Читать книгу Перед падением - Ной Хоули - Страница 4

ОН ВЫПЛЫЛ НА ПОВЕРХНОСТЬ и издал отчаянный вопль. Глаза горели огнем от соленой воды, а легкие – от недостатка воздуха. Вокруг было темно – луну скрывала плотная пелена тумана. Поначалу он разглядел лишь верхушки волн. Но затем его глаз внезапно различил на гребнях какие-то оранжевые отблески.

«Вода горит», – подумал он и забарахтался, чтобы удержаться на поверхности.

Еще через несколько секунд пришло понимание того, что случилось.

Самолет разбился.

Скотт не произносил мысленно эти слова – они просто возникли у него в голове в виде страшных образов. Он снова ощутил запах горящего металла. Услышал крики. Увидел женщину с окровавленной головой, в волосах которой блестели осколки стекла. Незакрепленные предметы, на невероятно долгое мгновение взлетевшие в воздух, когда время словно остановило свой бег, – бутылку вина, женский кошелек, айпад девочки, сидевшей неподалеку, тарелки с едой. И затем – страшный лязг и скрежет металла, после которого весь мир вокруг Скотта разлетелся вдребезги.

Волна бьет его в лицо, и Скотт начинает активнее работать ногами, чтобы приподняться повыше в воде. Ботинки, намокнув и отяжелев, тянут его вниз, словно гири. Он умудряется снять их, после чего не без труда освобождается от одежды. Воды Атлантики холодны. Скотт начинает сильно грести руками. Волны с пенными гребнями выглядят совсем не так, как безобидная рябь на детских рисунках. Это длинные, могучие валы, между которыми катятся волны поменьше. Они атакуют Скотта, словно стая волков, проверяя его на прочность. Он делает круг вокруг места катастрофы. На волнах покачиваются догорающие обломки фюзеляжа и кусок крыла. Разлившееся по поверхности воды топливо либо уже выгорело, либо смыто волнами. Все говорит о том, что вскоре наступит полная темнота.

Борясь с приступами паники, Скотт пытается оценить ситуацию. Сейчас август, и этот факт в его пользу. Температура воды в Атлантике около 18 градусов. Это значит, что вполне можно погибнуть от переохлаждения, но все же есть шанс добраться до берега – при условии, что он находится недалеко.

– Эй! – кричит Скотт, чтобы подбодрить себя. – Я здесь! Я жив!

Ему вдруг приходит в голову мысль, что, кроме него, мог остаться в живых кто-то еще. Не может же быть, чтобы в авиакатастрофе уцелел всего один человек? Скотт вспоминает мужчину, сидевшего неподалеку от него, и разговорчивую жену банкира. Потом думает о Мэгги с ее солнечной улыбкой.

Потом он вспоминает о детях. Черт! На борту ведь находились дети. Кажется, двое. Ну да, мальчик и девочка. Сколько им было? Девочка была постарше. Ей, пожалуй, на вид можно было дать лет десять. А мальчику? Трудно сказать, но он был совсем маленький.

– Э-эй! – снова кричит Скотт и плывет к самому большому из обломков. Похоже, это остаток крыла. Почти добравшись до него, Скотт по температуре воды понимает, что металл горячий, и гребет в обратном направлении – ему вовсе не хочется, чтобы волны прижали его к обломку и он получил ожоги.

Скотт размышляет о случившемся и задается вопросом, как произошла катастрофа. Разбился ли самолет от удара о воду? Или он стал разваливаться на части в воздухе?

Странно, но его память этого не зафиксировала.

Прищурившись в темноте, Скотт вдруг чувствует, как его подхватывает огромная волна, и инстинктивно старается удержаться на гребне.

Внезапно что-то щелкает у него в левом плече, словно там лопается струна. В ту же секунду его пронизывает боль. Всякий раз, когда он пытается поднять руку, ему в плечо словно вонзают нож. Отчаянно работая ногами, Скотт пытается расслабить мышцы рук, надеясь, что это всего лишь судорога, но скоро становится ясно – плечевой сустав серьезно травмирован. Он старается как можно меньше двигать левой рукой, но все же понемногу загребает ею воду. Скотт ясно понимает: если боль усилится, он сможет действовать только одной рукой – и это при том, что он всего лишь крохотная песчинка в безбрежном океане.

Внезапно Скотт осознает, что у него, вполне возможно, кровотечение.

И тогда в его сознании возникает слово «акулы».

На несколько секунд его охватывает животный страх. Пульс мгновенно учащается. Скотт начинает резко толкать ногами и, глотнув соленой воды, кашляет.

«Стоп, – приказывает он себе. – Постарайся расслабиться. Если ты сейчас поддашься панике, то погибнешь».

Скотт замедляет движения и пытается осмотреться. Если бы ему удалось увидеть звезды, он смог бы сориентироваться. Но пелена тумана не позволяет ему это сделать. Куда плыть – на запад или на восток? Обратно в сторону Мартас-Вайнъярд или в сторону материка? Да и как узнать, где восток, а где запад? И потом, даже если бы он это знал, в темноте вполне мог проплыть мимо острова, с которого стартовал самолет.

Лучше плыть в сторону материка, решает Скотт. Если экономить силы и грести равномерно, время от времени отдыхать, не поддаваться панике, то рано или поздно он доберется до берега. В конце концов, Скотт Бэрроуз неплохой пловец и море видит не впервые.

«Ты можешь это сделать», – убеждает он себя. Проговорив мысленно эту фразу несколько раз, Скотт чувствует прилив уверенности в себе. Он знает, что длина паромной переправы между Мартас-Вайнъярд и Кейп-Код составляет семь миль. Но самолет, в котором он летел, направлялся в аэропорт Джона Кеннеди, а значит, держал курс на Лонг-Айленд, то есть на юг. Какое расстояние они успели преодолеть? Как далеко от берега самолет потерпел катастрофу? Сможет ли он, Скотт Бэрроуз, проплыть десять миль, гребя практически одной рукой? А двадцать? В конце концов, он всего лишь теплокровное живое существо, приспособленное для жизни на земле, а теперь оказавшееся в открытом море.

Самолет наверняка должен был подавать сигнал бедствия, убеждает он себя. А значит, береговая охрана уже в пути и ищет место катастрофы и выживших. Но вскоре Скотт осознает, что догоравшие обломки самолета полностью погасли, и даже если они не затонут, течение в любом случае быстро рассеет их по поверхности океана.

Чтобы справиться с новым приступом паники, Скотт думает о Джеке, красивом, словно древнегреческий бог. Его фото висело на стене в комнате Скотта все его детство. На нем Джек стоял спиной к объективу, чуть наклонив плечи вперед и упираясь руками в талию, с напряженными мышцами спины, похожей на латинскую букву V. Этот снимок напоминал Скотту, что на свете нет ничего невозможного. Что человек может стать астронавтом, одолеть моря и океаны, взобраться на высочайшие на планете горные пики. Нужно было только верить в себя.

Нырнув, Скотт стаскивает с себя носки. Он чувствует, что боль в левом плече усиливается, и старается напрягать его как можно меньше, перекладывая основную нагрузку на правую руку. Он решает, что будет плыть по-собачьи по пятнадцать минут, а затем отдыхать. Скотта снова ужасает мысль о том, что ему предстоит наугад выбрать направление движения, а затем плыть бог знает сколько миль, борясь с волнами и течением, гребя одной рукой и не зная, суждено ли добраться до берега. Отчаяние – ближайший родственник паники, начинает ледяными тисками сжимать его сердце, но Скотт, сделав усилие, берет себя в руки.

Скотт чувствует, как сухой язык царапает небо, и вспоминает, что следует опасаться обезвоживания, если он хочет продержаться как можно дольше. Ветер усиливается, волны становятся выше. «Если я планирую выбраться отсюда, пора плыть», – мысленно говорит себе Скотт. Он смотрит вверх в надежде, что ему удастся увидеть звезды, но туман остается по-прежнему плотным. Скотт, закрыв глаза, пытается интуитивно определить, где находится запад, и решает, что он у него за спиной.

