Читать книгу Цветок цикория. Книга II. Дом для бродяги - Оксана Демченко, Оксана Борисовна Демченко - Страница 7

«По имеющимся у нас данным, в столице возможна активизация мошенничества любого толка. Устроитель нам неизвестен, но мы уже пять раз отмечали схемы с общим сходным звеном. Это ребенок (приметы прилагаются), для которого собирают средства то на лечение, то на прожитие после пожара, то на учебу. Предлагаем проявить полное внимание к данному вопросу в связи с масштабом вероятных финансовых потерь пострадавших и категорической трудностью дознания. Вот пример: Сосновичи, два года назад. Сбор средств вовлек даже подпольный игорной дом, предположительная сумма жертвования – 50 тысяч. Заявление, конечно же, не было подано официально. Но внутреннее дознание в среде воров и мошенников привело к резне с далеко идущими последствиями. Причин внезапной тяги к меценатству содержатель игорного дома объяснить не смог даже в приватной беседе. Вот разве – „мальчик был очень мил, а дело казалось выгодным“. Похожие слова говорили год назад мошенники на станции Плесы, полгода назад – биржевые аферисты города Лидова. Единственное, что известно о ребенке более или менее точно – прозвище „хомячок“, однажды упомянутое подельниками».

—

Карта столицы и пригородов выглядела необычно. Это и не карта была, а стопка листков с крупными планами улиц и более мелкими – целых районов и железнодорожных станций. Каждый лист содержал множество стрелок, крестиков, разноцветных кружочков. Сложенные вместе, листки образовывали колоду: яркую, прямо-таки игровую… но сведения копились не для развлечения. И результат их использования, даже наилучший, по мнению Якова никак не мог называться победой.

– Вот такая работенка.

Гордость в ровном тоне Берложника смог бы разобрать лишь человек, знающий его очень хорошо. Таковых, по мнению Курта, вовсе нет. Кстати, именно Курт приложил все силы, чтобы убедить Клима Ершова – самого толкового и одновременно несговорчивого мастера сыска – заняться делом вслепую, без выяснения полной его картины.

– Заказчик наверняка доволен, – добавил Берложник, не дождавшись ответа. И горько усмехнулся: – Если заказчик не ты. Иначе…

– Отчасти я. Вернее, в том числе я, – пробормотал Яков, продолжая изучать листки. – Работа добротная, но ты меня знаешь, радоваться тут нечему.

Хозяин кабинета кивнул: он хорошо понимал гостя и во многом разделял его оценки. Но сейчас Берложника не занимали ни победы, ни провалы. Клим рассматривал нежданного гостя – и временами расплывался в счастливой улыбке… чтобы согнать ее и снова глядеть, и, забывшись, улыбаться.

– Тебя прикончили у меня на глазах. Давно… и тот Камень, прежний, смотрелся постарше и покрупнее, – вслух удивился Берложник и сразу добавил: – но и такой ты неплох.

Яков не стал ничего пояснять. Нельзя ведь, в самом деле, навещая каждого из друзей прежних жизней, сообщать с порога: «Я – выползок». Это ничего не объясняет, лишь создает досаду и недопонимание. Почему не сказал раньше? Почему не пришел раньше… целая гора бесполезных оправданий. На них нет времени. А жаль: хотелось бы посидеть, поговорить. Клим по прозвищу Берложник – особенный человек. С ним связано много занятных воспоминаний. Конечно, он был совсем иным в юности. Но и нынешний— отрада и гордость для души.

Курт, гордо сообщив об исполнении просьбы Якова о поиске наилучшего дознавателя, представил легенду столичного сыска весьма неопределенно: «Он, скажем так, частное лицо… с особенными возможностями и бешеными причудами». А еще добавил, что именно Берложник способен находить любые иголки в столичном стоге сброда. Досадливо вздохнул: даже он, глава охраны князя Ин Тарри, не смог купить надежных сведений о прошлом Клима Ершова, а значит, не способен угадать его интересы и потаенные слабости.

– Камень, я конечно рад, бесовски ряд. Одна беда, ты серый и скучный, – Берложник снова продвинул вялый разговор. – Устал?

– Нет азарта.

– Вот дрянь, знакомая шарманка! Тот раз слово в слово было, чтоб тебе! И через день хлоп – и нет Камня, зарыли… Н-да, а давай я определю тебя в кутузку, вот прямо теперь? Для твоего же блага.

– Я спец по побегам. Ты же знаешь. – Яков дотянулся до корзинки с хлебом, разломил булку пополам вдоль и принялся набивать всем, что хозяин кабинета приказал спешно добыть посреди ночи – луком, зеленью, мясом, творогом. – М-мм, вкусно. Голодная смерть грозила мне уже сегодня, но завтра – край, сдох бы. Десять дней такое творится, спать не успеваю, есть тем более.

– Голод – повод для уныния или гордости?

– Я честно жалуюсь, тебе-то могу, – прожевав очередной кусок, сообщил Яков. – Уж как я рад, что ты взялся за ум и остепенился. Дожил до… сколько тебе?

– Шестьдесят три. Вот в чем повод для радости? Помер бы я молодым, не узнал бы ревматизма, не жалел о выбитых зубах, не прятал в столе очки для чтения. – Берложник навалился локтями на стол, сразу оттолкнулся и разворошил стопку карт. – Курт толковый мужик. Манерный, а все ж правильный. Но чтобы вывести на тебя? Найду его кобелю пару, только так и рассчитаюсь. Меньшим не отделаться.

– Щедро.

Клим кивнул, сосредоточенно выбирая листки из стопки и раскладывая на столе. Затем четко, короткими фразами, пояснил: он получил заказ на выявление людей и групп, в свою очередь занятых поиском некоего беспамятного старика. Причем поиском тайным и усердным. Сперва дело казалось малым, а щедрость Курта в обеспечении ресурсов – излишней, даже позерской. На самого Ин Тарри работает, ему деньги – пыль… Но дело быстро разрослось и теперь выглядело затратным, а пожалуй и опасным.

