик, – сказал он.

– Спасибо, брат! Я этого не забуду.

– Мы шли таким маршрутом, чуть ли не Эльбрус покорили! Разве такое забудешь?

Неожиданно возле нас остановился мерседес.

– Садись, брат, Хорен ждет нас, – высунулся из окна водитель.

– У меня есть отличные кеды, – сказал я Юрке. – Хотя бы их возьми.

– Нет, брат, не хочу, – Юрка качнул головой.

Мы простились, я влез в мерседес.

Когда машина отъехала метров на двадцать, я попросил водителя тормознуть.

– Что случилось?

– Подожди минутку, – положил я ему руку на плечо.

Затем вытащил из рюкзака кеды, подаренные Сосо, вышел из машины и оставил их на трассе – так, чтобы Юрка видел.

* * *

Хорена я помню по рассказам моего деда. Резо часто вспоминал о нем, и еще мне смутно припоминается момент, когда он появился у нас в Ваке. Это был невысокий седовласый упитанный мужчина с ясным лицом. Жил он в Ереване, на улице Мартироса Сарьяна. Присланный им водитель доставил меня именно туда. У него не было ни жены, ни детей, ни близких родственников. Впрочем, вокруг него вертелось немало молодых людей: кто ходил на базар за продуктами, кто работал водителем, кто доставлял суджук и бастурму из Дилижана, а кто улаживал дела с милицией. Долгих разговоров он не любил, зато много читал, поэтому в его жилище обычно царила гробовая тишина. Каким-то суперремонтом его квартира не отличалась, но всё было обустроено просто и со вкусом.

В первую очередь он попросил меня рассказать о том, что меня привело в Ереван. Я поведал ему обо всем в подробностях. Он ни разу меня не прервал.

– На тебя пожаловались? – спросил он, когда я закончил.

– Да.

– Кто?

– Все.

– Даже те, кому ты помог?

– Они в первую очередь.

– К сожалению, так обычно и бывает. Дедушку своего помнишь?

– Не особенно.

– Сколько тебе было, когда его не стало?

– Пять.

– Имя твоего отца Отар?

– Нодар.

– Да, – с сожалением покачал он головой. – В последнее время я замечаю некоторые признаки склероза, – произнес он на далеком от совершенства грузинском, с армянским акцентом.

– Вам моя бабушка позвонила, да?

– Да, Манана попросила, чтобы я тебя встретил. Дорога была трудной?

– Нет, – почему-то солгал я. Наверное, неловко было жаловаться такому человеку.

– Ладно уж, не болтай. Юрка сказал, что пришлось даже тащить тебя на спине.

– Да… возможно… – промолвил я растерянно и опустил голову.

– Ладно, не бери в голову. Мне надо съездить на Севан, на встречу. Вечером вернусь.

Мне очень хотелось поехать с ним и попробовать севанскую рыбу ишхан, но он не предложил, и я не стал навязываться.

Дни быстро сменяли друг друга. Соскучиться с Хореном было невозможно. Он рассказывал мне о таких интересных вещах, что впору было вооружиться блокнотом для записей и авторучкой.

Как-то мы с ним прогуливались по улице Туманяна, и неожиданно он слегка сдавил мне локоть:

– Ты знаешь что-нибудь об армянском искусстве?

– Ну да.

– На какой мы улице, знаешь?

– Знаю.

– Ну?

– Ованеса Туманяна.

– А кто он был, знаешь? – задал он мне вопрос, будучи уверенным, что я не смогу на него ответить.

– Представьте, я знаком с его творчеством.

– Что ты читал?

– Поэмы.

– Какие?

– «Взятие Тмогвской крепости» и «Маро».

Хорен явно не ожидал такого ответа. Он знал, что я прочитал пару книжек, но едва ли предполагал, что я стану перечислять баллады и поэмы Туманяна. А чтобы произвести еще большее впечатление, я решил не ограничиваться Туманяном и взялся за Сарояна.

Параллельно я выяснил, что он не читал «Приключения Весли Джексона» Уильяма Сарояна, и с наслаждением садиста стал давить на эту мозоль:

– Я без ума от Сарояна, а вы?

– Я тоже, – отвечал он неуверенно.

– А что именно вам у него нравится?

– Всё, – он словно находился на допросе в прокуратуре и настаивал на первом показании.

– А все-таки?

– А ты читал Гурджиева? – попытался он перейти в контратаку.

– Я и Гурджиева читал, и, представьте себе, «Вардананк» Демирчяна. А Гурджиев, насколько мне известно, не армянин, а тбилисский грек.

– Кто тебе сказал? Он армянин!

– Да пусть он будет хоть исландцем – главное, что я его читал.

Так Хорену и не удалось меня ни в чем уличить.

