Читать книгу Игра - О. Кромер - Страница 2

Часть I

Он

Познакомились они при обстоятельствах чрезвычайно романтических и чрезвычайно для Сергея нелестных. Если бы он нарочно искал, как предстать перед ней в самом невыгодном свете, он не мог бы придумать ничего более неприятного. Началось все стандартно, даже скучно. Он шел домой с классной вечеринки, было поздно, он торопился домой, зная, что мать не уснет, пока не услышит, как хлопнула дверь. Обычно вечером он не ходил дворами; не будучи трусом, он также не был авантюристом и лишних приключений, как правило, не искал. А тут вдруг пошел – то ли расхрабрился после выпитого (стакан портвейна, второй раз в жизни), то ли задумался, но пошел.

И конечно, тут же, за первыми же воротами в пустом дворе-колодце, окруженном со всех сторон высокими старыми домами, увидел троих парней, загородивших дорогу девушке. Первая его мысль была выйти со двора, вернуться на освещенную улицу и убежать. Но один из парней его заметил, развернулся в его сторону. Лица парня не видно было в темноте, только огонек сигареты, но Сергею и не нужно было видеть, слишком хорошо он их знал, этих вечных обитателей подворотни.

– Проходи, огрызок, – обидно сказал парень, – валяй, мы тебя не задерживаем.

Теперь уйти стало нельзя, не из-за девушки даже, а из-за себя самого, из-за унижения, которое – он это точно знал – будет сидеть в нем месяцами и жечь своей необратимостью, тем, что это случилось и нельзя это никак отменить или исправить.

Он пошарил в кармане – нет ли чего твердого, – конечно, ничего не было, ножик он не носил, кастета не имел. Вспомнив недолгий свой боксерский опыт, он встал в боевую стойку по всем правилам, что было смешно и глупо, между ними было еще метров десять расстояния, но была слабая надежда, что они испугаются. Они не испугались. Теперь уже все трое смотрели на него, и, чувствуя, что терять ему абсолютно нечего, он сказал как можно более твердо:

– Отпустите девушку.

– Начальник, да? – подал голос тот, что стоял в середине. – Большой начальник, да?

Он сделал какое-то движение, неясное в темноте, и медленно двинулся к Сергею, поводя плечами при ходьбе, словно придавая себе устойчивости.

– Отпустите девушку, – повторил Сергей. Он просто не знал, что еще можно сказать.

– А вот мы посмотрим, кто начальник, – заявил парень, подходя к Сергею вплотную, – ща посмотрим.

И на ходу, прежде чем Сергей успел сообразить, ловким, кошачьим каким-то, движением ударил его в лицо, раз и еще раз.

Падая, Сергей увидел, точнее, услышал какую-то возню в темноте, там, где два других парня стояли рядом с девушкой. Потом голос, негромкий, но очень ясный и далеко слышный в пустом колодце двора, произнес:

– С тремя, конечно, не справлюсь, но первого очень сильно покалечу. До инвалидности. Кто хочет быть первым?

– Психованная, – растерянно сказал один из парней, – на всю голову.

Тот, который ударил Сергея, обернулся на шум, и тогда Сергей, не вставая, со всех сил пнул его ногой под коленку. Парень упал, быстро перевернулся, при свете луны Сергею хорошо стало видно широкое лицо с перекошенным то ли от боли, то ли от ярости ртом.

– Ты, гаденыш, – прошипел парень, подползая. Напарники его, оставив девушку, развернулись к Сергею.

«Чего-нибудь точно сломают», – с тоской подумал Сергей. Вставать не имело ни малейшего смысла, он свернулся в клубок, закрыл голову руками и додумал: «Или почки отобьют».

В воротах показалась машина, ослепила всех своими фарами, и необычайно громкий и заливистый милицейский свисток вдруг заверещал на всю округу.

Парни подхватили своего дружка и рванули через двор наискосок, в темный его угол.

Кряхтя, Сергей сел, ощупал лицо. Кровь текла, но вроде ничего не сломано.

Машина въехала, остановилась, фары погасли. Стало еще темнее. Милиции не было.

– Дайте руку, – сказал кто-то рядом и, потянув Сергея за руку, помог ему встать.

Он пригляделся – это была девушка, причина и предмет несостоявшегося его подвига.

– Пойдемте, – сказала она, таща его за собой.

– Куда?

– Ко мне, вам нужно обработать рану.

– В два часа ночи? – удивился он, с трудом соображая, кровь все еще текла откуда-то, болела голова, болело ухо, и похоже было, что один зуб все-таки сломан.

Она не ответила, просто потянула его за собой, и он пошел, не зная куда и зачем.

Они вошли в подъезд, поднялись на третий этаж по широкой лестнице. Она открыла дверь, впустила его, включила свет. Никто не выбежал на шум и не спросил, что случилось. «Похоже, никого дома нет», – вяло подумал он. Она помогла ему снять куртку, за руку провела на кухню, усадила на широкий удобный стул у окна, сказала:

– Я сейчас, – и исчезла в глубине квартиры.

Какая-то мысль вертелась у него в голове, что-то очень важное он должен был ей сказать, но никак не мог вспомнить. Вспомнил наконец и, с трудом ворочая языком (теперь и во рту было полно крови), сказал:

– Я не могу. У меня мама.

Она посмотрела непонимающе, потом поняла, на секунду задумалась и убежала куда-то опять. Он попытался встать, чуть не упал, ухватился за стол, сбросил со стола что-то белое, что упало и разбилось на тысячу, как ему показалось, осколков.

Она прибежала, усадила его обратно, неожиданно сильно надавив ему на плечо маленькой своей ладошкой, и, не слушая его извинений, протянула ему что-то яркое, блестящее. Он напрягся, всмотрелся. Телефон, она протягивала ему красный телефон, за которым тянулся из комнаты, как змея, длинный черный шнур.

– Звоните, – сказала она и, видя, что он не понимает, добавила, даже ногой притопнув от нетерпения: – Ну маме же.

Набрать номер у него получилось с третьего раза.

Поискав глазами, куда бы сплюнуть кровь, и ничего не найдя, он сплюнул в свой носовой платок и, услышав мамино испуганное «алло», сказал, стараясь выговаривать слова как можно четче:

– Мам, я это, у Витьки переночую, – и, не слушая ее испуганных зачем и почему, повесил трубку.

Он знал, что мать не будет звонить Витьке в третьем часу ночи, а до утра, так он надеялся, все образуется.

Девушка забрала у него телефон, принялась чем-то теплым и влажным стирать кровь с лица. Она стояла очень близко к нему, он чувствовал ее запах, запах шампуня, шоколада и еще какой-то непонятный, но очень приятный запах.

«Как весной в саду», – подумал Сергей и вдруг понял, что сказал это вслух, потому что девушка взглянула на него вопросительно.

Он покраснел, надеясь, что она не заметит под слоем крови и грязи. Впрочем, кровь и грязь она всю уже смыла и теперь возилась с его левой бровью, чем-то прижигала, чем-то заклеивала.

Закончив, слегка отодвинулась от него, осмотрела его критически, спросила:

– Зубы в порядке?

Он засунул палец в рот, пошатал зубы, щелкнул челюстью.

– Вроде да.

– Тогда просто прополощите, будет щипать, но ничего, вы терпеливый, – и протянула ему высокий красивый стакан с какой-то мутной жидкостью.

Вставать со стула не хотелось. Не хотелось ничего менять в этом мире. Пусть бы так было всегда.

Он бы сидел на стуле в этой светлой красивой кухне, мир бы медленно и плавно вращался вокруг него, а она бы стояла рядом, не так близко, как раньше, но все же достаточно близко, чтобы он мог глядеть на нее, чувствовать ее запах, ее тепло.

Она по-прежнему протягивала ему стакан, но, видя, что он не встает, сказала:

– Откройте широко глаза.

И, не дожидаясь, своей маленькой, но на удивление сильной рукой раскрыла ему веки и заглянула прямо в глаза. Потом ему всегда казалось, что именно в этот момент он в нее и влюбился. Глаза у нее были зеленые, не болотного, не хаки, а именно зеленого, малахитового какого-то цвета, удлиненные и чуть приподнятые к вискам, ресницы недлинные, но очень густые и очень черные.

– Зрачки у вас не расширены и одинаковые. Скорее всего, сотрясения нет. – И вновь протянула ему стакан. – Прополощите – и спать.

– Спать? – глупо переспросил он.

– Конечно, спать. Полчаса уже прошло, теперь можно.

Про полчаса он не понял, но спать вдруг захотелось нестерпимо, он бы так и заснул прямо в кухне, на стуле, но она все-таки вынудила его прополоскать рот жутким раствором соды с солью, умыться, сказала было:

– Хотите принять душ? – но, поглядев на него, махнула рукой и повела за собой в комнату.

Он рухнул на диван, не раздеваясь, и заснул еще прежде, чем успел дивана коснуться.

Утром он долго не мог понять, где находится. Вечеринку он помнил, и как все расходились, помнил, и как Лена Кононова усиленно намекала, что неплохо бы ему ее проводить, тоже помнил. И как пошел короткой дорогой – тоже помнил, но про драку и про девушку вспомнил, только провалявшись минут десять с закрытыми глазами. Вспомнив, сразу вскочил, в голове все загудело, пришлось снова сесть.

– Ау! – осторожно позвал он, стараясь вспомнить, говорила ли она, как ее зовут.

Ответа не было. В квартире было тихо, очень тихо. Он снова встал, на сей раз медленно и осторожно, держась за диванную спинку. Огляделся. Книги, много книг, очень много книг. Книжные полки от пола до потолка, от стены до двери, и над дверью, и на другой стене. Пианино.

Диван. Большое удобное кресло. Маленький низкий столик, на нем красный телефон. Он подтащил себя к телефону, посмотрел на большие часы-маятник в коридоре напротив двери – десять утра. Он набрал номер поликлиники, попросил мать.

– Мам, это я.

– Я все знаю, – трагическим голосом сказала она. – Виктор мне все рассказал.

«Вот трепло», – подумал он, а потом удивился, откуда Витька знает.

– Ты не ночевал у него, ты ночевал у Лены Кононовой.

От изумления он не нашелся что возразить.

– Ты должен понимать, Сергей, что такое поведение прежде всего безответственно, кроме того… – начала мать.

– Мама, ничего не было, абсолютно ничего, – перебил он, решив, что так будет проще всего.

– Правда? – по-детски переспросила она. – Правда-правда?

