Читать книгу Бигуди для извилин. Возьми от мозга все! - Нурали Латыпов - Страница 9

Человек изучает этапы появления нового знания, закономерности его возникновения, интерпретацию и осмысление, начиная с того момента, когда впервые задумался о возникновении Мысли в нём самом.

Специалисты, изучая проблему мышления, то рассуждают, можно ли охватить мышлением само мышление, то погружаются в анализ информационных процессов, то ищут «материальный» отпечаток мысли в структурах мозга.

И верно, для мышления мозг необходим. Но недостаточен. Нужно ещё что-то для создания сложной системы связей внутри мозга. И это «что-то» – опыт. Опыт наблюдения, научения, осознания. Опыт описания, сопоставления, сравнения, простейшего умозаключения. Опыт развития интеллекта, осваиваемый мозгом, начиная с самого рождения[37].

Количественные и качественные параметры усвоенного опыта зависят от того, чем и в какой мере занимается данный мозг. Как показал – на основе опыта обучения слепоглухонемых детей – советский философ Эвальд Ильенков, почти все поведенческие реакции, которые мы привыкли считать врождёнными, появляются у человека в результате взаимодействия с внешним миром и активного приспособления[38] к нему.

Одной из первых – и наиболее удачных – попыток проникнуть в течение мысли оказались сформулированные Аристотелем правила формальной дедуктивной логики. Силлогистическая схема стала опорой и критерием истинного мышления, объявив, что:

1) в ходе рассуждений нельзя подменять один предмет другим;

2) нельзя признавать истинными два взаимоисключающих высказывания;

3) из двух предшествующих утверждений может быть выведено третье, новое утверждение, при этом частное следует из общего;

4) из прямого утверждения, вообще говоря, не следует справедливость обратного, так что его требуется доказывать.

Вот этот, последний пункт схемы рассуждений исключительно важен в математике. Даже в школьной. Помните, для многих теорем по геометрии приходилось учить ещё и обратную теорему, разбирая отдельно её доказательство? И доказательство обратной теоремы иногда бывало сложнее доказательства прямой. Например, кто сразу сформулирует (хотя бы!) теорему, обратную к теореме Пифагора? И большинство, к сожалению, не продвигаются дальше: «Если «Пифагоровы штаны» во все стороны не равны».³

Да и пункт 2 можно проиллюстрировать множеством способов. Начиная от очевидного: если я тут, значит, в другом месте меня нет. Вроде как «там хорошо, где нас нет»[39]. Кстати, а как будет звучать обратное утверждение?⁴ И всегда ли оно верно?

Есть и более строгий вариант применения метода «от противного». Разберём такую задачу: Некий врач должен был обследовать в полевых условиях трёх инфекционных больных. Было точно известно, что все трое поражены разными заболеваниями, передающимися при прикосновении. Да и сам врач не уверен в своём здоровье. У врача было лишь две пары стерильных перчаток. Тем не менее, он справился с задачей, не заразился сам и не перенёс болезнь одного пациента другому. Как ему удалось это сделать?⁵

Дедукцию, как метод установления истины, в «обычной» жизни эффективно и эффектно применял сыщик всех времён и народов Шерлок Холмс. Знание психологии человека вообще – то есть общих закономерностей поведения – позволяло Холмсу делать умозаключения о поведении конкретного человека в конкретной ситуации. Весьма помогло Артуру Конан Дойлу понимание того, что мотивы негодяев практически везде и всегда неизменны: деньги, власть, страх разоблачения. Отсюда уже нетрудно экстраполировать общие закономерности на данного типа или типчика.

Многие сотни лет после Аристотеля Роджер Бэкон заявил: для познания мира, для получения новых знаний куда важнее метод индуктивной логики, позволяющий двигаться в обратном направлении – из частных фактов получать общие утверждения.