Открыв глаза, он глубоко вдыхает. В тот самый момент, когда Скотт уже собирается сделать первый гребок, до него доносится странный звук. Сначала он принимает его за крик чайки. Но затем волна поднимает его на несколько футов вверх, и Скотт понимает, что ошибся.

Это не крик птицы, а детский плач.

Скотт крутится в воде, пытаясь понять, где находится источник звука, но волны мешают ему не только видеть, но и слышать.

– Эй! – кричит он. – Эй, я здесь!

Плач затихает.

– Эй! – снова зовет Скотт и изо всех сил работает ногами, стараясь удержаться на одном месте. – Ты где?

Он оглядывается, надеясь увидеть обломки самолета, но они либо затонули, либо их утащило течение. Скотт изо всех сил напрягает слух.

– Э-эй! – еще раз выкрикивает он. – Я здесь! А ты где?

Несколько секунд он не слышит ничего, кроме плеска волн, и уже начинает думать, что принял за плач гомон чаек где-то вдалеке. Но затем порыв ветра приносит откуда-то детский голос:

– Помогите!

Судя по звуку, ребенок находится совсем рядом. Скотт принимается изо всех сил грести в ту сторону, откуда послышался крик. Он больше не один и должен думать не только о собственном выживании. Теперь на нем лежит ответственность за чужую жизнь. Он вспоминает о своей сестре, которая в шестнадцать лет утонула в озере Мичиган, и плывет на голос.

Ребенка Скотт обнаруживает всего метрах в десяти от себя. Это мальчик. Он сидит на плавающей подушке от самолетного кресла. На вид ему не больше четырех лет.

– Эй, – кричит Скотт и, подплыв к ребенку, трогает его за плечо. – Привет, дорогой. Я здесь. Я тебя нашел.

Голос его дрожит, и он с удивлением понимает, что плачет.

Подушка вполне может служить плавсредством, но она рассчитана на взрослого человека. Поэтому Скотт тратит немало усилий, пытаясь при помощи привязного ремня пристегнуть мальчика к подушке таким образом, чтобы он с нее не соскользнул. Возясь с ремнем, Скотт чувствует, как ребенок дрожит от холода.

– Меня стошнило, – жалуется мальчик.

Скотт осторожно вытирает ему рот рукой.

– Это ничего. С тобой все в порядке. Тебя просто немного укачало. Морская болезнь.

– Где мы? – спрашивает ребенок.

– В океане. Произошла авиакатастрофа, и мы попали в океан. Но я доплыву до берега.

– Не бросайте меня, – просит мальчик, и в его голосе слышится страх.

– Нет-нет, конечно, нет. Я тебя не брошу, мы поплывем вместе. Нам надо только постараться, чтобы не упустить подушку. Ты будешь сидеть верхом на ней, а я стану тебя буксировать. Как тебе такой план?

Мальчик кивает, и Скотт принимается за дело. Ему приходится нелегко – действовать можно только одной рукой. Все же через некоторое время ему удается соорудить из привязного ремня нечто вроде упряжи и надеть ее на ребенка. Затем он осматривает результаты своей работы. Подушка от кресла прикреплена к мальчику довольно надежно, но Скотт не вполне удовлетворен. Тем не менее импровизированное плавсредство все же способно держать ребенка на поверхности воды, а малыш в состоянии удерживаться на нем.

– Ладно, – говорит Скотт. – Теперь держись покрепче, а я потащу тебя к берегу. Кстати, ты умеешь плавать?

Мальчик кивает.

– Это хорошо. Если ты соскользнешь с подушки, то должен молотить ногами по воде и грести руками изо всех сил, ладно?

– Как ветряная мельница?

– Верно. Греби изо всех сил руками и дрыгай ногами, как тебя учила мама.

– Меня учил папа.

– Ну конечно. Греби, как учил папа.

Мальчик снова кивает, но в его глазах заметен страх.

– Ты знаешь, что такое герой? – спрашивает Скотт.

– Это тот, кто сражается с плохими парнями, – отвечает ребенок.

– Правильно. Герой сражается с плохими парнями. И он никогда не сдается, верно?

– Да.

– Ну так вот, мне нужно, чтобы бы ты вел себя как герой, ясно? Представь, что волны – это плохие парни и мы должны сквозь них проплыть. И ни в коем случае не должны сдаваться. Я буду плыть до тех пор, пока мы не доберемся до берега, понятно?

Ребенок опять кивает. Поморщившись, Скотт просовывает левую руку в постромки. Плечо теперь отчаянно болит. Каждый раз, когда их с мальчиком приподнимает волна, Скотт все сильнее ощущает, что полностью дезориентирован и не знает, в какую сторону плыть.

– Ну ладно, – говорит он. – Пора браться за дело.

Закрыв глаза, он снова пытается определить направление движения.

«Позади, – думает он. – Берег позади тебя».

Развернувшись, Скотт начинает грести. В этот момент сквозь туман проглядывает луна. Над головой Скотта на какое-то время появляется участок чистого неба. Он лихорадочно пытается отыскать взглядом знакомые созвездия. Брешь в пелене тумана быстро затягивается, но Скотт все же успевает заметить Андромеду, а затем разглядеть ковш Большой Медведицы и Полярную звезду.

«Все наоборот», – понимает он и ощущает приступ головокружения.

Затем на него наваливается тошнота. Если бы из-за тумана не выглянула луна, они с мальчиком поплыли бы прямо в открытый океан, с каждым гребком отдаляясь от Восточного побережья США, и через некоторое время, выбившись из сил, бесследно пропали в волнах.

– План меняется, – произносит Скотт, обращаясь к мальчику и изо всех сил стараясь, чтобы его голос звучал твердо и уверенно. – Мы поплывем в другую сторону.

– Ладно.

Скотт, гребя ногами, располагается в правильном направлении, так, чтобы плыть на запад. Самая большая дистанция, которую он когда-либо преодолевал вплавь, составляла пятнадцать миль. Но тогда ему было девятнадцать лет, он много тренировался, да и плыть пришлось в озере, не имевшем никаких течений. К тому же обе его руки действовали нормально. Теперь же стояла ночь, вода становилась все холоднее, и было ясно, что ему так или иначе придется бороться с океанским течением, неумолимо сносящим их в сторону.

«Если я выживу, – думает Скотт, – обязательно пошлю вдове Джека Лаланна корзину фруктов».

Эта мысль кажется ему настолько смешной, что он, барахтаясь в воде, начинает хохотать и какое-то время не может остановиться. Скотт представляет, как стоит у прилавка на почте и, заполняя сопроводительную открытку, пишет: «С глубоким уважением, Скотт».

– Перестаньте, – просит мальчик, видимо, испугавшись, что взрослый человек, от которого зависит его жизнь, сошел с ума.

– Ладно, все в порядке, – успокаивает Скотт. – Мне просто пришла на ум одна шутка. Все, поплыли.

Ему требуется несколько минут, чтобы выработать подходящий случаю стиль. Это что-то вроде брасса. Правда, гребок правой рукой получается у Скотта более сильным, чем левой. Однако ноги его работают, как положено. Его сильно беспокоит плечо, которое болит так, словно оно набито осколками стекла. В какой-то момент приходит отчаяние. Скотт начинает думать, что у них с мальчиком нет шансов на спасение и они неизбежно утонут в океанской пучине. Однако через некоторое время ему становится легче благодаря монотонности проделываемой работы. Вдох, выдох, гребок. Вдох, выдох, гребок. Эти повторяющиеся действия отвлекают его от мрачных мыслей. Скотт понимает, что потерял счет времени. Во сколько самолет вылетел? В десять вечера? Сколько времени продолжался полет? Тридцать минут? Час? Сколько осталось до восхода солнца – восемь часов, девять? Он старается не думать о бескрайних водных пространствах, о страшных океанских глубинах, о том, что в августе над Атлантикой то и дело зарождаются штормы и ураганы.

Скотт продолжает мерно грести, гоня от себя все мысли. Внезапно он чувствует, как под водой что-то касается его ноги.

Он замирает на месте, парализованный ужасом, и тут же начинает тонуть. Затем, инстинктивно сделав резкий гребок ногами, снова выныривает на поверхность.

«Акула, – думает Скотт. – Нельзя делать резких движений».

Но, перестав грести, он утонет.

