Читать книгу Пока не видит Пес. 1. Круг тварей 2. Круг ведьм - Ноэми Норд - Страница 8

Декабрьские сквозняки вдруг разом сменились радугой на узорах из венецианского стекла. Солнечные лучи, как жала острых шпаг, пронзили сонное жилье и, сверкая искрами, вызвали закашленный сумрак на поединок.

Но Алессандрио не замечал перемен. Подоспел крупный заказ на муссивное золото для окраски лепнины на вилле Борджиа.

Художник забросил манускрипты и допоздна засиживался над тиглями с серным ангидридом.

Однажды сквозь тяжелый кашель он услышал ангельский голос:

– Сеньор, а сеньор? Выпейте чашку бульона, а? С тмином и базиликом, а еще перчик в нем зелененький и петрушка. Сварила по маминому рецепту, помолилась над ним. Как только выпьете – одышка пройдет.

– Снова ты! Виттория, я же приказал близко к моей комнате не подходить! – Алессандрио, оторвал напряженный взгляд от работы и вдруг зажмурился, словно от яркого света.

Перед ним стояла девушка ослепительной красоты.

– Виттория?! Что сделала ты с волосами? И с глазами? Ты повзрослела! Посвежела. Похорошела. Не могу узнать. Как трепещут ресницы! Ну-ка, ну-ка, иди на свет. Какая ослепительная кожа! Ты сверкаешь, как морская волна в свете луны. А губы! Девочка наелась пьяной вишни?

– Сеньор, ничего пьяного я не ела. На прошлой неделе простыла, провалялась с болячками, сыпь замучила чесоткой до костей, все тело волдырями изукрасила. Думала, кожа слезет. Но, ничего, поправилась, чего и вам, сеньор, желаю.

– Чудо! – Алессандрио не мог глаз оторвать от девчонки.

Из веснушчатой нерасторопной простушки с грязными каминными совками вместо рук, Виттория превратилась в статную красавицу, вытянулась, расправила плечи. Гордый излом бровей оттенял белизну высокого лба, густая медь солнечным пеклом клубилась над точеной шеей, языками сочного пламени прикрывая плечи и крутизну молодой груди. Глаза манили зеленью непостижимых колдовских глубин.

Она подошла близко-близко. Дыхание коснулось губ и шеи художника.

Чаша с горячим бульоном обожгла пальцы. Девушка поставила ее на край стола.

– Виттория, – прошептал художник. – Беги из моего дома, беги. Между нами ад.

– Святая Катерина, о, господи, он бредит. Сеньор сам не знает, что нам обоим нужнее всего, – прошептала красавица, распуская шнуровку, стягивающую грудь.

Их руки сплелись. Чаша разбилась, осколки захрустели под ногами.

Утром Алессандрио не мог оторвать глаз от разметавшейся по перинам красавицы. Сначала он сравнил ее с Селеной, потом с Венерой, но понял, что стал свидетелем лучезарного явления новой богини на земле.

«Я был слеп. Столько лет мне прислуживала царица мира, а я на нее лишь покрикивал:

«Не смей заправлять постель! Не тронь холсты! Не врывайся без стука!»

Нет, я не художник. Злой рок прав: я не имею права творить».

Его рука скользнула с груди красавицы вниз к раскаленным бедрам, утекающим, как потоки магмы, под одеяло.

Он сдернул ненужную в этой картине ткань и вдруг заметил, как изменилась его ладонь в ослепительном сиянии женской наготы.

Рука, до костей отравленная ртутью, впитав свежесть девичьего румянца, наполнилась вдруг уверенной силой. Исчезли клубки вен, суковатые пальцы удлинились, растаяли натруженные шишки суставов.

«Что сделала со мной девчонка?» – удивился он.

Заглянув в зеркало, он отшатнулся.

«Не узнаю себя. Не может быть! Глаза горят, как в шестнадцать лет, руки, ноги, сердце наполнены отвагой. Дышу полной грудью. Я снова здоров? Хворь оставила меня? Уползла из тела, как змея от солнечных лучей? Сон! Издевательский кошмар! Говорят, что воспоминание о лучшей поре жизни дьявол насылает в конце пути. Но я себе не прощу, если не увековечу напоследок пару мгновений ослепительного чуда, залезшего в мою постель. О, Виттория, подожди, не просыпайся, я подарю миру твою божественную красоту».

Алессандрио схватил мольберт, кисть взлетела, и он погрузился в работу.

Как легко и послушно ложились краски!

Штрихи окунались в рассеянный свет, как волны прибоя в расплав зари.

