Читать книгу Эсфирь - Ольга Клюкина, О. П. Клюкина - Страница 2

1

…была как белая лилия.

Женщины тихо перешептывались между собой:

– Смотрите, наша царица Астинь – как ароматная белая лилия. Даже от ее тени исходит влажная прохлада.

Это сравнение придумала Зерешь, первая жена царского визиря, и теперь его тихо передавали по кругу, чтобы именно в таких словах рассказать потом домашним про женский пир, устроенный в отдельном зале дворца для царицы Астинь и ее подруг.

Как лилия, да, как белая водяная лилия… Правда, передать словами удивительную красоту царицы было не легче, чем удержать воду в горсти.

Знатнейшие женщины города Сузы, собравшиеся сегодня во дворце, нарядились в лучшие платья, надели драгоценные украшения. Многие из них редко выходили за ворота своих богатых домов и месяцами никого не видели, кроме мужа, детей и слуг. На всех гостьях сегодня были парадные головные уборы, отделанные золотом и серебром, ожерелья и бусы из драгоценных камней, серьги и подвески в волосах, многочисленные кольца на руках.

Нашлись за столами такие, кто сразу дал волю острым языкам, слишком долго пролежавшим в ножнах покорности.

– Точно, наша царица как белая лилия, – шептались они, загораживая рты надушенными ладонями. – От нее даже пахнет тиной и речным илом. Как бы здесь не заквакать! После целой реки выпитого медового вина хочется поскорее запеть песни…

Слушая это беспечное хихиканье, трудно было представить, что многие из подруг Астинь каждый день считали оставшиеся до женского пира дни, обдумывали любую бусинку, загодя принимали бодрящие ванны и делали все возможные притирания, чтобы выглядеть во дворце не хуже других.

Астинь в золотом венце на голове восседала за столом выше остальных женщин. По обе стороны от нее стояли две молоденькие чернокожие служанки и обмахивали царицу опахалами из страусиных перьев. Все должны понимать: жен и наложниц у царя может быть сколько угодно, но божественная супруга, которая родит наследника престола, – только одна, несравненная.

Высокую шею царицы в несколько рядов окружали бусы из жемчуга. Ее платье было расшито тысячами голубых лазуритовых бусинок. В тихой задумчивости Астинь и впрямь была похожа на белую лилию, плавающую по водной глади среди кувшинок и других прибрежных цветов.

Многие мужчины мечтали увидеть вблизи на удивление белое, будто бы даже прозрачное лицо царицы Астинь. Но лишь в своих беспокойных снах могли они вдоволь любоваться перламутровыми щеками избранницы Артаксеркса, считавшейся самой красивой женщиной во всем царстве.

По персидским законам и понятиям о женской чести только царь, несколько избранных евнухов, женщины-подруги и служанки царицы могли спокойно лицезреть супругу царя. Астинь нельзя было появляться в людных местах, чтобы не разжигать в мужчинах напрасных желаний. Она могла обедать лишь наедине с царем, приходить ночью к нему на ложе и старательно прятать свою красоту от жадных, завистливых глаз.

Два года назад, в самом начале правления Артаксеркса Великого, была доставлена к нему из маленького городка близ Лагаша юная красавица Астинь. Она сразу же сумела понравиться молодому царю больше других наложниц. Даже в сильную жару маленькие груди и бедра Астинь излучали приятную прохладу и доводили молодого царя до озноба.

На теле Астинь невозможно было найти ни малейшего изъяна – ни царапины, ни шрама, ни расчесов, ни мелкой болячки. Насекомые, приносящие нарывы и лихорадку, словно бы сговорившись между собой, облетали Астинь стороной. Само солнце обходило ее беспощадными огненными стрелами, от которых у других кожа делалась темной и грубой.

А ведь родом Астинь была из краев бесконечных болот, где от летней жары вода к ночи делалась горячей, а от укусов местных насекомых на лицах появлялись шишки, которые целый год истекали гноем и могли свести в могилу, если не прижечь их каленым железом.

Поэтому многим было ясно: малютка Астинь со своим ясным личиком, непривычно белыми ручками и ножками, подраставшая в доме дальних родственников великого князя Мереса, вовсе не простое существо. Она с младенчества была отмечена знаками божества, а значит, судьба ее обещала быть сияющей и необычной.

Когда после внезапной смерти Ксеркса на персидском троне воцарился его сын Артаксеркс Лонгиман, Астинь как раз достигла поры первого цветения. Тогда во всех областях персидской державы появились наблюдатели на быстроходных лошадях, царские вестники и посланники, собиравшие повсюду красивейших девиц для царского гарема.

Хитрый князь Мерее, дальний родственник царя, быстро понял, как можно без лишних трудов обрести царскую милость. Он самолично доставил Астинь во дворец в Сузах, назвав ее лучшим из своих подарков. И ведь не прогадал! Все правильно рассчитал князь Мерее за одну Астинь он получил столько золота, что смог купить несколько десятков дорогих лошадей для своей конюшни и в каждый свой приезд ко дворцу получал от Артаксеркса новые богатые дары.