Ночью я спал как младенец. Утром меня разбудила Духик, домработница Хорена.

– Спишь, дорогой?

– Нет, телевизор смотрю. Что-нибудь случилось?

– Хорен велел разбудить тебя.

– В чем дело?

– Разве мне скажут? – скромничала Духик, хотя на самом деле ей было известно всё, что касалось Хорена.

Я натянул спортивные брюки и пошел умываться. В гостиной Хорен, развалившись в кресле, смотрел телевизор.

– Доброе утро! – поприветствовал я его.

– Какое там утро – скоро два часа.

– Да? – произнес я и, удивленный, взглянул на часы.

– Присаживайся, – указал он на стул.

– Всё в порядке?

– Тебе фильмы Параджанова нравятся?

– «Сурамская крепость». Остальные – меньше.

– Хочу попросить Акопа сводить тебя в дом-музей Серго.

– Да, но разве Параджанов жил не в Тбилиси?

– В Тбилиси. Но армяне вывезли из его тбилисского дома всё, что можно было вывезти, и открыли в Ереване его музей. В Грузии ведь никто о нем не заботился – ни о живом, ни о мертвом.

– Почему?

– Шла война, и никому не было дела до Параджанова, – развел руками Хорен.

– За мной Акоп заедет? – я был удивлен, потому что в обязанности Акопа прежде всего входила доставка бастурмы из Дилижана.

– Да, потому что за Арменом следят.

– Менты?

– Да.

Армен был его водителем. Это он встретил меня на границе с Арменией.

– Короче! – громко воскликнул он, хлопнув руками по коленям. – Завтра утром отправлю тебя в Москву.

– В Москву?

– Есть возражения?

– А что, собственно, случилось?

– Мои люди из госбезопасности предупредили: не сегодня завтра жди незваных гостей. Не будь ты в розыске, я оставил бы всё как есть, но сейчас рисковать не могу – твои близкие мне поручили тебя.

– Ну а вы что собираетесь делать? Что скажете милиции?

– Ты обо мне не беспокойся, дружище. Что они мне сделают? Тюрьмой или КПЗ меня не напугать. Да и бежать некуда. Скоро восемьдесят стукнет, набегался.

Хорен встал и подошел к окну. Затем зажег сигарету.

– Но у меня никаких документов. Как же я улечу в Москву?

– Мой друг Григор – летчик. Он позаботится о том, чтобы ты сел в самолет. А во «Внуково» тебя встретят. Проблем не будет, за тобой присмотрят люди Панова. Они тебе и расскажут, что и как.

– А кто этот Панов?

– Наш человек.

– Я остановлюсь у него?

– Да.

Вскоре с улицы донеслось урчание автомобиля.

– Давай иди, это Армен прибыл. Не хочу, чтоб ты уехал, так и не побывав в музее Параджанова. Мы ведь учились в одной школе – Сержик, я и твой дед, – только в параллельных классах.

Мною владело какое-то напряжение, мне было не до музея. Но обижать Хорена не хотелось.

Музей помещался в прекрасном здании из туфа, прямо на берегу реки, на скале. Подъезд к нему был увенчан красивой аркой. Поделки, выполненные самим Параджановым, миниатюры, коллажи, деревянные гранаты и фотографии Мечитова создавали неповторимую атмосферу. Портрет Софико Чиаурели с короной на голове – кадр из фильма «Саят-Нова», – висевший на самом видном месте, производил на посетителей ошеломляющее впечатление, но настроение у меня было настолько скверным, что будь там выставлены даже работы Микеланджело и Леонардо, я остался бы равнодушен.

После осмотра музея мы с Арменом отправились есть толму.

Домой, на улицу Сарояна, я вернулся довольно поздно. Хорен уже спал, а я стал укладывать свой багаж.

В восемь часов утра я был готов к выходу. Хорен провожал меня.

– Возьми это, – сказал он и протянул мне отличную портативную видеокамеру.

Я принял подарок.

– Я заметил, что ты любишь фотографировать и снимать видео. Твой телефон для этого дела слабоват, а это в самый раз. В свое время я, Резо и твой дед хотели стать кинорежиссерами.

– Знаю, дядя Хорен, знаю.

– Но Резо выбрал писательство…

Он призадумался. Затем прошелся взад-вперед и с сожалением произнес:

– Как же мне хотелось снимать кино… Очень хотелось… Какие планы мы с Резо строили в моем тбилисском доме… – он вновь задумался.

Потом вынул из кармана пачку стодолларовых купюр и сунул мне. В пачке было, наверное, не меньше двух тысяч. Мы обнялись.

– Дядя Хорен…

– Что?

– Может, махнуть в Ленинакан или, не знаю, куда-нибудь еще, короче, исчезнуть на время….