Впрочем, позднее стало ясно: законы мышления не сводятся только к правилам логики. Тем не менее не следует искать новое знание совсем уж бессистемно. Декарт писал по этому поводу: «… уж лучше совсем не помышлять об открытии каких бы то ни было истин, чем делать это без всякого метода, ибо несомненно то, что подобные беспорядочные занятия и тёмные мудрствования помрачают естественный свет и ослепляют ум».

Но как же человек приходит к умозаключению? Самым простым способом объяснить процесс мышления было бы сказать: новые выводы – всего лишь результат припоминания и комбинирования старых сведений, заложенных в память ранее. Новая проблема порождает в мозгу некоторую цепь ассоциаций, и та, в конце концов, «вытаскивает» из памяти нечто похожее на решение. Конечно, умственное усилие стремится в поисках решения задачи использовать все предметы и понятия, находящиеся в «пространстве – времени проблемы».

Мысль располагает предметы и события в соответствии с логикой задачи или своей собственной. Даже простой детский лепет может оказаться для мысли источником размышлений.

Итак, попробуем применить вышесказанное, чтобы сделать первые витки на наших умозрительных тренировочных снарядах.

Бигуди № 1

Вот послушайте, что однажды сказала маленькая Лиза, сидя на крылечке рядом с приятелем из детского сада: «Когда «послезавтра» станет «вчера», то «сегодня» будет так же далеко от воскресенья, как и тот день, который был «сегодня», когда «позавчера» было «завтра». Но в какой же день недели это было сказано? Взрослый человек легко упорядочивает события, ему нетрудно уложить в правильном порядке пронумерованные дни недели, месяца, года. Так что вы, скорее всего, и без труда разберётесь в этом детском лепете.⁶

Однако анализировать особенности мышления лишь на субъективном уровне – изнутри самого себя – затруднительно. В начале XX века стало ясно: для объективного описания процесса мышления нужно изучать «человека мыслящего» со стороны. Оказалось: решение любой проблемы представляет собой хаотические «блуждания» по лабиринту вариантов, отбрасывание ошибочных, тупиковых ответвлений и случайный выход к цели.

Такой анализ процесса мышления тоже казался неудовлетворительным. Как выразился М. Полани, «жизнь слишком коротка, чтобы мы могли себе позволить проверять миллионы ложных гипотез в надежде наткнуться на одну истинную». В науке случаи, где число вариантов исчисляется миллиардами и миллиардами миллиардов – как при полном переборе всех возможных ходов шахматной партии – называют «переборным взрывом». Желательно найти какой-либо разумный принцип, чтобы сократить число перебираемых вариантов.

Вы, скажем, собираетесь в поход, и, перед вами гора предметов, которую требуется запихнуть в рюкзак. Перебираете, поставив ограничение: «не беру того, без чего можно обойтись». Вот вам простые эвристические ограничения.

Сравните с известным рецептом Микеланджело: «Для того, чтобы создать скульптуру, нужно взять подходящий кусок мрамора и при помощи молотка и резца отсечь от этого куска всё лишнее». Что именно отсечь – вот это вы и выбираете.

Ещё одну попытку объяснения процесса мышления предприняли представители гештальтпсихологии. После серии длительных экспериментов они указали: мышление способно выделять из ситуации сразу некий целостный образ (гештальт), трансформирующийся в процессе его обработки мышлением. Вначале мысль пытается обозреть всю задачу, представляя её структуру как целого, собирая и располагая отдельные характерные черты и данные, стараясь установить внутренние взаимосвязи между элементами целостной картины. Мышление непрерывно уточняет, перестраивает общую картину, пока не получит результат, согласующийся с внешними или внутренними критериями истинности решения. То есть происходит поиск решения методом проб и ошибок, в процессе которого «мы чувствуем путь к успеху и можем производить нужную коррекцию нашего действия относительно цели, не зная даже, каким образом мы это делаем» (М. Полани). Учёные называют этот метод решения задачи методом «научного тыка». Но не будьте наивны: не так уж бессмысленно и наугад производятся попытки продвинуться в решении проблемы.