Скотт переворачивается на спину, делая глубокие вдохи и выдохи. Никогда раньше он не осознавал так ясно, что человек – всего лишь одно из звеньев в пищевой цепочке. Все его инстинкты кричат о том, что нельзя поворачиваться спиной к тому, что таится в океанских глубинах, но Скотт это делает. Он неподвижно лежит на спине, стараясь напустить на себя беззаботный вид, и волны раскачивают его вверх-вниз.

– Что мы делаем? – спрашивает мальчик.

– Отдыхаем. Давай сейчас будем как можно меньше двигаться, ладно? Не шевелись. И постарайся не опускать ноги в воду.

Мальчик молча старается подобрать ноги под себя. Животный инстинкт подсказывает Скотту, что самое правильное – обратиться в бегство. Однако он пересиливает себя и не следует этому порыву. Акула способна почувствовать каплю крови в миллионе галлонов воды. Если у кого-нибудь из них – у самого Скотта или у мальчика – даже небольшое кровотечение, им конец. Если же крови нет и они будут сохранять полную неподвижность, есть шанс, что акула, если это она, их не тронет.

Скотт берет мальчика за руку.

– А где моя сестра? – спрашивает тот.

– Не знаю, – тихо отвечает Скотт. – Самолет упал в море, и нас разбросало по воде в разные стороны. Возможно, с ней все в порядке. Не исключено, что она сейчас вместе с родителями так же, как мы, плывет по волнам. А может, их уже спасли.

– Я так не думаю, – говорит мальчик после паузы.

После этого они долгое время молчат. Туман понемногу начинает рассеиваться. Сначала в нем появляются небольшие прогалины, затем через них становятся видны звезды. Еще немного – и над океаном разливается лунное сияние. Поверхность воды разом становится похожа на черно-синее одеяло, расшитое золотыми блестками. Лежа на спине, Скотт снова находит на небе Полярную звезду и убеждается, что они плывут в правильном направлении. Затем переводит взгляд на мальчика. В широко раскрытых детских глазах явственно читается ужас.

– Привет, – ободряюще произносит Скотт, чувствуя, как вода плещет ему в уши.

– Привет, – отзывается мальчик с серьезным лицом.

– Ну что, мы достаточно отдохнули? – интересуется Скотт.

Ребенок кивает.

– Ладно, – произносит Скотт и переворачивается в воде на грудь. – Тогда поплыли домой.

Он снова начинает грести, уверенный, что вот-вот почувствует удар снизу, после которого его тело со страшной, непреодолимой силой стиснут безжалостные челюсти, вооруженные острыми, как бритва, зубами. Но этого не происходит, и через некоторое время Скотт забывает об акуле. Его ноги в воде рывком расходятся в стороны и снова соединяются вместе. Правая рука раз за разом загребает, совершая движение от груди в сторону. То же самое делает и левая, но с гораздо меньшей амплитудой. Чтобы отвлечься, Скотт думает о всякой ерунде. Например, представляет, что плывет не в воде, а в какой-нибудь другой жидкости – в молоке, в супе, в кукурузном виски. В океане из бурбона.

Иногда он принимается раздумывать о своей жизни, но многие события кажутся ему теперь незначительными. Его амбиции, арендная плата, которую Скотт аккуратно вносит каждый месяц, бросившая его жена – все это для него сейчас неважно. Еще он думает о своей работе и представляет, как кистью наносит краски на холст. Что ж, теперь ему предстоит изобразить на картине океан, мазок за мазком.

Плывя в водах Атлантики, Скотт понимает, что никогда раньше не осознавал ясно своего предназначения. А сейчас оно очевидно. Он пришел на эту землю, чтобы покорить океан и спасти оказавшегося рядом мальчика. Около сорока лет назад судьба привела его на берег залива Сан-Франциско и показала бронзового бога со связанными руками, боровшегося с волнами и течением. Она заставила его научиться плавать и стать членом команды пловцов сначала школы, а затем и колледжа. Теперь понятно, зачем Скотт каждый день вставал в пять часов утра и тренировался до восхода солнца вместе с другими спортсменами. Судьбе было угодно, что он научился плавать и привык к воде, но не что-нибудь, а сила воли привела его к победе в трех чемпионатах штата среди старшеклассников в плавании вольным стилем на дистанции двести метров.

Он очень любил, прыгнув с бортика в бассейн, ощутить в ушах шум и давление воды. Иногда ему даже снилось, что он плавает. А когда в колледже Скотт впервые взялся за кисть, первый мазок, положенный им на холст, оказался голубого цвета.

Он уже начинает чувствовать жажду, когда мальчик вдруг спрашивает:

– Что это?

Подняв голову, Скотт смотрит вправо, туда, куда указывает ребенок. И видит бесшумно надвигающуюся на них огромную черную волну. Она набирает силу, становится все выше. Скотт определяет, что ее освещенный луной гребень вздымается над поверхностью воды на добрых восемь метров. Он ощущает приступ паники. Времени на раздумья слишком мало. Скотт, чуть изменив курс, забирает правее и плывет навстречу волне, которая должна накрыть их с мальчиком секунд через тридцать. Левое плечо раздирает резкая боль, но он не обращает на это внимания. Мальчик плачет, понимая, что смерть совсем близко, но у Скотта нет времени, чтобы его успокоить.

– Вдохни как можно глубже и задержи дыхание, – говорит он. – Как можно глубже, понял?

Волна слишком велика и надвигается так быстро, что оказывается совсем рядом прежде, чем Скотт успевает набрать в легкие хорошую порцию воздуха. Он стаскивает мальчика с подушки сиденья и ныряет вместе с ним.

В его левом плече что-то снова щелкает. Мальчик бьется у Скотта в руках, стараясь освободиться от сумасшедшего, который пытается его утопить. Скотт еще крепче прижимает ребенка к себе и продолжает протискиваться в глубину. Он чувствует, как давление на барабанные перепонки нарастает, легкие его горят огнем, сердце отчаянно колотится.

Когда волна нависает над ними, Скотту кажется, что ему и мальчику пришел конец. Он понимает, что сейчас гигантский водяной вал проглотит их и, оторвав друг от друга, попросту утопит. Продолжая удерживать мальчика, Скотт борется за каждый сантиметр под водой. Гребень волны закручивается вперед. Водяное чудовище обрушивается вниз, словно исполинский молот, и рассыпается, а по тому месту, где оно только что было, прокатывается, перемешивая клочья шипящей пены, еще одна волна, поменьше.

Скотта и ребенка бросает и вращает, словно щепки. Скотту чудом удается не разжать руки. Легкие его молят о пощаде, соленая вода отчаянно щиплет глаза. Мальчик уже перестал барахтаться в его объятиях. Вокруг них – непроницаемая чернота. Скотт начинает выдыхать воздух из легких и чувствует, как его пузырьки, устремляясь вверх, щекочут его щеки и подбородок. Делая резкие движения ногами, он устремляется к поверхности.

Вынырнув, он отчаянно кашляет, чувствуя, что наглотался воды. Ребенок в его руках обмяк и не двигается, голова его лежит на плече Скотта. Повернув его спиной к себе, Скотт, выбиваясь из сил, начинает ритмично сжимать и разжимать руки на детской груди. Наконец мальчик тоже начинает кашлять.

Подушка авиационного сиденья исчезла, утопленная или отнесенная далеко в сторону. Скотт обнимает ребенка здоровой правой рукой, чувствуя, что сам он замерз и выбился из сил.

– Это был очень большой плохой парень, – с трудом произносит мальчик, лязгая зубами от холода.

Смысл сказанного не сразу доходит до Скотта. Ну да, конечно, он ведь сам говорил ребенку, что волны – это плохие парни, а они с ним – герои.

«Какой храбрый парнишка», – удивляется Скотт.

– Я бы сейчас, пожалуй, не отказался от чизбургера, – произносит он. – А ты?

– Я бы съел кусок пирога, – отзывается мальчик после небольшой паузы.

– С чем?

– С чем угодно.

Скотт смеется. Ему не верится, что они еще живы. Он чувствует головокружение и сразу за этим – прилив энергии. Второй раз за ночь Скотт оказался лицом к лицу со смертью и ускользнул из ее лап. Он смотрит на небо, пытаясь снова отыскать Полярную звезду.