– Посмотри, а все же тяжел, слишком тяжел царский венец для тонкой шеи царицы Астинь, – тихо прошептала на ухо своей подруге Зерешь. – Я бы не хотела носить венец, в котором нельзя ни вволю потанцевать, ни даже просто покачать головой под звуки арфы.

– Бедняжка Астинь, – заметила подруга, поправляя на своей голове перевязь, расшитую разноцветным бисером. – Она такая бледная и печальная, потому что напротив нее уселась верховная жрица лунного храма. И смотрит таким взглядом, что Астинь боится лишний раз поднести к губам чашу с вином. Уж лучше сидеть под столом, чем на тронном месте напротив жрицы…

– Да, она очень страшная, эта лунная жрица, – заметила третья женщина, и все с ней согласились, хотя вряд ли смогли бы объяснить, что именно они имели в виду.

Лунная жрица по имени Синтара была женщиной не слишком молодой, но и не старой. Не красавицей, но и не слишком уродливой. Не толстой и не худой. Не веселой и не печальной. Она была неуловимой и жутковатой, как мерцающая лунная дорожка на темной ночной воде. Рядом с ней почему-то всем становилось не по себе.

Лунная жрица была посвящена в какие-то высшие таинства, недоступные простым смертным. Свои знания она могла передавать только ученикам и посвященным, конечно же, явно не за пиршественным столом. Поэтому было непонятно, о чем с ней говорить.

Все украшения Синтары были сделаны из чистого серебра: большие, свисающие до плеч серьги в виде двух полумесяцев, амулет на шее в виде нарождающейся луны, серебряный гребень в волосах с начертанными на нем непонятными знаками и символами. Но никто из гостей не смел расспрашивать, что означают эти знаки. Все знали: праздное любопытство по части небесных секретов заметно сокращает дни жизни.

Даже маленькие дети помнили: нельзя показать пальцем ни на луну, ни на небо, иначе палец отсохнет, а человек после этого в три дня может умереть среди ночи от неведомой болезни.

Светлые глаза лунной жрицы тоже словно отлиты из серебра – серые и пронзительные. Женщины на пиру старались в них не заглядывать.

Но Синтара и сама почти ни на кого не обращала внимания. Она неотрывно глядела на царицу Астинь, отчего бледные щеки царицы становились еще бледнее.

Верховная жрица храма лунного бога Син явилась на женский пир незваной, заявив, что ей повелели сделать это небесные светила. Уселась на почетное место жены царского визиря, на какое-то время спутала все танцы и песни…

Но вскоре женщины перестали обращать внимание на Синтару, настроили свои арфы, стали по кругу петь песни… Когда же очередь дошла до лунной жрицы, она неожиданно для всех тоже взяла в руки позолоченную арфу и запела, по-прежнему неотрывно глядя в лицо царицы Астинь.

Голос ее оказался резким, как у ночной птицы:

Допев, лунная жрица облокотилась всем телом на инструмент. В наступившей тишине было слышно, как арфа все еще продолжает жалобно скрипеть, хотя музыка уже смолкла.

– Что это за песня? – тихо спросила царица Астинь. А потом добавила: – Она не подходит для пира. Это не застольная песня. Наверное, ее исполняют во время какого-то обряда, который мы не знаем.

– Похоже, так и есть, – согласилась жрица. – Но бывает, что и пир становится обрядом, который понимают лишь посвященные. Не зря же я сегодня к вам пришла. Иногда пир – это обряд, который отделяет прежнюю жизнь от новой, другой.

– Что ты хочешь этим сказать, Синтара? – Астинь повела плечами, будто ей вдруг стало зябко.

– Только то, что уже сказала, царица.

– Конечно, ведь после хорошего пира еще долго хочется петь и веселиться! Как будто начинаешь жить снова! – воскликнула одна из самых молодых и веселых девушек.

– Скажите, почему мужчины каждый день устраивают себе праздники, а нам дозволено собираться вместе лишь в редкие дни? – поддержала ее подруга. – Значит, мы должны теперь так веселиться, чтобы хватило на месяц, а то и вовсе на целый год…

Как раз в это время слуги принесли на подносах лакомства из меда, орехов и буйволиного молока, а также кувшины с новым вином. Все начали пробовать сладости и вино. Все, кроме лунной жрицы, которая по-прежнему в упор разглядывала царицу Астинь, будто хотела прочесть по лицу ее судьбу.

– Почему ты не пьешь вина, Синтара? – почти прошептала царица Астинь. – Или тебе не нравится вино из царских кладовых?

Тогда жрица снова навалилась на арфу, ударила пальцами по струнам и пропела:

Все снова поглядели на бедную Астинь, которой, увы, некуда было спрятаться со своего высокого трона.