время, затрачиваемое на решение аналогичных задач в аналогичных условиях, постепенно уменьшается. И после тренировки решение (таких и только таких) задач становится почти мгновенным.

Более поздние исследования показали: метод проб и ошибок не полностью хаотичен и нецелесообразен, как считал Торндайк – всё же опыт и определённый уровень развития мышления позволяют ввести ограничения для перебора вариантов «тыка». Конечно, приятно, что при использовании этого метода можно почти ничего не знать, лишь бы Вы смогли распознать среди многочисленных результатов верный. Причём при удачном стечении обстоятельств можно обойтись и не слишком большим числом проб.

А вот известный рассказ Ярослава Гашека «Я варю яйца всмятку» демонстрирует противоположную ситуацию, когда в методе проб и ошибок неверно выбрана исходная точка. Ситуация проста: в подарок родная тетя передала племяннику 60 яиц, и он стал искать указаний, как варить яйца. Гашек рассказывает: «Трудно поверить, что такой сложный вопрос мог совершенно выпасть из поля зрения ученых. Я не нашёл ничего, имеющего к нему хотя бы отдалённое отношение. Правда, в «Научном словаре» есть сведения о том, что яйца идут в пищу и приготовляются разными способами, но как именно – это осталось для меня загадкой даже после трёхчасовых поисков в «Научном словаре». Есть там, правда, места, приближающиеся к этой проблеме. Например, такое: «В Англии яйца употребляются в пищу большею частью сырыми, либо варёными вкрутую или всмятку. В каждой порядочной английской семье к завтраку обязательно подаются яйца всмятку. Их едят по каждому поводу». Но что с ними делают, перед тем как подать на стол, я так и не узнал. Мне не осталось ничего другого, как произвести опыт, самому нащупать теорию варки яиц, самостоятельно добиться нужных результатов, хотя бы ценой утраты нескольких яиц, которые, возможно, придется выбросить. Я купил спиртовку, пять литров спирта и Папенов котёл[40], употребление которого было мне знакомо с юности, из гимназического курса физики, и приступил к делу. Налил в Папенов котёл воды, положил туда десять яиц и зажёг спиртовку. Через четверть часа я вынул яйца из Папенова котла. Расколупал одно – оказалось, оно ещё твердое; другое – тоже твёрдое. Все были ещё твёрдыми! Тогда я совсем облупил их, бросил опять в Папенов котел и варил ещё час. Они оказались по-прежнему страшно твёрдыми. Я варил их до утра – они остались твёрдыми…».

В качестве главного недостатка метода проб и ошибок я бы отметил: процесс мышления при этом практически отсутствует – не анализируются никакие вообще приёмы и возможные алгоритмы решения, а иногда перебор вариантов приобретает почти хаотичный характер. Поиска закономерностей в потоке ответов нет. Непонятно также, нужно ли вообще над чем-то задумываться или лучше не мешать судьбе?

Говорят, есть правило: первое пришедшее в голову решение – слабое[41]. Честное слово, не всегда! Говорю это со знанием дела, как человек, имеющий опыт в игре «Что? Где? Когда?». Многое зависит от собранности, внимательности, «заряжённости» на ответ. Скорее, наоборот – первая реакция (при соблюдении указанных условий) оказывается весьма близкой к истине. Во всяком случае, «свет в конце тоннеля», как правило, возникает.

Теорию мышления изучали и продолжают изучать не только психологи. Выдающийся русский физиолог И.М. Сеченов выделил в качестве двух главных и взаимоопределяющих стадий мышления анализ и синтез. Лауреат Нобелевской премии И.П. Павлов показал, как формируются временные нервные связи, отвечающие за ассоциативные каналы. Приходя к умозаключению, организм (аналогично прочим своим занятиям), получая сигналы о каждом своём действии, непрерывно корректирует свою деятельность. То есть мысль непрерывным потоком «обтачивает» задачу-камешек, разворачивая её, изучая и анализируя. Мозг выдвигает всё новые предположения, получая дополнительную информацию и проверяя гипотезы, пока не будет выстроено решение, удовлетворяющее неким внутренним критериям правильности.