– Нам еще далеко плыть? – спрашивает мальчик.

– Не очень, – отвечает Бэрроуз, хотя от берега их могут отделять многие мили.

– Я замерз, – жалуется ребенок, стуча зубами.

– И я тоже. – Скотт крепче прижимает его к себе. – Держись, ладно?

Он подныривает под мальчика. Тот обнимает его сзади за шею, и Скотт слышит его сопение.

– Мы должны доплыть, – говорит Бэрроуз скорее себе, чем своему невольному спутнику.

Еще раз посмотрев на него, Скотт снова начинает грести. Теперь он продвигается вперед на боку, делая ножницеобразные движения ногами. Этот импровизированный стиль плавания весьма неудобен, Скотту никак не удается поймать ритм. И он, и мальчик дрожат от холода. Температура их тел с каждой минутой снижается. Пройдет еще какое-то время, и замедлятся дыхание и пульс. Чтобы функционировать, человеческому телу нужно тепло. Без него жизненно важные органы начинают отказывать.

«Не сдавайся.

Никогда не сдавайся».

Скотт, напрягая все силы, продолжает плыть. Ему трудно держаться на воде из-за того, что тащит на себе мальчика, но он упрямо двигает немеющими ногами. Луна освещает простирающееся вокруг бескрайнее водное пространство, покрытое белыми гребнями волн.

Скотт чувствует, что кожа на ногах в тех местах, где они во время гребков соприкасаются друг с другом, начинает саднить. Очевидно, там возникли потертости, и соленая вода безжалостно разъедает их. Губы его высохли и потрескались. В небе летают чайки, время от времени издавая пронзительные крики. Скотту кажется, что птицы насмехаются и, словно стервятники, с нетерпением ждут, когда они с мальчиком перестанут сопротивляться неизбежному. По его ощущениям, пребывание в воде длится уже много часов.

– Земля, – неожиданно произносит ребенок.

Сначала Скотту кажется, что это сон или слуховая галлюцинация. Но мальчик, подняв руку, указывает куда-то и повторяет:

– Земля.

Скотт по-прежнему не может поверить в услышанное, но все же приподнимается в воде и смотрит в ту сторону, куда показал ребенок. Позади них начинается восход, и солнце окрашивает небо первыми розовыми лучами. Сначала Скотт думает, что темная полоса, простирающаяся перед ними, – не что иное, как низко нависшие над горизонтом тучи. Но затем понимает, что это действительно земля. Целые мили земной тверди – с пляжами, городами, домами и улицами.

Значит, они с мальчиком спасены.

Скотт старается сдержать рвущееся наружу ликование. Им еще предстоит проплыть примерно милю, преодолев течение и прибой, а это нелегкая задача. Ноги его дрожат от напряжения, левая рука совсем онемела. И тем не менее все его существо наполняет бурная, пьянящая радость.

Он сделал это. Он спас их.

Это настоящее чудо.

Примерно час спустя немолодой седеющий мужчина, пошатываясь, выходит на берег, держа на руках четырехлетнего мальчика, и вместе с ним падает на песок. Солнце уже взошло. В голубом небе безмятежно плывут тонкие, словно кисея, белоснежные облака. Температура воздуха около 25 градусов. Над линией прибоя вьются чайки. Мужчина, тяжело дыша, лежит совершенно неподвижно. Теперь, доплыв до берега, он полностью выбился из сил и больше не в состоянии сдвинуться ни на сантиметр.

Прильнувший к его груди мальчик тихонько плачет.

– Все в порядке, – говорит Скотт. – Мы уже в безопасности. Теперь с нами все будет хорошо.

Неподалеку от них находится павильон местной спасательной службы. Он явно пустует. На вывеске с задней стороны строения написано: «Государственный пляж Монтока».

Штат Нью-Йорк. Он доплыл до штата Нью-Йорк.

Скотт улыбается, и эта улыбка полна мальчишеской гордости.

«Черт побери, – думает он. – День будет чудесный».

Какой-то рыбак, глаза которого косят в разные стороны, подвозит их до больницы. Все трое – водитель и оба пассажира – теснятся на потертом сиденье старенького пикапа, скрипящего изношенными амортизаторами. Скотт и мальчик по-прежнему в одном белье, без обуви. У них нет ни денег, ни документов. Оба страшно замерзли. Они почти восемь часов пробыли в воде температурой около шестнадцати градусов. Переохлаждение сделало их вялыми и молчаливыми.

Зато рыбак без умолку болтает по-испански, рассказывая пассажирам что-то об Иисусе Христе. Приемник в машине включен, но из динамика в основном доносится шум помех. Сквозь дыру в проржавевшем полу пикапа в салон со свистом врываются потоки воздуха. Скотт, пытаясь хоть немного согреть мальчика, здоровой рукой растирает ему плечи и спину. Там, на пляже, Скотт на ломаном испанском сказал рыбаку, что это его сын. Это было легче сделать, чем объяснить, как обстоит дело в действительности.

Левой рукой Скотт теперь не в состоянии даже шевельнуть. Всякий раз, когда пикап подпрыгивает на очередном ухабе или проваливается в яму, все его тело пронзает острая, как нож, боль, от которой он время от времени ощущает приступы головокружения и тошноты.

«С тобой все в порядке, – снова и снова мысленно повторяет он. – Ты сделал это». Однако в глубине души Скотт все еще не может поверить, что им с мальчиком удалось спастись.

– Спасибо, – едва слышно произносит он, когда пикап, поднявшись по пандусу, останавливается у приемного покоя Монтокской больницы. Открыв дверь здоровым плечом, он выбирается из машины, чувствуя, что настолько устал, что едва может стоять на ногах. Утренний туман уже исчез, и Скотт с наслаждением подставляет солнечным лучам спину и плечи. Он помогает мальчику спрыгнуть из кабины на асфальт. Вместе они с трудом ковыляют ко входу в больницу.

В приемном покое почти пусто. В углу сидит мужчина средних лет, прижимая к голове пакет со льдом, и с его запястья на покрытый линолеумом пол стекают струйки воды. В другом конце помещения устроилась пожилая супружеская пара. Старики держатся за руки. Женщина время от времени кашляет в скомканный бумажный платок.

В помещении регистратуры, отделенном от приемного покоя стеклом, сидит медсестра. Скотт, прихрамывая, подходит к ней. Мальчик следует за ним.

– Привет, – говорит Скотт.

Сестра окидывает его быстрым взглядом. Судя по надписи на значке, приколотом к ее халату, ее зовут Мелани. Скотт пытается представить, как выглядит со стороны, и понимает, что вид у него по меньшей мере странный.

– Мы попали в авиакатастрофу, – говорит он.

Произнесенные вслух, эти слова звучат дико и неправдоподобно. Медсестра слегка прищуривается.

– Простите, что вы сказали?

– Мы были на борту частного самолета, вылетевшего с Мартас-Вайнъярд. Самолет упал в море и разбился. Думаю, у нас переохлаждение, и еще я не могу двигать левой рукой. Возможно, у меня сломана ключица.

Медсестра все еще не в состоянии осознать смысл слов Скотта.

– Вы имеете в виду, что самолет потерпел катастрофу над морем, то есть рухнул в воду?

– Да. Потом мы долго плыли. Думаю, я проплыл миль десять или пятнадцать. Нам удалось выбраться на берег примерно час назад. Какой-то рыбак привез нас сюда.

Скотт закрывает глаза, чувствуя, что у него снова начинает кружиться голова.

– Послушайте, – говорит он после паузы, – может, нам все-таки окажут какую-нибудь помощь? По крайней мере, мальчику. Ему всего четыре года.

Медсестра переводит взгляд на мокрого, дрожащего ребенка.

– Это ваш сын?

– Если я скажу «да», вы позовете врача?

– А вот грубить совершенно ни к чему, – фыркает сестра.

Скотт стискивает зубы, и на щеках у него вспухают желваки.

– А по-моему, это как раз очень даже уместно. Повторяю, мы попали в авиакатастрофу. Может, вы все-таки позовете какого-нибудь чертова врача?

