Читать книгу Трамвай судьбы - О. Странник - Страница 6

Рослый сероглазый парнишка лет двенадцати ехал в трамвае №5 домой, на Васильевский остров. Его звали Саша, и возвращался он с тренировки, рядом с ним на скамейке стоял маленький фибровый чемоданчик с металлическими уголками, в нём лежали боксёрские перчатки, капа и прочие необходимые вещи. Одет он был в обычную мышино-серую школьную форму и старенькое, маловатое ему уже полупальтишко. Было это в 50-м году, да… или в 51-м: ещё ходили трамваи по Невскому проспекту и жив ещё был Сталин.

Часов 11 осеннего вечера по тем временам считалось довольно поздно, и в пустом прицепном вагоне, кроме мальчика Саши и кондукторши, был ещё только один пассажир – постарше Саши шкет с косой чёлкой и фиксой, в натянутой на уши кепке-лондонке. Мальчик Саша искоса взглянул на него и сразу узнал: «гаванский», Коська из Скобского дворца. Если кто не знает, Скобской дворец – дом на Косой линии, где ещё до революции жили рабочие кожевенного завода, выходцы из Псковской губернии, скобари, иначе говоря. Сам же Саша, по тем же уличным понятиям, звался «островной». «Островные» – это те, кто жили на линиях, а те, что жили от 24-й линии и дальше, до Голодая, – те именовались «гаванская шпана» и люто враждовали с «островными». Жестокие уличные драки и подвигли худенького Сашу заняться боксом.

Трамвай свернул с моста на Васильевский остров. На повороте стало хорошо видно, как в ярко освещённом первом вагоне небольшая компания парней и девушек чего-то загоношилась, кто-то из них поставил на скамейку патефон, открыл его… Саша пригляделся: вот один крутит ручку, второй достаёт… пластинку?!

Трамвай замедлился к остановке, а Саше стало так интересно, что он выскочил из своего и заскочил в первый вагон. Действительно, парень в бушлате и клёшах, бережно держа пластинку за рёбра, поставил её, опустил звукосниматель, и полилась страстно-томительная, завораживающе-ритмичная неслыханная мелодия.

– Танго «Кумпарсита»! – провозгласил парень в бушлате и подхватил со скамейки девушку в пальтишке нараспашку, в бареточках и фильдеперсовых чулках. Саша, стоя на задней площадке, смотрел во все глаза. В трамваях той поры длинные жёлтые деревянные скамейки стояли вдоль стенок вагона, поэтому в середине было просторнее, чем сейчас. И вот представьте это фантастическое зрелище: по набережной Невы летит трамвай №5, сверкая красными софитными огнями над лобовым стеклом. Неповторимая патефонная музыка с шипением и потрескиванием гремит знойным аргентинским танго, мимо мелькают какие-то баржи, фонари и их дрожащие отражения в зыбкой воде, вот проносится памятник Крузенштерну, вот парусник «Сириус», а в пустом моторном вагоне парень в клёшах и девушка в беретике танцуют, неотрывно глядя друг другу в глаза. Кондукторша с рулончиками билетов и сумкой мелочи вытаращила глаза. Вся остальная компания – два парня в куртках-москвичках и девушка в платочке и чулках в резинку – жмётся у кабинки вагоновожатого, который не оглядывается, но как-то в такт дёргает плечом. На задней площадке восхищённый Саша проехал свою остановку, а заскочивший следом за ним Коська «гаванский» в ухмылке сверкает фиксой, подталкивает Сашу локтём и шепчет:

– Пластинка-то – трофейная, с собачкой… Эх, фартово, а, кореш?!

– Фартово!.. – выдыхает Саша и выскакивает из трамвая, который уносится по Косой линии, и музыка стихает вдали. Потом он идёт обратно до своей 16-й линии по набережному бульвару, и в нём гремит, пылает и тоскует танго «Кумпарсита», а перед его не видящими знакомый путь глазами мелькают клёши и фильдеперсовые стройные ножки…

В середине 50-х Саша учился в Мореходке, что на Косой линии, продолжал заниматься боксом и дрался уже не с «гаванской шпаной», а с «фрунзаками» – курсантами Военно-морского училища им. Фрунзе, которым по форме полагались палаши, что делало «бои» с ними особо опасными, и Саша перешёл в секцию самбо, что, как известно, сокращённо означает «самооборона без оружия».

По радио с утра до ночи звучали бодряческие комсомольские песни, иногда – классика, а Сашина рота маршировала в экипаж и в баню под «Марш энтузиастов». Но волшебное танго «Кумпарсита» жило в нём мечтой несбыточной, потому что на танцах в училище и в Мраморном зале играли па-де-катры, краковяки и па-де-патенеры, и изредка – вальс-бостон.