По словам уже не раз упомянутой мной Т. Черниговской, принятие решения у мозга занимает секунд 7–20, и принимается оно до того, как вы об этом узнаете и будете оставаться в уверенности, что это ваш самостоятельный выбор. Речь, конечно, идет о простых ситуациях, а не о жизненно важных решениях. Но это не избавляет от возникновения правомерного вопроса: «Так кто же кому принадлежит – я мозгу или мозг – Мне?».[42]

Знание – «активное постижение познаваемых вещей, действие, требующее особого искусства. Акт познания осуществляется посредством упорядочения ряда предметов, которые используются как инструменты или ориентиры, и оформления их в искусный результат, теоретический или практический… В каждом акте познания присутствует страстный вклад познающей личности и эта добавка – не свидетельство несовершенства, но насущно необходимый элемент знания» (М. Полани).

Майкл Полани – учёный-химик, получивший дополнительно и медицинское образование – уже упоминался в предыдущей части книги. Он создал выдающийся философский труд «Личностное знание», где проанализировал как различные аспекты процесса получения знания, так и основные характеристики самого знания. Один из важнейших тезисов его работы: «искусство познания и искусство действования, оценка и понимание значений выступают… как различные аспекты акта продолжения нашей личности в периферическом осознании предметов, составляющих целое. Структура этого фундаментального акта личностного познания диктует необходимость как участвовать в его осуществлении, так и признавать универсальное значение его результатов. Этот акт является прототипом любого акта интеллектуальной самоотдачи».

Речь идёт всего лишь о том, что конкретные знания могут быть получены только в процессе мыслительной деятельности. Познающий человек лично участвует в актах понимания. Бесстрастная, безличная истина познаётся и формулируется только в процессе мышления, носящем глубоко личностный характер, так что любая новая информация несёт на себе отпечаток её создателя. Человек (субъект) своими умственными усилиями постигает независящее от него объективное знание – оно, как говорит Полани, позволяет установить «контакт со скрытой реальностью». Лично от человека зависит форма, в которой он сумеет изложить это знание, глубина постижения, скорость мышления также определяется индивидуальностью. Конечно, мышление – совершенно индивидуальный процесс. Как и любое творчество. Попробуйте начать думать и творить, ведь «кто испытал наслаждение творчества – для того всех других наслаждений не существует!», как искренне полагал Антон Павлович Чехов. А уж он-то знал толк и в других наслаждениях…

В процесс мышления вовлечён человек как целое. При этом сама возможность осуществления мыслительных действий определяется именно наличием у него центральной нервной системы, мозга с особой структурой, характерной для данного биологического вида[43]. Но тип умозаключений, их содержание очень сильно зависят от способа формирования информационной структуры мозга. Проще говоря, определяются влиянием среды, культурой, образованием, общим строем мысли (как принято говорить – и в широком, и в узком смысле – Менталитетом). Личность должна быть готова принять новое знание, включить его в свою систему ценностей. «Потому что во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь» (Екклезиаст[44]).

Мышление – в простейшем понимании – предназначено для решения тактических и стратегических задач существования. Как решать – уже другой вопрос. Уровень информационной готовности для выработки алгоритмов решения можно назвать компетентностью. Иными словами, компетентность есть сумма знаний, определяющих пределы успешности выполнения задачи (и для животных, и для человека). Естественно, если компетентность – в том числе и генетическая – равна нулю, то никакие побуждения не могут вызвать выполнение данной задачи. Как-то прочитал почти по этому поводу: «Информация поступила в голову и безнадёжно ищет мозги»… Врачи знают: существуют больные, ввиду специфического повреждения мозга не способные различать пальцы на своих руках. Следовательно, они не могут научиться считать. Так что получать информацию, например, видеть – очень хорошо, но перерабатывать входные данные, понимать, что вижу – уже иной уровень мышления.