– Нет, Сандрик, именно этого они и ждут. Но ты молодец, переживаешь за дядю.

– А как же иначе? Не только же о своей шкуре печься!

Хорен обнял меня еще раз:

– За меня будь спокоен. Не такой уж я беззащитный, как им кажется… Ну, иди уже, а то Григор улетит без тебя.

* * *

Благодаря Григору я благополучно долетел до Москвы без документов. Во «Внуково» люди Андрея Панова встретили меня у трапа и беспрепятственно провели в аэропорт.

И вот я в Москве. Война между Россией и Грузией 2008 года уже произошла, и я был готов к недоброжелательству и агрессивным настроениям. Гражданам Грузии визы не выдавались. Доступ к российским торговым рынкам для грузинских товаров был закрыт – даже боржоми исчез с прилавков.

Андрей Панов владел хорошо организованной мафиозной сетью крупного «черного» бизнеса. Если более конкретно, он был связан с грузинскими контрабандистами, которые ввозили в Россию запрещенную продукцию – вино, мандарины, зелень и многое другое.

Меня доставили в дом Панова в Барвихе.

Миновав бесчисленных телохранителей, я попал в приемную Панова. Хозяин оказался высоким светловолосым человеком средних лет.

– Оставьте нас, – велел он подчиненным, что было исполнено незамедлительно. – Хорен сказал мне, что ты – внук Резо, – произнес это так, словно по моей реакции хотел убедиться в том, что я действительно внук Резо.

Я усмехнулся в ответ.

– Выпьешь что-нибудь или поешь?

– И то и другое.

– Виски?

– Пусть будет виски.

– Нина! – позвал он служанку.

В комнате тотчас возникла женщина средних лет в аккуратном переднике:

– Слушаю, Андрей Васильевич.

– Ты хинкали поставила?

– Хинкали? – удивилась Нина, бросив на меня смущенный взгляд.

– Ну да. Я же тебе сказал: ждем в гости грузина!

– Ничего, дядя Андрей, я обойдусь и без хинкали, – поддержал я Нину.

– Но я же велел приготовить хинкали!

– Андрей Васильевич, вы не давали распоряжений относительно хинкали. Вы сказали приготовить обед, вот я хачапури и испекла.

– Может быть, у тебя склероз? – грозно произнес Панов.

– Ничего страшного, – вновь вступился я за Нину. Меня коробило, что хозяин устроил эту сцену якобы из уважения ко мне. – Я с удовольствием съем хачапури.

В подтверждение своих слов я взял с тарелки разрезанное на кусочки хачапури и принялся есть. Хотя хачапури было так себе, я всем своим видом показывал, что Нина потрудилась не зря.

– Вам нравится? – спросила Нина.

– Очень вкусно. И, кстати, в такую жару хачапури предпочтительнее, чем хинкали.

– Ладно, иди уже, – недовольно махнув рукой, отпустил Панов Нину.

Он налил мне виски, наполнив стакан до половины.

– Кока-кола в баре, – сказал Панов, опускаясь в кресло. И немного погодя спросил: – Хорен дал тебе денег?

Этот вопрос был настолько неожиданным и странным, что у меня закрались сомнения – а вдруг дядя Хорен передал мне деньги, предназначенные для Панова?

– Денег? – растерянно ответил я вопросом на вопрос.

– Чего ты так удивился? Я просто полюбопытствовал. Мне-то известно, что он и копейки бы тебе не дал. Да и что он способен дать? Я не помню случая, чтобы он хоть раз оплатил застолье. И в Дидубе поговаривали, он никогда не пригласит даже в собственный ресторан.

– В ресторан? У дяди Хорена есть ресторан?

Вместо того чтобы рассказать про деньги и тем самым реабилитировать дядю Хорена, я растерялся и нес какую-то чепуху.

– Ресторан принадлежал как бы его родственнику, на деле же, владельцем был он, – произнес Панов, подмигивая мне.

Ему хотелось вовлечь меня в этот разговор, и меня это разозлило. Я почувствовал, как краска заливает мое лицо. Аппетит пропал. Надежда тут же сменилась разочарованием. Я ожидал всего, но никогда не подумал бы, что стану свидетелем столь унизительного выпада в адрес дяди Хорена. Зачем же он встретил меня и приютил, если ему так не нравился мой покровитель?

Между тем Панов спросил:

– Ты первый раз в Москве?

– Да.

– Я дам тебе немного денег и попрошу ребят, чтобы прокатили тебя по Тверской и мимо Кремля… Ты чего такой кислый? Хачапури не понравилось или, может, деньги смущают?

В ответ я извлек из кармана пачку купюр.

– Откуда у тебя столько? – спросил Панов.

– Дядя Хорен дал их мне.