Это была их старая детская игра, нельзя было врать, отвечая на вопрос «правда-правда?». Можно было промолчать, но врать было нельзя.

– Правда-правда, – успокоил он мать.

– Ну слава богу, – обрадованно сказала она, – а то я тут даже всплакнула. А где ты сейчас?

– Дома, – соврал он. – Я в школу не пошел.

К школе мать относилась спокойно, верила, что ему самому виднее, как, когда и чему он должен учиться. Поэтому, объяснив про суп и котлеты, быстренько попрощалась, у нее был прием.

Он вышел в коридор, отыскал ванную, поглядел на себя в зеркало. Левая сторона лица была какого-то тусклого селедочного цвета, левая бровь закрыта аккуратной повязкой, а нижняя губа рассечена ровно посередине, что делало его похожим на зайца. Придется сочинять для матери историю, в просто «упал» она не поверит. Захотелось пить. Он пошел на кухню. На столе стоял термос и что-то еще, накрытое белой салфеткой. Рядом лежал лист бумаги.

«В термосе кофе. – Почерк был мелкий, но ровный, красивый. – Если вы предпочитаете чай, в чайнике свежая заварка. Уходя, захлопните дверь. Спасибо. Ника».

Ника, вот как ее звали, Ника. Почему-то ему было приятно, что она не оказалась еще одной Леной, Мариной или Наташей. Он приподнял салфетку. Хлеб, сыр, колбаса, огурец, редиска. Все тонко нарезано, красиво разложено. Варенье в вазочке, кусочек масла в крохотной масленке. Чашка и блюдце тонкого, почти прозрачного фарфора. У матери тоже был такой сервиз, дед привез из Германии. Только мать его трогать не разрешала, он просто стоял в серванте.

– Для чего ты его бережешь? – спросил он ее как-то.

– Для твоего приданого, – отшутилась она.

Это было не по правилам, вопрос был задан всерьез, он поднял бровь.

– Не знаю, – погрустнев, сказала мать. – Для лучшей жизни, наверно. – И помолчав, добавила совсем уже грустно: – Если она когда-нибудь настанет.

А тут никто лучшей жизни не ждал, чашка и блюдце стояли на столе, и еще одна такая же чашка и блюдце – видимо, ее, Ники – стояли в сушилке. Есть хотелось, но было как-то неловко. Кто он ей, почему она должна его кормить? И вообще, почему она ему так доверяет? А если он ее обворует? Или устроит поджог? Или откажется уходить и будет здесь жить? Прогнав эти дурацкие мысли, Сергей сел за стол, сделал бутерброд, налил себе кофе. Интересно, где она? Она была ненамного старше его, студентка, наверное. И почему она живет одна?

Кофе был очень крепкий, очень ароматный, настоящий. Все вокруг было какое-то настоящее, Сергей не знал, как по-другому выразить свое ощущение. Настоящими были блюдца и чашки, огромные старинные часы в коридоре, пушистый ковер на полу, картины на стенах. Тусклые книжные переплеты тоже были настоящими, эти книги были явно читаны, и не раз. У каждой вещи было свое, давно определенное, место. Ничего не валялось на полу, не висело на спинке кресла, не было свалено в кучу на столе. Стесняясь своего любопытства, он все же приоткрыл дверь в углу комнаты – за дверью была спальня: большая двуспальная кровать, аккуратно застеленная, зеркало в старинной раме, шкаф на резных ножках.

Кровать двуспальная, но зубная щетка в ванной была одна, и полотенце одно. Второе, явно для него, было аккуратно сложено на стуле рядом с раковиной. В прихожей на вешалке рядом с его курткой висел женский плащ, и больше ничего. На полке для обуви стояли пушистые тапочки, кеды и туфли на высоком каблуке. Так все-таки одна или не одна?

Он вдруг рассердился на себя: что это за детективные игры. Он попал из-за нее в историю, она ему помогла – и все, и спасибо, и с товарищеским приветом. Напялив куртку, он открыл дверь, но передумал, снял куртку, вернулся на кухню, накрыл остатки еды салфеткой, убрал в холодильник. Вымыл чашку и блюдце, поставил на сушилку. Снял с холодильника ручку, висящую на магните, и внизу, под ее подписью, вывел: «Спасибо за все, Сергей». Подумав, добавил: «P.S. Кофе очень вкусный», взял куртку и вышел, хлопнув дверью и на всякий случай подергав за ручку.

Домой идти не хотелось, но и шляться по городу в таком виде не стоило. Витька и Андрей были еще в школе, Максим в техникуме. Подумав, он решил сходить в кино, в темноте никто ничего не заметит, и «Блеф» – отличный фильм, он видел его уже два раза и вполне был готов посмотреть в третий. Дойдя до кинотеатра, он передумал. Лучше сходить в библиотеку, проверить, не подошла ли его очередь на Филиппа Дика. Но и в библиотеку он не пошел, хотя почти добрался до нее. Чтоб хоть чем-то себя занять, он отправился в «Снежинку» и купил мороженого. Мороженое было очень холодное и жесткое, жевать было больно, но он упрямо ковырял в вазочке ложечкой. Что-то с ним случилось, а что – он не мог понять.

Посмотрев на часы и увидев, что школа кончилась, он отправился к Витьке, но представил, как тот будет расспрашивать, как будет ржать, как будет намекать на то, чего не было и быть не могло, и повернул домой. Дома он завалился на свой диванчик с любимым томиком Стругацких в руках (он выменял его на книжном рынке на трехтомник Конан Дойля, мать до сих пор не могла ему простить, но сам Сергей нисколько не жалел). Но и Стругацкие не помогли, ничем сегодня не мог он себя занять. Бросив Стругацких, он улегся на спину, закрыл глаза и сразу увидел ее, ощутил прикосновение маленькой крепкой руки, почувствовал весенний запах.

Разбудила его мать, вернувшаяся с работы. Сочинить ничего он не успел, пришлось рассказать правду, точнее, почти правду, девушку он превратил в старушку, решив, что так будет лучше для всех. Мать ахала и охала, осмотрела его профессиональным взглядом, поменяла повязку, протерла рассеченную бровь какой-то щипучей гадостью, сказала, что повязка была наложена очень умело, наверно, бабушка была медсестрой. Он улыбнулся про себя, но тут же ему стало не до улыбок, поскольку мать решила, что они вместе должны сходить и старушку поблагодарить. Он сказал, что сходит сам в воскресенье, что в семнадцать лет его не надо водить за ручку и что, если матери недостаточно передать благодарность через него, она вполне может написать благодарственное письмо. Письмо мать писать не стала, но в воскресенье погладила ему рубашку и выдала денег на букет цветов. Он вышел на улицу вполне довольный лишней пятеркой в кармане и свободой от обычной воскресной суеты. Опухоль с лица спала, губа почти совсем зажила, и вместо повязки мать приклеила ему на бровь круглый кусочек пластыря, так что вид у него был вполне приличный. Три дня он не вылезал из дома и теперь просто шел куда глаза глядят и ноги несут. Ноги вынесли его к метро, к бабушкам, торгующим подснежниками, и южным людям, торгующим розами и тюльпанами. Немного этому удивившись, он купил три розы и, сказав себе, что в воскресенье ее наверняка не будет дома или она будет не одна, так что он просто отдаст цветы, еще раз поблагодарит и уйдет, направился к знакомому двору-колодцу.

Прогулявшись по двору туда-сюда раза три и заметив, что старушка в окне на первом этаже крайне недоброжелательно на него поглядывает, он решился, взбежал по лестнице и позвонил. Она была дома, и одна.

– Здравствуйте, Сергей, – нисколько не удивившись, сказала она, – проходите, пожалуйста.

Он вошел, молча протянул ей розы, она взяла, понюхала, сказала обрадованно:

– Пахнут! – и пояснила: – Зимние цветы тепличные, они обычно не пахнут.

Поставила цветы в тяжелую вазу темного стекла, спросила:

– Хотите чаю или кофе?

Он кивнул, прошел вслед за ней на кухню, она жестом указала на знакомый стул у окна, поставила чайник на огонь, села напротив него, уткнулась подбородком в сложенные чашечкой руки и велела:

– Рассказывайте.

– Что рассказывать? – спросил он.

– О себе, конечно. Чем вы занимаетесь, что любите, как живете.

– Я в школе учусь, в десятом классе, – хрипло сказал он, решив начать с самого неприятного. Пусть теперь посмеется над юнцом зеленым. Она не смеялась, смотрела на него с тем же спокойным доброжелательством.

– Еще три месяца – и все?

Он кивнул.

– А потом что?

Это был очень трудный вопрос. Мать уговаривала его идти на медицинский: потомственный врач, третье поколение. Витька тащил в технологический, Максим – в техникум, кратчайший путь к независимости. Но он искал не престижное занятие и не надежный заработок, ему хотелось не профессию себе найти – дело.

Материны подруги, собираясь у них дома на 8 Марта или в День медика, каждый раз считали, кому сколько осталось до пенсии. И завидовали тем, кто работал в тубдиспансере и на пенсию мог выйти по вредности, на пять лет раньше. Он не хотел так жить и как-то заявил об этом матери.

– Ты сначала поработай, походи по вызовам двадцать лет в любую погоду, а потом суди, – сдвинув брови, сказала мать.

Наверное, она была права, но он все равно так жить не хотел. А как он хотел жить, он не знал.

Точнее, он знал, но это была мечта, теоретически возможная, но практически неосуществимая, как мечта о кругосветном путешествии.

– Не знаю, – ответил он, чувствуя, что пауза затянулась.

Она не удивилась, посмотрела сочувственно, сказала:

– Мне тоже непросто было решить.

Он посмотрел вопросительно, она пояснила:

– Я учусь в институте культуры, на библиотечном. – И добавила, отвечая на незаданный вопрос: – На втором курсе.

На втором курсе. Всего на два года старше его. Он зимний, если она летняя, то и вовсе на полтора. Настроение у него стало совсем праздничным.

– А что вы такое с ними сделали? – задал он вопрос, все три дня вертевшийся у него в голове.

– С кем? – удивилась она.

– С парнями этими, тогда во дворе.

Она сдвинула брови, вспоминая. Вспомнила, улыбнулась, вышла с кухни и тотчас вернулась, протянула ему черный лаковый чехол, видимо, деревянный, разукрашенный золотым узором. К чехлу был привязан желтый шнурок.