Ещё один важнейший вопрос: какую роль в процессе мышления играет человеческая речь. В качестве опорного можно принять утверждение: потенциальная возможность говорить зависит от генетических факторов, а реальная речевая продукция – от опыта. Что первично в этом процессе взаимообогащения и взаимосоздания – трудно сказать. Определённая логика есть как в утверждении Н. Хомского, что мозг создал язык, так и в тезисе «язык создал человеческий мозг» (Д. Дикон). Наверняка можно утверждать лишь: процесс мышления сложно зависит от внутренней речи – научно говоря, от соотношения «вербализованных и невербализованных слоёв мысли» – и речи, как таковой вообще (Л.С. Выготский и Ж. Пиаже).

«Последние исследования показали: неандертальцы нам родственники. Хотя в этом долгое время сомневались. Как-то страшновато было представить, что сотни тысяч лет назад на планете жили одновременно разные хомо. Представьте: есть кошка и некая НЕДОкошка. Она не лиса, не волк, она из тех же, но не вполне. Соседствовали разные виды хомо, и мы оказались самыми сильными и победили. Но почему НЕДОчеловеки (или «другие человеки») погибли? Ясно, что мы их переиграли, в том числе и с помощью языка. Гомо сапиенс научился разговаривать звуками, а неандертальцы, насколько нам известно, освоили только язык жестов.

Самое виртуозное, что у нас есть это язык. Это сложнейшая система и устроена она так ужасно, что все лингвисты мира не могут с этим справиться, несмотря на все усилия». (Т.В. Черниговская).

При этом невербализованный уровень мышления относительно самостоятелен, хотя и испытывает постоянное и весьма существенное влияние и со стороны процесса вербализации, и со стороны уже хорошо оформленных словесно – как бы отшлифованных – Мыслительных структур. Но непременным компонентом мышления является «внесловесная мысль». Она объективно существует, записана в мозге в «кодах определённого типа, отличных от кодов внутренней речи» (Д.И. Дубровский). Иначе говоря, новое знание, оригинальная мысль зарождаются не в сфере внутренней речи (хотя и не без её содействия), не тогда, когда человек проговаривает, проборматывает свои рассуждения. Бессловесное, на уровне «мычания» зарождение нового хорошо известно поэтам и художникам, музыкантам и математикам.

М. Полани ввёл понятие артикулированных (получивших словесное, речевое оформление) и неартикулированных способностей человеческого мышления. Он полагал: неартикулированные – потенциальные – способности, благодаря которым человек превосходит животных и которые, создавая речь, объясняют его интеллектуальное превосходство, сами по себе почти незаметны. Артикуляция же – преобразование интуитивно ясной, но невыражаемой в точных речевых образах, информации – всегда остаётся неполной: как говорит Полани, наши словесные высказывания никогда не могут заменить немых интеллектуальных актов. Вместе с тем в интеллектуальном отношении мы очень многим обязаны артикуляции, хотя она главным образом занимается понятиями, а язык играет при ней лишь вспомогательную роль, Полани пишет: «понятия, предлагаемые речью, позволяют нам осознать как то, каким образом наша речь обозначает определённые вещи, так и то, как эти вещи устроены сами по себе».

Интересна интерпретация той же Татьяной Черниговской процесса освоения языка ребенком. Он приходит в мир, не зная про него ничего. Он должен все про него узнать. В этом ему помогает его мозг, благодаря генетической программе, которая знает, как вынимать из мира информацию. Теперь представьте, что ребенок должен овладеть языком тогда, когда его никто этому не учит. Вы можете возразить, что родители и все вокруг разговаривают. Но ребенок – это все что угодно, только не магнитофон.