Медсестра с нерешительным видом встает со стула.

Скотт бросает взгляд на подвешенный к потолку телевизор. Звук выключен, но на экране отчетливо видны катера спасателей, прочесывающие океан квадрат за квадратом. В углу Скотт видит баннер с надписью: «Над океаном пропало частное воздушное судно».

– Поглядите вон туда, – предлагает он и указывает пальцем на телевизор. – Может, теперь вы нам поверите?

Медсестра смотрит на экран, на котором в этот момент появляются плавающие на поверхности океана обломки, и разом меняется в лице. С этого момента она начинает вести себя совсем по-другому. Все выглядит так, словно перед этим Скотт, собравшийся пересечь границу, долго и безуспешно шарил по карманам в поисках паспорта, а затем нашел документ и предъявил его сотруднику миграционной службы.

Медсестра нажимает кнопку интеркома.

– Оранжевый код, – произносит она в микрофон. – Все свободные врачи нужны мне в приемном покое. Немедленно.

Скотт чувствует нестерпимое жжение на коже в тех местах, где ее разъела морская соль. Его организм обезвожен, ему явно недостает калия. Состояние Скотта похоже на состояние марафонца после пробега.

– Пожалуй, одного доктора будет достаточно, – с трудом говорит он и мешком оседает на пол. Вытянувшись на линолеумном покрытии, он снизу смотрит на мальчика. Лицо ребенка серьезно, вид у него встревоженный. Скотт пытается выдавить из себя ободряющую улыбку, но он так устал, что не удается даже растянуть губы.

В следующее мгновение их окружает группа людей в халатах. Скотт чувствует, как его поднимают с пола и кладут на носилки. Ладонь мальчика выскальзывает из его пальцев.

– Нет! – кричит мальчик и бьется в руках одного из докторов. Врач пытается объяснить ребенку, что ничего плохого ни с ним, ни с его спутником больше не случится, но это не помогает. Скотт, напрягая все силы, принимает сидячее положение.

– Эй, приятель, – зовет он. Ему приходится произнести эти слова несколько раз, с каждым разом все громче и громче. Наконец мальчик, услышав их, смотрит в его сторону. – Не волнуйся, все в порядке. Я здесь.

Скотт сползает с носилок. Ноги у него совершенно ватные, так что стоять очень трудно.

– Сэр, – обращается к нему одна из медсестер, – вам нужно лечь.

– Я в порядке, – заверяет Скотт. – Помогите ребенку. – Затем снова обращается к мальчику: – Я здесь, я никуда не уйду.

Ребенок какое-то время смотрит на Скотта. Сейчас, при свете дня, хорошо видно, что глаза у него удивительно яркого голубого цвета. Проходит несколько секунд, и мальчик кивает в ответ. Скотт поворачивается к врачу.

– Думаю, будет лучше, если вы все сделаете побыстрее, – поторапливает он. – Надеюсь, вас это не очень затруднит.

Доктор соглашается. Он молод, и по его глазам видно, что это умный и добрый человек с неплохим чувством юмора.

– Ладно, – говорит он. – Но я собираюсь посадить вас в инвалидное кресло.

Скотт молча кивает. Одна из сиделок подкатывает кресло, и он буквально падает в него.

– Вы отец мальчика? – спрашивает сиделка, толкая кресло перед собой по коридору в сторону смотрового кабинета.

– Нет, – отвечает Скотт. – Мы познакомились совсем недавно.

В кабинете доктор быстро, но внимательно осматривает мальчика, проверяя, нет ли переломов, и светит фонариком в его глаза, прося следить за движениями своего пальца.

– Нам нужно поставить ему капельницу, – сообщает врач Скотту. – Организм ребенка сильно обезвожен.

– Эй, приятель, – обращается Скотт к мальчику. – Доктор должен воткнуть тебе в руку иголку. Надеюсь, ты не возражаешь? Нужно закачать в тебя немного жидкости и витаминов.

– Никаких иголок, – отказывается ребенок, и Скотт видит в его глазах страх.

– Иголки я и сам не люблю, – доверительно говорит Скотт. – Вот что, давай сделаем так. Пусть мне тоже поставят капельницу, как и тебе. Ну, что скажешь?

Мальчик некоторое время раздумывает и в конце концов кивает. Предложение кажется ему справедливым.

– Вот и хорошо. Я буду держать тебя за руку. А на иголку ты не смотри, ладно? – Скотт поворачивается к доктору. – Вы можете заняться нами одновременно?

Доктор соглашается и отдает необходимые распоряжения. Медсестры вешают прозрачные мешки с физраствором на металлические штативы и готовят иглы.

– А теперь смотри на меня, – велит Скотт, когда наступает самый страшный для ребенка момент.

Голубые глаза мальчика становятся огромными, словно чайные блюдца. Когда игла входит в его вену, он морщится. Губы его слегка вздрагивают, но он не плачет.

– Ты герой, – ободряюще улыбается Скотт. – Ты настоящий герой, парень.

Скотт чувствует, как с каждой каплей жидкости, поступающей в его организм из укрепленного на штативе пакета, он оживает. Ощущение, что вот-вот потеряет сознание, быстро проходит.

– Я собираюсь ввести вам обоим легкий седативный препарат, – сообщает врач. – Вы долгое время находились в стрессовой ситуации. Будет неплохо, если вы оба немного успокоитесь.

– Я в полном порядке, – заверяет доктора Скотт. – Займитесь в первую очередь ребенком.

Врач не видит смысла спорить с ним. Сестра вводит иглу в эластичную трубку капельницы мальчика.

– Тебе надо немного отдохнуть, – говорит ему Скотт. Я буду здесь, рядом. Разве что выйду куда-нибудь на минутку, но сразу же вернусь. Договорились?

Мальчик в очередной раз кивает. Скотт гладит его по голове. Он вспоминает, как в девятилетнем возрасте упал с дерева и сломал ногу. В больнице он держался молодцом, но, когда в палату вошел его отец, Скотт позорно разревелся. Что же касается спасенного им мальчика, то его родители почти наверняка погибли. Это означало, что они не придут навестить сына, а следовательно, у него не будет возможности расслабиться и дать волю слезам.

– Вот и хорошо, – пробормотал Скотт, увидев, что глаза мальчика понемногу закрываются. – Ты просто молодчина.

После того как ребенок заснул, Скотта в инвалидном кресле отвозят в другой смотровой кабинет. Там его кладут на носилки. Он совсем не может двигать левой рукой. Плечевой сустав словно заклинило.

– Как вы себя чувствуете? – спрашивает врач. На вид ему лет тридцать восемь. Кожу в уголках глаз прорезают лучики мелких морщинок – так бывает у людей, которые много улыбаются.

– Знаете, – отвечает Скотт, – мне кажется, что все вокруг начинает вращаться.

Доктор быстро проводит поверхностный осмотр, проверяя, есть ли на теле пациента раны или гематомы.

– Вы в самом деле плыли всю ночь в полной темноте?

Скотт кивает.

– Вы вообще что-нибудь помните?

– Немногое.

Доктор светит фонариком ему в глаза.

– Головой обо что-нибудь ударялись?

– Не помню. Наверное. Видите ли, самолет упал в воду…

Свет фонарика на секунду ослепляет Скотта. Доктор удовлетворенно хмыкает.

– Ну, ваши глазные рефлексы в порядке. Полагаю, сотрясения мозга у вас нет.

– Мне кажется, я не смог бы плыть всю ночь с сотрясением мозга.

– Пожалуй, вы правы, – соглашается врач, немного подумав.

Теперь, когда ему снова тепло, а в обезвоженный организм поступает жидкость, Скотт вспоминает о существовании остального мира. О том, что на свете есть разные страны и народы, миллионы людей продолжают жить своей обыденной жизнью, есть телевидение и Интернет. Он думает о том, что его трехлапый пес, оставленный на попечение соседа, мог никогда больше не увидеть своего хозяина, который часто подкармливал его под столом кусочками мяса в дополнение к обычному рациону. Почувствовав, как его глаза наполняются слезами, Скотт встряхивает головой.

– Что говорят в новостях? – интересуется он.