– Три активных независимых ядра у них, у проныр. Вот столько я нашёл пока. Два составлены из скучной, обыкновенной мразоты, ты читал отчет, да? Первая группа шастает по барыгам и ворью, деньги сует на две стороны, и им, и сразу – жандармам. Вторая посолиднее. Люди тертые, из сыскарей. Дело ведут сами, следов мало, я нашел их не сразу. Была еще поклевка, да сорвалась: на меня вышли, покрутились… тут некстати явилось мое неблизкое начальство. И они сгинули.

– Да уж, Курт намекал. Я не поверил! Ты и тайная полиция в каких-то… отношениях. Мир полон чудес.

– Старею, шкура линяет, я уже не зверь лесной, а цирковой медведь в наморднике, – сообщил Берложник с намеренно фальшивым вздохом.

– Ну-ну. Горожане думают, что медведи неуклюжие и на морду добрые, но я-то происхожу из диких мест, мне не ври.

– К делу. Курт сказал, придет особенный человек, спросит про малышню. Я сразу подумал о тебе. Но – быть не может, нет тебя давным-давно… а вот вычудилось чудо, ты опять жив. На малышню я вышел всего-то три дня назад, и сразу потерял двух осведомителей. После еще пятерых устроил по больничкам. Камень, они режут свидетелей ловко и без рассуждений. Почти уверен, что эта банда помешана на мировой справедливости, за ними такой хвост мошенничества тянется, что я едва решаюсь поверить. Они же нищие, куда девают деньжищи? Тысячи, десятки тысяч!

– На детей, – оживился Яков. – Как сам я делал, пока был главарём похожего гнезда.

– На детей? А, тебе виднее. В общем, нынче вечером я свел воедино сведения, опять подумал о тебе… и ты уже на пороге. Что, скучно на том свете?

– Не знаю. Мне ни разу не удалось добраться до конечной станции. Или меня ссаживают с мертвецкого поезда, или я с него спрыгиваю.

– Ты сомневаешься в правильном ответе? Я вот сразу понял.

– Ты знаменит на всю столицу умением сразу понимать. Курт так и сказал: самый понимающий в сыске. Еще самый ленивый, самый упрямый и самый мстительный. Впускает охотно лишь гостей, запасших гостинец – незнакомый напиток высокой крепости, – Яков доел крошки хлеба, смахнув в кулак. Подмигнул хозяину кабинета. – Я сразу подумал о тебе. Так и прежде: или ты спал, или вынуждал окружающих прикидываться спящими. И спирт тебе слаще меда.

Хозяин кабинета расхохотался, звонко шлёпая ладонями по столешнице. Якову было странно видеть Клима-Берложника огромным, косматым, почти старым и – о чудо! – благоразумным. Да что там, просто живым. Полвека назад мальчишка Клим казался неспособным повзрослеть. Он ненавидел мир, не щадил себя, не знал рамок и границ. Он был тощий и черный. В первую встречу особенно: обмороженный и израненный, голодный до полуобморока и вдобавок – непотребно пьяный.

– Малышня, – Яков поморщился, изучая карты, – сколько их старшему?

– Его ни разу не замечали мои люди. Лет пятнадцать или чуть больше, так думает городовой, который вроде бы именно с ним лаялся на станции Борки два дня назад. Сейчас, скорее всего, логово пацанов тут.

Берложник примерился и вычертил на одном из листков карты треугольник, захватывая несколько домов и сараев.

– Да уж… а как мы с тобой первый-то раз столкнулись! Эх, было время.

– Явись ко мне гость из такого времени, я б его пристрелил. Ради спокойной жизни для себя и благополучного будущего для детей.

– Внуков. У меня уже трое, все – пацаны. Вот если б ты не заявил тогда с непостижимой наглостью, что будешь представлять меня в суде, и до детей не дошло бы. В суде! Как вспомню морду управляющего, от смеха задыхаюсь. Ночь, затравленный псами ворёнок помирает среди леса. Кругом погоня из обобранного имения… все ссорятся и решают, как меня кончить. Вдруг из-за елки являешься ты, весь такой… строже проповедника в постный день. Без ножа, без ружья, зато с диким бредом о суде и законе.

– Надо было начать разговор с чего-то. Я и начал.

Яков улыбнулся, припомнив случай, чудом оставшийся без последствий. Не пролилось крови, даже толковой стычки не вышло, уж тем более – упомянутого некстати суда… Обошлось резким разговором, переросшим в трое суток беспробудного пьянства со слезливым братанием и обещаниями вечного взаимного уважения.

– А чего ты полез тогда в дело? – тихо спросил Клим. – Я стоил хлопот?

– Ты запорол волкодава острым сучком и пытался придушить второго, уже порванный. Я подумал: далеко пойдешь.

– Так уж и волкодава. Но ты прав, я шел-шел и добрался до столицы.

– Не стоило запросто признаваться, кто я, – досадливо шепнул Яков. – Благодарность – бремя. Прости.

– Ты определенно устал. Камень, не назовись ты, я б тебя так и так срисовал. Вот… узнал бы и пристрелил сгоряча. За недоверие и забывчивость.

– Я разве похож на себя прежнего?

– Глаза. И помешан на бездомном пацанье.

– Допустим. К делу. Курт просил мягко притормозить тех, кто ищет старика.

– Отчего ж не развлечься, когда денег вдоволь и жандармерия на коротком поводке? Мои белочки таскают сведения, как орехи в урожайный год. Вмиг нагребли кучу, я покопался, прикинул так и сяк… и прикрутил фитилек в их фонарике, чтоб стало им темно и неуютно. Облавы устроил, по притонам прошелся, с нищими перетер без стервозности, свойски. Взрослые умники все поняли. Попритихли. Залетные, что сунулись ко мне, вовсе из Трежаля сгинули. Нервные.

– А малышня?

– Вот с чего б им уняться? Сам знаешь, такие не доживают до взрослого ума.