Синтара передала арфу сидящей рядом Зерешь. Та сидела, повернувшись к лунной жрице толстым боком. Она верила только своим домашним мудрецам и гадателям. Зерешь отдала арфу слуге и сказала:

– Хватит нам заунывных песен, а то я сейчас засну. Верно люди говорят: где бы ни цвела роза, рядом с ней всегда есть шип. Вы как хотите, а я люблю слушать за столом не песни, а истории про любовь и верность влюбленных…

– Да-да, лучше будем рассказывать интересные истории, – обрадовалась царица Астинь.

Самая веселая из девушек захлопала в ладоши и воскликнула:

– Ай-ай, какая мудрая ты у нас, Зерешь! Нет в Сузах никого умнее тебя!

Зерешь – первую и самую старшую жену Амана Вугеянина – многие в Сузах называли мудрейшей среди женщин и просили у нее совета по самым разным вопросам. Дело было в том, что в своем доме Зерешь держала трех прорицателей, гадающих по цифрам на магических костях. Да и в процветающем доме ее отца в Бактрии ни одно большое дело не начиналось без ворожбы и предсказаний. Там гадали по печени, по полетам стрелы и птиц, по направлению дыма, по маслу, разлитому на воде, по судорогам убитого животного, по звездам и сновидениям… По всему, что только можно себе придумать.

Но почему-то больше всего Зерешь доверяла магическим костям с цифрами. Она давно убедилась: такие предсказания наиболее надежные – даже лучше, чем у звездочетов и лунных провидцев.

Может быть, поэтому Зерешь не сильно смущалась лунной жрицы и была веселее многих на пиру. Она привыкла во всем жить своим умом, а точнее, умела ловко защищаться от жизни умом трех своих гадателей.

– Я знаю одну интересную историю из древних времен, – сказала лунная жрица со странной улыбкой на лице.

– Про утонувшего рыбака, который встретился в чреве рыбы с морской царицей? – полюбопытствовал кто-то с края стола.

– Нет, еще интереснее.

– А эта история про любовь? – робко спросила царица Астинь.

– Про великую любовь и верность, которые не всем дано постигнуть.

И Синтара принялась рассказывать про стародавние времена, когда царицы уходили в подземный мир вслед за мужьями и непременно брали с собой всех своих слуг, придворных девушек, конюхов, возниц, виночерпиев, охранников и музыкантов. В такой день женщины, как и сегодня, наряжались в праздничные одеяния, надевали свои лучшие украшения, подкрашивали глаза и веки зеленой краской – зеленый цвет издавна считался цветом жизни и нового рождения, – а затем устраивали в усыпальнице большой праздничный пир.

– Они пировали, пили вино, а потом все вместе выходили из склепа? – спросила самая нетерпеливая из девушек, но уже не таким веселым голосом. – Они потом уходили, да?

– Да. Они уходили в мир иной, – спокойно продолжила лунная жрица. – В лучший из миров. Тот, который на небесах. Но сначала они занимали в гробнице заранее отведенные места, наполняли свои чаши ядом и под музыку выпивали яд по команде царицы. Потом могильщики засыпали склеп землей и насыпали сверху большой холм. Такой же большой, как над усыпальницей царя…

Лунная жрица закончила рассказ. Женщины уже не пили вино – они со страхом глядели на свои кубки, друг на друга, на царицу Астинь. Пиршественный зал вдруг всем показался мрачным и душным. Без окон, заставленный скульптурами незнакомых богов, награбленными из греческих храмов, он сильно напоминал склеп… И кто знает, что было подмешано в царское вино?

Однако Синтара взяла в руки свой кубок, отхлебнула вина и впервые за все время пира снисходительно улыбнулась.

– Не бойтесь, – сказала она. – Это древняя история. Сейчас таких обычаев нет. К тому же наш царь еще очень молод. Впереди у него много лет жизни. Пейте, в ваших кубках не яд, а сладкое вино.

– Хватит нам историй, пора танцевать, – первой поднялась со своего места Зерешь, и вслед за ней встали другие женщины, взялись за руки, закружились в хороводе:

С бойкого языка Зерешь слетали слова новой, только что рождающейся песни. Их тут же подхватывали другие женщины – как легко и приятно было кружиться под эту песню после медового вина!

Даже царица Астинь заметно повеселела и тихо, одними губами, повторяла слова, которые после каждого припева все больше проникали ей в душу:

Все так увлеклись танцем, что не заметили, как в зале появился прыткий Авагф, один из семи царских евнухов, отвечающий за рассылку указов во все области царства и за распространение наиболее важных известий внутри дворца.

– Пусть царица Астинь тотчас явится перед лицо владыки в царском венце на голове и в наряде из шелка, чтобы все великие князья и придворные в тронном зале смогли увидеть ее красоту! – выпалил запыхавшийся Авагф. – И пусть потом царица в том же наряде покажется перед народом, собравшимся во дворе царского сада.

Царица Астинь слегка покачнулась на высоком троне, тихо охнула. Авагф взглянул на нее и виновато добавил:

– Сильно развеселилось сердце нашего царя от вина. Он сегодня желает такого, чего никогда прежде не требовал.

– Ты ничего не перепутал? – переспросила Авагфа Зерешь, привыкшая на правах жены визиря запросто разговаривать даже с царскими евнухами. – Может, ты неправильно передаешь речи царя? Скажи не по-своему, а слово в слово, как приказал царь.

