Читать книгу Корпорация «Бог и голем» (сборник) - Норберт Винер - Страница 3

Здесь я намерен обсуждать не религию и науку как таковые, а определенные вопросы той области знаний, которая меня интересует, то есть изучения коммуникаций и управления; мне представляется, что ответы на них находятся близко от той границы, где наука вторгается в пространство религии. Хотелось бы при этом избежать тех логических парадоксов, которые непременно сопровождают радикальные (и одновременно широко распространенные) притязания религии на познание абсолютного. Если трактовать знание исключительно как Всеведение, власть только как Всемогущество, а культ – лишь как Единобожие, нам грозит утонуть в метафизических тонкостях задолго до того, как мы действительно приступим к изучению взаимоотношений науки и религии.

Тем не менее множество вопросов, имеющих отношение к познанию, власти и культу, непосредственно затрагиваются рядом последних научных достижений, и эти вопросы вполне возможно обсуждать, не прибегая к анализу абсолютов, каковые окружены таким количеством эмоций и таким почтением, что о них попросту не получится говорить беспристрастно и отстраненно. Знание есть факт, сила есть факт, культ есть факт, и эти факты допускают человеческое исследование, не отягощенное богословской традицией. Будучи фактами, эти положения подлежат изучению, и в нашем исследовании мы можем опираться на наблюдения за знаниями, властью и культом в других областях, более доступных для методов естественных наук, без необходимости требовать от исследователя безоговорочного согласия с принципом «credo quia incredible est»[3].

Может показаться, что, начав подобным образом, как бы вне религии, я тем самым заблаговременно увел обсуждение от проблемы взаимоотношений науки и религии, хотя ее изучение как будто бы заявлено в качестве темы данной работы. Посему следует уточнить тему моих рассуждений и обозначить ту точку зрения, которой я далее собираюсь придерживаться, а также отвергнуть те намерения, которые являются чуждыми моей конкретной задаче. Как уже было сказано, на протяжении нескольких лет я работал над проблемами коммуникации и управления, будь то в машинах или в живых организмах; я также изучал новые технические и физиологические методы, относящиеся к разрешению указанных проблем, и исследовал последствия применения этих методов для достижения тех или иных человеческих целей. Знание неразрывно связано с коммуникацией, власть опирается на управление, а оценка человеческих целей плотно увязана с этикой и всей нормативной составляющей религии. Следовательно, для пересмотра взаимоотношений науки и религии требуется заново изучить наши воззрения на эту взаимосвязь с учетом последних достижений в научной теории и практике. Само по себе такое исследование вряд ли можно признать полноценным анализом взаимоотношений науки и религии, однако оно, безусловно, послужит отправной точкой для дальнейшего анализа.

Выполняя подобное исследование, при том условии, что имеется желание достичь хоть какого-то результата, необходимо отринуть то бесчисленное количество предрассудков, которым мы обыкновенно и благоговейно храним верность, оберегая наши великие святыни от покушения (а на деле нередко попросту стараемся избавиться от чувства неполноценности, которое испытываем, сталкиваясь с неприятной действительностью и опасными сравнениями).

Если моя работа хоть на что-то претендует, она должна быть реальным исследованием реальных проблем. Надлежит вести это исследование так, словно мы стоим у стола в операционной, а не так, словно мы участвуем в церемонии оплакивания усопшего. Здесь недопустима и неуместна чрезмерная щепетильность; она будет даже сродни кощунству, как стремление модных врачей прошлого века у постели больного прятать хирургические иглы под шелковым лацканами своих черных сюртуков.

Религия, каково бы ни было ее содержание, часто производит впечатление запертой гостиной фермерского дома в Новой Англии: шторы опущены, над очагом стоят восковые цветы под стеклянным колпаком, позолоченные камыши обрамляют портрет дедушки на мольберте, а в углу фисгармония из черного ореха, на которой играют лишь на свадьбах и похоронах. Или же ее можно охарактеризовать как моральный аналог неаполитанского катафалка, черного королевского экипажа с застекленными окнами, влекомого конями под черными султанами, которые словно даже за гробом утверждают высокое положение покойного в обществе – или хотя бы стремление к такому положению. Религия представляет собой серьезный предмет, рассмотрение которого нужно принципиально отделять от анализа личных духовных ценностей, имеющих меньшее значение, нежели сама религия.

Я уже упоминал о наслоении предрассудков, которое препятствует изучению этих вопросов в той важной общей области, где наука сходится с религией: мол, следует избегать рассуждений, где Бог и человек ставятся вровень – это-де кощунство. Подобно Декарту, мы должны блюсти достоинство человека, изучая последнего так, как мы не должны и не будем изучать низших животных. Теория эволюции и происхождения видов есть осквернение человеческого достоинства; первые дарвинисты на собственной шкуре прочувствовали, как опасно придерживаться подобных взглядов в нашем мире, где люди в массе своей относятся к науке чрезвычайно подозрительно.