Ребенок должен вычислить: что есть язык, а что не есть язык. Он слышит много разных звуков. Соседи сковородками кидаются, кошки мяукают, собаки лают, машины скрипят тормозами. Что из этого язык? Ему никто не говорит. Более того, ему никто не сообщает никаких правил ни про падежи, ни про окончания. Он сам пишет так называемую карту языка. Ребенок выполняет задачу, которую не могут выполнить лучшие лингвисты Земли. Как он это делает – Мы хотим знать. Стараемся из всех сил.

«Кроме того, ребенок окружен языком, состоящим из сплошных ошибок. Если сейчас записать мою устную речь – там будет масса сбоев. Не потому, что я неграмотная, просто язык «не то сказал». Ребенок же умудряется из хаотической информации вынуть правило. Только мощнейший компьютер, которым является мозг, позволяет ребенку это сделать».

Так малыш, ещё не знающий слова и понятия «собака», описывает их (в рассказе Чехова «Гриша»): «большие кошки с задранными вверх хвостами и высунутыми языками».

Полани формулирует своеобразный «закон бедности языка»: язык должен быть настолько беден, чтобы можно было достаточное число раз употреблять одни и те же слова. Только в этом случае удаётся уже известными и ограниченными символами языка записывать новые, принципиально неограничимые категории и понятия. Иначе для каждого нового знания было бы не только возможно, но и необходимо ввести новые обозначения. Рост их числа катастрофически ограничил бы возможности анализа и комбинирования «старых» знаний с целью получения новых[45].

Мераб Мамардашвили говорил: «раз существуют слова, то из них можно создать миллион умных вопросов…Всегда есть все слова, посредством произвольной комбинации которых можно получить симулякр – ответ (мысленную конструкцию, не проверенную и не подтверждённую ничем, модель, вариант ответа), тень ответа на любой ваш вопрос… Или, по-другому, – всегда есть вербальный мир, который сам порождает псевдовопросы, псевдопроблемы, псевдомысли, и отличить их от истинной мысли невозможно».

– Если бы основной функцией языка была коммуникация, то он становился бы все более и более однозначным, – считает Татьяна Черниговская, – Меж тем все языки мира демонстрируют ровно обратную картину. Все зависит от контекста. Для того, чтобы понять другого человека, нужно знать, кто сказал, когда сказал, что было до этого, что будет после, что остальные про это думают. То есть основная задача человеческого языка – НЕ коммуникация, а мышление.

«Карл Пятый, римский император, говаривал, что гишпанским языком с Богом, французским – с друзьями, немецким – с неприятелем, италианским – с женским полом говорить прилично. Но если бы он российскому языку был искусен, то, конечно, к тому присовокупил бы, что им со всеми оными говорить пристойно, ибо нашел бы в нём великолепие гишпанского, живость французского, крепость немецкого, нежность италианского, сверх того богатство и сильную в изображениях кратость греческого и латинского языков», – утверждал патриот Ломоносов, мастер поэтических од и придворной игры. Но то, что русский язык стал изворотливым – не случайно. Слишком стеснённой была жизнь народа в условиях абсолютной монархии, чтобы не извернуться по-эзоповски для собственного выживания. Голь на выдумки хитра!

Язык как орудие общения всегда является средством отображения мира вокруг нас, он развивается по мере того, как мы познаём мир, Он эволюционирует, подобно обычным инструментам, оставаясь орудием универсальным.

Из слов – символов языка – Можно составлять новые конструкции, слова. Такие интеллектуальные игры (скажем, шарады) полезны и забавны.