– Царь велел, чтобы царица Астинь облачилась в свое прозрачное белое одеяние, в котором она по вечерам иногда так ловко пляшет в сальных покоях. То самое, через которое хорошо виден ее живот и золотой поясок на гибком стане, – слегка покраснев, принялся пересказывать Авагф. – И чтобы волосы царицы под венцом извивались в танце черными змеями. И тогда все поймут, что никто не может сравниться с ее красотой, и увидят…

– Ох, довольно! Молчи! – с мукой в голосе воскликнула Астинь.

– Ты просто пьян, Авагф, – сказала строго Зерешь. – Вон как тяжело ты дышишь. И лицо у тебя сделалось совсем красным. Должно быть, ты перепутал комнаты и забыл, что тебя послали в женский дом за наложницей или танцовщицей. Поэтому скорее иди к Шаазгазу, стражу царских наложниц, скажи, чтобы он выбрал подходящую женщину для развлечений, нарядил ее в бесстыдные одежды и направил к толпе под шатром…

Авагф послушно отступил в дверной проем, но в следующую минуту в зал вошли еще шесть царских евнухов и молчаливо выстроились в ряд. Последним из них стоял Харбона. И тогда Авагф еще раз громко повторил приказание царя: привести царицу Астинь к царю и…

2

…показать всему миру ее красоту.

Потому что не только престольные Сузы, а половина мира крепко зажата в кулаке персидских царей. Скоро и весь мир сделается единой ахменидской державой, как того хотели Кир Великий, и сын его Камбиз II, и Дарий, и Ксеркс.

– Именно теперь, при молодом царе Артаксерксе, – твердили в один голос придворные мудрецы, обаятели, тайновидцы и волхвы, – наконец-то совершилась необходимая полнота времен, и настали дни для главных побед и всемирных завоеваний. Не случайно он носит имя Артаксеркс Лонгиман, что значит Долгорукий. Благодаря завоеваниям отцов царь простер свой скипетр на сто двадцать семь областей от Индии до Эфиопии, дотянулся властной рукой до далеких земных окраин. Артаксеркс будет владыкой всего мира.

В свое время Артаксеркс не пожелал обосноваться в Персеполе – в городе, который не только сами персы, но и соседние народы называли «твердыней Ксеркса». Теперь огромный дворец Ксеркса в некогда столичном Персеполе стоял полупустым. По ночам там в залах кричали лишь павлины и одичавшие кошки, между зубцов на стенах давно обосновались летучие мыши. Лишь в женском доме под надзором евнухов тихо доживали свой век жены и наложницы прежнего царя, боясь лишний раз напомнить Артаксерксу о своем присутствии.

Главный архив со всеми придворными писцами, казна со стражниками и счетоводами, лучшие дворцовые прорицатели и гадатели постепенно переместились в Сузы и теперь находились под рукой у царя Артаксеркса.

Это был очень умный и хитрый ход, позволивший новому правителю оставить в Персеполе всех неугодных придворных и набрать себе новых – более расторопных и молодых.

…И вот теперь один из них – Авагф стоял на коленях перед царем, низко склонив голову к мраморному полу. Он знал: бывают такие новости, за которые владыка может повесить за язык, посадить на кол, отсечь мечом голову. И почему-то именно он, Авагф, по своей постылой должности вынужден сообщать царю дурные известия.

– Царица Астинь не пожелала явиться по приказанию царя, – сказал Авагф, нарочно медленно растягивая слова, будто в каждом звуке теплилась его жизнь.

– Что? – закричал Артаксеркс, вскакивая с трона. – Что ты сказал, коварный пес?

Авагф еще покорнее растянулся на мозаичном полу. Голос царя гремел в гулком зале большим барабаном.

Евнух собрал всю свою волю, чтобы не зажать от страха уши руками.

– Как не пожелала? Отказалась? – еще громче взревел царь.

Авагф лежал с закрытыми глазами и слушал, как со стола падали золотые кубки и со звоном катились по полу. И еще евнух услышал где-то наверху страшный клекот и шипение. Он понял, что ему осталось жить несколько мгновений.

Старый Харбона, лучше всех знавший привычки Артаксеркса, однажды так сказал Авагфу:

– Не бойся, когда царь кричит, – это пустое. Опасайся, когда владыка начнет задыхаться от гнева и шипеть, уподобляясь дракону. Тогда он способен на все.

Авагф услышал шаги и напряг все свои силы, чтобы в последний миг жизни не закричать от ужаса и не покрыть свое имя вечным позором. Но шаги вдруг пронеслись мимо, в воздухе остался лишь еле заметный запах дорогих благовоний царя. Только тогда Авагф приподнял голову и зачем-то растерянно ощупал свой бритый взмокший затылок.

Все присутствующие теперь глядели на дверь, через которую разгневанный царь выбежал в сад.