Панов усмехнулся.

– Что тут смешного? – я уставился ему прямо в глаза. При этом так напрягся, что сразу вспотел.

Панов помрачнел, нахмурился и поднял верхнюю губу к носу. Какое-то время мы молча смотрели друг на друга. Затем он вновь опустился в кресло.

– Как видно, тебе пришелся по душе этот армянин, – произнес он и опустошил стакан с виски.

– Хорен – друг детства Резо.

– Эти люди дружить не умеют, – убежденно заявил он, вновь наполняя стакан.

– Дядя Хорен умеет.

– Рад слышать это.

– Я тоже, – быстро ответил я и, в следующую долю секунды решив, что на этом останавливаться не стоит, продолжил: – Свое пребывание в Ереване я всегда буду вспоминать с теплотой и чувством благодарности. Человек столь преклонного возраста следил, чтобы я ни в чем не испытывал недостатка, заботился обо мне. Мне казалось, что душа моего деда с нами, да и сам дядя Хорен это почувствовал – он как бы помолодел на глазах и вернулся в годы их дружбы. Когда мы расстались, он ожидал милиции… Может, давайте позвоним ему, узнаем, как он?

По выражению лица Андрея было видно: он и сам понял, что перегнул палку.

– Ради бога, не надо со мной на вы, – сказал он. – Сколько тебе лет?

– Тридцать.

– Ну а мне – сорок пять, не велика разница…

– Хорошо.

– Сейчас наберу его, – произнес он, вынул мобильный и набрал номер.

Довольно долго никто не отвечал. Он уже собирался отключиться, как вдруг раздался далекий голос дяди Хорена.

– Хорен-джан! Цаватанем, как ты? – поприветствовал его Панов. – Да-да, приехал… Да нет, дружище, всё прошло как нельзя лучше. Прямо с трапа его сняли… Да за что спасибо? Единственное – не смог угостить его хинкали; в остальном, думаю, поводов для недовольства нет…

Как раз «остальным» я и был не слишком доволен.

Панов продолжал разговор:

– Знаю, знаю, Хорен… В тот же день?.. И чего они притащились?.. Ну, я рад, что тебя не арестовали. Что это за страна, где напрягают таких людей, как ты?.. Да брось, Хорен! По сравнению с тем, что ты для меня сделал, забота о Сандрике – капля в море… Ладно, Хорен-джан, рад, что у тебя всё хорошо. О Сандрике не беспокойся, он в надежных руках. Будь здоров!

Всю ночь я не мог уснуть. Думал о том, как я сюда попал и почему. Нервы у меня начинали сдавать. Я был зол на себя и на весь мир. Ведь в том, что я оказался у Панова, была и моя заслуга.

В этой жизни мне приходилось сталкиваться с разным сбродом; я повидал немало мошенников и аферистов, но неслыханная наглость, бесстыдство и лицемерие Панова переходили всякие границы.

Уснуть удалось лишь к рассвету.

* * *

Два дня у меня ушло на то, чтобы освоиться в новой обстановке и привыкнуть к крикам Панова в адрес обслуживающего персонала. Я отжимался от пола, купался, гулял, собирал в саду бруснику и познакомился с азиатской овчаркой Ханом. На третий день я вызвал такси и поехал смотреть Москву.

Водитель оказался грузином. Я так обрадовался, словно после пятнадцатилетнего пребывания на необитаемом острове заметил на горизонте парус:

– Ва, ты грузин?

– Нет, лезгин, – отшутился таксист. – А ты откуда будешь? Батумский?

– Нет, тбилисец.

– Меня зовут Валодиа[6]. А тебя?

– Джумбер, – отреагировал я с подходящей к ситуации долей юмора.

Хотя, если подумать, называть настоящее имя всё же не стоило. И, поскольку Ладо всерьез принял мое «джумберство», я спросил:

– Ты сам откуда?

– По происхождению я сван, родился в Лечхуми, вырос в Карели, окончил школу в Хуло. Высшее образование получил в Батуми.

– А абитуриентом где был? – спросил я его с таким серьезным лицом, что он всерьез задумался, и, прежде чем он ответил, я стал хохотать, и так заразительно, что он не удержался и поневоле улыбнулся.

– Куда ехать?

Его поразительный выговор подтверждал факт скитаний по разным уголкам страны. Говорил он с таким ужасным акцентом, что и вправду непонятно было, какого он роду-племени. Судьба свела меня с человеком весьма сомнительного происхождения. Смешение сванского, лечхумского, аджарского, картлийского диалектов производило необычный эффект.

– Куда ехать-то?

– Черт, забыл название того места. Погоди, в телефоне записано, – сказал я, включая мобильник.

– Ну-ка… Ясно. Патриаршие пруды! – воскликнул он с невообразимым акцентом и нажал на газ.