Он взял чехольчик, взвесил на ладони, открыл и ахнул: никакой это был не чехольчик, а кинжал, миниатюрный кинжал в ножнах, очень легкий, очень острый, а то, что он принял за узоры на чехле, было японскими надписями, иероглифами.

– Это кайкэн, – сказала она, улыбнувшись его восторгу, – мне папа привез из Японии. Последнее средство защиты японской женщины.

– Это как? – не понял Сергей.

– Если кайкэн не помог благородной японке избежать насилия, она должна была сделать дзигай, чтобы избавить свой род от позора. И, забрав у него кинжал, показала как: молниеносное движение так близко к собственному горлу, что Сергей испугался.

– Я всегда его ношу с собой. Если натренироваться, его можно доставать очень быстро.

– И вы бы его применили? – глядя на нее, спросил он с сомнением.

– Если не будет другого выхода, – пожала плечами она.

Чайник засвистел, закипая.

– А милиция? – спросил он. – Куда милиция делась?

– Никакой милиции не было, – сказала она, – это я свистела. Я и свисток всегда ношу с собой. И, видя его удивление, пояснила: – Я часто возвращаюсь поздно вечером, иногда бывают неприятные встречи.

Она сняла чайник с плиты, достала заварку, печенье, лимон, накрыла стол. Все у нее получалось быстро и красиво, но при этом как-то старомодно, что ли. И это ее «вы» было старомодным, и очень правильная речь была старомодной, и чай с лимоном, которым она его угощала. Но ему и старомодность эта нравилась, ему все в ней нравилось.

Она разлила чай, подвинула ему чашку, спохватившись, спросила:

– Может, вы кофе хотите? – И уточнила, улыбнувшись: – Вкусный кофе.

– Сначала чай, потом кофе, – поражаясь собственной наглости, сказал он. И добавил, испугавшись, что сейчас она его выставит: – Если можно, конечно.

Она покачала головой:

– Нельзя. Чай и кофе нельзя смешивать, у них разная цель.

– Какая цель у чая? – фыркнул Сергей.

– Достижение внутренней гармонии, чистоты и спокойствия, – серьезно ответила она.

– Вот я сейчас выпил чашку, – сказал он, ставя пустую чашку на стол, – но что-то ни спокойствия, ни гармонии не достиг.

– Это потому, что вы ее выпили второпях, невнимательно, – по-прежнему серьезно, не принимая его насмешки, объяснила она.

– Тогда я хочу еще раз попробовать, – сказал он, радуясь поводу побыть с ней еще немного.

Она налила ему еще одну чашку. На сей раз пили молча, улыбаясь друг другу поверх тонких белых чашек с красивым синим рисунком. В перерывах между глотками она осторожно ставила чашку на блюдце, и маленькая ее рука лежала на столе так близко к нему, что, если бы захотел, он мог бы накрыть ее своей ладонью.

Он не был особо успешен с девушками, не потому, что стеснялся, или был некрасив, или невысок ростом – с внешностью как раз все было в порядке. Просто он никогда не знал, что с ними делать, о чем с ними говорить.

– С девушками не разговаривать надо, – снисходительно поучал его Витька, – их надо брать, приступом.

Каждая очередная Витькина дама сердца знакомила его со своими подружками. Они ходили в кино, на последний ряд, в темноте Сергей обнимал девушку за плечи. Некоторые сбрасывали его руку с плеча, он не настаивал. Другие размякали под его рукой, как масло, и ему становилось скучно. Лена Кононова как-то пригласила его в «Снежинку». Напрямую отказать он постеснялся и пошел. Они простояли пятнадцать минут в очереди и просидели час в набитом битком кафе, дружно обругали химичку, похвалили физика и замолчали, не зная, о чем еще говорить. Он все время украдкой поглядывал на часы, она все время смотрела на него, неплохая совсем девчонка, Лена Кононова, но разговаривать с ней не хотелось, а молчать с ней было скучно.

А сейчас он пил чай, третью уже чашку, молчал и был умиротворен и спокоен, как давно уже не был.

«Достиг гармонии», – подумал он про себя и улыбнулся. Теперь надо было найти предлог для следующего визита.

– Вы не могли бы мне помочь, – попросила она.

Сергей с готовностью вскочил.

– Мне нужно принести несколько тяжелых вещей из кладовки, – сказала она, – это внизу, в подвале.

Они спустились на первый этаж, здоровенным ржавым ключом открыли висячий замок, пробрались узким коридором в самый конец, к двери с большой синей цифрой девять, освещая себе дорогу черным плоским фонариком, очень мощным.

– Тоже от папы, – сказала она, заметив, как Сергей его разглядывает. – Подержите.

Открыв дверь, она вошла внутрь, он остался снаружи, внутри было место только для одного человека. Посветив фонариком по полкам, она протянула ему трехлитровую банку, потом еще одну. Банки стояли рядами: соленья, варенья, компоты.

– Это вы все сами? – спросил он в удивлении.

– Ну что вы, конечно нет, это еще от бабушки осталось, она умерла прошлым летом.

Он промолчал, не зная, что сказать. Она набрала корзинку картошки из большого ящика под полками, вышла, закрыла дверь. Тем же коридором они пошли назад, она – с корзинкой картошки, он – с тремя банками.

«Как муж с женой», – подумал он и покраснел горячо, до пота, радуясь, что в подвале темно и она идет впереди.

Когда они вернулись в квартиру, часы пробили два, пора было уходить, он уже провел у нее полных три часа. Она копошилась на кухне, он медлил в дверях.

– Я пойду, пожалуй, – сказал он наконец, так и не придумав никакого предлога ни чтобы остаться, ни чтобы прийти еще раз.

Она обернулась, поглядела на него внимательно, сказала:

– Приходите еще, если вам захочется, с вами приятно молчать, это редкое качество.

– Когда? – хрипло спросил он, не веря своему счастью.

– Завтра я буду занята, приходите во вторник.

В подъезде он чуть не сбил с ног старуху-соседку, ту самую, что злобно смотрела на него из окна.

– Глаз нету, что ли, – прошипела она.

– Простите, бабушка, – сказал он. – Извините, виноват, раскаиваюсь от всей души. Хотите, я вам что-нибудь хорошее сделаю? Хотите, я вам ковер выбью?

– Чокнутый, – неуверенно пробормотала бабка, – умалишенный.

Он пожал старушке руку и выскочил на улицу.

Конечно он пришел во вторник, и в четверг, и в субботу. Через две недели они перешли на ты. Через месяц он уже не мог представить своей жизни без этих встреч. Через два месяца она знала о нем почти все, а он о ней – почти ничего. То есть знал он, конечно, много: что матери у нее не было, что отец был дипломатом и со своей второй женой жил в Японии, что она тоже жила с отцом в Японии до девятого класса, а потом жила с бабушкой, что бабушка умерла от инфаркта прошлым летом. Он знал, какая еда ей нравится, а какая нет, какая книга у нее самая любимая и по каким улицам она ходит в институт. Но не это он хотел знать. Она не была скрытной, не была даже молчаливой, с удовольствием обсуждала с ним книги, фильмы, рок-группы. Но о себе говорить не любила, ей просто было неинтересно говорить о себе.

Месяца через три он нашел способ. Ее нельзя было спрашивать: «Расскажи, как ты была маленькой», от этого она обычно отмахивалась. Но можно было спросить: «А что ты любила делать в детском саду?» Она начинала вспоминать, увлекалась, он слушал, собирал по крупицам всю ее жизнь до их встречи. Иногда они просто молчали, читали, он свое, она – свое, или делали уроки, или слушали музыку.

– Ну, как дела на любовном фронте? – периодически спрашивал Витька, единственный, кому он про нее рассказал, взяв железную клятву не трепаться.

– Нет никакого любовного фронта, мы просто друзья, – раздражался Сергей.

Это было правдой, они были друзьями, но не всей правдой, потому что он был в нее влюблен, а она в него – нет. Все его неуклюжие романтические попытки она очень аккуратно, очень тактично сводила на нет, сознательно или случайно – он никогда не мог понять.

Она была с ним неизменно приветлива, всегда радовалась его приходу, с удовольствием ходила с ним в кино или на лыжах, если он дня три подряд не приходил, звонила узнать, как дела. Но если бы сегодня он сказал ей, что завтра переезжает в другой город и они больше не будут видеться, она бы пожелала ему счастливого пути, пообещала писать и снова бы уткнулась в очередную книжку. Так, во всяком случае, ему казалось.

У нее были какие-то институтские друзья, пару раз он встречал их у нее дома. Иногда, нечасто, она ходила на какие-то вечеринки. Однажды летом, когда он готовился к вступительным экзаменам в медицинский (имени покойного дедушки, как это он про себя называл), она даже уехала на три дня в какой-то поход. Но парня у нее не было, это он знал точно. Пока не было. Иногда ему казалось, что лучше бы был.

Временами он так уставал от ее ровной доброжелательности, от ее непробиваемого спокойствия, что был готов брякнуть об пол очередную чашку с чаем, швырнуть в нее очередным потрепанным томиком. Тогда он вставал и уходил. Когда он уходил, она никогда не просила остаться, не спрашивала, когда он придет в следующий раз, подразумевалось, что он может приходить и уходить, когда захочет. Как-то по ее просьбе он просидел в квартире все утро, дожидаясь сантехника, и ключ от квартиры ей не вернул. Сначала просто забыл, потом оставил сознательно. Помнила она или нет, он не знал, но ключа назад не потребовала, и каким-то странным образом это его утешало.

Он пробовал встречаться с другими девушками, недостатка в желающих не было, но после нее все казались ему жеманными и невыносимо болтливыми или пустыми и скучными. Как-то он сказал ей, что уйдет рано, потому что у него свидание. Она улыбнулась, сказала: «Поздравляю», но какая-то тень промелькнула в зеленых ее глазах. Или ему показалось?

В институт он поступил, мать была счастлива, сам он не знал, рад или нет. Ника, с которой он говорил об этом больше всего, тоже была рада. У нее была своя теория: если не можешь делать то, что хочется, делай то, в чем можешь принести наибольшую пользу.

– И в чем будет от меня такая большая польза?

– Ты будешь возвращать людям здоровье, – серьезно сказала она.

– Я буду вправлять вывихи и выписывать больничные, – сказал Сергей, он решил специализироваться на хирургии.

– Что ты делаешь, каменщик? – цитатой ответила она.

Учиться было не трудно, но и не очень интересно, латынь давалась ему легко, трупов он не боялся, но не было у него в душе того огня, что горел во многих его сокурсниках. Сергей им завидовал, но в целом все было не так уж плохо, он мог представить себя врачом.