Авагф присел на скамью и принялся сосредоточенно молиться Арту – божеству правды и справедливости, в честь которого назвали когда-то царя Артаксеркса. И неважно, что там, в саду, Артаксеркс с криками вырывал на своем пути цветы и ломал ветки деревьев, топтал в припадке ярости траву и рассекал мечом кусты жасмина. Главное, что головы его подданных остались на плечах.

Даже старый Харбона понимал: не следует мешать царю. Пусть выпустит пар, помечется по саду, подобно раненому барсу, пошипит, изрыгая проклятия. Он царь, и на то его…

3

…великая царская власть.

А Мардохею не давал покоя простой вопрос Гадассы: а зачем царь?

Сейчас, сидя за пиршественным столом, он не мог думать об этом вслух. Зачем людям царь?

Этим вопросом, должно быть, задавался пророк Самуил, когда иудейский народ вдруг потребовал себе царя. Но Бог сказал Самуилу: «Не печалься, они не тебя, а Меня отвергли, чтобы Я больше не царствовал над ними».

И еще сказал: «Сделай все так, как они просят, но только не забудь от Моего имени объявить народу права царя. Пусть никто не говорит потом, будто не знал, что его ожидает».

Тогда Самуил вышел на площадь и пересказал права царя.

– Царь возьмет ваших сыновей и приставит к своим колесницам, сделает всадниками и отведет на войну.

Но люди на площади кричали:

– Мы согласны, пусть царь будет над нами!

– Царь поставит сыновей ваших возделывать царские поля и жать царский хлеб, заставит их делать ему оружие и все новые колесницы!

Но люди кричали:

– Мы согласны, пусть царь будет над нами!

– Царь возьмет дочерей ваших, чтобы они варили царю кушанья и пекли хлеба, отберет у вас лучшие поля, виноградные и масличные сады, отдаст их своим слугам. От ваших посевов и виноградников он будет брать десятую часть, чтобы кормить своих слуг и евнухов. И столько же от всякого мелкого стада.

Но люди закричали еще громче:

– Пусть возьмет, и пусть царь будет над нами!

– Царь возьмет лучших юношей и девушек, лучших ваших рабов и употребит на свои дела. Вы и сами будете у него рабами! Не лучше ли быть рабами Господа, нежели служить царю? Ведь вы не выдержите и вскоре восстанете на царя, которого сами же хотели.

Но люди закричали:

– Нет, пусть нас судит и водит на войну царь, хотим быть, как другие народы!

И тогда сказал пророк Самуил израильтянам усталым голосом:

– Ладно, идите каждый в свой город. Будет у вас отныне царь.

Мардохей задумчиво покачал головой и оглядел пиршественный стол.

– Вот и поедают они нас теперь, словно сладкий виноград, – произнес он вслух.

– Т-т-ты о чем? – встрепенулась Гадасса.

– Древние пророки называли иудеев виноградом Господа, Его избранной сладкой гроздью. Смотри, сколько жадных ртов жуют за столом виноградные гроздья… Все хотят нас пожрать.

– На моей тарелке тоже выбита к-к-красивая виноградная гроздь, – заметила девочка. – Может, это блюдо из Иерусалимского храма?

– Может, и так, – помрачнел Мардохей. – Прежний царь Кир вернул кое-что из награбленного, но много храмовой утвари растащили по всему свету. Она может оказаться в любом из царских или вельможных домов. Не ешь с этой тарелки, девочка. Нельзя, чтобы обглоданные кости лежали на священной посуде.

– Мне вообще не хочется есть. Вокруг так много интересного, – мгновенно согласилась Гадасса. – С нашей скамьи виден весь царский дворец!

Она, не отрываясь, разглядывала картины из камня на дворцовых стенах. На всех был изображен царь Артаксеркс Великий: вот он охотится и руками разрывает пасти могучим львам. На его лице нет ни тени смятения или страха. Вот царь принимает дань от иноземных послов. Его гордый горбоносый профиль выражает не радость, а скорее досаду – уж слишком длинна вереница посланников.

На всех картинах Артаксеркс выбит очень крупно. Он кажется в два раза выше ростом и шире в плечах, чем остальные. Но больше всего воображение девочки поразила мощная мускулистая нога царя, открывающаяся при ходьбе из-под полы богатого одеяния. Одной такой ногой можно затоптать целую армию неприятелей.

– Царь и вправду такой большой? – тихо спросила Гадасса Мардохея. – Скажи, он огромный, как гора? Ты же видел его издалека.

– Ну… да, он высокий. Еще его называют Лонгиманом – должно быть, у него длинные руки.

– Жаль, что мы его не увидим! – вздохнула Гадасса. – Я бы очень-очень хотела увидеть царя.

Одна из дверей в тронный зал была сегодня открыта для всеобщего обозрения. Издалека можно было разглядеть высокие колонны, инкрустированные красным камнем и перламутром. Их много, как деревьев в кедровом лесу!

Вход во дворец украшали огромные крылатые быки с человеческими бородатыми лицами. Если как следует вглядеться, можно было различить уже знакомый по каменным картинам разрез глаз и нос с горбинкой, небольшую бородку с мелкими, красиво завитыми кудрями, корону на голове в виде большого рога.