В Москву мы ворвались через широченный Кутузовский проспект. Мои сверстники, из тех, кто не раз бывал в российской столице летом, рассказывали, что в это время Москва задыхается от выхлопных газов, лица людей серы от нехватки воздуха, а водители, раздраженные огромными пробками, выскакивают из автомобилей и выясняют отношения, не гнушаясь рукоприкладством. Увиденное здесь, однако, больше соответствовало тому, что рассказывал мой отец. Летом московские сады и бульвары покрываются зеленью, а здания в форме красиво выпеченных тортов типа «Сталинский» являются как бы визитной карточкой. Станции метро, богато и красиво оформленные, не уступают по красоте вестибюлям европейских театров.

Мне нестерпимо захотелось спуститься под землю. Настолько, что я едва не сбежал от водителя.

– Нравится? – спросил Ладо, взглянув на мои изумленные и широко раскрытые глаза.

– Нравится.

– Э! Ты еще не всё видел! Вот увидишь здешних женщин, поймешь, что к чему, – он толкнул меня локтем.

– Неужели?

– А ноги? Они у них от шеи растут!

– Ва-а!

– А какие они ласковые! Ты только не пей – они за тобой в ад пойдут.

– Ва-а!

– Чего ты заладил одно и то же?

Видимо, на лице у меня застыло такое глупое выражение, что он не выдержал и от души захохотал.

Так, с хохотом, мы добрались до Патриарших, и я заплатил Ладо вдвое больше, чем полагалось по счетчику.

– Погоди, – удержал меня Ладо.

– А чего?

– Не хочешь еще прокатиться? Москва – это ведь не только Патриаршие пруды!

– Весь город не объедешь, – сказал я.

– Весь – нет, но самые интересные места покажу.

– Ну, не знаю…

Подумав, я решил, что в принципе предложение неплохое.

– Слушай, о деньгах не беспокойся, – сказал таксист, полагая, что тем самым успокаивает меня.

– Заплачу тебе тридцать долларов и, пожалуй, все-таки пройдусь.

– Но ты деньги не обменял.

– Когда бы я их обменял – мы же нигде не останавливались…

– Давай я обменяю, – предложил Володя.

У меня были только сотенные купюры, но за полчаса таксист завоевал мое доверие, и я протянул ему бумажку. Он прямо-таки светился от радости.

– Ты пока прогуляйся, пруды посмотри, а я скоро вернусь, – пообещал Володя и нажал на газ.

Мне было интересно, сумеет ли он справиться с искушением и как он распорядится оказанным мною доверием. Если сбежит, сто долларов меня, конечно, не разорят, но чисто по-человечески это будет весьма неприятно.

Доверие Володя оправдал – через десять минут вернулся и отвез меня на Садовую, в дом-музей Булгакова, где писатель какое-то время снимал квартиру после переезда из Украины в Россию. Между прочим, к чести россиян, надо отметить, что они бережно, почти трепетно заботятся не только о жилых домах и квартирах именитых деятелей литературы и искусства, своих соотечественников, но и о тех предметах, которые, на первый взгляд, могут показаться не столь значимыми. Русские писатели – Пушкин, Достоевский, Толстой и другие – всегда любили путешествовать по своей бескрайней родине, и повсюду, где ступала их нога, любые здания, где они провели хотя бы одну ночь, отмечены государством как памятники культурного наследия. Квартиры, которые снимал Достоевский в Петербурге и Москве, превращены в музеи. Как и квартиры Пушкина, Булгакова и других.

– Ну а сейчас куда? – спросил я своего гида-таксиста, когда мы вышли из дома-музея Булгакова.

– Понравилось?

– Как сказать… Что-то, конечно, в этом есть, но…

– Э! Я тебя к Булгакову привез, а ты… А что тебе не понравилось?

– Писательский дом-музей – сложная штука.

– Почему же?

– А потому, что подушка, стены, тарелка и, если угодно, кафель с метлахом должны быть пропитаны запахом обитателя дома. Всё должно дышать им. Мы должны чувствовать, что он жил в этих стенах и дышал, чувствовал и болел, радовался и сердился. Короче, его аура должна присутствовать. С художником проще – выставишь его работы, и нормально. В случае с писателем выставляются не полотна, а та энергетика, которая сохранилась после него, а это очень трудно сделать. Понял, брат? А здесь я ничего не уловил – ни запаха, ни ауры, ни Азазелло не прочувствовал, ни морфия.

– Во даешь! Захотел учуять запах Булгакова!

Поняв, что завел таксиста непонятной и сложной грузинской породы в философские дебри, я умолк.

– Ладно, куда теперь прокатимся? – мой новый знакомый был полон энтузиазма.

