Читать книгу Бусы - Оэль Лектова - Страница 5

Завороженная золотыми деревьями, ярко выделяющимися на фоне тёмного, практически свинцового неба, я припарковалась, вышла из машины и зашагала по тротуару, усеянному опавшими листьями. Они успокаивающе шуршали под ногами, и их шорох напоминал мне шелест страниц интересного романа. Захваченная невольной ассоциацией, моя мысль понеслась дальше, я уже с трудом улавливала ее витиеватую цепочку, когда перед глазами возник образ совсем неожиданный и почти забытый, но ставший вдруг ярким и живым.

Удивившись ходу мыслей, я остановилась, чтобы осознать, откуда, зачем и почему. Недоумение быстро прошло, так как всё стало вполне понятно и объяснимо: октябрь, осенние листья, первый гербарий, урок биологии, день учителя, Галина Григорьевна Топорова. Великолепное сочетание имени, отчества и фамилии. Учитель биологии, легенда нашей школы, удивительный человек!

Ее уроки сложно передать словами. Что мы, ученики, только не вытворяли эти сорок пять минут в кабинете на третьем этаже! В буквальном смысле стояли на головах. В наших дневниках напротив записи «биология» красовались двойки. Смысл темы урока понять было невозможно по двум причинам: ужасный шум в классе и отсутствие связи в предложениях учителя. Особо «старательные» конспектировали каждую фразу педагога, а потом на перемене зачитывали получившуюся «лекцию», закатываясь до колик в животе и икоты. Получалось весело:

– Иванов, попрошу, пожалуйста. Вопрос… Маша, сядь, что ты встала?

– Галина Григорьевна, это элементарно! Маша встала, потому что у нее шило в одном месте!

– Иванов, сядь! Два!

– Галина Григорьевна! Вы спросили, я ответил! За что два?

– Попрошу, пожалуйста… сядь. Иванов. Встань, вопрос…

– Тоже мне нашли ваньку-встаньку! Может, мне лечь? Смотрите, как я умею…

– Попрошу, пожалуйста. Иванов, сядь на место!

– Маша, два! Перепелица, строение клетки?

– Нуууу…

– Садись. Дневник. Два! Попрошу, пожалуйста.

– Вы мне ответить не даете.

– Отвечать надо было вчера. Ставлю двойку!

– Кому?

– Всему классу.

Биологию мы любили всей душой! Из класса выходили воодушевленные, осипшие, взбудораженные и счастливые.

Галина Григорьевна вела биологию в каждом классе нашей школы, ее знали все учащиеся пятых тире десятых классов. Она жила недалеко от тогда еще моего дома, и я часто наблюдала, как мальчишки не ленились пробежать лишний квартал, только бы успеть поприветствовать учителя, перед тем как она зайдет в подъезд хрущевской пятиэтажки. И приветствовали они ее громко, во всю мощь своих легких, зычно и звонко кричали и без того звенящее:

– Галина Григорьевна! Здравствуйте! Как себя чувствуете? Смотрите не болейте!

Она же в ответ улыбалась, качала головой и, по‐моему, очень счастливая, исчезала в темноте дверного проема.

Галину Григорьевну любили за то, что ее уроки были самыми сумасшедшими и веселыми. На этих уроках можно было беспрепятственно сидеть где хочешь, а не там, куда посадил классный руководитель. Можно было выяснить наконец, нравишься ты тому самому мальчишке или он влюблен в твою подругу. Везло, когда биология в расписании стояла первым уроком и можно было успеть сделать невыполненную домашку.

Всё омрачали лабораторные работы. Делать их всё‐таки приходилось. Галина Григорьевна тетради проверяла придирчиво и дотошно, но для таких случаев в классе всегда находились умники, готовившиеся в медицинский институт и считавшие честью курировать весь класс. Она проработала в школе достаточно долго, выпустила немало учеников, среди которых были даже поступившие в медицинский. Как это им удалось, мне, честно скажу, непонятно, хотя именно эти счастливчики отзывались о ней как об очень знающем и эрудированном биологе. Не думаю, чтобы кто‐нибудь из учеников других школ мог похвастаться таким учителем.

Годы пролетают быстро, многое забывается, иной раз не вспомнишь одноклассника, с которым учился не один год – то ли так изменился, то ли память подводит. Но на встрече выпускников Галину Григорьевну вспоминают все. И у каждого, посещавшего ее уроки в ушедшие в историю дни, лицо сначала освещается улыбкой, а затем начинают подрагивать плечи в тихом смехе от нахлынувших воспоминаний:

– А помнишь, как она говорила?

– А двойки! У меня в дневнике стояло 222!

– Что?! Слабак! В восьмом я поставил рекорд: 2222 за один урок! Только не понимаю, откуда взялась четверка в аттестате?

