Читать книгу Прогнившие корни. Книга 1 - О. Дэкаэн - Страница 5

Десять дней до расплаты.

Почти полдень.

Дыхание, белыми клубами пара, вырывалось из многочисленных ртов людей, пришедших проститься с покойной. Лана спрашивала себя: «Кто они?» Стояли, пялились на неё, словно знали что-то такое, чего не знала она. Что-то ужасное. Со всех сторон до неё доносился шёпот. И это не просто раздражало, это уже бесило, но она лишь молча наблюдала за происходящим вокруг, цепляясь за локоть дяди, как за что-то надёжное, вечное. Тело Агаты придали земле на городском кладбище.

Лана впервые оказалась здесь и была поражена мрачной, безмолвной красотой этого места. Без какого-либо видимого порядка из земли торчали аккуратные надгробия с датами и именами. Змейками разбегались дорожки, покрытые тонким слоем льда. Вековые голубые ели, раскидистыми ветвями, словно огромными лапами, укрывали тех, кто уже никогда не проснётся. И много цветов, с прихваченными морозом нежными лепестками. Несмотря на жуткий холод и ветер, который проникал, казалось, даже под кожу, люди стояли, изображая на лицах не испытываемую ими скорбь. Больше половины пришедших проститься с Агатой, были Лане незнакомы, она видела их лица впервые. Ян только пожимал плечами на её вопрос, кто все эти люди.

Едва стоило утром выйти из дома своей бабки, тут же поняла, насколько плохо её одежда подходила для такой погоды и теперь стоя у могилы, она тряслась от холода. Но купить что-нибудь потеплее, значило бы задержаться здесь, а этого она не могла себе позволить. Это уже не её место, не её дом.

– Они пришли проститься с твоей бабушкой, – вернул её к действительности голос дяди.

– Я не уверена, что кто-нибудь из них вообще её знал, – проворчала она в ответ, чувствуя, как спину сковало от холода, а пальцы без перчаток начали неметь.

Решив, что достаточно времени пробыла здесь и, положив цветы на свежую могилу, Лана уже собралась уходить, как краем глаза уловила движение в стороне.

– Что здесь делает Вальтман? – нахмурилась она и тут же почувствовала, как напряглась рука дяди под её озябшими пальцами.

– Ты не знала? – даже не повернув головы в сторону человека, о котором они говорили, ответил Ян. – Они были знакомы… Александр и Агата.

– Впервые слышу.

Это было для неё новостью.

Чтобы эти двое знали друг друга?

Невероятно!

Незаметно наблюдая за последним представителем богатейшей семьи страны, которому должно быть уже под сто лет, она пыталась представить магната и свою бабку рядом. Слишком велика была пропасть между этим воротилой, давно отошедшим от дел и затворницей Агатой. Хотя теперь мало что напоминало о былой силе и могуществе Александра Вальтмана. Он давно утратил всё своё величие, превратившись в немощного старика, который последние лет двадцать передвигался только в инвалидном кресле, в сопровождении охранника-няньки.

Сейчас он сидел, сжимая охапку свежих, кроваво-красных роз, а его серые, мутные глаза излучали лишь высокомерие ко всему окружавшему: к толпе, их показному горю и сочувствию. Он презирал всех вокруг и не скрывал этого. И за это его боялись, и уважали. За те миллионы, что тратил его фонд на больных детей, нуждающихся в лечении или в дорогостоящих и сложных операциях или на научные исследования по изучению неизлечимых заболеваний. Всё это было заслугой этого высохшего, зловредного старика.

Лана вдруг вспомнила, как давно – ещё в прошлой жизни – увидела статью о том, что известный меценат и его частный благотворительный фонд, в очередной раз, пожертвовали целое состояние для детей-инвалидов.

Реакция Агаты была странной. Она отшвырнула газету и зло прошептала:

– Сколько бы он не совал свои бумажки сиротам, все равно нутро останется прежним.

Больше Агата о нём никогда не упоминала. Что их могло связывать? Та прожила жизнь, как изгой и умерла в одиночестве, практически никогда в их доме не появились гости. Теперь же все желающие могли вдоволь удовлетворить своё любопытство, что они и делали, открыто пялясь на внучку умершей.