Берложник поморщился и отвернулся. Долго глядел за окно, в сырой туман, серо-черный с мутными прожилками фонарного света. Прокашлялся, сходил и на ощупь выловил мелких огурчиков из пузатой склянки, установленной на столике возле шкафа – не иначе, вместо вазы с цветами. Посопел, глядя на картину рядом со шкафом. Решительно снял ее, любовно огладил явившейся взору фасад сейфа, годного украсить богатый банк, всерьёз помешанный на безопасности. Повозился, растирая ладони. Добыл из-за рамы картины конверт и прочел вложенную в него записку. Смущенно пояснил: не меняюсь, выпивку не разлюбил… прячу от себя. Шифры помощник ежедневно обновляет, чтобы занятнее было угадывать.

Яков благожелательно изучал спину Клима и мысленно одобрил зрелище. Берложник поджарый, вальяжно-величественный. Грива волос стала сивой, но еще не поредела. Движения отличает особенная, ложная медлительность. Когда-то Яков долго и трудно прививал ее Климу-пацану: не будь глупой торопыгой, дай уму выбрать решение! Ты человек, ты должен управлять своим телом, прежде чем возьмешься резать чужие… Было сказано безмерно много слов, хотя в их действенность не верилось. Полвека спустя оказаться в этом кабинете – доброе чудо. Можно наслаждаться настоящей победой: наблюдать Берложника, гордого семьей и репутацией. Трезвого! Не предавшего себя, не согнутого властью, не ущемленного рамками, но признавшего их полезность для себя и общества.

– Как тебя занесло в тайную полицию? – не удержался Яков. – Ты не уважал никакую власть. Тогда, давно.

– Никуда меня не занесло. Сами пришли, штоф выставили. Начали нести чушь о долге перед страной. Я промолчал, штоф-то был дивно хорош. Ну и вот. Сосуществуем в приятной тишине, – шепнул Клим. – А если чуть серьёзнее… ты виноват! Из-за тебя я принялся думать о пользе своего существования, смысле жизни и прочем нелепом и безответном. И вот. Кто-то ведь должен в безумной столице находить ответы, а не стряпать их. Так я решил. Сперва казалось, меня скоро вышвырнут, мои ответы неудобны. Но в итоге меня то гонят, то возвращают. Занятная жизнь, нескучная.

Продолжая шепотом рассуждать, Берложник быстро, как-то даже играючи, крутил наборный диск, кивая и вслушиваясь. Вот последняя цифра оказалась определена – и дверца открылась. Внутри солидно блеснули бутыли, установленные плотными рядами. Клим долго и нежно трогал их, гладил. Вздыхал, прикашливал… и наконец выбрал годную. Вернулся к столу, расставил рюмки, значительно, со стуком, утвердил посреди стола хрустальный шар с темно-гранатовым содержимым.

– Камень, а вот скажи: когда поумнеешь ты?

– Я весьма умен. Меня интересуют дети, ничего не изменилось. Хотя не так: я наконец-то вышел на след того, кто втравливает их в мерзкие взрослые дела.

– Разве он один? Сколько думаю над твоей охотой за призраком… Пустое дело. Мир так устроен, хитрые используют наивных, старшие уродуют малышню, зверье лезет по трупам, а святоши вещают о высоком, отворотя морды. Ну, за встречу. В тринадцать лет ты подло принудил меня к трезвости. Как видишь, держу слово. Одна рюмка в день… обычно так. Обычно. Вот.

– Да, я подлый, но горжусь тобою: за полвека ты не передумал жить по-людски, – Яков нащупал рюмку, звякнул стеклянным ее боком о рюмку Берложника и выпил. Снова обратил внимание на карту – ту самую, с незримым взгляду треугольником логова. – Умеешь работать.

Хозяин кабинета провел пальцем по усам и прокашлялся. Вряд ли в его окружении знали: Берложнику не чуждо тщеславие. Клим, если припомнить, и пацаном хвастался лишь перед «подлым законником»… Яков подумал все это мельком и вернул свое внимание листу карты.

– Они проверили все ветки железной дороги? Успели так быстро?

– Судя по косвенным признакам, вокзалы и ближние станции проверены. Сейчас поиск тяготеет к западному кусту. Значит, что-то нащупали.

– Ты всегда называл пути – кустами. Не переучился… интересная наливка.

– Будь добр, поставь в сейф, набери шифр и дай мне наводку… то есть подсказку. Зря я про водку-то. Зря. Выпьем по второй, я разойдусь, я себя знаю.

– Ладно, – Яков отнес бутыль, бегло осмотрел прочие в сейфе. – Богатый выбор! Но в чем смысл устанавливать шифр? Ты вскроешь любой… а, мне-то что. Подсказка: две начальные цифры имеют отношение к нашей первой встрече в смысле погоды, остальные связаны с твоим запасом спиртного… качественно и слева направо.

– Завернул, однако! День-то провожусь, думаючи, – Берложник вскочил, крадучись подобрался к сейфу и погладил наборный диск. Покрутил, вслушиваясь. Пальцы дрогнули, и первая цифра оказалась опознана. Клим прижмурился и, гордясь собою, неискренне посетовал: – Мозги не те уже, да и времени на баловство маловато.

– Хорошо, что ты не охотишься на выползков, – Яков поежился. – Не жить бы… им. Всем.

– Не охочусь и другим укорачиваю руки. Любые предубеждения – зло. Ловить надо тех, чья вина доказана. Дюбо получили свое два года назад. Кой-кто наведался к ним, приключилось громкое дело о подкупе. Ох и весело было провожать вагончик на рудные-то промыслы, сколько белоручек к труду приспособлено стало… Конечно, суета полыхнула. А только они поняли предупреждение, близ Трежаля больше не баловались. По слухам, на юге чудили. Кстати, в прошлом месяце вагон льда вкатился к ним в имение. Не помню, в которое, верст сорок отсюда, недалече. Мои люди проверили на всякий случай. Ничего подозрительного, но…

– Стоило явиться к тебе раньше, я-то понял бы, зачем везут лед, – вздохнул Яков. – Но я хотя бы теперь пришел.