– Сколько я тебе должен?

– Неужели не хочешь еще прокатиться? – сказал он разочарованно.

– Думаю, на сегодня хватит.

– Да брось! Что за молодежь пошла? Лишний шаг боится ступить! В твоем возрасте я из самого Лентехи гонял в Кутаиси на велосипеде.

– Молодец!

– Так куда едем, еще раз спрашиваю?

– Погоди, загляну в телефон.

Только сейчас я заметил, что у Володи был старый «Опель Вектра». Впрочем, к машине он относился бережно – двигатель был исправным, да и салон неплохо сохранился.

– А ты что, правда хотел обнаружить в музее Булгакова морфий? – спросил вдруг Володя.

– Поехали в музей-панораму «Бородинская битва», – сменил я тему.

Сейчас не хотелось обсуждать замечательный рассказ «Морфий». Таксист определенно забросал бы меня вопросами – мол, не вру ли я, и правда ли то, что Булгаков был морфинистом, и не это ли его доконало.

– Короче, поехали в музей, а потом отвези меня в Барвиху, – сказал я. – Сто пятьдесят баксов пойдет?

– Да не переживай, я же тебя не из-за бабла возил, в конце концов! – воскликнул Володя. – Хочешь обидеть меня?

Мне стало неловко, и я ничего не ответил.

– Можешь себе представить, сколько народу побывало в этой машине? – продолжал таксист. – И что ты думаешь, я всем устраиваю экскурсии, перед всеми открываю душу? По тебе видно, что ты парень добрый, потому ты и понравился мне. Скажи как на духу – когда я поехал менять деньги, ты ведь подумал, что я кину тебя. Ну, признайся. По глазам вижу…

Я молчал. И вдруг почувствовал, что безумно устал от этой тряски и болтовни таксиста.

– Знаешь, плевал я на это «Бородино». Вези меня домой.

– Да ведь вот он, музей, уже приехали…

Короче, он свозил меня в музей Бородинской битвы, и даже сходил со мной на экскурсию, внимательно осмотрел мундиры, оружие, грамоты.

По дороге домой, за пять километров до Барвихи, Ладо съехал с трассы на обочину и остановил машину. Местность была безлюдная. И, хотя мы стояли на шоссе, ведущем из Москвы в Подмосковье, вокруг не было видно ни заправочной станции, ни продовольственного магазина.

– В чем дело? – спросил я, выплыв из полудремы.

– Мотор чего-то забарахлил, – сказал Володя и вылез из машины.

Довольно долго он колдовал над двигателем. Наконец я не выдержал и тоже вылез из автомобиля. В двигателях я понимаю столько же, сколько в прыжках с шестом, но не хотелось оставаться безучастным.

– Ну что, накрылись мы медным тазом? – спросил я.

– Да, мотор стучит. Давай здесь рассчитаемся. Я тебе другую машину вызову, доберешься до своей Барвихи. А я уж тут как-нибудь сам.

– Да брось, я тебя здесь одного не оставлю. Вот, возьми сто пятьдесят, плюс сотню, что ты обменял… Хлебный у тебя получился день, – весело заметил я.

– Ты мне должен пятьсот, – вдруг угрюмо изрек Володя.

Я был уверен, что он валяет дурака, и дружески хлопнул его по плечу.

– Ладно, хорош. Бери бабло.

Но он не брал. Он был мрачен, насуплен; его лицо в одно мгновение изменилось настолько, как если бы передо мной стоял совершенно другой человек.

– Я не шучу, ты должен мне пятьсот долларов, – повторил он.

– Да о чем ты?

– Я показал тебе столицу мира, ты еще дешево отделался! По тарифу ты должен заплатить вдвое больше!

Я не чувствовал ни растерянности, ни злости, не хотел ругаться; я был разочарован и оскорблен в своих лучших чувствах и не знал, как себя вести. Конечно, шофер Володя не был моим другом, да и быть им не мог, но мне вспомнились слова одного умного человека, сказанные о Москве: «Это город, где твой друг в мгновение ока может стать твоим врагом, где грузины с таким остервенением грызут друг друга, как нигде в другом месте». Неужели эта прогулка по Москве, дом Булгакова, Патриаршие пруды были всего лишь проявлением лицемерия? Неужели чудный день и наше, двух сородичей, братание вдали от родной земли служили лишь тому, чтобы вымогать пять сотен долларов? Вот так встреча, однако!

– Гони бабки, что уставился? Я жду… – с глухой монотонностью доносились до меня его слова, исковерканные жутким акцентом. – Да что с тобой случилось? Оглох, что ли?

– Опомнись, чего ты несешь?

– А! Не хочешь платить? Вот все вы такие, тбилисцы, к вам со всей душой, а вы в ответ жопу показываете.