Больше не в силах терпеть, она сделала несколько шагов к выходу и замерла, услышав в толпе шёпот.

– А Клара тоже хороша. Так опуститься!

Лана чуть не задохнулась. Они говорили о её матери! Имя – это единственное, что знала она о женщине, которая дала ей жизнь. Зато эти две клуши знали о Кларе Берсон не понаслышке.

– И не говори, – прошептала другая. – Непутёвая дочь! Такая ноша для старухи. Вон, как жила. Может внучка от такой жизни и сбежала?

– Я её встретила как-то – Агату, так она на меня даже и не взглянула. Может и к лучшему, что та остаётся в неведении. Такое не каждый выдержит. После того, как старуха осталась одна, она совсем плохая стала. Говорят, память подводить начала.

– Бедная, только ради внучки и жила. После такого хоть в петлю.

– Может и к лучшему, что всё так кончилось…

Дальше Лана не смогла расслышать слов, женщины отошли слишком далеко. Её раздражение росло. Снова загадки. Снова недомолвки. Что же случилось в прошлом с её семьёй? Какие тайны хранила Агата? Ей так надоело строить бесполезные предположения.

Все эти мысли, дремавшие одиннадцать лет, словно голодные псы, вновь начали поднимать свои морды и скалить зубы, чувствуя, что напали на след. Тогда она ничего не добилась и просто сбежала, но теперь её уже ничего не сдерживало от поисков правды, какой бы та ужасной не оказалась.

Не в силах больше терпеть лицемерия со стороны незнакомых ей людей, вернулась в дом Агаты. Чтобы хоть как-то занять себя, решила разобрать старые вещи, которые Ян предложил отнести в церковь. И ей нужно было решить, что оставить, а что отдать. Комната Агаты была самой маленькой в доме. В детстве Лана редко в ней бывала. Даже сейчас здесь всё напоминало о старой женщине. Казалось, что вот сейчас она обернётся и увидит, как та сидит в кресле у комода за вязанием, или молча стоит у окна, вглядываясь вдаль. Та могла часами так стоять: задумавшись, не шевеля ни единой косточкой своего дряхлого тела. Будто ждала кого-то.

В бывшей комнате Ланы всё лежало на своих местах, словно она и не покидала её. Быстро рассортировав вещи по чёрным пластиковым пакетам и оставив их перед входной дверью до прихода дяди, она решила, что ноги её больше не будет наверху.

Оставался подвал. И десять злосчастных ступеней. Это она помнила слишком отчётливо, проводя взаперти в этом маленьком аду долгие часы своего детства. Она выросла, но страхи так и остались, плотно угнездившись в её сознании и побороть их можно было, только встретившись с ними лицом к лицу.

Постояв перед дверью какое-то время и собираясь с духом, Лана, наконец, толкнула дверь под лестницей. Старые петли тут же отозвались стоном. Пошарила рукой по стене и внизу вспыхнул тусклый свет одинокой лампочки под низким потолком.

«Всего десять», – уговаривала она себя, делая первый шаг.

Под тяжестью её тела рассохшиеся ступени издавали жуткий стон, как тогда в детстве, когда Агата заталкивала её сюда и запирала, заранее выкрутив лампочку. Маленькая Лана сначала просила, умоляла, потом плакала. А когда слёзы высыхали, просто сидела, обняв себя руками за плечи, не в силах преодолеть те десять ступеней. Сейчас страха уже не было, только отзвуки ненависти к старой хозяйке дома.

Всё было на своих местах: старые зимние вещи на растопыренных напольных вешалках, притихший холодильник-монстр в углу и старые чемоданы у дальней стены. Работы было много.

Морщась и чихая от накопившейся за десятилетия пыли, она открывала их один за другим. Тут была поношенная, и давно вышедшая из моды одежда, от которой давно следовало избавиться, ёлочные стеклянные игрушки, детские вещи, старинное пастельное бельё, пропахшее плесенью и её школьные тетради.

Она равнодушно пробегала глазами по разноцветным корешкам, когда взгляд зацепился за одну из них. Одна тетрадь ей не принадлежала. Почувствовав, как взмокли ладони, Лана медленно протянула руку. На зелёной кожаной обложке с загнутыми от старости краями, мелким убористым почерком было выведено имя: Берсон Агата.