Плохо было то, что институт отнимал очень много времени, они стали реже видеться, он скучал по ней, но поделать ничего не мог.

Время шло. Ничего не менялось. На пятьсот дней знакомства он пригласил ее в кафе. У него возникла новая теория, с Витькиной подачи.

– Сколько ей лет? – спросил как-то Витька, заметив, что Сергей опять не в духе.

– Кому? – удивился Сергей.

– Ну этой, твоей подруге от слова «друг».

– Двадцать. А что?

– Симпатичная неглупая девушка двадцати лет никуда не ходит и почти все свое свободное время проводит со своим восемнадцатилетним приятелем. Что это значит?

– Да ничего не значит, – рассердился Сергей.

– Это значит, – не слушая его, продолжал Витька, – что она в тебе заинтересована, к тебе привязана, но, – он сделал эффектную паузу, поднял вверх указательный палец, – заинтересована и привязана не романтически.

– Тоже мне бином Ньютона, – разочарованно сказал Сергей.

Витька жестом показал «помолчи» и продолжил:

– Что можно сделать, чтобы превратить уже существующий неромантический интерес в романтический? Создать романтическую обстановку.

– Как? – спросил Сергей, заинтересовавшись против воли.

– Дари ей цветы, води ее на фильмы про любовь, читай стихи, гуляй с ней в парках, это все азбука, сын мой. Создавай романтические поводы.

Идея вдруг так Сергею понравилась, что он даже оставил без внимания снисходительное «сын мой». Вернувшись домой, он начал искать романтический повод и высчитал, что послепослезавтра исполняется пятьсот дней со дня их знакомства. Он посмотрел на часы: полдвенадцатого ночи, она еще не спит. Из-под одеяла, чтобы мать не услышала, он позвонил ей.

– Привет, это я.

– Привет, – сказала она, – ты дочитал «Жука»?

Это была еще одна вещь, которая ужасно ему в ней нравилась: в ней не было совсем ничего «старушечьего», как он это называл, этой вечной тревоги «а не случилось ли что», этого вечного ожидания черного дня, этого откладывания жизни на потом.

Один человек звонит другому в двенадцать часов ночи. Девять из десяти спросили бы, что случилось. Она же спрашивала, дочитал ли он книжку.

– Нет, не дочитал, – улыбнувшись этой мысли, сказал он. – Я о другом.

– О чем другом? – разочарованно спросила она.

– Ты знаешь, что будет послепослезавтра?

– Восемнадцатое августа?

– Ну да, но что это за день – восемнадцатое августа?

– День рождения Сальери? – растерянно спросила она после паузы.

Он не выдержал, захохотал так громко, что мать завозилась во сне в соседней комнате.

Она тоже засмеялась, сказала:

– Ну не знаю я, что будет?

– Пятьсот дней, как мы с тобой познакомились, – быстро, на одном дыхании выговорил он, – давай сходим в кафе или в ресторан, я зарплату получил, отметим.

– Давай, – легко согласилась она, – только пополам.

– Пополам так пополам, – уступил он. Главное было – создать романтическую атмосферу.

В ресторан ее позвать он все-таки не решился и, перебрав в уме недлинный список городских кафе, остановился на «Интеграле», недавно открытом недалеко от ее дома.

В обеденный перерыв (он подрабатывал санитаром в больнице) он попытался туда дозвониться, не получилось, он нервничал, а вдруг не будет мест, кафе было новым и поэтому модным.

Места были, им даже достался столик у окна, близко к сцене. Вместо стульев были модные деревянные диванчики с высокими спинками. Спинки отгораживали их от мира, создавали ощущение интимности и одиночества одновременно. Она села напротив него, бегло просмотрела меню, сказала, что не голодна и будет только кофе и мороженое. Он растерялся, под выжидающим взглядом официанта ткнул пальцем в первое попавшееся блюдо. На сцене завозились музыканты, настраивая инструменты и откашливаясь. Вся затея показалась ему вдруг очень глупой: ну что романтического в том, что два человека вместе жуют под громкую музыку, сидя друг против друга за плохо протертым столиком?

В ожидании заказа поговорили немного о ее курсовом проекте, о его работе. Принесли еду, он жевал, еда застревала в горле, она смотрела, как он ест, думала о чем-то своем. Куда-то исчезла их обычная домашняя непринужденность, сидящая напротив него молодая женщина была незнакомой, чужой. На ней была ее любимая серая юбка, белая блузка, какие-то им еще не виденные экзотические бусы выгодно оттеняли белизну кожи, проходящие мимо парни ее разглядывали. Она не была красавицей, но мужчины на нее оглядывались, это он давно заметил. И такая тоска вдруг овладела им, хоть волком вой. Может, перевестись в другой город? Или завербоваться на север? Или на Дальний Восток? Где-то же есть ему спасение.

Она поднялась, сказала, что сейчас вернется, и ушла. Не поднимая глаз, он продолжал ковырять в тарелке.

– Да-с, не улыбнулась вам фортуна, вьюноша, – произнес приятный мужской голос. Сергей поднял глаза.

Мужик сидел на диванчике напротив, довольно плюгавенький мужичонка, и совершенно непонятно было, откуда он взялся: окно и диванчики загораживали их столик с трех сторон, и Сергей мог поклясться, что с открытой, четвертой, стороны к столику никто не подходил. Тем не менее мужичонка сидел напротив, почему-то во фраке, галстуке-бабочке и белых перчатках. Зрелище было сюрреалистичное. Сергей тряхнул головой, моргнул, нет, конечно, показалось, мужичонка был в обычном костюме и галстуке. И рубашка у него была не белая, а синяя, хотя минуту назад была белоснежной. Сергей неуверенно потрогал лоб, нет ли температуры, не бредит ли.

– Уверяю вас, что вы вовсе не больны, милейший государь, – сказал мужичонка.

Сергей поперхнулся, закашлялся. Мужичонка протянул ему стакан воды. Откуда он его взял?

– Выпейте, молодой человек, – предложил мужичонка. – И не нервничайте, я не сделаю вам ничего плохого.

Сергей выпил, прикончив весь стакан двумя жадными глотками.

– Чем я вас так поразил? – с интересом спросил мужичонка.

Сергей молчал, глядел на него во все глаза. Скорее бы вернулась Ника, чтобы можно было уйти из этого кафе. К черту, к дьяволу эту романтическую атмосферу, скорее бы домой, к книгам, к чаю, к обычным их разговорам.

– Я, видите ли, ученый, затворник, – сказал мужичонка, – мало общаюсь с людьми, иногда допускаю некоторые экстравагантности.

Сергей молчал.

Мужик вздохнул, побарабанил по столу длинными белыми пальцами с ухоженными ногтями, сказал мягко:

– Я бы мог вам помочь, молодой человек.

Сергей поглядел на часы, ее не было уже минут десять, не меньше.

– Она не придет, пока я здесь сижу, – заметил мужичонка и, кинув взгляд на Сергея, быстро добавил: – Нет-нет, я с ней не знаком, и ей ничего не угрожает.

– Что вам нужно? – грубо спросил Сергей.

– Я же сказал вам, Сергей Геннадьевич, я бы мог вам помочь.

– Откуда вы знаете, как меня зовут?

Мужичонка молча указал куда-то, Сергей посмотрел. На столе лежала его тетрадь с конспектами, подписанная полным именем, как требовал профессор по медицинской этике. Тетрадь была его, и почерк его, но, даже если допустить, что он с неизвестной целью протаскал эту тетрадь в сумке все лето, на стол он ее не выкладывал, за это он мог поручиться.

Ему стало жарко, он потянулся за стаканом, стакан опять был полон.

– Если бы вы уделили мне пять минут, – мягко сказал мужичонка, – я бы многое мог вам объяснить.

– Почему вы хотите мне помочь? – резко спросил Сергей. Неужели он был так очевидно жалок, что даже этот неказистый мужик ему посочувствовал?

– О, я совсем не альтруист, – улыбнулся мужичонка, – я помогу вам на определенных условиях. Вы можете получить то, чего вам больше всего сейчас хочется, но только в обмен на некоторую, скажем так, услугу.

– Да что вы, Мефистофель, что ли? – рассердился Сергей. Весь этот абсурдный разговор раздражал его, как зубная боль, но почему-то он верил, что, пока мужичонка не уйдет, Ника не вернется.

Мужик захохотал, голос у него был красивый, глубокий, бархатный, из тех, что очень нравятся женщинам.

– Прошу прощения, – сказал он, – я не представился, как невежливо с моей стороны. Можете звать меня Альфредом. Альфред Михайлович.

Сергей молча кивнул.

– Отвечая на ваш вопрос, уважаемый Сергей Геннадьевич, нет, я не Мефистофель. Я совершенно не желаю завладеть вашей бессмертной душой, более того, я даже не уверен в ее существовании. Я просто предлагаю вам некоторый… э-э-э… взаимовыгодный обмен услугами.

– Какими услугами?

– Прямо к делу, – одобрительно покивал мужичонка. – Ну что ж… На секунду он задумался, потом сказал сухо и деловито: – Если вы обязуетесь в течение года каждый день, – он загнул один длинный белый палец, – в одном и том же месте и в одно и то же время, – он загнул второй палец, – производить одно и то же действие, – он загнул третий палец, выдержал паузу, разогнул пальцы, – то я, в свою очередь, могу гарантировать вам ответный интерес вашей прелестной дамы.

Сергей протянул через стол руку и очень больно ущипнул мужичонку за запястье. Мужичонка взвизгнул, люди за соседними столиками приподнимались, смотрели в их сторону.

– Ну зачем же вы так, Сергей Геннадьевич? – укоризненно сказал мужичонка, потирая больное место. – Существуют гораздо менее болезненные способы убедиться, что я не плод вашего воображения.

На запястье у него прямо на глазах расплывался огромный синяк.

– Я ученый, – снова повторил мужичонка, – специалист по магнитным полям и искривлению пространства. Вы знаете, что каждое живое существо создает вокруг себя магнитное поле?

Сергей кивнул.