Он продолжал изучать карту. Судя по ней, логово недорослей, которые возможно – и даже наверняка – работали на артель, было устроено толково. Красные метки обозначали десяток очевидных выходов из домов и сараев, и наверняка кроме них имелось куда больше необозначенных – тайных, не выявленных наблюдением. В бедных предместьях дома лепятся друг к дружке, подвалами можно пройти всю улицу, а если поработать лопатой и укрепить своды – то полгорода твои, через канализацию… Дома в пределах «логова» высокие, с их чердаков открывается обзор на обе смежные улицы, на перекрёстки и дворы. Из-за этого наблюдателям не подобраться вплотную, а значит, упускают они многое.

– Что хочешь вычудить, смертник? – Берложник тяжело вздохнул.

– Ничего такого… Поговорю по душам.

– Вот тут тебя грохнут, – ноготь Берложника нанёс засечку на лист. – Или тут, поближе… ты ж везучий. Не лезь. У них дело. Ты – помеха и враг.

– Я кое-что знаю, если они – те самые, легко пройду внутрь. Вдобавок их главный любознателен и умен. А еще у него принципы. Наверняка так, иначе твои люди не по больницам бы лежали, а сразу отправились на кладбище.

– Утешил, ага! Пришел ко мне, выпил со мной, и теперь я должен смиренно наблюдать, как ты лезешь умирать героем. Опять? И даже на трезвую голову?

– Клим, ты можешь устроить малую облаву, выловить их младших. Пленниками неизбежно займутся в тайной полиции. Большая облава станет делом обязательным. Тогда погибнут и люди в форме, и эти дикие дети. Они станут яростно отбиваться и прикрывать самых ценных в гнезде, забыв все рамки и принципы. Уцелевшие отомстят. Разве я не прав? Бесы-беси, я опять прав и опять не рад этому… но я знаю мирное решение.

– Вот спасибо, баранья башка! Я просил о совете и помощи?

– Я прошу о помощи, Клим. Я войду и останусь в их логове на какое-то время. До утра выведу кое-кого, если я прав в своих предположениях. Не следи на нами. Подгони машину на перекрёсток, сюда.

– Если тебя убьют, ты вернешься… опять? – голос Берложника дрогнул, на лице промелькнуло выражение детской надежды на чудо.

– Все будет хорошо. Пора, выведи меня на любого их соглядатая, желательно поближе к логову.

Берложник тяжело вздохнул и не ответил. Яков встал, порылся в карманах и аккуратно выложил на стол документы, нож и, чуть подумав – второй малый нож. Кивнул, подтверждая, что готов.

Всю дорогу Берложник молчал, и это получалось у него все мрачнее и досадливее. Яков, наоборот, в своем молчании ощущал душевный подъем. Если этот вот Берложник врос в мирную жизнь, обзавелся семьей и гордится внуками…

– Во-он там, у порога, тощий заморыш. Точно из их ватаги, – нехотя выдавил Берложник, остановясь на углу.

– Пойду. Не переживай.

– Жду. Время тебе до рассвета.

Яков отвернулся и зашагал по пустой улице, мимо темных домов, считая редкие фонари. В обшарпанном предместье был заправлен один из трех, и тот не горел, теплился. Трактир едва виднелся вдали, у следующего перекрестка. Закопченный, с перекошенной дверью и таким же кривым вышибалой, подпирающим косяк. Яков брел сквозь городской туман, иногда прикрывал глаза, глубоко вдыхал кислый угольный дым, гниль, палую листву… и снова открывал глаза, слепые в ночи. Тело леденело, душе казалось, что она минует нору времени, шаг за шагом проваливается из нынешнего Трежаля в иной город трехвековой давности… в первую свою жизнь. Люди – не меняются. Пацан лет двенадцати, что жмется к стенке, кутаясь в клифт – он из родного гнезда, из того, самого памятного. Конечно, до Лисенка ему далеко. Но был в том гнезде малыш с прозвищем Сыч. Угрюмый парнишка с круглыми глазами, светлыми и зоркими в ночи… очень похожий на этого – смугловатый, сутулый. У него чуть подергивалась голова: однажды Сыча насмерть перепугали какие-то выродки… и он сделался способен резать всякого, чтобы не быть зарезанным, избитым, изуродованным. Он слабый, для него зарезать заранее – единственный способ выжить и спасти себе подобных. Урвать у проклятого мира еще один день. Голодный и опасный, но – свободный. Сыча было трудно отучить. Если б не Лисенок… рыжий умел дарить тепло, а еще он был – сплошная радость, при нем даже Сыч улыбался. Интересно, в этом гнезде есть свой Лисенок? Узнать бы… но – не теперь. Долой лишние мысли.

– Комнаты есть? – подойдя вплотную, спросил Яков у вышибалы.

– Рубь, – не прекращая ковырять в зубах, отозвался тот.

– За рубь тут можно выкупить все, аж по самую крышу, – буркнул Яков.

Свободно опущенная рука шевельнулась в скупом и точном жесте – вроде бы перетерла что-то в пальцах. Таким и должен быть тайный знак: коротким, обычным для глаз непосвященного. Вышибала ничего и не заподозрил, зато пацан напрягся. Яков отметил это, отворачиваясь. И зашагал мимо фасада трактира в сторону соседней улицы. Вышибала ругался в спину, называл скрягой, и это было единственное слово, допустимое в разговоре при ребенке. Яков усердно давил злость – втаптывал башмаками в грязь. Нет времени воспитывать вышибалу. Нет и смысла. Но было бы так удобно сбросить раздражение. Вот и поворот за угол…

– Ты эта, дядь, полтинник не пожалеешь? Я хорошее место знаю, – доверительно сообщили из подворотни. Значит, пацан успел оббежать забор, перелезть или поднырнуть. А еще – он не удивился появлению взрослого, который жестом назначил себя проверяющим от артели. И сейчас мальчик играет по правилам, поддерживает разговор о дешевом жилье. Вдруг рядом посторонние наблюдатели?

– Веди. Эй, – Яков замер, поморщился, мысленно ругая себя, – может, вернешься и нагребешь жратвы впрок? Я голодный.

Пять рублей мелькнули ночным мотыльком, зашуршали в полете – и были пришлёпнуты жадной ладошкой пацана.