Руки затряслись, когда на осознала что скрывает тетрадь. Это был дневник и, судя по его толщине, на его страницах могли быть ответы на все её вопросы. Первой датой стоял апрель 1939-го года. Агата его вела с десяти лет.

Впервые в жизни Лана задумалась. А как хорошо она знала старую женщину, с которой прожила большую часть своей жизни? Что ещё в этом доме было скрыто от её глаз? И как можно было утаить от неё такое? Тут же перед мысленным взором предстала постоянно запертая на ключ дверь комнаты бабки.

Потеряв всякий интерес к уборке и подвалу, она с тетрадью в руках влетела в гостиную и, забравшись с ногами на диван – зимой она всё время мёрзла – открыла на первой попавшейся странице.

«23 мая. 2010 год. Я совсем одна. Не такую старость я себе представляла. Но не мне судить. Надеюсь, время всё исправит. Хотя думаю, что всё уже на своих местах… Сердце опять болит, доктор выписал новый рецепт. Не забыть завтра попросить Яна заехать в аптеку».

Переворачивала пожелтевшие страницы и узнавала всё новые подробности жизни Агаты без себя самой. Записи были короткими и иногда обрывались на середине фразы, а то и слова. Чтение, и без того местами непонятного текста, усложнял мелкий, местами неразборчивый почерк. Чем дальше она читала, тем отчётливее понимала, каждая новая строка давалась старой женщине с огромным трудом.

Она прочла последнюю запись:

«4 апреля. 2011 год. Только что вернулась в город. Всё без изменений. Каждый месяц моя надежда всё больше увядает вместе со мной. В ответ я слышу только тишину и ничего более… У меня нет никакой возможности исправить всё. Напрасные терзания. Это мой крест. Я проклята! А вместе со мной в этой пучине и моя кровь на многие поколения…»

Эти слова, больше смахивали на бред. Что без изменений? И куда ездила Агата каждый месяц? И почему она проклята? Единственное, что поняла, так это то, что та считала проклятой и её – Лану.

Далее шли чистые, не исписанные страницы. Последняя запись – пятилетней давности. Видимо после, Агата совсем сдала, и дневник оказался среди ненужного хлама.

Она до сих пор не могла до конца поверить, что в её руках оказалось то, что хоть как-то могло пролить свет на все тайны, которые скрывались от неё все эти годы. И вот теперь ей стало страшно. Она боялась узнать правду. Боялась, что может не справиться с тем, что кроется на этих страницах.

Лана помедлила, но всё же открыла первую страницу и словно тёмные воды, её поглотило прошлое.

Маленькая Агата начала вести дневник во время обучения в школе для девочек. Она достаточно красочно расписывала взаимоотношения со сверстницами и педагогами. Такие редкие и от того более долгожданные поездки домой на каникулы и семейные праздники. Встречи с единственной подругой Мэри, с которой она была очень близка, несмотря на разницу в возрасте – четыре года. Агата часто называла её «старшей сестрой». Их совместные прогулки, пикники на природе. Была ещё кузина, в будущем мать Яна, но с ней отношения Агаты не заладились.

Далее характер написания менялся. Началась война с её разрушениями и жертвами. Все тяжёлые последствия были описаны в этих строках: постоянный голод, потери близких, которые понесла практически каждая семья их городка, ожидание того, что и к ним придёт весь тот ужас, в котором жил остальной мир.

Лана словно окуналась в тот далёкий мир, в котором жила молодая, полная надежд девушка, со своими мечтами и желаниями о лучшей жизни. И сколько не пыталась она разглядеть в этой жизнерадостной девушке ту замкнутую, нелюдимую старуху, что так «любила» заниматься воспитанием своей внучки, у неё ничего не выходило. Тот мир, словно не принадлежал Агате. Описание счастливых дней и осознание того, что ненавистная война наконец-то окончена, и скоро всё встанет на свои места. Далее неожиданная смерть матери, отец погиб чуть ранее – в последние годы войны. Скорбь!

Но постепенно всё наладилось. И одним из таких светлых моментов стала свадьба её лучшей подруги Мэри и Александра Вальтмана. Союз красивой, деревенской девушки и обедневшего героя войны из влиятельной и когда-то очень состоятельной семьи. Это скромное мероприятие стало событием года, обсуждаемым всем городом. Как писала Агата, недоброжелателей у этой пары хватало. Многие сомневались в чувствах Мэри, приписывая ей какие-то тайные намерения, но если та и была охотницей за деньгами или положением, её подруга об этом ни разу не упомянула.