– Процесс искривления пространства очень сложен, но для наших с вами целей достаточно знать, что он влияет на магнитные поля. Для того чтобы между людьми возникла некая, скажем так, симпатия, их магнитные поля должны иметь… э-э-э… определенные общие характеристики. Чтобы придать… – мужичонка прервался, посмотрел на Сергея внимательно. – Послушайте, Сергей Геннадьевич, вряд ли я смогу все это вам объяснить достаточно популярно и вместе с тем достаточно убедительно. Давайте остановимся на том, что без всякой черной магии, совершенно законным и сугубо научным методом я помогу вам завоевать вашу даму сердца, если вы, в свою очередь, поможете мне провести некоторый научный эксперимент.

– Какой эксперимент?

– Каждый день в течение года… – снова начал мужичонка.

– Это я все понял, – нетерпеливо перебил Сергей, – в одном месте, в одно время, а делать-то что?

– А что хотите, – с легкостью сказал мужичонка, – хотите – пойте, хотите – пляшите, хотите – зарядку делайте. Главное – в том же самом месте, в то же самое время, то же самое действие.

Наступило молчание. Сергей ощущал себя как в тяжелом похмелье. Голова была пустая, какие-то обрывки мыслей носились в ней туда-сюда, ни одну мысль не мог он поймать, ни на одной не мог сосредоточиться.

– Я понимаю, это неожиданное предложение, – сочувственно сказал мужичонка, – вам нужно его тщательно обдумать. К сожалению, я несколько стеснен во времени, но могу дать вам на обдумывание двадцать четыре часа. Вы согласны?

Сергей кивнул, он на что угодно сейчас был согласен, только бы этот мужичонка ушел.

– Вот и славно, – сказал мужичонка, – до завтра, не беспокойтесь, я сам вас найду.

Волосатый гитарист на сцене постучал по микрофону, объявил:

– Начинаем нашу вечернюю программу.

На секунду в зале погас свет, а когда снова зажегся и загремела музыка, диванчик напротив был пуст, и Ника шла к их столику, улыбаясь ему.

– Где ты была? – спросил он и, почувствовав, что прозвучало слишком грубо, уточнил: – Так долго.

– Долго? – удивилась она, присмотрелась к нему, спросила: – Ты плохо себя чувствуешь? У тебя больной вид.

– Нет, просто устал, – вяло ответил он. – Ты знаешь, мне здесь не нравится.

– Мне тоже, – с облегчением призналась она. – Уходим?

Он проводил ее, но подниматься не стал, сославшись на усталость. Дома, чувствуя себя так, словно весь день мешки таскал, он лег на свой диван и попытался привести мысли в порядок.

Что это было? Сон? Галлюцинация? Начало психического расстройства? Так ничего и не решив, он заснул. Утром, на свежую голову, он вновь попытался найти вчерашнему происшествию какое-нибудь простое и разумное объяснение, но опять не нашел и решил просто подождать до вечера, до истечения двадцати четырех часов, отведенных ему на размышление этим Альфредом или как там его.

Ему предстояла ночная смена на скорой помощи, поэтому он еще немного повалялся, поел; подумав, позвонил Витьке.

– Ты знаешь, что такое искривление пространства?

– Нет, – длинно зевнув, сказал Витька. – А надо?

– Очень, – сказал Сергей.

– А это вообще откуда и о чем? – спросил Витька.

Сергей повесил трубку. Достал том БСЭ на букву «и», потом на букву «п». Достал том на букву «м» и долго читал про магнитные поля, ничего не понимая в прочитанном.

Вернулась с работы мать, сказала, что у него усталый вид, что начинается учебный год, а потому с работой пора кончать. Он промолчал, мать вгляделась в него повнимательней, спросила осторожно:

– Влюбился, что ли?

– Всегда, – с напускной бодростью ответил он и отправился в ванную бриться перед работой. Мать ушла на кухню, закрыла за собой дверь, как обычно, когда собиралась что-то жарить. Он брился, опять вспоминал вчерашний разговор, с облегчением решил, что это был чей-то глупый розыгрыш, и если он когда-нибудь узнает, чей именно, то…

– Добрый вечер, Сергей Геннадьевич, – произнес приятный мужской голос у него за спиной.

Сергей обернулся так резко, что чуть не снес себе бритвой полщеки. Вчерашний мужичонка стоял на пороге ванной, непринужденно прислонившись к двери, и улыбался ему улыбкой старого друга.

– Что же это вы так неосторожно, Сергей Геннадьевич, – сочувственно сказал он, – эко вы себя раскромсали.

– Как вы сюда попали? – хрипло спросил Сергей, прижав к кровоточащей щеке полотенце.

– Искривление пространства, – сказал мужичонка жизнерадостно, – я же вам вчера объяснял. Впрочем, нет, именно вам я как раз не объяснял, но если вы хотите…

– Что вам нужно? – перебил Сергей. Не хватало только, чтобы мать его увидела, этого плюгавого урода.

– Мы же с вами вчера договаривались, – обиженно сказал мужичонка, – вы должны дать мне ответ.

Сергей втянул его в ванную и закрыл дверь. Мужичонка не сопротивлялся. Сегодня он был одет в ковбойку и джинсы, причем и ковбойка, и джинсы были хорошие, фирменные. На ногах у него были кеды, из кармана ковбойки торчала пачка сигарет «Космос», и похож он был на молодящегося научного сотрудника какого-нибудь НИИ.

«Может, и вправду ученый, – подумал Сергей, – может, все так и есть, как он говорит».

– А какие у меня гарантии? – спросил он, глядя мужичонке прямо в глаза. – Какие гарантии, что вы тот, за кого себя выдаете, и что вы можете сделать то, что обещаете?

Мужичонка нисколько не обиделся, радостно хихикнул, потер руки, сказал:

– Я вижу, что мы движемся в правильном направлении. Замечательно, замечательно. Какие гарантии вы предпочитаете?

Сергей растерялся. Попросить удостоверение? Потребовать демонстрации? Приказать снять кеды, чтобы убедиться, что нет копыт? Последняя мысль его развеселила, он улыбнулся, и мужичонка тут же захихикал в ответ. Но вдруг перестал и сказал совершенно серьезно, даже грустно:

– Теперь вы понимаете мое положение, Сергей Геннадьевич? Я ученый, а должен заниматься всякими фокусами, чтобы доказать, что я не шарлатан. Без фокусов никто мне не верит, с фокусами меня боятся.

– А вы еще кого-то просили? – удивился Сергей: мысль была неожиданной и странно успокаивающей.

– Ну конечно, – сказал Альфред. – Многих.

– И никто не согласился?

– Ну почему же, соглашались. Только ни у кого не получилось. Последний, такой многообещающий товарищ, проспал. За десять дней до конца, представляете, – сказал он с досадой.

– А почему вы думаете, что у меня получится?

– Потому что для вас это очень важно, – мягко сказал Альфред. – Очень важно.

Минут пять они молчали, Сергей думал, мужичонка откровенно наблюдал за ним.

– Предположим, я соглашусь, – сказал Сергей. – И, предположим, у меня получится. Что тогда?

– Тогда вы получите то, что желаете.

– И как я это получу? – поинтересовался Сергей. – Приду к ней – и она мне на шею бросится?

– Ну зачем так грубо? – обиженно сказал Альфред. – Еще раз, Сергей Геннадьевич, я не шарлатан, не черный маг, я ученый. Изменение магнитного поля – это сложный процесс, он должен происходить постепенно, это требует времени. Работать я начну, как только получу ваше согласие, изменения обычно бывают заметны со второй недели. Впрочем, бывают и более, и менее чувствительные индивидуумы.

– А если у меня не получится?

– Процесс будет остановлен с непредсказуемыми последствиями.

– Это как?

– Может быть, изменения окажутся постоянными, а может быть, и нет. Скорее всего, вы вернетесь к тому состоянию, которое мы имеем на сегодняшний день. Ухудшение крайне маловероятно, так что вы практически ничего не теряете, Сергей Геннадьевич, совершенно ничего.

– А вам со всего этого какая выгода?

– Видите ли, я разработал теорию о связи энтропии с возможностью искривления пространства. Этот эксперимент должен снизить уровень энтропии в вашей отдельно взятой жизни и…

В дверь постучали.

– Сережа, у тебя живот болит? – спросила мать.

– Ничего не болит, – стесняясь мужичонки, крикнул Сергей. – Я ванну принимаю.

– Опоздаешь, – сказала мать и ушла.

Сергей бросил взгляд на часы, времени и впрямь оставалось в обрез.

– А почему вы его не разбудили, этого, который проспал? – быстро спросил он.

– Нельзя, – печально сказал Альфред, – запрещено условиями эксперимента.

– Предположим, я соглашусь.

– Вы даже не представляете, как вы меня выручили, Сергей Геннадьевич! – воскликнул Альфред.

Сергей приложил палец к губам, мотнул головой в сторону двери.

– Я вам так благодарен, – зашептал Альфред.

– Я сказал «предположим», – также шепотом перебил Сергей. – Что теперь?

– Вы должны мне сообщить, где, когда и что именно вы собираетесь делать. Действие должно длиться не менее пяти минут.

– А если я заболею и не смогу? Или война начнется? Или наводнение? Или меня в колхоз пошлют?

– К сожалению, – печально сказал Альфред, – в данном эксперименте нет скидок на форс-мажорные обстоятельства.

Сергей присвистнул:

– Это практически невыполнимо.

– Я знаю, – еще более печально подтвердил Альфред. – Поэтому я и предлагаю такую высокую цену.

– А почему непременно год?

– Магнитные поля напрямую связаны…

Сергей не дослушал, времени не было совсем. Он отнял от щеки окровавленное полотенце, мать его убьет, конечно, но это потом. Сейчас надо решать, и решать быстро.

– А какая точность вам нужна? – спросил он. – Если у меня часы отстанут?

– Допускается отклонение до тридцати секунд в любую сторону.

Сергей зажмурился, сосчитал до десяти.

– Хорошо, – сказал он. – Я согласен. Каждое утро, в семь пятнадцать, в этой ванной я буду бриться в течение пяти минут.

– Я так вам благодарен, Сергей Геннадьевич, – восторженно прошептал Альфред. – Позвольте дать вам пару советов.

– Завтра, – перебил Сергей, – завтра. А сейчас давайте искривляйтесь отсюда.

– Порез-то какой, господи, и как умудрился только, – сказала мать. – И с кем это ты в ванной разговаривал?

– Да ты что, мать, с кем я могу разговаривать в ванной? – удивился он, надеясь, что вышло не слишком фальшиво.

– Вот и я не пойму, но словно голос слышала. Мужской, красивый.

– Да соседи это, соседи. Все, давай бутерброды, я побежал.

– Я тебе полотенце испачкал, прости, – добавил он с порога, вспомнив об эффекте последнего слова.