– С выпивкою?

– Без. Но с хлебом и непременно с чесноком.

Яков добавил еще один тайный жест артели, провоцируя удивление и неизбежное подозрение. Пацан притих. Яков тяжело вздохнул и выпустил нового пятирублевого мотылька.

– Купи поесть и себе тоже. Чтоб от пуза. Понял? Приказ тебе такой, тайный и строгий.

– Будут мне тут всякие…

– Просьба.

Пацан засопел, не двигаясь с места. Наконец, решился, щелчком языка вызвал помощника. Едва тот вынырнул из-под забора, отдал ему деньги, а сам повел гостя в логово. Двигался порой впереди, а порой сбоку и даже сзади. Яков не сомневался: отставая, провожатый показывал кому-то жестами, что ведет чужака, что гость назвался проверщиком, а только пусть-ка докажет, что он проверщик! И, даже если всамделишный, из артели – старшему гнезда он не указ.

Тишина казалась Якову затхлой, шаги отдавались не эхом, а болью в сердце. Город выглядел все более древним и мерзким, он дурно пах и чернел, как пропасть. Ничего не меняется. Ничего…

– Туда.

Пацан указал – и отодвинулся вдоль стены, в ночь. Скрипнула калитка, приоткрылась. Яков канул с улицы во двор, черный, как омут по ту сторону порога смерти. В спину сразу уперся нож.

– Шагай давай, ну!

Голос прозвучал хрипло, зло. Новый провожатый был постарше, заточку держал сноровисто и крепко. Он тоже боялся взрослого незнакомца: острие царапало кожу и портило куртку. У стены таились еще двое. Яков не видел их, но знал чутьем, он бы и сам разместил там людей. Как раз двоих. Обязательно с пистолетом. Туман густой, обостренному нюху чудится ружейное масло и даже порох… Хотя это игра воображения. Пацаны осторожны, лишних запахов в своем логове не устроят. А это именно логово. Дом тот самый, из треугольника на плане.

Уткнувшись лбом в притолоку, Яков зашипел и нагнулся ниже. На ощупь пробрался тесным коридором вперед и вниз, в холод, в запах прошлогодней гнилой картошки… и далее сквозь него, трогая осклизлые бревна стен и сплевывая паутину. Опять ушиб лоб – и полез вверх, к тонкой нитке света по шву досок.

Люк подпола открылся. Света сразу стало много, Яков заморгал, пока его рассматривали. Замер, подняв руки и не делая попыток забраться по крутой лестнице.

– Эй, подделка, кого на хвосте тащишь? – спросил ломающийся юношеский голос.

– Сядем, поговорим. С тебя вопросы, с меня ответы, – предложил Яков.

– Заметано. Лезь сюда, трепло, – хмыкнул тот же голос. – Знаки показываешь странно, второй был вовсе старый. Прирезать бы сразу, но вопросы есть, ты прав.

Яков плавно взобрался по лестнице. Сел, куда толкнули, уложил руки на столешницу, чтобы ладони были на виду. Наконец поднял голову, взглянул на собеседника. Сразу, остро порадовался: наверняка настоящий главарь этого гнезда! И выглядит, как хотелось. Сразу понятно, что он любознателен, а еще – умен. Пришел, чтобы выиграть время, получить сведения и не подставлять под удар малышню. Он зол, но не готов совершать ошибки. Он – ответственный.

Как и обещал Клим, пацану – лет пятнадцать или чуть больше. Тоже показательно, он в гнезде не самый старший, а значит, уважение к нему строится на более прочном основании, нежели грубая сила. Глаза у парнишки ледяные, лицо замотано темной тканью. Хороший признак: еще не решено, стоит ли убивать гостя…

– Кого привел? Служивых? Я слежку чую. Два или три дня мы дико палимся, – сообщил пацан.

– Яков. Так меня можно звать. – Яков приподнял руку. – Хочу достать кое-что из куртки. Справа, из внутреннего кармана. Ладно?

Пацан кивнул. Яков плавно добыл сверток. Подвинул по столу. Пояснил: осень – трудное время. В желтом пакете порошок от болей в желудке. В белом – от жара. И еще на бумаге под пакетами адрес. Надежная аптека, помогут и ничего не спросят.

– А прирежу тебя здесь и сейчас, тоже не спросят? – усмехнулся пацан.

– При чем тут я, нет никакой связи. Там лечат всех детей. Днем и ночью. Деньги берут только за редкие лекарства, какие трудно достать. Аптеку держит пожилая тетушка, она выросла на улице, вот и спасает таких же. Она и ее сын тоже.

– Ты показал знаки. Первый был обычный, вроде как ты с проверкой. А второй… сразу ясно, подделка, – пацан помолчал, обдумывая свои же слова. – Не понимаю. Ты намеренно подставился. Ты уже здесь, но облавы нет. Объяснись, пока цел.

– Один вопрос. У меня всего один. На кой тебе и твоему гнезду сдалась артель? Она не дает еды вдоволь. Она не обещает защиту и заботу. Больше того, я точно вызнал: вы сами добываете деньги, и много, и сами кормите детей, даже не входящих в гнездо.

– Заткнись.

– Я прошу всего один ответ. Твой, настоящий. Я сунулся сюда ради этого ответа. Когда-то давно я был недоросль вроде тебя, и мой ответ был прост: чтобы гнездо выжило и выросло. Чтобы никто не смел пнуть моих младших. Чтобы они были сыты, – быстро сказал Яков и добавил: – Взрослые в артели охотятся за золотом, чтобы разбогатеть, хапнуть власть. Хотят, чтобы им кланялись. Чтобы сдохли те, кто живет лучше их… Очень много ответов у взрослых. За их ответами я не полез бы под нож.

– Деньги надо поделить по-честному, – строго и серьёзно сказал пацан.

– Так… даже слова не изменились, прямо мой ответ из прошлого, – Яков поморщился, глядя на свои руки. – У артели много золота. Но для тебя нормально, что вам не помогают, с вами не делятся?

