Читать книгу Слушая животных. История ветеринара, который продал Астон Мартин, чтобы спасать жизни - Ноэль Фитцпатрик, Ноэль Фицпатрик - Страница 4

Детство в Баллифине

Как только я стал ползать, вскоре я пошел, а стоило мне пойти, как я побежал, ну а как только я научился быстро бегать, я начал лазать по деревьям. Мне нравилось забираться на самую верхнюю ветку огромного каштана, который рос за нашим домом. Я всегда знал, что там есть что-то еще, и я должен просто залезть повыше, чтобы это увидеть. Я выдолбил сердцевину из обрубка тонкого бревна и сделал подзорную трубу, которую примостил в ветвях старого каштана, чтобы всматриваться в далекие края, созданные моей фантазией.

Однажды на мою подзорную трубу уселась крохотная красногрудая малиновка, и я представил, как улетаю вместе с птичкой навстречу приключениям, которые ждут нас впереди. Глядя в воображаемую подзорную трубу, я мечтал, что летаю по всему свету со своим верным спутником мистером Робином[2] и помогаю всем раненым и больным животным. Эти животные оставляли мне тайные послания на листьях – что-то вроде этакого природного факса, – прочесть которые мог только я, чтобы потом найти несчастных и вылечить от разных болезней. Увидев на земле упавший лист, я представлял, что это письмо от какого-нибудь животного за пределами нашей фермы. Сидя на своем дереве, я фантазировал о чудесных приключениях с мистером Робином. Когда птичка улетала, мои мечты и надежды летели вслед за ней. Эта малиновка – или кто-то из ее родственников – часто меня навещала. Я спешил из школы, чтобы залезть на дерево и посмотреть, там ли она. На протяжении многих лет с тех пор, как я впервые встретился с мистером Робином, эти общительные маленькие птички были для меня хорошим предзнаменованием. Малиновки появлялись в самые разные моменты моей жизни – в счастливые времена они становились вестниками успеха, а в моменты страха и печали были моими спасителями.

Конечно, я часто падал с дерева, но ничто не могло помешать мне снова забраться в мое поднебесное убежище. К счастью, тяжелых травм я не получал, но порой мне кажется, что тот период детства, когда я любил карабкаться по деревьям, повлиял на мой выбор профессии ортопеда и нейрохирурга. Хотя я был еще слишком мал, чтобы увидеть в этом предвестие будущего, мне всегда было интересно, как устроен скелет – его механическая работа.

Меня буквально завораживали кости, особенно процесс их заживления.

На рентгеновском снимке они казались такими безжизненными и инертными, но при этом обладали способностью расти и восстанавливаться. В детстве я с любопытством тыкал пальцем в собственные синяки и с интересом наблюдал, как отец чинит сломанные кости ягнят с помощью шин, сделанных из дощечек и бечевки. Мне казалось, что это чудо.

И мне тоже хотелось уметь вправлять суставы и заставлять срастаться сломанные кости. Тогда я еще не имел ни малейшего представления о законах биологии. В начальной школе такому не учили. Это была тайна – интригующая и завораживающая. Я рос в мире, где животные и ферма были неотъемлемой частью жизни семьи. И в моем сознании не было разделительной черты между жизнью и смертью, потому что я постоянно был свидетелем и того, и другого. Но, несмотря на это, страдания животных меня сильно трогали. Каждый раз, когда я видел животное со сломанной ногой, я ощущал его боль, как свою собственную, и не понимал почему. На каком-то глубинном уровне я просто не мог выносить страданий живого существа.

Ферма – это место, где отношение к животным неизбежно прагматичное. Каждое животное имеет свое предназначение: овец и коров попросту не разводили бы, если бы не молоко и мясо, которые от них получали. В конце концов, все животные, кроме нашей овчарки и нескольких кошек, которых я обслуживал, доил, кормил, пас и лечил, делая им уколы, предназначались для еды. В детстве я не имел никаких оснований сомневаться в этом. Я принимал все как должное, потому что это было заложено во мне на генетическом уровне. Я видел, как охотятся на кроликов и убивают крыс и мышей. Когда я достаточно окреп, мне приходилось держать ягнят во время кастрации и удерживать щипцами ноздри крупного рогатого скота, пока отец спиливал рога. Я слышал визг свиней, когда отец их кастрировал; видел, как забивают овец, которых я помогал выкармливать из бутылочки; видел, как скот палками и хлыстами загоняют в грузовики и отправляют на бойню. Так было на нашей ферме, да и на любой другой. Это был мой мир, мой образ жизни. Однажды я даже слышал, как мужчина топил щенков на скотном дворе. Тогда я еще был мал, и это нанесло мне такую душевную травму, которую не передать словами.