– А почему нигде нет изображения царицы Астинь? – спросила Гадасса. – Про ее красоту рассказывают легенды, почему же никто не выбил ее лица на камне? Все девочки в Сузах рисуют палочками на песке царицу Астинь, но она у всех выходит по-разному.

– Что ты хочешь от тех, кто поклоняется зверям? – чуть усмехнулся Мардохей. – Они бьют поклоны перед палками и камнями, которые называют божествами, а женщины для них – еще хуже собак…

– Как бы я хотела увидеть еще и царицу Астинь! – сказала со вздохом Гадасса. – Хоть бы одним глазком.

И почти сразу же за столом вдруг зазвенело тихим колокольчиком: Астинь, Астинь, Астинь!

А потом гораздо громче и настойчивее:

– Царица Астинь! Вы слышали? Сейчас сюда приведут царицу Астинь, чтобы показать ее красоту!

И на дворцовой площади отчетливо слышалось одно и то же: Астинь! Царь покажет нам сейчас царицу Астинь!

Мардохей удивленно посмотрел на Гадассу, будто она была виновата в переполохе. Но девочка только пожала плечами. Она уже привыкла к тому, что многие ее желания почему-то сразу же сбывались.

Гости за пиршественным столом пришли в сильное возбуждение, никто не хотел подниматься со своих мест прежде, чем приведут Астинь. Стражники начали подталкивать всех к выходу. Толпа на площади разволновалась еще больше, люди решительно хлынули во дворец, и стражники не смогли сдержать лавину любопытных.

Пришлось применять оружие, и вскоре в царском саду послышались крики и рев, вопли раненых, ругань охранников, стоны затоптанных стариков и крики потерявшихся детей. Гости опрокидывали скамейки, раскидывали посуду и кушанья. Из сада пирующие бросились назад к воротам, но не смогли пробраться на площадь из-за встречной толпы.

Возле Садовых ворот, откуда положено было покидать дворец, началась страшная давка. Стражники получили срочный приказ перекрыть все входы и выходы.

Паника нарастала. Все забыли про пир, даже про царицу Астинь… Главное теперь было – спастись, сохранить жизнь.

Мардохей схватил девочку за руку и побежал к выходу, но поздно: Садовые ворота оказались запружены людьми, пьяные начали драку с царскими стражниками.

– Другого выхода нет, попробуем выбраться через мои ворота, – прошептал Мардохей. – Теперь надо молиться Богу, чтобы нас не увидели в саду. Я знаю, как незаметно пробраться между кустами. Господи, спаси!

И Мардохей, пригнувшись, нырнул в кусты, потянув за собой Гадассу. Сейчас он думал только об обещании, данном дяде Аминадаву: сохранить это дитя даже ценой собственной жизни.

Помолившись, Мардохей побежал между деревьями и кустами жасмина, осторожно отводя от лица колючие ветки и стараясь как можно тише ступать по земле.

Сад, примыкающий к дальним воротам, был заброшенным и неухоженным. Мардохей слышал, что он оставлен в таком виде по приказу царя Артаксеркса – для домашней охоты. Если повезет, они быстро доберутся до ворот, где Мардохея знают все стражники. Все лучше, чем быть затоптанными пьяной толпой…

Вдруг Мардохей резко остановился. Рядом послышался шум и треск сучьев, словно навстречу им двигался крупный зверь – олень или медведь, но явно не человек.

Мардохей дернул Гадассу за руку и сам тоже упал в траву, вжался в землю, притаился. Он знал: иногда по недосмотру слуг из царского зверинца сбегают дикие звери. С величайшей осторожностью раздвинул Мардохей ветви кустарника и вдруг в нескольких шагах увидел… царя Артаксеркса – растрепанного, грязного, с перекошенным от гнева лицом.

Великий царь самозабвенно рубил ветки деревьев, топтал их ногами, рычал и что-то бормотал в ярости. Глаза его были красны, язык вывалился…

Гадасса сидела на корточках и в изумлении смотрела из-за кустов на странного человека, который вдруг принялся неистово топтать свой расшитый золотом плащ. Белые цветы жасмина кружились вокруг него, как снег, выпадающий в горах в самые лютые зимы. Ветки крошились под острым мечом, подобно телам лютых врагов.

– Кто это? – шепотом спросила Гадасса.

– Царь, – ответил Мардохей беззвучно, одними побелевшими губами.

По застывшему выражению его лица Гадасса поняла: сейчас нельзя задавать никаких вопросов. Она и сама догадывалась: если человек в венце их заметит, это будет означать верную гибель – никто из простых смертных не должен видеть лицо царя, а тем более такое лицо.

Мардохей бесшумно опустил ветки и начал молиться. А Гадасса никак не могла оторвать взгляда от страшной картины.

Вдруг царь остановился. Лицо его все еще было красным от гнева. Тяжело дыша, он беспомощно оглянулся по сторонам.

«Сейчас он нас заметит», – мысленно ужаснулась Гадасса.