– Ах ты, подонок! – прошептал я в бешенстве.

– Не вынуждай меня звонить в милицию! – заорал он и черными от копания в моторе пальцами схватил мобильный телефон.

И тут чаша моего терпения переполнилась. Я бросился на него, пытаясь схватить за шиворот, но он оказался невероятно силен – отбросил меня как пушинку. Я выхватил из джинсов выкидуху длиною в персидский меч, которая, как часть моего тела, постоянно находилась при мне, и в мгновение ока приставил к его бычьей шее.

– Зарежу, как свинью, блядская ты душа! – произнес я таким голосом и, как видно, с таким выражением лица, что этот человек, подобный Голиафу, стал походить на пиявку.

– Джумбер, Джумбер, успокойся…

– Да пошел ты… и утешь свою бабушку, когда будешь в Лечхуми или Хуло, – сказал я, отталкивая его от себя.

Я уже собрался двинуться вперед по шоссе, как вдруг в последний момент мне стало почему-то жаль Володю. Я вернулся и бросил на капот машины стодолларовую купюру. И больше уже не смотрел в его сторону. Теперь мне предстояло преодолеть пять километров до Барвихи.

* * *

Был у Андрея Панова в Химках огороженный, тщательно ухоженный лужок с безупречно подстриженной травой. На нем была площадка для игры в гольф, белый песок и искусственные водоемы. Мне никогда не приходилось играть в гольф, но меня всегда привлекало красивое зеленое поле.

Мы оделись в спортивную одежду, и за нами прибыла небольшая белая машина, доставляющая игроков к месту игры.

– Садись, – сказал Панов.

– После тебя, – проявил я учтивость.

– Ты поведешь.

– Слушаюсь, – подчинился я.

Не помню уже, какое расстояние мы проехали, но от лунки с флажком отдалились основательно. Я уже было подумал, что мне никогда не попасть в заветную ямку, но, к счастью, ошибся, и первым же ударом высоко подбросив мячик, так далеко отправил его, что Панов переглянулся с парнями из своей охраны, которые с раскрытыми ртами наблюдали за траекторией полета.

– Ничего себе! Играл раньше?

– Где я мог играть? Я впервые на площадке для гольфа.

– Давай сыграем на что-нибудь, – предложил он.

– На что?

– На бабки, – с серьезным лицом отвечал он, но не сдержавшись рассмеялся.

– Нет, правда, на что предлагаешь? Впрочем, и правил я не знаю.

– Правила нам не понадобятся.

– Это как?

– Пройдем на ту главную площадку, отмерим пятнадцать метров и выясним, кто забросит больше мячей из десяти ударов.

– На что играем?

– На приседания.

– Сколько делает проигравший?

– Триста, – выпалил он.

– Ну, ты хватил.

– А ты как хотел? Не проигрывать и не нервничать?

Судейство Панов доверил одному грузинскому парню. Этого 17—18-летнего уроженца Батуми он забрал из самарского детского дома. Он ничего не умел делать, но зато был электриком и сантехником от Бога. Панов ему благоволил – если со своей обслуги он драл семь шкур, то в отношении молодого грузина проявлял относительную мягкость.

Наш поединок закончился для Панова полным фиаско. К каким только нахальным уловкам он не прибегал, как только не мошенничал и не хитрил, – победа всё равно осталась за мной. Панов старался сделать вид, что ему всё равно, но его лицо говорило само за себя. Из десяти ударов я четыре раза попал в ямку в центре поля, Панов же – только три. Его поражение было очевидным, и он не смог обвинить батумского парня Гелу в плохом судействе. Воображаю, как ему не хотелось приседать!

– Принеси воды, чего уставился! – рявкнул он Геле и начал делать приседания.

Задание он выполнял старательно. Выпрямившись во весь рост, положив руки на затылок крест-накрест, он в спешке приседал и вскакивал, приседал и вскакивал.

– Передохни, а то не справишься, – посоветовал я.

– Не лезь не в свое дело, – огрызнулся Панов.

– Вода, – подбежал с пластмассовой бутылкой Гела.

– Чего ты мне ее суешь, козел черножопый?! Не видишь – я занят?! – не поскупился Панов на ругательства в адрес парня.

Меня покоробили его слова: мало того, что он почем зря обругал Гелу, он и в мой адрес проявил явную бестактность, ибо если у кого-то среди присутствующих и была черная задница, так это у меня.

– Здорово ты выполнил уговор, – сказал я и улыбнулся Панову.

– Осталось еще сто, – буркнул он. – Гела! Куда он, к черту, делся? Небось, в сортире дрочит. Смотри, вместо холодной воды кипяток притаранил!

Он швырнул мне бутылку. Вода и в самом деле была не вполне холодной, но испытывающий жажду выпил бы ее с удовольствием.