– Новое? – воскликнула мать.

– Да уж какое было. – Он захлопнул дверь.

Ночная смена далась ему намного легче обычного. Не то что спать, на месте он усидеть не мог, все ходил туда-сюда по коридору, пока дежурная медсестра не прикрикнула на него:

– Да уймись ты наконец, в глазах от тебя рябит, шило в заднице, что ли.

Усилием воли он заставил себя сидеть спокойно. Он и сам не знал, почему так нервничает, этот странный договор можно прервать в любой момент: не пойти бриться, и все, проще некуда. Да и не был он до конца убежден, что это не розыгрыш. Тем не менее, закончив смену в полседьмого утра, он примчался домой на полчаса раньше обычного, мать еще не успела уйти.

– В туалет хочу, – бросил он на ходу, закрывая за собой дверь в ванную.

Выждал две минуты, до семи пятнадцати, начал бриться. Слышно было, как мать подслушивает за дверью.

Он хотел было крикнуть ей, что все в порядке, чтобы не волновалась, но вовремя удержался, а то пришлось бы повторять каждый день. Мысль эта его рассмешила, но смеяться тоже было нельзя, договор все более напоминал изощренную пытку. Он добрился, протер бритву, посмотрел на часы, специально положенные возле раковины. Семь двадцать один. Слава богу. Вышел из ванной, прошел на кухню, мать наливала себе термос с чаем.

– Едва добежал, – заметил он небрежно и хихикнул.

– Видела, – сказала мать. Похоже, она ничего не заподозрила.

Провалявшись с час на кровати, он понял, что не уснет, и позвонил ей.

– Почему ты не спишь? – удивилась Ника. Значит, помнит, что у него ночная смена. Это вдруг показалось ему хорошим знаком.

– Я приду?

– Конечно приходи. Поможешь мне собраться.

– Куда собраться? – удивился он.

– В колхоз.

В прошлом августе ее от колхоза освободили, потому что приехал в отпуск отец. Он был уверен, что и в этом году будет то же самое, репетировал мысленно сцену встречи с ее отцом. И вот на тебе, колхоз.

– А что, отец не приедет? – осторожно спросил он.

– В конце сентября, – грустно сказала она.

Сергей расстроился. Он ездил в колхоз прошлым летом, перед первым курсом. Все время шел дождь, и они постоянно были по уши в грязи, мыться надо было в бане, поливая себя из ушата, еда в столовой была отвратительной. Местные парни все время приставали к девчонкам и задирали ребят, словом, никаких хороших воспоминаний он из этого колхоза не вывез. И как она будет там выживать, с ее чайными церемониями, искусством молчания и томиком хокку, не представлял.

Он думал, что найдет ее расстроенной или хотя бы озабоченной. К его удивлению, она была совершенно спокойна, очень деловита, на диване аккуратными стопочками была разложена одежда, резиновые сапоги стояли в коридоре.

– Достань мне, пожалуйста, чемодан с антресоли, – попросила она.

Он снял сверху огромный чемодан с железными уголками.

– Бабушкин, – пояснила она.

Ехать с этим монстром, конечно же, было нельзя: во-первых, он и пустой весил больше, чем иной полный, во-вторых, не было никакой гарантии, что он не развалится при первой же попытке его поднять. Сергей велел ей ставить чайник, она послушно отправилась на кухню, а он побежал домой за рюкзаком и, пока бежал, подумал, что, может быть, колхоз – это не так уж и страшно. Дождей пока не обещают, библиотечный факультет – одни девчонки, с местными парнями вряд ли ей будет о чем говорить, постоять за себя она умеет. Зато она может по нему, Сергею, соскучиться, посмотреть на их отношения другими глазами. «Изменения обычно бывают заметны со второй недели», – вспомнилось ему.

Вернувшись, он по всем походным правилам сложил в рюкзак вещи с дивана, удивляясь, насколько правильно и разумно она собралась. Сам Сергей был турист со стажем; пока был жив дед, каждые выходные они ездили то за грибами, то на рыбалку, а то просто ходили по лесу, и дед объяснял ему всякие разные туристские хитрости: как определить, где север, как развести костер, как быстро согреться и высушить одежду. Ника же казалась ему человеком исключительно городским, а вот поди ж ты, и это она умела.

Сложив рюкзак, он отправился на кухню пить чай.

– Вас не посылают? – спросила она.

Он покачал головой, после первого курса медиков старались не трогать.

– А технологический едет вместе с нами, – сказала она, и все его хорошее настроение мгновенно улетучилось. Ребята из технологического ее, конечно, не пропустят. Сначала пригласят на танцы, потом предложат выпить, потом проводить, он знал все эти приемы и приемчики, Витька рассказывал.

«Может, попросить Витьку», – мелькнула в голове шальная мысль, но он тут же ее отбросил. Просить Витьку последить за девушкой было все равно что просить лису последить за курятником.

– Ты какой-то странный сегодня, – вдруг услышал он ее голос. – И вчера тоже был странный.

Он не нашелся что ответить, попытался улыбнуться, улыбка получилась кривой.

– Иди-ка ты домой, – сказала она, – и как следует выспись.

Он встал, собираясь уходить.

– Ты… – начал он. Ему хотелось сказать, чтобы она была осторожна, чтоб не поддавалась на дешевые приемы, чтобы не гуляла неизвестно где и с кем по ночам, не пила всякую гадость, которой ее – уж это он точно знал – будут усердно потчевать, но звучало все это так, словно он был ее бабушкой, поэтому он сглотнул и закончил: – Когда приедешь?

– Четвертого, – ответила она, все еще пристально глядя на него, потом встала, подошла поближе, ласково, едва касаясь, погладила его по щеке. Отошла на шаг и сказала: – Я буду скучать по тебе.

– Я тоже, – выпалил он и выскочил за дверь.

Щека горела. Он остановился, перевел дух. Конечно, можно было найти миллион разумных простых объяснений. Например, это первый раз, когда они расстаются надолго. Или она хотела поблагодарить его за помощь. Или у него был грустный вид, и она его пожалела. Или это у них в семье такая традиция – гладить по щеке при прощании. И все же что это было? Кто будет скучать по нему – она или ее магнитное поле? Теперь он уже никогда не узнает. Совпадение магнитных полей – вот и вся любовь. А как же тогда стихи, и книги, и фильмы – все неправда? Ее любимый Бунин, «Темные аллеи», – тоже неправда? Если это все неправда, тогда зачем она ему нужна? Но ведь нужна же, именно она, и больше никто не нужен. А может, дело все-таки не в магнитных полях, этот Альфред говорил, что изменения начинаются только со второй недели. А не послать ли его к черту, этого Альфреда? Но Сергей уже знал, что не пошлет. Перед сном он завел на семь часов все три их с матерью будильника.

Две недели прошли на удивление быстро. Мать поглядывала на него с любопытством. Покачала головой на три будильника, но спрашивать ничего не стала. Он купил себе карманный календарик. «Зачем вам, год уже кончается», – удивилась продавщица в киоске. Он купил календарь и на следующий год тоже. Две недели прошли, осталось пятьдесят. Он высчитал, это 3,84 процента. Оставалось еще 96,16.

Утром четвертого сентября он украдкой из дежурки позвонил в деканат института культуры и, стараясь говорить басом, спросил, когда возвращается четвертый курс.

– В четыре часа на площади Воровского, – привычно-равнодушно ответила секретарша, видимо, не он первый звонил.

Сергею хотелось ее встретить, но не хватало смелости. Все же он пришел к четырем на площадь, спрятался за газетным киоском, делал вид, что выбирает журнал, поглядывал на часы, ждал. На площади уже стояла группа людей, родители наверное. В начале пятого приехал первый автобус, девчонки выскакивали со смехом, что-то пели, фотографировались в обнимку, постепенно расходились. Ее не было. Не было ее и во втором. В полпятого появился последний, третий, автобус. Она вышла, с трудом волоча за собой огромный рюкзак. «Чем она его набила?» – удивился Сергей.

Рядом с ней стояла ее подруга Алла, высокая брюнетка с большими зубами и неизменной прической «конский хвост». Год назад при первой их встрече, когда Ника их представила, Алла уставилась на него своими огромными глазищами и сказала:

– Я думала, вы князь Мышкин, а вы просто Ланселот.

Ника засмеялась, Сергей покраснел и, хотя и догадывался, что это комплимент, Аллу невзлюбил.

Народ с площади расходился, оставалось человек пятнадцать. Сергей решился, вышел из-за киоска и направился к ней, небрежно помахивая журналом «Крестьянка», купленным, когда киоскерша стала на него усиленно коситься.

– Сережа, – обрадовалась она, – как здорово, что ты пришел! А то мы с Аллой не знаем, что с этим делать, – и показала рукой на рюкзак, горой лежавший у ее ног. Сергей попробовал приподнять его, рюкзак весил килограммов сорок, не меньше.

– Что у тебя там? – спросил он в изумлении.

– Книги, – счастливо сказала она.

Сергей засмеялся. Ну конечно, как он мог не догадаться: она отправилась в деревенский книжный магазин и скупила там все, что годами пылилось на полках. Впрочем, он был несправедлив, в деревнях и вправду попадались хорошие книги, он сам привез ей в прошлом году двухтомник Голсуорси.

– Какие книги? – спросил он с любопытством.

– «Литературные памятники».

Он вздохнул. Библиотечный факультет, что с них возьмешь.

– И как вы собирались их тащить?

– Мы думали, Аллин брат нас встретит, мы ему звонили из деревни.

«Мне не позвонила», – подумал Сергей ревниво. Но настроение не испортилось, она была так явно и очевидно ему рада, вряд ли это было только из-за книг.

Он присел, потрогал рюкзак, вроде по хребту бить ничего не будет, а что до веса – носил он и тяжелее.

– Я складывала, как ты меня учил, – робко сказала она.

– Игорь, Игорь! – неожиданно закричала Алла на всю площадь. – Мы здесь.

Оказалось, что Игорь был на машине. Вдвоем они с трудом запихнули рюкзак в багажник, Игорь только головой качал. Алла уселась впереди, они устроились сзади. Машина тронулась, и в темноте она вдруг по-детски доверчиво взяла его за руку маленькой крепкой рукой. Он замер. Мир завертелся вокруг него с удвоенной скоростью, потом совсем остановился. К черту сомнения, к черту магнитные поля, к черту все на свете, только бы ехать долго, бесконечно долго в этой машине, сжимать в руке ее ладошку, ощущать тепло ее плеча, запах ее волос, удивительный весенний запах.