– Немного. Что самолет взлетел вчера примерно в десять вечера. Служба авиаконтроля видела его на экранах своих радаров около пятнадцати минут, а потом он исчез. Сигнал бедствия борт не подавал. Была надежда, что произошел отказ радиосвязи, а самолет совершил где-нибудь вынужденную посадку. Но потом с какой-то рыбацкой лодки на воде заметили обломок крыла.

На какое-то время Скотт снова мысленно оказывается в чернильной темноте океана, освещаемой оранжевыми отблесками пламени.

– А есть… другие выжившие? – спрашивает он.

Доктор отрицательно качает головой. Он полностью поглощен осмотром плеча Скотта.

– Вот так больно? – Он осторожно приподнимает руку пациента.

В тело Скотта словно вонзается раскаленный нож. Он невольно издает громкий вопль.

– Нужно сделать рентгеновский снимок и томографию, – говорит врач, обращаясь к медсестре. – Я хочу убедиться, что нет внутреннего кровотечения.

Затем он кладет руку на предплечье Скотта.

– Вы спасли мальчику жизнь, – восхищенно объявляет доктор. – Вы ведь это знаете, верно?

Скотт снова чувствует, как на глаза наворачиваются слезы. В течение нескольких долгих секунд он не в состоянии произнести ни слова.

– Я собираюсь позвонить в полицию, – говорит доктор. – Сообщу им, что вы здесь. Если вам будет что-нибудь нужно, скажите об этом сестре. Я скоро вернусь и проверю, как у вас дела.

Скотт кивает:

– Спасибо.

Доктор некоторое время молча смотрит на него, а потом потрясенно качает головой.

– Черт побери, – произносит он себе под нос и, улыбаясь, выходит из кабинета.

В течение всего следующего часа у Скотта берут всевозможные анализы. Он согревается, температура его тела возвращается к нормальной. В качестве болеутоляющего средства ему дают таблетку викодина. Приняв ее, он погружается в сладкое полузабытье. Выясняется, что плечо у него вывихнуто, но кости целы. Боль, которую ему причиняет хирург, вправляя сустав, просто чудовищна. Но сразу же после этого Скотт мгновенно ощущает такое облегчение, что некоторое время даже не может поверить в столь быстрое окончание своих мучений.

По настоянию Скотта его отвозят в палату к мальчику. Обычно детей держат в отдельном крыле больницы, но в данном случае персонал решает сделать исключение из общего правила. Когда Скотта в инвалидном кресле вкатывают в палату, ребенок не спит. Он ест желе из пластикового стаканчика.

– Как дела? – интересуется Скотт.

– Круто, – отвечает мальчик и хмурится.

Кровать Скотта стоит у окна. Он с наслаждением ложится на грубые больничные простыни. На другой стороне улицы он видит дома и деревья. По дороге едут машины, и на их ветровых стеклах сверкают солнечные блики. По велосипедной дорожке навстречу движению бежит трусцой какая-то женщина. Неподалеку в небольшом дворике мужчина в голубой бейсболке ухаживает за газоном.

Это кажется невероятным, но жизнь продолжается, словно ничего не случилось.

– Ты хоть поспал немного? – обращается Скотт к мальчику.

Тот неопределенно пожимает плечами и спрашивает:

– А мама еще не приехала?

– Нет, – отвечает Скотт, стараясь сохранить нейтральное выражение лица. – Работники больницы позвонили твоей тете – у тебя вроде бы есть дядя и тетя, которые живут в Коннектикуте. Они уже едут сюда.

– Тетя Элли, – говорит мальчик и улыбается.

– Она тебе нравится?

– Она смешная.

– Смешная – это хорошо, – задумчиво произносит Скотт и прищуривается. – Вот что, я немного посплю, если ты не против.

Впрочем, если мальчик и высказал на этот счет какие-то возражения, Скотт бы их не услышал – он засыпает прежде, чем ребенок успевает ответить.

Он спит крепко и без сновидений, а когда просыпается, мальчика в палате нет. Скотт чувствует приступ паники. Он уже спускает ноги с кровати, когда дверь ванной открывается, и оттуда выходит мальчик, катя перед собой штатив с капельницей.

– Мне надо было в туалет, – поясняет он.

В палате появляется медсестра, чтобы померить Скотту давление. Кроме того, она приносит мальчику игрушку – набитого чем-то мягким коричневого медведя, держащего в лапах красное сердце. Мальчик, издав счастливый возглас, протягивает к медведю руки и тут же принимается с ним играть.

– Ох уж эти дети, – говорит медсестра и качает головой.

Скотт понимающе кивает. Теперь, когда он немного поспал, у него возникает желание побольше узнать об авиакатастрофе. Он интересуется у медсестры, можно ли ему встать. Она отвечает утвердительно, но просит его далеко не отлучаться.

– Я сейчас вернусь, приятель, ладно? – обращается Скотт к мальчику.

Тот кивает, продолжая вертеть в руках медведя.

Скотт набрасывает поверх больничного халата еще какое-то хлопчатобумажное одеяние, напоминающее мантию, и, прихватив штатив с укрепленной на нем капельницей, выходит в коридор. Вскоре он оказывается в комнате отдыха, где нет ни души. В небольшом помещении есть телевизор, перед которым стоит диван и расставленные рядами раскладные стулья. Скотт опускается на диван и, найдя новостной канал, прибавляет звук.

– …самолет марки «Лир» был сделан в Канзасе. На борту находились Дэвид Уайтхед – президент Эй-эл-си ньюс и члены его семьи. Подтверждено также наличие в списке пассажиров Бена Киплинга и его супруги Сары. Киплинг был старшим партнером в корпорации «Уайатт Хэтоуэй», которая является одним из финансовых гигантов Уолл-стрит. Предполагается, что самолет упал в Атлантический океан неподалеку от побережья штата Нью-Йорк вскоре после десяти часов вечера.

На экране возникают кадры видеозаписи, сделанной с вертолета. Скотт видит свинцово-серую, изрытую волнами поверхность океана. На воде покачиваются катера спасателей, а также лодки любителей морских прогулок, с интересом разглядывающих участников поисковой операции. Скотт думает о том, что обломки и другие следы авиакатастрофы давно унесло течением на десятки, а может, и сотни миль от места падения самолета. И еще в его сознании невольно возникает мысль, что еще совсем недавно он сам был там, в холодной воде – крохотная песчинка в бескрайних враждебных водах.

– Согласно поступающей информации, – продолжает диктор, – Бен Киплинг мог быть фигурантом расследования, проводимого Комиссией по ценным бумагам и биржам. По некоторым данным, ему собирались предъявить обвинения. Что именно было предметом расследования, пока неясно. Мы следим за развитием событий. Оставайтесь с нами.

На экране появляется фото Бена Киплинга, сделанное, судя по всему, несколько лет назад. Скотт осознает, что обо всех находившихся на борту самолета, кроме него самого и мальчика, теперь можно говорить только в прошедшем времени. От этой мысли по его спине бегут мурашки, а тонкие волоски сзади на шее встают дыбом. В это время кто-то стучит в дверь комнаты отдыха и открывает ее. Скотт видит в коридоре группу людей в костюмах.

– Мистер Бэрроуз? – спрашивает стоящий на пороге чернокожий седовласый мужчина лет шестидесяти на вид. – Я Гэс Франклин из Национального управления безопасности перевозок.

Скотт инстинктивно пытается встать, но гость жестом останавливает его:

– Нет-нет, пожалуйста, не надо. Вам столько довелось перенести.

Скотт снова опускается на диван и укрывает халатом ноги.

– Я просто… смотрел телевизор, – говорит он. – Репортаж про спасательную операцию. Или поисково-спасательную? Не знаю, как это называется. Честно говоря, я все еще в шоке.

– Разумеется, – Гэс Франклин обводит взглядом помещение. – Думаю, здесь поместятся человека четыре, не больше, – обращается он к своим спутникам, продолжающим толпиться в коридоре. – В противном случае тут станет слишком тесно.