– Никакой это не кипяток, нормальная вода.

– Ты чего, учить меня вздумал? Сказано – кипяток. Гела! – продолжал вопить мой хозяин.

Парень наконец явился; на штанах у него было расстегнуто несколько пуговиц.

– Ширинку застегни, идиотина! – вскричал Панов.

Гела покраснел, бросил на меня пристыженный взгляд и застегнулся.

Взмокший от пота Панов, наконец, завершил упражнение.

– У этого паршивца всегда такое выражение лица, будто это я виноват в том, что он работает у меня помощником, – выразил он свое недовольство мрачным видом батумского юноши и вскинул на плечо сумку с клюшками.

– Давай помогу, ты, небось, устал, – предложил я.

Панов проигнорировал мое предложение помощи.

– Знаешь, что меня бесит? – сказал он. – Не пойму я этих грузин. Нет, я не тебя имею в виду, а вообще. Гела – неплохой парень. Во всяком случае, он старается добросовестно выполнять свои обязанности. Но делает это с таким выражением лица, что руки опускаются.

– Устает, наверное, – попытался я реабилитировать батумца.

– Ладно, черт с ним, я говорю в общем.

– Ты хочешь сказать, что кто-то еще бесит тебя?

– Кто-то еще? Видел бы ты, что творится у меня в офисе…

– А что?

– Одни хотят везти сюда варенье, другие – боржоми, кто-то мандарины предлагает, кто-то еще что-нибудь. Думаешь, я им не помогаю? Не то что помогаю, а полностью посвящаю себя им, и всё равно все они ходят с недовольными физиономиями.

– А чем они недовольны? Кто-то хочет вывезти продукцию на «Комсомольский» базар, кого-то не устраивает ленинградский рынок, еще кто-то предпочитает прилавки «Горбушки», а кто-то пытается завезти мандарины из Абхазии.

– Значит, у них не получается так, как они хотят? – задал я не самый толковый вопрос.

– Так не бывает, брат! Если они хотели этого, зачем было воевать с Россией? Пусть спасибо скажут, что я им помог принюхаться к российскому рынку, а то все перемерли бы с голоду. На Россию замахнулись, видишь ли…

– Мы не хотели войны. Просто так случилось.

– «Случилось»… – передразнил Панов. – Как вам это нравится! Ладно, оставим в покое Москву и Кремль. Один тут достал меня – хочет завезти из Абхазии мандарины… Хорошо, если ты хотел торговать с абхазами, то о чем ты думал, когда бомбил Сухуми?

– Что значит «бомбил»? Ни в Сухуми, ни в Самачабло мы войну не начинали!

– Кто же, как не вы?

– Дело здесь в политических играх, запутанных и грязных. Люди не виноваты в кровопролитии.

– Я понимаю, что ты защищаешь своих…

На самом деле, он ничего не понимал. А если понимал, то, выходит, специально действовал мне на нервы. Более всего бесило меня то, что он не стеснялся говорить о недостатках грузин, всячески старался их унизить. Поражение в гольфе удвоило его ненависть к нашему народу, и сдерживать эмоции он был уже не в состоянии.

– Кавказцы вообще неблагодарные люди, – вещал Панов. – Впрочем, ты исключение.

То, что он выделил меня из числа кавказцев, лишь только усиливало мое раздражение.

– Обратимся хотя бы к истории… – продолжал Андрей. – Думаю, прошлое твоей родины тебе известно. Уже два века Россия обеспечивает Грузию деньгами, а вы, вместо того чтобы оценить эту поддержку, заигрываете с нашим самым большим врагом – Америкой. Разве это по-людски? Ясно, что нет. Знаешь, скольким грузинам я помогаю в своем офисе? Но они только и делают, что кивают головой.

Мы ехали из Химок в Барвиху. Я делал вид, что не замечаю националистических выпадов Панова. У меня были на то причины. Начнем с того, что я был его гостем и благодаря ему обрел пристанище; во-вторых, приходилось считаться с Хореном, а в-третьих, мне было жаль Гелу, который был для Панова чем-то вроде козла отпущения.

– Ты не мог бы жевать потише? – рявкнул вдруг Панов на Гелу, сидящего рядом с водителем.

Домой я вернулся в ужасном настроении. Не раздеваясь рухнул в постель и уснул как убитый.

Через пару часов меня разбудил звонок мобильного.

– Да, – ответил я.

– Сандрик, привет! Наконец-то я до тебя дозвонился! Ты куда пропал? Чего не звонишь?

– Сосо! Как я рад! Как твои дела?

– Если так интересно, чего не позвонил?

– Прости, дружище, никак тут не освоюсь. Признаться честно, пока всё идет шиворот-навыворот.