Неожиданно из-за дерева появился старик. Он был такой худой и немощный, что ему приходилось прижимать к животу тяжелый кувшин, а через его плечо было перекинуто узорное полотенце. Старик молча отер царю Артаксерксу лицо. Потом опустился на колени и принялся тщательно вытирать ему ноги, поднял с земли затоптанный плащ.

Царь что-то недовольно ему сказал, и они вместе скрылись за деревьями, закрывающими заднюю стену царского дворца. Мардохей схватил Гадассу за руку и быстрее рыси побежал к своим воротам.

По счастью, их сторожил сегодня добродушный Джафар. Он узнал Мардохея и без промедления выпустил его вместе с девочкой из дворца. Свобода!..

Мардохей без сил опустился на землю, прикрыл глаза. Вокруг было тихо. Пели птицы. Лишь в отдалении по-прежнему слышались крики, вой военной трубы, невнятные, гортанные возгласы. Каким-то чудом они сегодня остались живы, и это было самое главное.

– Не плачь, все уже позади, – сказал Мардохей, поворачиваясь к девочке. – Ничего не бойся.

– А я и не боюсь, – ответила Гадасса.

– Почему же ты плачешь?

– Мне… мне жалко царя.

– Почему?

– Оказывается, он такой маленький. Он даже ниже тебя ростом. И совсем одинокий. Мне жалко его до слез.

Мардохей настолько удивился этим словам, что не заметил самого главного: Гадасса произнесла длинную фразу ни разу не заикнувшись. Новое, только что пережитое потрясение сумело вытеснить прежний детский недуг. Щеки и нос девочки все еще были перепачканы землей.

Но Мардохея удивило загадочное сияние ее глаз.

– Я и так всегда знала, что ты, Мардохей, выше и сильнее царя. Мне лишь хотелось в этом убедиться, – сказала Гадасса так спокойно, будто и впрямь это она специально устроила весь этот кошмар во дворце. – Но почему ты так смотришь на меня, Мардохей? О чем думаешь?

– Так… Не знаю, – испугался Мардохей своих странных мыслей.

Он не стал говорить, что в очередной раз убедился: Гадасса любимица Того, Кто с готовностью выполняет любые ее желания, даже детские прихоти! Неужто сбываются все произнесенные ею вслух просьбы?

– Я хочу, чтобы ты тоже стал великим человеком, Мардохей. Ты больше других этого достоин, – серьезно проговорила девочка. – И ты должен помогать маленькому царю.

Мардохей рассмеялся, но Гадасса по-прежнему смотрела на него в упор, совершенно серьезно.

– Пообещай мне, пообещай, что не будешь называть меня царем, ладно? – проговорил он, наконец, отсмеявшись. – И не наказывай меня, возвеличивая перед другими. Сила твоя так велика, что ты, если захочешь, сама скоро сделаешься царицей, несмотря на твой… смешной, грязный нос.

Гадасса принялась сердито оттирать лицо – Мардохей никогда раньше не смеялся над ее внешностью. С его стороны это было похоже на…

4

…заговор и предательство.

Артаксеркс медленно обвел глазами всех сидевших вокруг его престола: то, что произошло сегодня во дворце, было похоже на заговор и предательство. Почему царица Астинь отказалась явиться на пир? Сейчас он не в силах был думать об этом здраво.

В голове царя крутилось лишь одно: предатели, все предали меня, выставили на посмешище… И те, кто сидел в тронном зале… И те, кто пожирал хлеб и соль с царского стола под шатром в саду… Женщины, напившиеся вместе с царицей сладкого вина и теперь хихикающие в дальних комнатах… Стены… Весь город… Надменные Сузы… Все! Все предали своего царя. Пусть никто теперь не ждет пощады.

Когда Артаксеркс Лонгиман вернулся в тронный зал, лицо его было спокойным, словно высеченным из камня. Плечи прикрывала новая накидка, расшитая драгоценными камнями. Ее принес Харбона вместо плаща, изрубленного на куски и затоптанного в землю.

– Что молчишь, старая сова? – тихо и устало сказал царь Харбоне в саду. Эти привычные слова означали: Артаксеркс наконец-то избавился от душившей его ярости. – Много лет я не слышал от тебя ни одного слова. Или у тебя от старости давно отсох язык?

Но Харбона молча поклонился и протянул царю полотенце вытереть потное лицо, а потом кувшин с вином. Царь отхлебнул вина. Вместе с первым же глотком к нему пришло спокойствие и холодная злость.

Артаксеркс вдруг словно прозрел и увидел то, что так долго было от него сокрыто. Все вокруг были предатели. И царица Астинь в первую голову. Никому нельзя верить. Никого нельзя любить. Ни жену, ни друга, ни слугу. Всякий, кто принялся бы сейчас убеждать Артаксеркса в том, что он сам поступил неразумно, призвав царицу красоваться перед князьями и пьяным народом, был бы немедленно зачислен в предатели и заговорщики.