Прибывшие проводят короткое совещание и решают, что в комнате отдыха останутся пятеро из них. Гэс присаживается на диван рядом со Скоттом. Женщина в очках, с волосами, стянутыми в конский хвост, встает слева от телевизора. Рядом с ней располагается бородатый мужчина в дешевом костюме, недавно посетивший парикмахерскую, где можно подстричься за восемь долларов. Ясно, что эти двое – мелкая сошка. Еще двое мужчин остаются в дверях – крупные, с военной стрижкой, в дорогих костюмах, они смотрятся весьма внушительно.

– Как я уже сказал, я представляю Национальное управление безопасности перевозок, – снова вступает Гэс. – Лесли из Федерального агентства гражданской авиации, Фрэнк – из компании «Лир-джет». Там, в дверях – специальный агент ФБР О’Брайен и Роджер Хекс из комиссии по ценным бумагам и биржам.

– По ценным бумагам и биржам, – повторяет Скотт. – Я только что слышал это название по телевизору.

Хекс никак не реагирует на его слова и молча жует жевательную резинку.

– Если вы не против, мистер Бэрроуз, – говорит Гэс, – мы бы хотели задать вам несколько вопросов насчет этого злополучного полета. Нам важно знать, кто находился на борту и при каких обстоятельствах произошла авиакатастрофа.

– Если только это была авиакатастрофа, – вставляет О’Брайен. – А не террористический акт.

Гэс не обращает на эту реплику никакого внимания.

– Вот что мне известно на данный момент, – говорит он. – До сих пор других выживших не обнаружено. Ни одно тело не найдено. На поверхности воды в двадцати девяти милях от побережья Лонг-Айленда удалось найти несколько обломков фюзеляжа. Сейчас их осматривают.

Гэс, положив руки на колени, наклоняется вперед.

– Вам здорово досталось. И, если вы хотите прервать нашу беседу, вам достаточно только сказать об этом.

– За мальчиком вроде бы уже выехали его дядя и тетя из Коннектикута, – замечает Скотт. – Вы не знаете, когда они прибудут сюда?

Гэс бросает взгляд на О’Брайена. Тот молча разворачивается и выходит в коридор.

– Мы сейчас это выясним. – Гэс достает из портфеля папку. – Итак, первое, что я должен сделать, – установить, сколько людей находилось на борту.

– А разве у вас нет плана полета и списка пассажиров? – удивляется Скотт.

– Планы полетов частные авиакомпании представляют, но их списки пассажиров зачастую неточны.

Гэс вынимает из папки какие-то бумаги и начинает их просматривать.

– Если не ошибаюсь, ваше имя Скотт Бэрроуз? – уточняет он.

– Да.

– Вы не могли бы сообщить мне номер вашей страховки?

Скотт на память называет комбинацию цифр. Гэс записывает ее.

– Спасибо. Это нам поможет. В трех ближайших штатах проживает шестнадцать человек по имени Скотт Бэрроуз. Теперь мы знаем, с кем из них мы имеем дело.

Гэс улыбается, стараясь разрядить атмосферу. Скотт пытается ответить тем же, но не очень успешно.

– Пока нам удалось выяснить, что экипаж самолета состоял из трех человек – командира, второго пилота и стюардессы. Если я назову их имена, вы их узнаете?

Скотт отрицательно качает головой. Гэс делает в бумагах какую-то пометку.

– Еще мы знаем, – продолжает он, – что места в самолете заказал для себя и членов своей семьи Дэвид Уайтхед. Все они – он сам, его жена Мэгги и двое его детей, Рэйчел и Джей-Джей, были на борту.

Скотт вспоминает улыбку, которая расцвела на лице Мэгги, когда он вошел в салон самолета. В ней таилось столько тепла, столько дружелюбия! А ведь они были едва знакомы и всего несколько раз разговаривали – о ее детях, о его работе. Обычные, ничего не значащие разговоры. И вот теперь ее нет в живых. Она погибла, ее тело лежит где-то на дне Атлантики. При этой мысли Скотт чувствует, как к горлу подкатывает тошнота.

– И наконец, – продолжает Гэс, – помимо вас, по нашим данным, на борту находились Бен Киплинг и его жена Сара. Вы можете это подтвердить?

– Да, – отвечает Скотт. – Я познакомился с ними, когда сел в самолет.

– Опишите мне мистера Киплинга, пожалуйста, – говорит Хекс, сотрудник комиссии по ценным бумагам и биржам.

– Рост около ста восьмидесяти. Седые волосы. И еще, знаете, у него очень выпуклые надбровные дуги. Это я помню точно. Как и то, что его жена все время болтала.

Хекс смотрит на О’Брайена и кивает.

– И еще одно – чтобы внести полную ясность, – говорит Гэс. – Каким образом на борту оказались вы?

Скотт по очереди переводит взгляд с одного собеседника на другого. Видимо, они проводят расследование и потому хотят установить все факты. В конце концов, произошла авиакатастрофа. Что стало ее причиной? Отказ техники? Ошибка пилота? Кто виноват в случившемся? На ком лежит ответственность за произошедшее?

– Видите ли, я… – начинает Скотт и на некоторое время умолкает. – Я познакомился с Мэгги, то есть миссис Уайтхед, несколько недель назад. Совершенно случайно. На фермерском рынке. Я ходил туда каждый день выпить кофе и поесть пирожков с луком. Она тоже бывала там – чаще всего с детьми, иногда одна. И как-то раз мы с ней заговорили.

– Вы с ней спали? – спрашивает О’Брайен.

После паузы Скотт отвечает:

– Нет. Но вообще-то это к делу не относится.

– Позвольте нам решать, что относится к делу, а что нет, – рычит О’Брайен.

– Пусть так, – соглашается Скотт. – Тогда, может, вы объясните мне, какое отношение имеет личная жизнь пассажира самолета, попавшего в авиакатастрофу, к вашему – не знаю, как это лучше назвать – расследованию?

Гэс качает головой, давая понять своим спутникам, что с каждой потраченной напрасно секундой они уходят в сторону от решения основной задачи. А она состоит в том, чтобы установить истинную картину происшествия.

– Давайте вернемся к делу, – предлагает он.

Скотт еще некоторое время молча сверлит взглядом О’Брайена, после чего продолжает:

– Потом как-то еще раз случайно я наткнулся на Мэгги – это было в воскресенье утром. Я сказал ей, что мне нужно на неделю съездить в Нью-Йорк. И она предложила полететь с ними.

– А зачем вам нужно было в Нью-Йорк?

– Я художник. Большую часть времени живу на Мартас-Вайнъярд. Но мне необходимо было встретиться с моим агентом и провести переговоры с несколькими галереями об организации выставки. Я планировал отправиться на материк на пароме. Но Мэгги пригласила меня полететь частным самолетом. Все это было как-то… В общем, я чуть не отказался.

– Но в конце концов все же полетели.

Скотт кивает:

– Я решился в самый последний момент. Собирался впопыхах. Когда я взбежал по трапу, они уже закрывали дверь.

– Мальчику повезло, что вы все же успели на рейс, – заметила Лесли из Федерального агентства гражданской авиации.

Скотт на некоторое время задумывается. Было ли это везением? Можно ли считать, что человеку, пережившему такую трагедию, повезло?

– Вам не показалось, что мистер Киплинг был чем-то возбужден? – вмешивается в разговор Хекс, в голосе которого явственно слышны нотки нетерпения. Он проводит собственное расследование, и сам Скотт не представляет для него никакого интереса.

Гэс раздраженно дергает головой.

– Давайте не будем нарушать установленного порядка. Главный здесь я, – говорит он и снова устремляет взгляд на Скотта. – В журнале записей аэропорта говорится, что самолет взлетел в десять часов шесть минут вечера.

– Это похоже на правду, – кивает Скотт. – Правда, на телефон я в тот момент не смотрел.

– Вы можете описать, как проходил взлет?

– Он показался мне очень… мягким. Понимаете, это был первый в моей жизни полет на частном самолете. – Скотт смотрит на Фрэнка, представителя компании «Лир-джет». – Все было очень хорошо. Если, конечно, не считать катастрофы.

Заметно, что от этих слов Фрэнк почувствовал себя не в своей тарелке.

– Вы не отметили ничего необычного? – спрашивает Гэс. – Каких-нибудь странных звуков, толчков, вибрации?