Пробегая глазами текст, наткнулась на запись:

«16 января 1946 год. Мэри исчезла! Её ищет весь город. Одни шепчутся о побеге. Другие уверенны, что не могла она убежать на восьмом месяце беременности. Я жду страшных новостей, но их всё нет. Неизвестность иногда бывает хуже, чем самые худшие вести. Меня мучают кошмары. С каждым днём я все отчётливее понимаю, что уже никогда ничто не будет, как прежде».

Лана была ошеломлена. Мало того, что она даже не предполагала, что этот тиран Вальтман был когда-то женат, на подруге Агаты – какой-то Мэри, так ещё и это загадочное исчезновение беременной женщины. Всё это было очень странно. Судя по следующим записям, несмотря на тщательные поиски мужа и полиции, в последующие годы Мэри так и не была найдена.

Глаза слипались, часы показывали половину шестого и вконец обессиленная, решила отложить чтение до утра.

Её разбудил стук в дверь. Ужасно хотелось спать, но она всё же заставила себя разлепить глаза и подняться с кровати. Молча открыла дверь и так же молча отправилась в ванную комнату, чтобы привести себя в порядок.

– Кажется я слишком рано? Я пришёл за вещами… – вместо приветствия крикнул ей вслед дядя, проходя прямиком на кухню с бумажными пакетами в руках. – Я принёс тебе еды, холодильник, должно быть, пуст.

Через двадцать минут они сидели за столом и завтракали свежими булочками с джемом и пили кофе.

– Почти полдень. Поздно легла? – поинтересовался он, делая глоток обжигающего напитка.

– Под утро, – отозвалась Лана и, заметив, как брови дяди взлетели над оправой очков, добавила. – Разбирала вещи в подвале.

– И как? – он спрашивал не об этом, Лана это сразу поняла. Слишком хорошо он знал о методах воспитания своей тётки.

Она сделала глоток и задумалась, а стоит ли рассказывать ему о находке? Она не была уверена, что ей захочется обсуждать то, что мог поведать дневник. И что-то подсказывало, что Ян точно бы начал отговаривать её от чтения.

– Тебе помочь с вещами?

– Нет, спасибо, я сама, – приняла она, наконец, решение. – К тому же осталось немного.

– Какие планы у тебя на время пребывания в городе?

– Что ты имеешь в виду? – она была удивлена таким вопросом.

– Я подумал, ты захочешь, как можно скорее вернуться к своей прежней жизни, к своим животным.

– Я пока ещё не решила.

– Как знаешь, – пожал он плечам, – я просто спросил. Не хочу, чтобы моя племянница уехала слишком внезапно, забыв попрощаться.

Это был камень в её огород. Одиннадцать лет назад она именно так и поступила, а потом долгие годы жалела об этом.

«Может, стоило тогда прийти к нему, рассказать всё? – думала Лана. – Дядя обязательно бы выслушал, дал совет».

Но она знала, почему не пошла – он бы отговорил её уезжать и она бы осталась. И весь тот ужас продолжился бы.

– Я никуда не собираюсь, по крайней мере, в ближайшие дни. Как твоя работа? – сменила она тему, и он сразу же попался на заброшенную удочку.

– О, всё отлично! – его глаза сразу же загорелись. Так случалось всякий раз, стоило только заговорить о работе. – Появились новые находки, тебе бы не мешало зайти и взглянуть.

– Конечно, на днях… – честно пообещала Лана, убирая со стола посуду.

Весь город был в курсе его безграничной любви к своему делу. Музей был его детищем, его так и не обретённой семьёй. Он часами мог рассказывать о новых находках. Будучи профессором истории, он сочетал в себе два качества, которые кажется, были несовместимы: был отличным администратором и знатоком своего предмета. Он не только отлично руководил музеем, созданным прямо внутри закрытой шахты и персоналом, но и мог рассказать обо всём со знанием дела. Ян был высококлассным специалистом в своей области. И сейчас он что-то говорил ей о том, что изменилось за это время в музее: о новых планах по реконструкции помещения, о работниках, о финансировании и многом другом.