Потому-то старый Харбона упорно молчал в саду, прикрыв глаза тяжелыми веками. Он слышал, как люди Каркаса, начальника дворцовой стражи, палками и мечами разгоняют взбесившуюся толпу, но и по этому поводу не проронил ни слова.

Князья персидские и мидийские, царские евнухи, даже Аман Вугеянин – все разом замолчали, когда Артаксеркс снова вошел в зал. Он казался еще более величественным и грозным, чем прежде. Всем своим видом молодой царь напоминал коршуна. Блестящая накидка на плечах колыхалась расправленными крыльями.

Что было у владыки на уме, когда он медленно вглядывался в побледневшие лица подданных? Его красные прищуренные глаза в этот момент казались нечеловечески зоркими и опасными.

Молчание длилось до тех пор, пока Артаксеркс сам не обратился к великим князьям с вопросом:

– Как поступить по закону с царицей Астинь за то, что она ослушалась царского слова, объявленного через евнухов?

Старые князья переглянулись, закачали головами и разом обернулись к Мемухану, который с невозмутимым видом поглаживал палку, словно заранее знал, что теперь без него не обойдутся.

Мемухан заговорил неторопливо, как бы в печальной задумчивости:

– Так-так-так, я так думаю: не только перед одним нашим владыкой виновата царица Астинь. Не только перед великими князьями, не только перед народом, который кричит сейчас под плетьми и палками. Царица Астинь провинилась перед всеми народами, населяющими сто двадцать семь областей нашего царства, перед тысячами тысяч мужей. Если рассказы о поступке Астинь дойдут до других жен, они начнут пренебрегать своими мужьями и будут оправдываться тем, что, мол, сама царица отказалась явиться перед лицо великого царя царей. Сейчас нужно думать, как не допустить пренебрежения женщин своими мужьями во всем мире. Так-то, вот так…

Стоило Мемухану закончить свою речь, которая, как всегда, поразила присутствующих немыслимым размахом, князья утратили прежнее спокойствие. Оказывается, дело касалось и их личных гаремов.

– Так и будет, если мы сейчас промолчим! – вскричал самый молодой из князей, Каршена. У него был весьма обширный женский дом. – Теперь и наши княгини, и простые наложницы, узнав о поступке царицы Астинь, начнут выказывать нам непослушание. Мы перестанем быть господами в собственных домах!

– Дерзкая женщина! Это хуже, чем нож в печень! – встрепенулся вечно заспанный, ленивый Марсена со щелками вместо глаз.

– В наших краях неверных жен или плохих хозяек принято связывать по рукам и ногам и с камнем на шее бросать в реку. Чтобы не засоряли напрасно землю, не лишали ее плодородия, – вставил слово великий князь Шефар, гневно тряся узкой бородкой.

Несколько князей поддержали его одобрительными возгласами. Лишь князь Мерее, дальний родственник царя, молчал, сжав челюсти. Он боялся, как бы кто не вспомнил, что это он когда-то привез во дворец царицу Астинь.

– Как поступить по закону с царицей Астинь? – возвысил голос Артаксеркс. – Как поступить с царицей по закону?

Слово «закон» властным рыком разнеслось по тронному залу и сразу же направило речи князей в иное русло. Разумеется, Артаксеркс знал про восточный обычай топить в реке надоевших или провинившихся жен. Рассказывали, как однажды Ксеркс, вернувшись из неудачного похода, приказал завязать в мешки и бросить в воду сразу четырнадцать наложниц из своего гарема, которые чем-то провинились в его отсутствие. Но Артаксеркс ни в чем не желал повторять своего отца – тем более в низости и бессмысленной жестокости…

– Так-так-так… Если благоугодно царю, – подумав, сказал Мемухан, – должно выйти особое постановление, которое следует вписать в законы персидские и мидийские. Постановление о том, что Астинь никогда больше не войдет пред лицо Артаксеркса Великого, а ее царское достоинство владыка передаст другой, которая будет лучше ее.

Царь сидел безмолвно и лишь страшно вращал глазами. Мемухан посчитал нужным прибавить:

– Когда все наши жены услышат об этом, они будут еще больше почитать своих мужей. И всякий муж останется господином в своем доме.

И тогда в знак согласия Артаксеркс Великий поднял свой скипетр и указал на Зефара, главного дворцового писца. Ему было велено срочно приступить к составлению указа, о котором сказал великий князь Мемухан.

Царский евнух Авагф проследил за отправкой нового постановления во все области Персидского царства. Указ о том, что Астинь больше не является царицей, Артаксеркс скрепил перстнем с печатью со среднего пальца. Перстень снимался туго – в него успела забиться земля из царского сада. Царь с силой рванул его с пальца. И тогда с царского мизинца упало еще одно кольцо – небольшое, оправленное голубыми лазуритами – подарок от царицы Астинь.

Но никто и не подумал поднять его с мозаичного пола, даже Харбона. Прижав кувшин с вином к животу и незаметно покачивая его, чтобы вино весь день оставалось теплым и пенистым, Харбона стоял возле колонны в печали. Он многое знал наперед и умел…