Власти боролись тогда со стилягами, и курсантов Мореходки привлекали в патрули – отлавливать стиляг, отстригать им коки и распарывать брюки-дудочки, поколачивая бедолаг по ходу действия. А Саша знал одного такого чувака в своём дворе с детства, и тот научил его, где искать «Кумпарситу» – на барахолке у Обводного канала. Да, там он отыскал трофейные пластинки с собачкой на этикетке, склонившей ухо к граммофонной трубе. Пластинки эти были редкостью и стоили дорого, да и танго «Кумпарсита» не попадалось. Но народная смекалка не знала границ, и на барахолке попадались самопальные грампластинки «на костях», то есть на рентгеновских снимках. Умельцы переписывали на эту плёнку джаз, блюзы, регтайм, свинг и буги-вуги; умельцев сажали, а музыка «на костях» звучала, вопреки официальному газетному лозунгу «Сегодня он играет джаз, а завтра Родину продаст». И многие меломаны даже не читали карандашные подписи на рентгеновской плёнке, они сразу определяли: рёбра? это Гершвин! Глазница – это Билл Хейли, а вот кисть руки такая кривая – так это Дюк Эллингтон… И Саша наконец-то купил «Кумпарситу» «на костях», на чьём-то локтевом суставе! А потом повезло, и он достал настоящую трофейную пластинку с собачкой Ниппером записи 37-го года и не мог наслушаться…

А затем в учебных загранплаваниях и в регулярных рабочих рейсах на сухогрузе «Балтийск» Саша Головин собрал много версий танго «Кумпарсита», и не только его. Так он стал коллекционером и завсегдатаем Джазовой филармонии, и занимался он теперь в секции карате. По работе для оформления загранвизы надо было жениться, и Саша женился. С того самого памятного танго в трамвае в его представлении девушки делились на тех, что в тонких чулочках танцуют, как бы отдаваясь партнёру, и тех, которые смотрят со стороны в скромном платочке и простых чулках в резиночку, и женился он как раз на такой. А что? Сидит дома, варит борщ, ждёт мужа из дальнего плавания, где в разных портах хватает тех, что танцуют.

В 70-х и 80-х власти боролись с фарцовщиками, тунеядцами и рок-н-роллом. Потом они вяло боролись с теневой экономикой (догадайтесь, почему вяло!), очень борзо боролись с диссидентами и продолжали бороться с рок-музыкой. Но стройные девичьи ножки теперь уже в нейлоне и мужские не в клёшах, а в джинсах выплясывали под запретную разнообразную музыку от Прибалтики до Владивостока и доплясались до лихих 90-х.

Теперь власти боролись между собой и за верховную власть в стране, обретённая свобода превращалась во вседозволенность, а передел собственности Балтийского морского пароходства привёл рядовых бойцов и авторитетов Саню Кумпарситу и Костю Гаванского на очередную разборку среди заброшенных краснокирпичных фабричных цехов на Кожевенной линии у Финского залива. Консенсуса не достигли, и произошла перестрелка.

Вот представьте картину: отгремели выстрелы, пара джипов улетают на форсаже, один стоит подбитый, два невредимых, бойцы в адидасовских спортивных костюмах – кто сидит, кто лежит. На подножку привалился, держась за раненое предплечье, Костя Гаванский в малиновом пиджаке, и в наступившей тишине из его магнитолы громоподобно хрипит голос Профессора Лебединского: «Я убью тебя, лодочник…» – прямо в тему, не правда ли! Рядом прислонился к дверце машины Саня Кумпарсита, одетый в чёрную кожаную куртку на тельняшку, в его магнитолу попала пуля, а если бы не попала, то было бы слышно… танго «Кумпарсита»? А вот и нет! Из неё звучало бы «Когда святые маршируют…» хрипатым голосом Луи Армстронга. И тоже было бы в тему. Костя Гаванский, перетянув руку галстуком, подтолкнул Саню здоровым локтём и сказал:

– Чики-пуки, пацаны, погнали наши городских!

Наступили 2000-е, и Александру Петровичу Головину, владельцу заводов, газет, пароходов, в его 62 года вступил бес в ребро. Он развёлся с супругой, сыну дал порулить филиалом в Выборге, а сам – поглядите-ка! – играет свадьбу с прелестной двадцатилетней барышней из службы эскорта. Перед нами прямо-таки кадр из давней кинокартины «Венский вальс»: через Дворцовый мост едет белая карета, запряжённая парой белых лошадей с плюмажами, а следом – ещё две кареты, а за ними – длинный белый лимузин «Хаммер» на тридцать шесть мест. В головной карете красавица в белоснежных кружевах, сверкая лукавыми глазками, щекочет букетом белых лилий нос импозантного жениха в белом же костюме. Он подтянут, спортивен и строен, серые глаза сияют, он счастлив – жизнь удалась! Вот кортеж останавливается у Ростральных колонн, а там в гранитном полукруге музыканты в белых фраках уже играют танго «Кумпарсита». Взлетают белые кружева над стройными ножками в ажурных чулочках, и не шестидесятидвухлетний Александр Петрович, а двенадцатилетний Саша сам танцует знойное аргентинское танго с красавицей и сам же как бы видит себя со стороны. Поют томительные скрипки, звенят синкопами аккордов в ритме сердца, плывут Ростральные колонны, за ними – Петропавловская крепость, кружатся прогулочные катера на Неве, сияют блики на воде, стреляют пробки шампанского. Вокруг – нарядные гости с бокалами, за ними – толпа зевак с фотоаппаратами. Костя Гаванский… пардон! – Константин Иванович, в смокинге и с бабочкой, подталкивает локтём охранника в чёрном костюме и восклицает:

– Эх, вот это понтово! Это тебе не танго в трамвае, а, Серёга?!

– Каком трамвае, Константин Иванович, о чём вы? —не понимает Серёга начальника охраны.

А на гранитном парапете сидит мальчик лет двенадцати, держит в руке снятые наушники, из них глухо звучит рэп, но оркестр заглушает его. Мальчик с восторгом смотрит на танцующую белую пару, на стройные ножки в сетчатых чулочках, и зажигательно-томительные ритмы вечного знойного танго «Кумпарсита» сливаются с его сердцебиением…