– Мы сильные. Помогают слабым. А сказал, что вопрос один, лживый Яков. – Пацан придвинул сверток с порошками. – Тебя навели те, кто пасет нас. Они видели Хому. Пожалуй, записали в отчете, что болен: его крепко рвало. И ты принес порошки.

– Я взял заранее, самые полезные по сезону. Осенью всегда или жар, или живот прихватывает, или то и другое. Отправь Хому в аптеку. Там хороший врач. Опасно наугад пить порошки, если совсем болен. Он в сознании?

– Третий вопрос, – пацан даже нагнулся, чтобы увидеть глаза Якова, упрямо изучавшего столешницу. – Ты что творишь, наглый дядя? Ты вообще чей? Страх иметь надо, всем надо, даже мне!

– Тебе особенно. Младшие – камни на твоей шее и хуже, на душе. Каждый, кто умрет – твоя гнойная язва. Он не станет взрослым. Не выучится, не женится, не купит дом, не заведет детей. Он будет мертв, а ты выживешь, чтобы корчиться: «Я не помню его лицо. Уже не помню. Я не знаю, каким он стал бы теперь». – Яков повозился, устраиваясь на шатком табурете. Улыбнулся. – Я с утра был в дурном настроении. Мол, ничего не меняется, мир черный, нет просвета. Но к ночи встретил одного из своих. Он стал почти старым, у него три внука. Знаешь, полегчало. Многие мои умерли старыми, в кругу семьи. У них выросли домашние дети, сытые и непуганые.

– Ты вообще… о чем? – насторожился пацан. – Бред же.

– Предлагаю сделку. Так будет просто и удобно. До рассвета никто не сунется сюда, слово. Твои успеют уйти. Тем временем мы двое съездим на прогулку. Жизнью клянусь, своей и всех своих гнезд: высажу тебя в городе и позволю затеряться. Управимся часа за три-четыре. Если сам ты не решишь иначе.

– Условия?

– Только одно. Не убивай никого там, куда отвезу. Если невмоготу, я рядом, меня режь. Других не трогай. Тебя там никто не тронет. Слово.

– Ты на голову насквозь больной, дядя?

– Мне уже говорили. Но, думаю, я здоров. Кое-кто нашел годное определение для меня. Я дэв-котенок. Знаешь, кто такие дэвы?

– Нет. И я не давал согласия.

– Ты согласился. Ты любишь новое. Это – совсем новое.

В подполе зашуршало. Снизу пискнули: на перекрестке машина. Здоровенная! И никого в ней, пригнали и ушли. Забрать бы да покататься. Последние слова были сказаны громко, с явной надеждой.

– Пошли, – решил старший пацан. Оглянулся на люк подпола. – Всем сгинуть до утра. Новое место знаете. Меня не хвостить, сам управлюсь. Этого вы видели, если что…

Пацан не стал договаривать и обернулся к гостю.

– На машине покатаешь?

– Конечно. И звать тебя буду… Стариком, из вредности. Глупо, но хоть как-то. Ты не назвался, а нам еще говориться и говорить.

– Клим.

– Надо же, и ко мне прилетела птица-неслучайность! Вдруг попались два имени, одинаковые. Одному Климу я помог давным-давно, а другой – как раз ты. Что же делать? – Яков двумя пальцами оттопырил карман. – Деньги. Ты думал, сколько у меня и как умыкнуть. Я сам отдаю. Примета такая, недавно утвердилась в моей жизни: когда совпадают два имени, надо отдавать деньги. Да, я просил твоих купить еду. Пусть сами ее и скушают, ладно?

Клим тяжело вздохнул и покрутил пальцем у виска. Метнулся, изъял деньги точным коротким движением. Бросил в люк подпола и сразу пошел к двери. Первым! Поворотясь спиной к опасному гостю. Яков оценил и, чуть выждав, двинулся следом. Через незнакомый двор, за скрипучую калитку, на темную улицу – и к перекрестку. Машина тихо урчала и светила подслеповатыми карбидовыми фарами.

– На новых фары электрические, – Яков открыл дверь и жестом пригласил Клима на переднее сиденье. Подумал и добавил: – пустил бы порулить. Но тут город.

Яков обошел капот, занял место водителя и повел автомобиль небыстро, плавно. Заговорил снова о фарах, обсуждая с самим собой старые и новые. Клим настороженно озирался, щупал кожаное кресло, трогал стекло, прикасался к рычагу передач и сразу отдергивал руку, как от горячего. Закончив с фарами, Яков завел речь о переключении передач и работе педалями. Сам с собой обсудил ранние ременные приводы и нынешние, весьма удобные и прогрессивные – с шестернями и сцеплением. Вот на этом автомобиле коробка трехскоростная. Вполне неплохо, но бывает и получше. Числа подобраны так себе. Инженер, видно, был самоучка или ленивый ремесленник…

– Когда мне было пятнадцать, – вздохнул Яков, выруливая из тесноты улочек на широкую дорогу, – я отчаянно хотел поделить золото по справедливости. Но я рос и думал все чаще, как именно стану делить. Еще хотел понять, насколько злые и жадные те, кто копит золото. Ведь было бы так просто – если б они не упирались. Ну, поделить.

– Знамо дело, кто ж отдаст, – буркнул Клим. Вдруг рассмеялся сухо, неумело. – Ты отдал! Ты отдал мне деньги… сам. Или ты дурак, или меня видишь дураком. Ясно же, что меня. Типа купил задешево, а?

– Разве это деньги? Это мелочь, разок поесть досыта. Деньги – когда много, когда можно делить на всех до самой взрослости… В общем, я думал-думал и не нашел ответа. Решил спросить напрямую. У того, кто с золотой кровью. – Яков мечтательно улыбнулся. – Никому в гнезде не сказал, что затеваю, кроме Кабана. Он был старший. И он не стал удерживать меня. В тот же день я встретил золотого человека.

– Врешь. Тебя сразу пришибли б. Видел я охрану у этих, золотых.

– Меня пришибли, но гораздо позже. Заказчиком был не он.

– Ну-ну, ври дальше.