Скотт задумывается. Все произошло слишком быстро. Он еще не успел пристегнуть ремень, а самолет уже начал выруливать на взлет. Потом к нему обратилась Сара Киплинг – она расспрашивала его про работу и про то, как он познакомился с Мэгги. Сидящая неподалеку девочка возилась со своим айпэдом – то ли слушала музыку, то ли играла в какую-то игру. Мальчик спал. А Киплинг… Что делал Бен Киплинг?

– Нет, я так не думаю, – отвечает Скотт на вопрос Гэса. – Я помню, что меня поразила мощь двигателя, когда мы разгонялись. Самолет – это прежде всего мощь. Потом мы оторвались от земли и начали набирать высоту. Большинство шторок на окнах были закрыты. В салоне было светло. По телевизору показывали какой-то бейсбольный матч.

– Вчера вечером играл Бостон, – вставляет О’Брайен.

– Дворкин, – бурчит Фрэнк, и двое федералов, стоящие в дверях, улыбаются.

– Не знаю, имеет ли это какое-нибудь значение, но я также помню, что в салоне играла музыка. Кажется, это был джаз. Синатра или что-то в этом роде, – добавляет Скотт.

– И все же в какой-то момент должно было случиться что-то необычное, – заявляет Гэс.

– Верно. Мы упали в океан, – говорит Скотт.

Гэс кивает.

– Как именно это произошло? – спрашивает он.

– Видите ли, я толком ничего не помню. Мне показалось, что самолет стал менять курс, довольно резко, и я…

– Не торопитесь, вспомните все, – ободряюще произносит Гэс.

Скотт надолго задумывается. В его голове всплывают образы – зрительные и слуховые. Вот самолет отделяется от взлетно-посадочной полосы. Стюардесса предлагает ему выпивку. Потом страшные мгновения падения – вращение, ощущение тошноты, скрежет металла, полная потеря ориентации. Воспоминания Скотта похожи на киноленту, разрезанную на фрагменты, склеенную как попало и запущенную с конца. По идее, мозг человека должен быть способен разобраться в этом месиве и превратить его в более-менее связную картину. Но что делать, если это не получается? Когда трудно понять, где правда, а где плод воображения? Если случившееся просто невозможно изложить в логической последовательности?

– Мне кажется, был какой-то удар. Или удары, – говорит Скотт. – Или сильный толчок. Что-то в этом роде.

– Может быть, взрыв? – с надеждой спрашивает представитель компании «Лир-джет».

– Нет. В смысле, это, как мне кажется, было не похоже на взрыв. Больше походило на стук. И после этого самолет начал падать.

Гэс собирается задать еще какой-то вопрос, но передумывает.

В памяти Скотта возникает крик. Это не выражение осознанного ужаса, а первый ответ человека на опасность, возникшую неожиданно. Подобный внезапный крик стоит в одном ряду с такими рефлекторными реакциями, как холодный пот, мгновенно выступающий из пор, и сжатие сфинктера. Мозг, который большую часть времени пребывает в сонном, полузаторможенном состоянии, начинает работать с лихорадочной быстротой, когда речь идет о жизни и смерти. В такие моменты человеком руководят животные инстинкты.

Внезапно Скотт осознает, что крик, который восстановила его память, издал он сам. Вскоре после этого наступила темнота.

Он бледнеет. Гэс наклоняется к нему.

– Вам нужен перерыв?

Скотт шумно выдыхает.

– Нет. Все в порядке.

Гэс просит одного из помощников принести Скотту содовой из автомата и в ожидании его возвращения излагает факты, которые уже удалось установить.

– Согласно данным радаров, – говорит он, – самолет находился в воздухе пятнадцать минут и сорок одну секунду. Набирая высоту, он добрался до отметки четыре тысячи сто метров, а затем начал резко снижаться.

Скотт чувствует, как по его спине стекают капли пота.

– Я помню, что вокруг по салону летали вещи, среди них успел разглядеть мою сумку. Она плыла по воздуху, и я еще подумал, что это похоже на какой-то фокус. А потом, когда я протянул к ней руку, сумка вдруг куда-то исчезла. Нас все время вращало, и я, кажется, ударился обо что-то головой.

– Вы можете сказать, что произошло дальше? – спрашивает Лесли из Федерального агентства гражданской авиации. – Самолет развалился на части в воздухе? Или пилоту удалось совершить посадку на воду?

Скотт снова напрягает память, но затем отрицательно качает головой.

Гэс кивает:

– Ладно, давайте на этом закончим.

– Погодите, – возражает О’Брайен. – У меня еще есть вопросы.

– Зададите их позже, – говорит Гэс, вставая. – Думаю, сейчас мистеру Бэрроузу надо отдохнуть.

Скотт снова пытается встать, но ему это не удается – у него дрожат ноги.

– Поспите, – советует Гэс, протягивая ему руку. – Когда мы направлялись сюда, я видел, как у здания припарковались два фургона с телевизионщиками. Похоже, СМИ поднимут вокруг этой истории настоящее информационное торнадо и вы окажетесь в самом его центре.

– Что вы хотите этим сказать? – Скотт с недоумением смотрит на Гэса.

– Мы сделаем все, чтобы сохранить ваше имя в тайне, – поясняет Гэс. – Вас не было в списке пассажиров, и это облегчает нашу задачу. Но журналисты наверняка захотят выяснить, каким образом мальчику удалось добраться до берега. Они быстро поймут, что кто-то ему в этом помог, а точнее, спас его. Эта авиакатастрофа может стать очень горячей историей. Так что вы теперь герой, мистер Бэрроуз. Плюс к этому, отец мальчика, Дэвид Уайтхед, был большой шишкой. А тут еще и Киплинг… В общем, есть много деталей, которые в глазах газетчиков делают этот случай настоящей бомбой.

Гэс крепко пожимает Скотту руку.

– Вы чертовски хороший пловец, мистер Бэрроуз.

Скотт молчит. Гэс выпроваживает из палаты всех, кто пришел вместе с ним.

Когда визитеры уходят, Скотт все же поднимается на ноги и, пошатываясь, делает несколько шагов. Его левую руку поддерживает мягкий ортез из полиуретана. В комнате неправдоподобно тихо. Скотт делает глубокий вдох и с шумом выдыхает. Он жив, хотя мог погибнуть. Вчера в это же время он, расположившись у себя на заднем крыльце, завтракал салатом с яйцом, запивая холодным чаем. Во дворе его трехлапый пес, лежа в траве, старательно вылизывал собственное плечо. Скотту предстояло сделать несколько предотъездных звонков и собрать вещи.

И вот теперь все изменилось.

Скотт подкатывает штатив с капельницей к окну и смотрит на улицу. У входа в больницу собирается толпа. Много раз Скотту доводилось становиться свидетелем того, как в жизнь рядовых граждан с телеэкранов врываются так называемые специальные репортажи – о политических скандалах, беспорядочной стрельбе на улицах со множеством убитых, о всплывших тайных романах между сильными мира сего, подробности которых СМИ всегда смакуют с особым наслаждением. Он видел, как «говорящие головы» телеканалов, сверкая безупречными улыбками, рвут людей на куски. Что ж, теперь наступил момент, когда одной из их жертв предстояло стать ему.

Он оказался действующим лицом в истории, попавшей в поле зрения журналистов, и теперь именно ему отведена роль насекомого, распластанного на предметном стекле микроскопа. Для Скотта те, кто собрался у входа в больницу, – это вражеская армия, группирующаяся у его крепости. Стоя в одной из смотровых башен, он наблюдает, как противники подтаскивают к крепостным стенам метательные машины и точат свои клинки. Скотт думает о том, что он должен во что бы то ни стало спасти от них мальчика.

В дверь стучит медсестра. Он оборачивается.

– Пришло время отдохнуть, – говорит она.

Скотт кивает. В эту минуту он вспоминает момент, когда туман над океаном начал рассеиваться и на небе впервые стало видно Полярную звезду. Ее появление дало возможность сориентироваться и точно определить, в каком направлении им с мальчиком следует плыть.

Будет ли он еще когда-либо в жизни так же уверен в том, что все делает правильно? Скотт бросает еще один взгляд в окно и бредет обратно в палату.