В параллельной вселенной, которая существовала в моей голове, я спасал всех животных, какими бы больными, израненными и заброшенными они ни были. С раннего детства я задумывался над тем, чтобы когда-нибудь стать ветеринаром. Я всегда с восхищением наблюдал, как наш ветеринар мистер Макинерни лечит скот. Меня поражало, откуда он знает, какую из множества бутылочек, хранившихся в багажнике его машины, нужно использовать. Он вводил в вену коровы волшебное зелье, и она выздоравливала. Я задавался вопросом, смогу ли когда-нибудь сделать нечто подобное.

* * *

У меня четыре сестры и брат. Джон, Мэри и Фрэнсис родились один за другим, с разницей в год. Через пять лет родилась Грейс, еще через два года появился на свет я, а через два года после меня – моя младшая сестра Жозефина. Мы, трое младших, вместе учились в сельской начальной школе в Барнашроне, которая находилась всего в нескольких милях от нашей фермы и была абсолютно безопасным местом. Если позволяла погода, мы ходили туда пешком, а зимой родители нанимали микроавтобус, который собирал детей с разных ферм, чтобы отвезти в школу, а потом развезти по домам.

Когда Грейс отправилась в среднюю школу-интернат, мне оставалось учиться еще два года, и мы стали ходить в школу вдвоем с Жозефиной. Мы с ней были лучшими друзьями и заклятыми врагами – извечное соперничество между братом и сестрой. Однажды мы подрались из-за заветного «хлыста» – гладко обструганного гибкого ствола деревца, который мы использовали для выпаса коров. Я дразнил сестру, сидя в отцовской машине – сером «Моррис-Миноре» – и высовывая кончик хлыста из окна. Жозефина ухватилась за него, а я, чтобы не дать ей завладеть заветным трофеем, резко закрыл окно. Хлыст-то не пострадал, а вот окно автомобиля разлетелось вдребезги. Папа разозлился на нас обоих, хотя это была моя вина. На следующий день мы отправились в соседний городок Маунтмеллик. Отец оставил машину в нескольких футах от лавки О’Донахью и запретил нам выходить из нее. Мы сидели в запертой машине и с тоской смотрели на журнал комиксов «Бино», который искушал нас бесплатным приложением в виде перчаточной куклы Гнашера, прикрепленной к обложке с изображением лукавого лица Дэнниса-проказника. Мои страдания усугублялись тем, что Жозефина на той же неделе уже получила заветный комикс, и, к своему стыду, я украл и спрятал прилагавшуюся к нему перчаточную игрушку – из чистой зависти. Хотя и незаконно добытая, эта тряпичная собачка стала моей любимицей – и я готов был на нее бороться! Я сознался Жозефине в своем преступлении лишь несколько лет назад и с тех пор все время пытался загладить свою вину, но до сих пор не уверен, что она меня простила.

Барнашронская начальная школа была очень маленькой. В моем классе учились три мальчика, включая меня, и три девочки, а всего в школе было не больше тридцати пяти учеников. Я был маленького роста и ничем особенным не выделялся. Помню, что каждый раз, когда собирали футбольную команду, я оставался в стороне. Меня не выбирали никогда, за исключением случая, когда один мальчик заболел. И – о чудо! – мне удалось забить гол! Это был самый замечательный день за все время, проведенное в начальной школе.

Я стал посещать эту школу с четырех лет и проучился там восемь лет. Первые четыре года все шло хорошо, но потом у нас сменился учитель, и тут мне пришлось нелегко. Начальная школа – с точки зрения педагогики – самый важный этап формирования личности ребенка. Но мне казалось (и до сих пор кажется), что в эти драгоценные годы – с восьми до двенадцати лет – я слишком многое недополучил. Почти все время мы проводили, распевая псалмы и гимны и молясь с четками в руках, носили дрова, чтобы поддерживать огонь в камине, и подкладывали бутылки с горячей водой за спину учителя.

А еще мы делали всевозможные игрушки из подручных материалов, но арифметике, письму и чтению нас учили из рук вон плохо. К сожалению, практическая и интеллектуальная польза от такого обучения была слишком мала. За мельчайшие проступки нас сурово наказывали. Телесные наказания были нормой, и я частенько получал пару ударов длинной тонкой палкой. Самое суровое наказание – двадцать ударов – я получил, когда меня заподозрили в краже.