«Я творю! – ликовал художник. – Я снова творю! Я вижу никому не видимую музыку и хоровод теней, и тонкие лучи, играющие на ресницах спящей девы. Поток света, как музыка, стекает в лоно долин со струн великого музыканта. Он играет, и арфа пробуждает лунный мир. Я гениален, да».

Кисть запечатлела плавную выпуклость женского живота, пронизанную веселым огнем камина, и клавесинную музыку нежных позвонков, и томный блеск, воспламенивший сочленения бедер.

Вдруг художнику что-то показалось странным и лишним в образе дремлющей девы. Чужеродная тень блеснула студнем над лобком, резко преломившись в бликах огня.

Он пригляделся и узнал длинное изворотливое тело, округлую голову с желтыми глазами навыкате.

– Змееныш, ты жив! – воскликнул Алессандрио.

Но змей был не один.

Два гибких прозрачных тельца, сплетенные мускулами в одно целое, проступили сквозь млечную кожу возлюбленной.

«Они внутри?» – Алессандрио поднял руку над мраморным животом.

Змееныши, просвечиваясь гибкими телами сквозь кожу девушки, обернули головы и разом ощерились.

Он в ужасе отступил.

«Они в ней. Она зачала тварей!»

Скользкая тень промелькнула на полу, задев Алессандрио по ноге.

Под светильником в бликах пламени извивалась еще одна пара странных прозрачных, как тени, существ.

И с книжных полок донеслось знакомое шипение.

Алессандрио вскочил, дико озираясь по сторонам.

Упали ступки со стола, рассыпались кисти, сверкнула высокой дугой и опрокинулась чаша с сусальным золотом. Невесомая пыль солнечным туманом повисла под потолком, окрашивая золотом холсты, мебель и хлам в углу.

Алессандрио оглянулся. Ему казалось, что стены пришли в движение, и комната зашевелилась, как картонная коробка, доверху наполненная кошмаром.

Существа размножались с бешеной скоростью, словно куда-то спешили. Сначала извивались, накручиваясь сами на себя, и, ненадолго замерев, раздваивались, расползаясь в разные стороны.

Приглядевшись внимательно, можно было различить нитевидное тельце новорожденного, пока хилого и слабого, но в виде точной копии своего двойника. Он на глазах наливался эманацией, словно черпал ее от сородичей, рос и мощнел, наконец, замирал неподвижно, чтобы произвести на свет точную копию себя. Она сползала с него хилым невзрачным червячком, и все начиналось сначала.

Алессандрио решил поймать хотя бы одного дьяволенка.

Он осторожно снял со спинки стула брошенный фартук, и на цыпочках начал выискивать жертву.

Но змеенышей было такое великое множество, что выбрать какого-то одного не получалось. Они кишели под ногами, проносясь мимо с бешеной скоростью, крутились, кувыркались, шелестели на стенах и потолке.

Алессандрио накинул фартук на клубок тварей, сцепившихся друг с другом в драке.

Они, дико вереща, рванули в разные стороны!

Но ладонь Алессандрио успела прижать к полу одного из них.

Художник почувствовал под тканью гибкое упругое тельце. Острый зуб пронзил ноготь.

Кровь!

Плевать!

Алессандрио не выпустил добычу. Он поднес звереныша к глазам, вгляделся, но не узнал питомца.

Тварь изменилась.

Она уже не была милой любознательной змейкой. Глаза приобрели отчетливый серый стальной оттенок, зубы под приподнятой губой сверкнули ровным рядом алебастровых резцов.

Но более всего Алессандрио удивили прозрачные завитки по бокам головы.

Неужели?

Да. Это была точная копия пары изящных ушных раковин. Ничего змеиного не осталось в существе с человеческим лицом. На боках туловища красовались крошечные ручки с пальцами и ноготками, точь-в-точь, как у головастиков в момент метаморфоза.

Художник кисло усмехнулся:

– Значит, ты, все-таки, – жаба? Да, земноводное. А грусть в его глазах – игра моего воображения.

Головастик, не сумев освободиться, успокоился, замер под пристальным взглядом человека, посмотрел ему в глаза и вдруг скорчил рожицу, перекосив половину лица.

– Ты передразниваешь меня? – художник нахмурил брови.

Чудовище в ответ сморщило мятый, как печеное яблоко, лоб.

Алессандрио зарычал, показывая клыки.

Питомец в точности повторил мимику человека.

– Да кто же ты, в конце концов? – воскликнул Алессандрио. – Неужели?.. Но нет! Никогда тебе не быть мной, а мне тобой. Ты жалкое подобие разумного существа. Тень тени. Хамелеон, притворщик. Ах, чертенок! Снова убежал! А зубы, какие острые!

Алессандрио обмотал чистой тряпкой до крови укушенный палец.