– Когда убивают старшего, гнездо мстит. Нет, не так говорю. Важно другое: гнезда, как и люди, взрослеют. Или научаются ценить деньги и власть, или их старшего убивают, чтобы втравить прочих в слепую месть. А дальше сплошная кровь. Младшие гибнут… и губят. Раньше не было бомб и ружей, а теперь дети страшнее взрослых в причинении смерти. Всем нормальным людям жаль их. А им не жаль никого. Особенно если их старший подло убит. Ты – их отец и мать, их закон… их солнце.

– Куда мы едем?

– Сейчас деньгами ведает Николо Ин Тарри. Ему и отвечать на твои вопросы.

– Микаэле. Я знаю имя. Знаю, что он такой один. Очень ловкий, змеюка.

– Микаэле вне игры. Артель вышвырнула его из его собственного тела. Сейчас в этом теле обитает майстер. Вы все еще зовёте его майстером?

– По разному… глупый вопрос. Ты же врешь.

– Он надел золотую шкуру десять дней назад. Старик, которого велено искать, и есть прежнее тело майстера, связанное теперь с личностью Микаэле. Так я думаю.

– Врешь.

– Мне не веришь, спроси у Николо. Отправь своих к имению Микаэле, пусть потрутся и поспрашивают. Газеты почитай. Ты умный. Сам реши, где заканчивается мое вранье и начинается общее безумие. Десять дней все золото Микаэле, вся его власть – в руках артели. Для меня это неоспоримая правда.

– Врешь, – еще тише выдохнул Клим.

– Если вру, убей меня за мою подлость. Могу дать адрес и пообещать, что не съеду оттуда неделю. Тебе хватит недели, чтобы разобраться?

– Врешь в каждом слове! – пацан закричал, срывая голос и дергаясь, чтобы достать нож, и останавливая себя. – Как можно увидеть, что твои младшие из гнезда стали старыми? Кто второй Клим? Откуда бы тебе знать про майстера? Его так не зовут, давно не зовут… Артель не может предать меня. Никогда. Я служу делу, живу для дела, я и мое гнездо…

– Твое. Вот главное слово. Береги их. Ради них ищи правду. Даже если больно. И ты обещал, что никого не убьешь там, на месте.

– Никого, окромя тебя, придурошного, – пацан взял себя в руки и снова заговорил ровным тоном. Откинулся на сиденье, надолго притих. Наконец, что-то решил и нехотя добавил: – Допустим, обещал. И недели мне хватит.

– Микаэле дал много золота тем, кто строит самолеты, – выруливая на широкую аллею, сообщил Яков. И добавил, ведь похвастаться желал давно, но, увы, не перед кем было: – Я недавно летал. Ночью. Кромешно страшно. Облака – кисель. Фар нет никаких, и воздушные ямы, скажу я тебе, душу наизнанку выверчивают… Бесы-беси, как же я орал. Но мне даже не было стыдно… почти.

– Врешь, – шепнул Клим, отчаянно завидуя.

– Сам почти не верю, что остался жив. Ну, мы на месте. Тряпку размотаешь? Или конспирация превыше искренности?

– Конспи…

– Скрытность. Секретность. Клим, у тебя очень чистая городская речь. Ты учился. Или сам по книгам, или в прежней жизни, дома. Тебе бы доучиться на адвоката. Для начала удачный выбор. Твои влипают каждый день. Ни тебя, ни их не узаконить, если не знать закон.

– Заткнись, а?

Пацан несколько раз вытер ладони о штаны, посопел, пожал плечами – и размотал тряпку. Покосился на Якова и поморщился, заметив наблюдение за собой. Клим был худой, с бледным скуластым лицом полукровки – от местного и южанки, так показалось Якову на первый взгляд. Волосы волнистые и черные, с ночью сливаются, а глаза зеленые, аж светятся. Бровные дуги выпирают, прячут глаза – в драке это важно.

Быть на виду Климу не нравилось. Он отвернулся. Стал с опаской изучать ворота роскошного особняка. Людей у ворот. Вжал голову в плечи, когда из парка бегом явился рослый южанин.

– Мы к Николо, – сказал ему Яков, так и не припомнив, видел ли этого юношу раньше. – Встреча вне его планов, но было бы кстати устроить поскорее.

– Он, – смуглый взглядом указал на Клима и не добавил в вопрос ни слова.

– Он обещал, что в дурном настроении будет убивать только меня. У него все нормально с самоконтролем. Умеет держать слово, ручаюсь.

– Вы странно шутите, господин. Пора привыкнуть, но никто не может привыкнуть, – посетовал южанин. – Я провожу в сад. Василий там. Он тоже странно шутит. Старается делать, как вы?

Яков выпрыгнул из машины и отметил: Клим сразу метнулся по сиденью и оказался рядом. Южанина он боялся так, что даже не прятал страх. Не иначе слышал о людях пустыни, убивающих на расстоянии – словом, взглядом… мало ли чуши намешано в сплетнях про чужаков?

В саду было темно и тихо. Лишь один фонарь горел – поставленный прямо на траву, маленький… Тени тянулись длинные, бархатные. По мере приближения Яков начинал разбирать голоса. Тихий детский всхлипывал и щебетал. Взрослый женский журчал и утешал. И это был голос Юны…

– Холатна. Нет: холод-но. Савсейм.

– Павлушка, как ты быстро учишься! Все слова знаешь. Говоришь все чище. Сов-сем.

– Сов. Птица. Тот дом, дом сов. Не хочу тот дом. Не надо.

– Какие совы? Мы сажаем сон-траву. Еще три росточка, и будет готова сказка. Сон-трава цветет перед рассветом. На ней роса сладкая. Дымка слизнет, меду из неё сделает и поделится с тобой.

– Дымка…

Паоло вздохнул, завозился и притих. Сразу стало видно, как разгибается кто-то рослый. Яков сообразил – Василий Норский, именно он. Держит малыша на руках. Глаза у Васи бешеные, таким взглядом убить можно, даже без пустынных премудростей. Вот и Клим почуял, сжался в комок. Расслабился, лишь когда Вася удалился, пропал в парке.