Она не слушала, её голова была занята другим. Мыслями была в соседней комнате, с дневником в руках.

– Мне пора… – сказал он, видимо заметив, что его племянница последние десять минут витает в облаках – Я и так задержался.

Проводив его до машины, Лана помогла с пакетами.

– У тебя новая машина?

– Да вот, приобрёл пару лет назад, – с гордостью сказал он и провёл ладонью по жемчужно-белому боку огромного кроссовера. – Нравиться?

Кивнув и перекинувшись ещё парой слов, она вернулась в дом, и в нетерпении открыла тетрадь, предусмотрительно спрятанную под подушкой.

«29 января 1946 года. «Он мёртв! Но я мертва уже давно. Это мне наказание за что-то! Я не достойна быть счастливой! Я до сих пор ночами лежу без сна, вспоминая его прикосновения, запах… Теперь только кошмары стали моими постоянными спутниками. Не хочу вспоминать – слишком тяжело».

О ком писала Агата, так и осталось загадкой. Никаких имён, никаких намёков. Возможно, речь шла о возлюбленном, только вот имени она так и не узнала. А следом новая дата 1965-ый год.

Перерыв в двадцать два года!

Лана нахмурилась и тщательно изучила стыки страниц, опасаясь, что те были просто вырваны, но повреждений не нашла. Агата просто перестала писать до времени, когда родила девочку, Клару. Та была поздним ребёнком. Родила от человека, о котором даже не упомянула в своём дневнике. Агата стала той, о ком говорят: мать-одиночка за сорок.

Первый день в детском саду, потом школа. Лана читала строки, с ужасом ожидая момента, когда очередной этап жизни рассказчицы обернётся крахом. Что-то произошло в те далёкие годы, что-то ужасное, после чего Агата больше не захочет слышать о своей дочери.

Лана проглатывала страницу за страницей, прерываясь лишь на редкие походы к холодильнику и в туалет. Было желание проскочить пару глав, но она боялась пропустить что-то важное и заставляла себя перечитывать каждый, подробно описанный год.

Взгляд выхватил из текста:

«Клара родила мальчика. Николас, такое имя она дала ребёнку при рождении».

— Мальчик? – Лана перечитывала снова и снова эту строчку в дневнике, но мозг никак не мог принять то, что было очевидным.

7 октября 1982-ой год. Её тогда ещё и в проекте не было. В ближайшие семь лет уж точно. Она впервые слышала о том, что у неё есть брат. Эта мысль казалась не реальной.

– И где же ты, Николас? – спросила она пустоту, переворачивая очередную страницу.

Далее шло описание тяжёлых лет воспитания внука и постоянной борьбы с растущей алкогольной зависимостью у дочери. Первые шаги маленького Николаса и скандалы с Кларой. Первые слова малыша и первый вызов полиции. Старая женщина разрывалась между выбором: забота о внуке, который практически остался сиротой или не прекращающаяся борьба с невменяемой дочерью, которая постепенно теряла человеческий облик. И везде на полях одно слово «Кара». Жирно выведенные буквы так и лезли в глаза. И Агата приняла единственно правильное решение: выбрала внука и выгнала дочь. Больше пяти лет о той не было никаких вестей, лишь тихая, спокойная жизнь бабушки и внука, пока та вновь не появилась на пороге родительского дома.

«17 октября 1988 год. Клара вернулась. Сказала, что больше не пьёт и хочет жить со своим сыном… Она изменилась. После стольких лет ожиданий и вины за то, что я была вынуждена отвернуться от собственного дитя, я могу сбросить этот груз с плеч. Она дома, хотя и выглядит ужасно. Вздрагивает от каждого шороха, боится даже своей тени… На все мои расспросы в ответ я получаю лишь молчание и застывший ужас в её глазах. Что-то с ней случилось, пока она отсутствовала. Я в этом уверена. Но она моя дочь и я помогу ей наладить свою жизнь».