Доехали они очень быстро, а может, это ему показалось. Девчонки раскрыли рюкзак, стали делить книжки. Игорь закурил, предложил Сергею, тот отказался.

– Давно ее знаешь? – спросил Игорь.

Лица его не видно было в сумерках, но что-то в его голосе заставило Сергея подойти поближе.

– Полтора года, – осторожно сказал он.

– Крепкий орешек, – загадочно сказал Игорь. – Мне не по зубам. Желаю удачи.

Сергей промолчал.

Книги наконец разделили, Алла с Игорем уехали. С бьющимся сердцем Сергей потащил рюкзак наверх, думая, что же сейчас будет.

Не было ничего. Она сказала, что очень устала, хочет принять ванну и лечь спать.

– Приходи завтра, будем книжки смотреть, – пригласила, улыбаясь своей обычной домашней улыбкой.

– Завтра мне в ночь, – внезапно севшим голосом сказал он.

– Тогда послезавтра.

Он еще немного помедлил в дверях, она подняла глаза, погладила его по рукаву куртки, сказала:

– Спокойной ночи, Сережа.

Он ушел.

«А чего ты ждал? – спросил он сам себя, выйдя на улицу. – Что она бросится тебе на шею, едва захлопнется дверь? Что вы будете ходить по квартире, взявшись за руки? Что она тебе в любви признается?»

Все было правильно, но чувство, близкое к разочарованию, не покидало его весь вечер. И только поздно ночью, уже лежа в кровати, уже засыпая, он вдруг почувствовал снова в своей руке ее ладонь и понял, что счастлив, что благодарен ей и за то, что было, и за то, чего не было.

Прошло еще две недели. Четыре из пятидесяти двух. Одна тринадцатая. Хотя Альфред Михайлович больше не появлялся, Сергей был уверен, что он вот-вот объявится, и последние два дня брился при закрытых дверях. Чутье его не подвело, на третий день утром, едва только положил он на место помазок, за спиной послышался знакомый баритон:

– Здравствуйте, Сергей Геннадьевич, как поживаете?

Сергей обернулся.

Альфред был в той же ковбойке, в тех же джинсах, даже сигаретная пачка торчала у него из кармана точно так же, словно за последний месяц он к ней ни разу не прикоснулся. При этом вид у него был свежий, словно он только что вышел из душа.

– Где вы живете? – неожиданно для себя самого спросил Сергей.

– Тут, неподалеку, – бодро сказал Альфред.

– А институт ваш где?

– О, очень близко к дому.

– А как он называется?

– Вы сегодня чрезвычайно дотошны, Сергей Геннадьевич. Впрочем, пожалуйста: Научно-исследовательский институт изучения искривления пространства, – говорил он совершенно серьезно, но при этом было такое ощущение, что посмеивается.

Сергей пожал плечами: какая, в конце концов, разница.

– А как ваши дела? – осторожно спросил Альфред.

Сергей поморщился.

– Я не имел в виду вашу личную жизнь, – торопливо сказал Альфред, – простите ради бога. Я всего лишь хотел узнать, насколько… э-э-э… обременительным вам кажется эксперимент.

– Очень, – резко ответил Сергей.

Вчерашний вечер был, наверное, самым счастливым в его взрослой жизни, он нес его в себе бережно, как воздушный шарик, и теперь у него было такое чувство, будто Альфред своим вопросом этот шарик проткнул.

– Ухожу, – сказал Альфред, искоса посмотрев на него, – искривляюсь отсюда, как вы изволили остроумно выразиться.

И исчез.

Вчера они вместе убирали квартиру, готовясь к приезду отца. Он полез вытирать пыль на шкафу и обнаружил там старинный альбом в тяжелом деревянном переплете. Ника обрадовалась, сказала, что это их семейный альбом, что она никак не могла вспомнить, куда его засунула, и как здорово, что Сергей его нашел.

Остаток вечера они провели, разглядывая фотографии томных красавиц и элегантных молодых людей в котелках.

Они сидели на диване, близко друг к другу, постоянно соприкасаясь то коленями, то руками, пока, быстро наклонившись, чтобы разглядеть что-то, она не задела щекой его щеки.

Он слегка повернул голову и коснулся ее щеки губами. Она замерла, подняла на него глаза, блестевшие каким-то сумеречным, бархатным блеском, время остановилось. Спустя минуту? час? вечность? она выкрутилась из его рук, встала, отошла к зеркалу, поправляя прическу.

Он остался сидеть на диване, не был уверен, что ноги его удержат.

– Тебе пора, – сказала она, но каким-то новым чутьем, которого раньше не было у него, он понял, что она не сердится, просто ей, как и ему, нужно время.

Приехал ее отец.

Сергей заскочил днем, перед сменой, просто посмотреть на нее после вчерашнего. Дверь ему открыл невысокий полноватый человек в зеленом шелковом то ли платье, то ли халате (кимоно, вспомнил Сергей). Глаза у него были зеленые, Никины.

– Добрый день, – сказал он, охватив всего Сергея цепким оценивающим взглядом. – Вы, должно быть, Сергей. А я Андрей Николаевич, Никин папа, очень приятно, проходите, пожалуйста.

– Я на минутку, – смущаясь, пробормотал Сергей, – мне на работу надо.

Если бы только она вышла в коридор, он бы поглядел на нее и ушел, но она не выходила, возилась на кухне, а он не мог уйти, не увидев ее.

– Проходите, – настойчиво сказал отец, – я столько о вас слышал, пришла пора и посмотреть. Попьем чаю, и пойдете на свою работу.

Сергей снял куртку, пригладил волосы, прошел за отцом на кухню. Ника готовила чай, на ней тоже был шелковый халат, весь разрисованный мелкими узорами. Стол был завален разноцветными коробками, видимо, отец привез. Сергей поймал ее взгляд, ему стало жарко, потом вдруг холодно.

– Садитесь, – пригласил отец.

Сергей сел, принял из его рук чашку с чаем.

– Вы любите тайяки? – спросил отец.

Сергей в растерянности посмотрел на нее. Она засмеялась:

– Па, Сережа не знает, что это такое.

– Ника-сан, – сказал отец церемонным голосом, – человек принят в нашем доме больше года, и ты ни разу не испекла ему тайяки? Как такое может быть? Я не говорю про вагаши, это сложно, но тайяки? Мне стыдно за тебя, Ника-сан.

– Перестань, па, ты его пугаешь.

Отец вытащил из груды, лежавшей на столе, большой пакет, раскрыл его. Достал из ящика с посудой квадратную деревянную вазочку, высыпал в нее печенье, похожее на маленьких рыбок.

– Это тайяки, – сказал он, протягивая Сергею вазочку, – угощайтесь.

Сергей попробовал. Было похоже на шоколадные вафли.

– Когда мы устраиваем торжественный прием, Ника-сан? – спросил отец.

– Завтра, – сказала она, вопросительно глядя на Сергея. Он кивнул, она повторила: – Завтра.

– Официальный прием завтра в девятнадцать ноль-ноль, форма одежды – blacktie, – сказал отец.

– Не слушай его, – засмеялась Ника, – приходи, когда хочешь и в чем хочешь.

Сергей пожал отцу руку, попрощался и ушел.

Дежурство было тяжелым, в каком-то ресторане на банкете народ отравился рыбой, всю ночь он таскал здоровенных мужиков то в палаты, то на промывание. До дому Сергей едва доплелся и, только входя в подъезд, посмотрел на часы. До семи пятнадцати оставалось полминуты. Не дожидаясь лифта, он помчался по лестнице, пытаясь на ходу достать из сумки ключи, бриться начал не снимая куртки, и все же если бы не разрешенные тридцать секунд опоздания, то не успел бы все равно. Побрившись, он стянул с себя куртку и присел на край ванны перевести дух.

– Как вы меня напугали, Сергей Геннадьевич! – Альфред стоял не у двери, как всегда, а у стены, в обычном своем наряде, с неизменным «Космосом» в кармашке.

Сергей молча кивнул, соглашаясь, отвечать не было сил.

– Второй месяц – один из трудных периодов. Еще нет привычки, но уже есть усталость, – сказал осторожно Альфред. – К тому же дело идет к зиме, зимой людям свойственно спать больше.

Сергей не ответил, он засыпал, проваливался в какую-то бесконечную, бездумную глубину и, проваливаясь, не заметил, как Альфред дотащил его до дивана, уложил, снял ботинки и накрыл пледом.

– Ужинать будешь? – спросила мать, заглянув к нему в комнату.

– Почему ужинать? – ошалело сказал он.

– Так обед-то ты проспал.

– А сколько сейчас времени? – спросил он, не вставая с дивана.

– Полседьмого уже.

– Вечера?

Мать только головой покачала, и вдруг он вспомнил, вскочил и помчался в душ, на ходу стягивая рубашку и брюки.

– Мам, рубашку, рубашку белую погладь. И костюм выпускной достань.

Выскочив из душа, он по-солдатски быстро облачился в костюм, сунул в карман галстук; обуваясь, спросил мать:

– Цветочный на углу до скольких работает?

– До шести, – сказала мать с улыбкой.

Он чертыхнулся, схватил куртку, выскочил на лестницу, нажал кнопку лифта.

– Познакомил бы, – сказала мать, стоя в дверях.

– Потом, потом, – отмахнулся он, пока лифт невыносимо медленно закрывал двери.

Выпускной костюм немного жал в плечах, галстук не завязывался, хотя дед его учил; цветов он тоже не нашел, хоть и сделал специальный крюк к станции метро, из-за чего опоздал на семь минут. Предчувствуя полное фиаско, он нерешительно позвонил в знакомую дверь. Открыла Ника. Она была в черном вечернем платье с открытыми плечами, в длинных сережках с мерцающим красным камнем, на каблуках, такая красивая, такая непохожая на обычную саму себя, что он так и остался стоять на пороге, не решаясь войти. Она засмеялась, довольная, втянула его за руку в квартиру, велела:

– Раздевайся.

Он снял куртку, скомкал в руках. Рядом с ней он казался себе неуклюжим переростком. Она забрала куртку, отошла на два шага, осмотрела его, сказала:

– Краси-и-вый.

Сергей достал из кармана галстук, молча протянул ей. Она подошла поближе, подняла воротник рубашки, набросила галстук ему на шею. Пахло от нее ее всегдашним весенним запахом, наверное, это были какие-то удивительные духи. Он закрыл глаза и приказал себе забыть на сегодняшний вечер о магнитных полях, взял ее руки в свои, прижал к губам.