Слушая перебивающих друг друга бывших одноклассников, а ныне взрослых и серьезных мужчин и женщин, я вспомнила одну ситуацию, скорее историю, связанную с Галиной Григорьевной. Вот как это было.

Урок биологии в восьмом классе. Всё как обычно, как всегда: шум, гам, тарарам. Пашка Смирнов старательно целится в портрет Павлова, висящий над классной доской. Только ленивый не обстреливал этот достойный объект! Но Пашка поставил перед собой сложную задачу: сбить портрет с гвоздя! Он подготовился на славу: рогатка, штук пять ластиков, скомканная, а затем сжеванная, спрессованная бумага – всё это аккуратной кучкой лежало на парте. Им была разработана целая тактика и стратегия, которая увенчалась сокрушительной победой! Победу омрачила Галина Григорьевна. Портрет сорвался с гвоздя и приземлился прямехонько на голову учителя.

Класс непривычно затих. Пашка испытывал сложные чувства: удовлетворение, с одной стороны, и предчувствие краха – с другой. Его растерянное лицо долго всплывало в моей памяти. Галина Григорьевна, я так думаю, в первую секунду ничего не поняла. Она продолжала стоять несокрушимая, теперь уже под гвоздем, на котором еще не так давно висел портрет. Ситуацию спасла относительно небольшая масса и относительная ветхость рамы примечательного предмета интерьера. Эти факторы позволили репродукции уважаемого ученого расколоться при соприкосновении с головой несчастной.

Постепенно, взирая на валяющиеся вокруг себя осколки, учитель стала понимать, что случилось. Выражение лица Галины Григорьевны менялось на глазах – от недоумения к возмущению. Больше всего ее расстроил факт неуважения к почитаемому в целом мире ученому. Как мог Смирнов поднять руку на выдающегося человека, который так много сделал для него же, Смирнова, для нас всех в этом классе! Еще ее очень возмущало, что ученики, которые войдут в этот класс после нас, никогда не увидят это умное лицо, и она не сможет им объяснить, что был такой нехороший Пашка, который настолько нехороший, что уничтожил самую большую ценность этого кабинета. Этот портрет был преподнесен Галине Григорьевне выпускником школы, а ныне доктором медицинских наук в знак любви и уважения, а она эту любовь и уважение не сберегла, так как Пашкин поступок разрушил, расколол на части последнюю веру в человечество. Речь учителя биологии была эмоциональной, на этот раз очень связной и красочной. И ни слова о собственной голове и появившейся на ней неслабой шишке. Класс сидел тихо, и всем было стыдно, так как Пашка реализовал то, что хотел сделать каждый.

События разворачивались стандартно: директор, родители, педсовет, родительское собрание. Нестандартным оказался отец Пашки Смирнова: его воспитательные методы носили чувствительно прикладной характер. На следующий день «герой» явился с хорошим фингалом под глазом. Увидев своего нерадивого ученика в таком плачевном состоянии, Галина Григорьевна побледнела, ахнула и сказала: «Как так можно! Да бог с ним, с портретом!», обняла бедолагу, извинилась, что погорячилась, решительно выскочила из школы и направилась к Пашкиному дому. Что происходило дальше – никто не знает, так как свидетелей событий не было, но известно одно: любивший применять эффективные и проверенные методы воспитания отец больше руку на сына никогда не поднимал, хотя тот не раз давал для этого повод. Да и Галину Григорьевну старательно избегал, а если не удавалось скрыться от нее незаметно, то всегда уважительно кланялся, справлялся о здоровье и желал послушных и старательных учеников.

Я продолжала шагать по асфальту, поддевая носком сапога желтые, красно-бурые, оранжевые и ржаво-зеленые листья. Они и вправду были похожи на страницы книги, на которых мелькают имена, смешные или трогательные сцены. Только книгу эту не найдешь в библиотеке, она хранится далеко-далеко в нас, глубоко в сердце, в уголке, где всегда тепло и солнечно. На моем лице блуждала улыбка, так как я очень живо представила Галину Григорьевну со сверкающим взглядом больших карих глаз и раскрасневшимися щеками, окаймленными непослушными прядями волнистых волос. Слегка крючковатый нос и еле заметные усики над четко очерченным ртом придавали ее лицу особое выражение, так что она напоминала встревоженную наседку, высидевшую непослушных, стремящихся к воде неугомонных утят. И то, как она отчитывала крупного дядю, защищая своего провинившегося ученика, было похоже на заступничество самоотверженной птицы.

Только спустя годы я поняла, почему ни у кого в аттестате не было по биологии оценки ниже четверки, зачем мы так хулиганили на уроках и как безобидная, смешная Галина Григорьевна напугала Пашкиного отца. Только годы да шуршание листвы под ногами приоткрыли мне ответы на эти очень непростые вопросы, хотя вполне возможно, что мне только кажется, что я поняла секрет человеческой доброты.