Но даже в пространстве научного сообщества выступление против установленной системы приоритетов сопряжено с большим риском. Ни в коем случае нельзя ставить рядом живые существа и машины. Живые существа суть живые существа во всех своих частях, а машины изготавливаются из металлов и прочих неорганических веществ и не обладают тонкой структурой, отражающей их целевые или квазицелевые функции. Физика – или то, что обычно понимается под физикой – не учитывает целеполагания; а возникновение жизни в этом отношении является чем-то совершенно новым.

Если придерживаться всех этих табу, мы, возможно, заслужим широкую репутацию консервативных и здравомыслящих философов, но при этом крайне мало сделаем для дальнейшего развития познания. Ученому, а также умному и честному писателю наряду с умным и честным клириком, присуще стремление экспериментировать с еретическими или запретными взглядами, пускай он даже в конечном счете их отвергнет. Более того, не следует полагать, что подобное неприятие непременно должно быть чем-то само собой разумеющимся; не стоит воспринимать его как бесплодное умственное упражнение, своего рода игру, посредством которой некто демонстрирует свою духовную непредубежденность. Это серьезная задача, и подступаться к ней следует со всей серьезностью. Она приобретает смысл, только когда подразумевает подлинный риск впадения в ересь; а если ересь влечет за собой риск духовного проклятия, то на этот риск нужно идти честно и мужественно! Повторяя слова кальвиниста: «Готов ли ты к тому, что тебя проклянут ради вящей славы Божией?»[4]

Именно с точки зрения честного и пытливого критицизма следует воспринимать отношение, о котором уже говорилось и которого трудно избежать в дискуссиях на религиозные темы, то есть уклонение от истины, продиктованное ложным пониманием превосходных степеней. Выше я упоминал об интеллектуальных затруднениях, возникающих из понятий всемогущества, всеведения и так далее. Эти затруднения в своей наипростейшей форме отражаются, например, в вопросе, который задает какой-нибудь безбожник, явившийся незваным на религиозное собрание: «Может ли Бог сотворить камень, настолько тяжелый, что Ему будет его не поднять?» Если не может, значит, есть предел Его могуществу (во всяком случае, можно допустить, что такой предел существует); если может, это тоже как будто ограничивает Его могущество.

Легко преодолеть это затруднение, объявив его софизмом, однако парадоксальность данного вопроса – один из многих парадоксов, относящихся к понятию бесконечности в разнообразии ее форм. С одной стороны, любая манипуляция с математическим понятием бесконечности подразумевает представление о делении нуля на нуль (или бесконечности на бесконечность) или умножении бесконечности на нуль – или вычитании бесконечности из бесконечности. Подобные выражения называются неопределенностями, и за ними скрывается та принципиальная трудность, что бесконечность не соответствует обычному понятию числа или количества, а потому для математика выражение ∞/∞ означает лишь предел отношения x/y, поскольку x и y оба стремятся к бесконечности. Этот предел может равняться 1, если y = x, а также может равняться 0, если y = x2, или ∞, если y = 1/x, и так далее.

Имеется и другая разновидность бесконечности, возникающая при счете. Можно показать, что такое представление о бесконечности тоже приводит к парадоксам. Сколько чисел в классе всех чисел? Можно показать, что вопрос не является корректным и что, как бы ни определять число, количество всех чисел будет больше любого числа. Это один из парадоксов Фреге – Рассела, связанный со сложностями теории типов[5].

Все дело в том, что наши превосходные степени (всемогущество и всеведение) в действительности являются не превосходными степенями, а лишь весьма вольными способами рассуждений об очень большой власти и очень глубоких знаниях. Они выражают чувство благоговения, а не утверждение, которое можно было бы защищать с метафизических позиций. Если Бог превосходит человеческий разум и не может быть постигнут рассудком – а это точка зрения, которую, по крайней мере, можно защищать – будет интеллектуально нечестно принижать способности человеческого рассудка, насильно «втискивая» Бога в такие интеллектуальные формы, которые должны по определению обладать чрезвычайно конкретным рациональным содержанием. Поэтому, когда мы попадаем в те или иные ситуации, как будто проливающие свет на некоторые общие положения религиозных сочинений, мне кажется неразумным отвергать их только потому, что они лишены абсолютного, бесконечного и всеобъемлющего характера, обыкновенно приписываемого религиозным постулатам.

Это утверждение дает ключ к пониманию целей настоящей книги. Я хотел бы рассмотреть ряд ситуаций, обсуждаемых в религиозных сочинениях и трактуемых в религиозном же смысле, но эти ситуации во многом подобны другим, которые анализируются наукой, в особенности новой наукой – кибернетикой, изучающей коммуникации и управление в машинах и живых организмах. Я намереваюсь воспользоваться кибернетическими ситуациями как доступными аналогиями, чтобы пролить некоторый свет на религиозные ситуации.

Ради этого мне, безусловно, придется каким-то образом подгонять религиозные ситуации под мои кибернетические рамки. Я целиком отдаю себе отчет в том, к какому насилию буду вынужден прибегнуть. Мое оправдание заключается в том, что лишь благодаря скальпелю анатома стала наукой анатомия, а этот скальпель анатома, кроме того, является инструментом, который исследует только посредством насилия.