– Ника-сан, – позвал из кухни отец.

Вместе они прошли на кухню. Андрей Николаевич в белоснежной рубашке с подвернутыми рукавами, с галстуком, закинутым за спину, в цветастом фартуке копошился у плиты.

– Я делаю мисо-суп, вы должны его попробовать, – сообщил он Сергею.

– И не вздумайте сказать ему, что вам не понравилось, – произнес грудной женский голос у него за спиной.

Сергей обернулся. В углу за холодильником сидела женщина лет сорока, похожая на Нику, но более яркая, более броская.

– Анна Николаевна, тетя, – она протянула ему руку, он не понял, то ли для пожатия, то ли для поцелуя, и, не отважившись поцеловать, осторожно пожал.

Женщина смотрела на него с нескрываемым интересом.

– Я слышала, вы медик? – спросила она.

– Будущий, – покраснев, ответил он. Сейчас она спросит, на каком он курсе.

Но она не спросила, а сказала категорично:

– Не бывает бывших или будущих медиков. Это врожденное свойство, как цвет волос. Либо есть, либо нет.

– Тетя Аня тоже врач, – пояснила Ника.

– Да, – сказала женщина с удовольствием, – единственный человек, приносящий пользу в этой исключительно культурной семье.

– Тут ты не права, Анюта, – сказал от плиты Андрей Николаевич. – И насчет цвета волос ты тоже не права, я, например, – он провел рукой по лысине, – бывший брюнет.

Сергей не удержался, хихикнул.

– Ага! – воскликнула женщина. – Вы уже обратили его в свою веру. – Скажите, Сергей, вы тоже считаете, что человечество обречено на возврат в Средневековье без атташе по культуре?

Сергей неуверенно улыбнулся. Ника протянула ему вазу с салатом, велела отнести на стол.

– Какой стол? – удивился он.

– Там увидишь, – она толкнула его в сторону комнаты.

– Спасай, спасай своего приятеля, – сказала Анна Николаевна у него за спиной, – но помни, что бегство от спора есть признание поражения де-факто.

В комнате диван был отодвинут вплотную к полкам с книгами, посередине стоял стол под крахмальной скатертью, в висячей люстре впервые на его памяти горели все лампы, отражаясь в серебряных приборах и хрустальных бокалах на столе. Стол был накрыт на шесть персон. Сергей осмотрелся. Молодая девушка, немного старше Ники, стояла у книжной полки в углу и молча его разглядывала.

– Здравствуйте, – неуверенно сказал Сергей.

– Привет, – сказала девушка, – можешь не представляться, ты Никин бой.

– Кто я? – не понимая, переспросил он.

– Бойфренд. Приятель. Друг. Кавалер, ухажер, жених, любовник. Как скажешь, так и назовем.

– Лучше просто Сергей, – сказал он, покраснев.

– Прелесть, – сказала девушка, продолжая его разглядывать. – Просто прелесть. Молоденький, хорошенький, краснеет от слова «любовник». И где только Ника тебя нашла? У тебя друга не найдется свободного, для меня? Я ее сестра, кстати. Двоюродная.

– Очень приятно, – пробормотал Сергей, не зная, что еще сказать.

– Уже? – удивилась девушка. – А мне еще нет. Но скоро будет. Дядя Рюша об этом позаботится. Он тебе нравится?

– Кто?

– Дядя Рюша.

– Н-не знаю.

– Все зависит от твоего чувства юмора. У тебя есть чувство юмора?

Сергей пожал плечами.

– Этот вопрос похож на парадокс лжеца, – сказала она. – Если у тебя есть чувство юмора, ты должен ответить «нет», но это значит, что у тебя нет чувства юмора, и тогда ты должен ответить «да». Ты согласен?

– С чем? – спросил он, вконец запутавшись.

– Странно, – задумчиво произнесла девушка. – Вряд ли Ника могла взять себе в приятели полного болвана, но ты определенно производишь очень адекватное впечатление. А, понимаю, это я тебя так поразила своей красотой. Или умом. Так красотой или умом?

– М-м-м, – промычал Сергей, не зная, как от нее избавиться.

– Впечатление слишком сильное, видимо, и тем и другим, – серьезно сказала девушка. – Но ты не расстраивайся. Мои чары сильны, но – увы! – кратковременны.

Андрей Николаевич вошел в комнату, неся дымящуюся суповую миску.

– Я вижу, вы уже познакомились, – заметил он, глядя на Сергея с улыбкой, – и она уже успела заговорить тебя до смерти.

– Дядя Рюша! – укоризненно сказала она. – Во-первых, он еще жив, я наблюдаю у него как минимум три несовместимых с клинической смертью симптома: повышенное потоотделение, покраснение кожи и несвязность речи. Во-вторых, как ты мог подумать, что я познакомлюсь с молодым человеком, не будучи ему представлена?

Андрей Николаевич засмеялся, снял фартук, раскатал рукава рубашки, застегнул манжеты красивыми запонками.

– Уважаемый Сергей… э-э-э?

– Геннадьевич.

– Уважаемый Сергей Геннадьевич, разрешите представить вам мою племянницу, Наталью Александровну Волкову, студентку факультета журналистики.

Девушка томно улыбнулась, потупилась и сделала книксен.

Андрей Николаевич развернулся к ней, глаза у него смеялись, но говорил он совершенно серьезно:

– Уважаемая Наталья Александровна, разрешите вам представить Сергея Геннадьевича Долгова, друга нашего дома, студента-медика.

Сергей кивнул, не представляя, что делать еще.

– Вы должны шаркнуть ножкой, – сказала девушка.

Ника и Анна Николаевна вошли в комнату, неся большие красивые тарелки. От тарелок поднимался пар, и вся комната заполнилась пряным, щекочущим ноздри ароматом.

– Я вижу, Ташка, ты мальчика почти до слез довела, – сказала Анна Николаевна, ставя блюдо на стол.

– Еще нет, мама, – серьезно возразила девушка, – но я очень старалась.

Сергея посадили напротив Ники, Анна Николаевна села напротив брата, место напротив Натальи оставалось пустым, и, заметив, что Сергей на него поглядывает, она сказала:

– Это для папы. Сегодня я должна сидеть напротив него.

– Почему? – удивился Сергей.

– Потому что мне нужны новые сапоги, а он за едой добреет.

– Желаю успеха, – саркастически сказала ей мать, – добрый или злой, вряд ли он забудет, что это уже третья пара.

Наталья вздохнула, сказала Сергею доверительно:

– В нашей семье нет никакой солидарности. Никто меня не поддерживает. Вот ты как считаешь, сколько пар сапог должно быть у девушки?

– Столько, сколько надо, – неуверенно сказал Сергей.

– Ника, – провозгласила Наталья на весь стол, – ты сделала правильный выбор, выходи за него замуж, у тебя будет столько сапог, сколько тебе нужно.

Спас Сергея Андрей Николаевич, провозгласив, что мисо-суп надо есть горячим. Суп был похож по вкусу на уху из несвежей селедки, но Сергей напрягся и съел все. Анна Николаевна от мисо категорически отказалась, Наталья съела ложку, скривилась, сказала, что с прошлого года вкус не улучшился.

– Я начинаю подозревать, дядя Рюша, что проблема в твоих кулинарных способностях.

– Ты это и в прошлом году подозревала, – улыбнулся он.

– В таком случае, – скорбным тоном заявила она, – подозрение переходит в уверенность.

Все засмеялись.

За столом говорили о книгах, о фильмах. Ника притащила деревянный альбом, заговорили о родственниках, о семейной истории. Выпили в память Никиной мамы, Сергею показали ее фотографию – красивая молодая женщина в высокой прическе смотрела на него просто и весело. Пришел Натальин отец, Александр Владимирович, поздоровался с Сергеем за руку, сел за стол, потер руки, спросил:

– Суп из селедки уже съели?

Сергей улучил момент, когда Ника вышла в кухню, выскользнул из-за стола, прошел вслед за ней. Она что-то доставала из холодильника, но, почувствовав его присутствие, обернулась.

– Тебе не скучно? – спросила шепотом.

Он покачал головой.

На каблуках она была лишь чуть-чуть ниже его, и лицо ее было так близко, что он мог разглядеть собственное отражение в широко раскрытых зеленых глазах.

– Ты очень красивая, – тоже шепотом сказал он.

– «Роман в холодильнике» – так я назову свою первую книгу, – раздалось у него за спиной. – Вынь девушку из холодильника, Ромео, она простудится.

Наталья стояла в дверях кухни, держа в руках стопку грязных тарелок.

– Между прочим, я сама напросилась отнести посуду, – сказала она, – чтобы старшее поколение не обнаружило, чем вы тут занимаетесь. Но я разочарована: ничего интересного, я не буду писать о вас роман. Мой подвиг пропал втуне.

После чая с тайяки гости стали собираться домой.

– Подбросить тебя до дома, Сергей? – спросил Александр Владимирович.

– Папа, – томно протянула Наталья, – ты хочешь лишить его самой прелестной, самой интимной части вечера.

Оставаться после этого стало невозможно, и, пробормотав, что он близко живет и хочет пройтись, Сергей схватил куртку и выскочил за дверь. В дверях он поймал Никин взгляд, она улыбнулась краешком губ, своей обычной полуулыбкой, показала рукой: «Приходи завтра».

Андрей Николаевич уехал. Начался учебный год. Виделись они намного реже, она писала курсовые, он обнаружил, что на втором курсе преподаватели гораздо менее снисходительны.

Каждую встречу он, словно драгоценность, складывал в сокровищницу, чтобы перед сном доставать, перебирать и наслаждаться. Ощущение ее тонких рук на его плечах. Ее талия, которую он мог почти обхватить пальцами – оставалось каких-то три сантиметра. Ее глаза, ее губы, ее волосы. Он как-то застал ее после ванны, с распущенными волосами, и поразился, как их было много, этих тяжелых темно-красных, медных волос, которые укрывали ее до колен, превращая в мадонну со старинных картин.

Каждое утро в семь пятнадцать он исправно брился в ванной. Альфред больше не появлялся, хотя очень часто Сергею казалось, что он видит его краем глаза где-то за спиной, в углу. Но стоило обернуться, как видение исчезало. Прошло еще пять недель. Десять из пятидесяти двух. Приближались ноябрьские праздники.