Бигуди № 2

Шарада – загадка, обычно составленная в стихах. Задуманное слово распадается в ней на отдельные части: каждая представляет собой самостоятельное слово (как правило, односложное). Разгадав каждое слово, можно сложить их вместе, узнав исходно задуманное слово. Первые шарады вошли в моду во Франции ещё в XVIII веке, а в средневековье шарадами называли повозки на двух колёсах. «Целый воз болтовни» – неплохой перевод слова шарада. Итак, пример шарады, которую предлагается разгадать:

Можно потренироваться и в разгадке метаграмм. Угадайте слово (или хотя бы набор букв без начального смысла) и заменяйте в нём буквы, чтобы получались новые слова с указанным смыслом:

Может быть, именно возможность переписывания сведений о прошлом опыте с использованием символической записи информации обеспечивает и объясняет интеллектуальное превосходство человека. Причём человек может формально или мысленно реорганизовать эти символы в целях извлечения новой информации, новых знаний. Как пишет Полани, усиление наших интеллектуальных способностей с помощью удачно выбранной символики убедительно показывает: простое манипулирование символами само по себе никакой новой информации не даёт[46]. Оно эффективно лишь постольку, поскольку содействует реализации неартикулированных мыслительных способностей, считывая результаты их применения. Так что процесс артикуляции даёт колоссальную по эффективности помощь нашим врождённым мнемоническим способностям. В качестве примера можно привести, скажем, записную книжку изобретателя – она представляет собой, по сути, его «карманную» лабораторию.

Изобретательность – свойство мышления, проявляющееся во всех сферах жизни. Быстрый умом Пётр I сразу понял: первую петербургскую газету никто читать не будет – не Европа, не приучены. Заставлять читать силой? Так всех не заставишь, а хотелось бы, чтоб читали побольше людей. И Пётр сообразил: куда народ ходит непременно и часто? В трактир! Следует распоряжение Петра: в трактирах кормить бесплатно тех, кто читает газету. Разумно? Да. Действенно? Может быть. Надолго ли хватило? А вот это уже другой вопрос…

Можно утверждать: большей частью своего знания образованный ум обязан вербальным источникам – но сложно структурированная информация, чью запись в обычном языке представить совершенно немыслимо, может быть сформулирована отчётливо лишь с использованием логических символов.

Сделаем лирическое отступление и поговорим о символах. В связи с этим придётся обратиться к математике – именно в этой науке символьная запись информации имеет важнейшее значение.

Операции над символами, вообще говоря, не могут быть полностью описаны в терминах некоей «инструкции» – скорее они могут представлять собой:

✓ поиск «впотьмах», наощупь – результаты такого поиска должны быть впоследствии скорректированы в свете достигнутого «молчаливого понимания», как говорит Полани;

✓ предвосхищающую интуитивную догадку – она также должна смениться молчаливым осмыслением полученного знания, которое в дальнейшем сможет получить словесное, артикулированное выражение.

Как именно сказано, как зашифровано в символическом виде – это уже вопрос компетенции мозга и его способности работать на различных уровнях абстракции. Полани формулирует принцип непрестанной деятельности мозга так: «Наш разум живёт в постоянном действии; всякая попытка сформулировать основания этого действия приводит к появлению набора аксиом, которые сами по себе ничего не сообщают нам о том, почему мы их приняли».

Мозг неустанно обтачивает то одну, то другую мысль, плетёт сети рассуждений и создаёт логические цепочки, оформляя результаты своего труда в виде всё новых «побегов» на общем информационном «древе». Далеко не все озарения и строгие выводы имеют право быть включёнными в общую систему знаний под вывеской «Новое, оригинальное, ценное». Мозг, впрочем, не выбрасывает даже «стружки» и «обрезки»: покопавшись по случаю, можно и там невзначай обнаружить подходящее «жемчужное зерно».

Способность активно поставлять в мировую систему знаний нетривиальный интеллектуальный продукт под маркой «Это придумал я», количество и качество этого продукта определяются уровнем Вашего мышления, развитием творческого потенциала, умением использовать закономерности эвристики – науки о творчестве.