Мы делали игрушечную мебель из прищепок для белья. Аккуратность всегда была моей сильной стороной, и мне удалось сделать отличное кресло-качалку. Когда лак просох, я забрал свою поделку с подоконника, чтобы отнести домой. Но одна из одноклассниц заявила, что это кресло сделала она, и учитель, не разбираясь, поставил меня перед классом, велел вытянуть руки вперед и двадцать раз ударил розгой по раскрытым ладоням – десять по левой и десять по правой. Я на всю жизнь запомнил это несправедливое наказание.

Мне очень жаль, что мои воспоминания о начальной школе связаны скорее с чувством несправедливости, чем с получением каких-либо полезных знаний. В двенадцать лет я писал в тетрадях в линейку, как восьмилетний ребенок. А хуже всего было то, что я не понимал, что ничего не знаю, и считал это нормой. Наказания назначались от имени Бога. Школа была религиозной, и я не припомню, чтобы кто-то усомнился в справедливости того, что происходило. Никто, включая моих родителей, не видел в этом ничего особенного. В то время во имя Бога и церкви порой делалось такое, о чем лучше не вспоминать.

Начальная школа почти ничему меня не научила. Трудно сказать, подстегивало ли это меня впоследствии, заставляя упорно наверстывать упущенное, или, наоборот, мешало, но это точно усложнило мое обучение как в средней школе, так и в дальнейшем. Одно из ощутимых и по сей день последствий – мой чудовищный почерк.

* * *

В 1972 году, после смерти моего деда Джона, к нам переехала бабушка Энни, мамина мама. Она была очень элегантной дамой, и мы заботились о ней до конца ее дней. Мы возвращались домой из школы, обедали, а потом вместе с мамой и бабушкой молились, перебирая четки, как это делали во всех католических ирландских семьях. Потом каждый получал задания по хозяйству – принести торф для очага или заняться делами на ферме.

В 70-е годы сельские семьи в Ирландии не имели возможности обучать своих детей каким-то дополнительным навыкам, кроме жизненно необходимых. Сегодня мои друзья обучают детей игре на гитаре, отправляют их на уроки карате, плавания, танцев и футбола. И мне очень жаль, что я был лишен этого в детстве. У нас было несколько занятий по плаванию, но меня они привели в ужас, и никто не попытался это исправить. Я и сейчас плаваю очень неважно. Мне очень хотелось заниматься в драмкружке, но подобные вещи не входили в список приоритетов моих родителей.

Мне нравились комиксы, где было много картинок и мало слов, они в полной мере соответствовали моим ограниченным навыкам чтения. Я держал их в тайнике под кроватью и в своем розовом деревянном стенном шкафу. Покупал я их на деньги, полученные за помощь фермерам на рынке скота. А иногда мне удавалось приобрести их на периодической школьной распродаже комиксов, где мы продавали свои старые книжки и покупали другие. Честно говоря, я думал, что комиксы – это мой секрет, но только до тех пор, пока не подросла Жозефина и не стала их у меня таскать. Узнав об этом, я был вне себя, но, к счастью, у нас оказались разные интересы. Она предпочитала «Бино» и «Дэнди», а я обожал комиксы «Марвел» – «Люди Х – самые необыкновенные супергерои!». Моим любимым героем был Росомаха. Впрочем, комикс «Бэтмен и Робин» мне тоже очень нравился. Я был страстным поклонником всех супергероев, особенно тех, которые умели волшебным образом восстанавливать свои кости или летать! Я знал, что Бэтмен и Росомаха отличались от всех людей. Они чувствовали, что их не понимают. Бэтмен всю жизнь искал любовь, которую утратил с гибелью родителей, а Росомаха вообще был мутантом с металлическим эндоскелетом и обладал способностью самоисцеляться.

Я убегал в мир комиксов, потому что мечтал о мире, в котором супергерои смогут спасти всех.

Когда в своих мечтах я улетал с мистером Робином с нашего каштана, нас часто сопровождали любимые супергерои. Мистера Робина, естественно, сопровождал Бэтмен, но порой появлялись Росомаха и его товарищи. Вместе мы обладали способностью исцелять – мне этот дар казался самым удивительным из всех!

2

С английского «robin» переводится как «малиновка». – Прим. ред.