«22 ноября 1988 год. Она опять беременна! Боже! Поэтому она и явилась. Я устала. Николас постоянно прячется у себя в комнате. Он боится и ненавидит собственную мать, не хочет с ней видеться… Это просто ужасно! Мои сбережения исчезают, но я до последнего не хочу верить в то, что она на такое способна. Её клятвы и заверения, что она не прикасалась к моим деньгам – смехотворны… Снова начала пить и постоянно врёт, что в завязке. Но я чувствую запах алкоголя исходящий от неё. Что может родиться у такой женщины, как моя дочь?»

– Я, – тихо ответила Лана на вопрос, заданный двадцать восемь лет назад.

Она подняла взгляд от страниц, чувствуя, как расплываются очертания комнаты. Это было отвратительно, знать, что ты нежеланный ребёнок, зачатый, скорее всего, в пьяном угаре и навязанный бабке алкоголичкой матерью. Только теперь Лана поняла нежелание Агаты говорить о своей дочери. Вот от чего так рьяно оберегала та внучку, от какой правды!

«4 марта 1989 год. Ночью начались преждевременные роды. Клара измучилась, но родила девочку. Я зря переживала. Всё хорошо. Малышка недоношенная, два с половиной килограмма, но доктора развеяли все опасения… Может быть, это рождение поможет Кларе измениться? Стать прежней? Николас тяжело воспринял появление сестры. Я вырастила маленького эгоиста…»

«27 апреля 1989 год. Лана подрастает, с ней нет никаких проблем. Это очень кстати, Клара снова за старое. Она начала пропадать на целые недели… ничего и слушать не хочет. Кто позаботится о них, если со мной что-нибудь случится? Мои мольбы ни к чему не приводят. Я пытаюсь поговорить с ней, но тщетно. На вопрос о человеке, что обрюхатил её, она впадает в страшную истерику и снова хватается за бутылку. Она боится, я чувствую её страх, когда речь заходит об отце внучки. Я думаю это один из дружков моей дочери, но выяснить необходимо, ведь ей, с её пагубными пристрастиями могут не позволить растить детей, если я умру…»

– Мило, – усмехнулась она. – Мало того, что моя мать алкоголичка, так ещё и отец, видимо, не подарок. Поздравляю тебя, Лана, ты узнала всё что хотела.

«18 сентября 1989 год. Вызвали в школу. Николас ввязался в драку. Я узнала от него, что это из-за того, что другой мальчик оскорблял его мать. Клара даже сыну несёт одни страдания. У него в двух местах сломана ключица, едва приехав в больницу, он впал в истерику – жутко боится врачей».

В таком же духе продолжалось ещё долгие пять месяцев, а потом снова тишина, хоть и не такая продолжительная. Из дневника пропали все упоминания о матери и брате. Она перелистывала страницы, но больше не находила никаких следов. Было такое чувство, будто их никогда и не существовало. Стиль повествования изменился, стал более сухим. Словно на страницы ложились лишь факты, никаких переживаний.

Лана посмотрела на дату перед долгим молчанием: 18 сентября 1989-ый года. Следующая запись была датирована уже 17 декабря 1989-ым годом. Три месяца просто выпали из дневника. Агата писала почти каждую неделю, а иногда и каждый день. И вдруг три месяца тишины? Что же произошло? Клара забрала сына и они уехали? Год сменялся годом, а каких-либо упоминаний в дневнике о матери и брате больше не было. Описания становились всё короче, а почерк всё хуже.

Пролистав до конца тетрадь, она нашла лишь обрывок старой, чёрно-белой фотографии с внутренней стороны обложки. Светловолосая молодая женщина в старомодном наряде середины прошлого века. Было видно, как она красива. Повернув голову чуть в сторону, она улыбалась кому-то невидимому, кто, стоял слева от неё, там, где остался лишь рваный край.

Лана задумчиво провела пальцами по изображению. Возможно эта та самая Мэри. Но кто ещё был запечатлён на этом снимке? Агата? Вряд ли. Зачем было портить, бесценную в те времена вещь? Странно, что она хранила эту фотографию не в альбоме, со всеми остальными снимками, а в своём дневнике. Словно скрывала что-то. Снова тайны!

Казалось, вся жизнь хозяйки этого дневника состояла сплошь из тайн. Она, наконец, закрыла старую тетрадь, всё отчётливее понимая, что не стоило ей лезть во всё это. Вопросов стало гораздо больше и, если раньше её мучил один единственный – о её родителях, то сейчас более важным казалось, где её единокровный брат, Николас?