У фонаря снова шевельнулись тени.

– Я с ума сойду. Думала, разбудим и все наладится, – Юна чуть не плакала. – У него сам Васька брат! Ну какие кошмары с таким-то братом!

– У него идеальный слух. Кто мог подумать, что через две двери и коридор, – Яков удивился, ведь это был голос Николо. – Через две двери, да… он расслышал мои слова и решил, из-за него отец отказался от себя. Юна, я жаловался дядьке Яру. Раскис и жаловался… Мне не хватает опыта. Я не справляюсь. Надо быть гением, чтобы подбрасывать, как отец. Я правда не справляюсь. Мне стало жаль себя, я позорно расшумелся.

– Нашел, к кому идти шуметь! Яркут человек душевный, но очень по-своему. Он или ехидствует, или надевает шкуру дурака-Яна. Иногда это полезно, а иногда наоборот, хочется… голову ему оторвать хочется!

Николо тихо рассмеялся. Вздохнул, сел удобнее.

– Все из-за верфей. Я ужасно распустился из-за этих самых верфей.

В парке на какое-то время стало тихо. Яков покосился на Клима: тот окаменел и весь обратился в слух. Впитывает новое, боясь упустить любую мелочь. Удачно. Можно пока не вмешиваться в общий разговор. Так даже лучше.

– Расскажи, – попросила Юна.

– Да что рассказывать. Вчера доставили конверт от этого… который в теле отца. Письмо в одну строку: «Твое упрямство станет пеплом». А после, днем, пришла срочная телеграмма. Сгорели верфи архипелага Мьерн.

– Они так важны тебе? Они особенные?

Снова стало тихо. Роса медленно остужала парк, садилась на кожу, серебрила волосы. Роса делала мир свежим и умаляла боль души…

– Когда пароходы победили парус, на Мьерне все стало вымирать, – мягким повествовательным тоном сообщил Николо. – Пять островов кромешной нищеты… В глобальном смысле – пустяк. Но это моя первая большая покупка, очень личное решение! Пять лет назад началось. Даже папа долго не знал. Было так интересно, я спать не мог, метался между биржей, телеграфом и поверенными. Опрашивал мнения, думал. Рядом нет торговых путей, так что через порт острова не оживить. Урожай с полей никого не прокормит, там все каменное. Бухты малы, строить океанские корабли нельзя, да и везти надо буквально все с большой земли, невыгодно. В общем, пока я метался, в азарте скупил десяток клиперов. Призовых! С чайных гонок прошлого века. Элита. Они красивые, как птицы, и они живые… Но их слава в прошлом. На них, бесполезных в новом веке, возили мазут, дублёную кожу и уголь. Богатый фрахт парусами не поймать, денежный ветер переменился. Было больно смотреть на их гибель, я перекупил – и поставил в мертвый порт. Загрузил верфи ремонтом. Стало лучше, задышали острова. Но это было временно и ненадежно. И вдруг – телеграмма от папы. «Фрахтую „Золотую лань“, на пять дней для чаепития». И все перевернулось.

– Из-за нескольких слов?

– Папа волшебник. Он понимает, что деньги – всего лишь отражение людей. Кривое, очень часто ложное. У карликов случаются огромные денежные тени с кровавой оторочкой, а у гениев иной раз нет теней – они сияют… и гаснут голодной смертью. Папа всегда умел правильно двигать людей и обстоятельства, чтобы свет дела и тень денег стали соразмерны, чтобы не давили человека и не разрушали его. И еще он умел использовать репутацию, связи и слухи. После той телеграммы газеты будто взорвало! Все напечатали фото «Золотой лани» на первой полосе. И месяц несли чушь, расписывая всячески бриллиантовое чаепитие, примирение князя с первой женой и романтику морских прогулок. Мьерн стал самым модным местом отдыха… в мире, наверное. На меня насели все, кто прежде подшучивал и называл папиным нахлебником без чутья к золоту. Они хотели купить землю, зафрахтовать клипер для чаепития, построить яхту… Ты правда ничего не слышала?

– Нет. Вот если бы на островах, – Юна пожала плечами, тени шевельнулись: она наклонилась и шепнула на ухо Николо, – если бы там рос редкостный цветок, другое дело. Я в то время читала только про цветы. И не покупала газет, зачем тратить деньги? Но я рада, что острова ожили.

– Моя коллекция кораблей росла и росла. Вчера в ней было три десятка призовых клиперов… – Николо выдохнул со всхлипом. – Их сожгли. Вывести на большую воду успели с десяток, а прочие… Юна, ведь из злобы, даже без выгоды! Этот черный человек отнял у меня отца и захотел причинить новую боль. Пеплом развеять то, что я создавал. Он справился. Мне сообщили, и я ощутил себя ничтожным. Погибли люди. Газеты разразились заказной истерикой: от юного князя отвернулась удача… Мьерн снова под угрозой запустения и нищеты. А меня насмерть ссорят с Дюбо, пущен слух, будто я обещал разорить их в отместку за Мьерн, будто жгли они, будто я хочу ответно отжать у них новые верфи и строить танкеры. Но я не говорил подобного. А они – поверили…

– Жалуйся дальше. И если кто-то вздумает нас подслушивать, я откручу их бессовестные головы, – громко сообщила Юна.

– Мне уже стало легче, – Николо оглянулся и сразу встал. Сделался отчетливым силуэтом на фоне фонарного света. Кивнул гостям, толком их не видя.

– Это я, Яков, – издали подал голос Яков и пошел к свету, придерживая пацана за плечо.

Клим двигался деревянно, рывками переставлял ноги, и получалось так, будто тело его не слушается. Он, без сомнения, уже понял, куда попал и чей разговор подслушал. И он никак не мог уместить в голове – его не убили, его не гонят прочь, от него не шарахаются…

– Николо, вы слишком ответственны, – продолжил Яков. – Не надо так много ждать от себя. После разговоров с Микаэле мне представляется, что ваша семья – жонглеры. Ваш папа подбрасывал и держал в полете безумное число золотых шаров… и вдруг пригласил на арену вас, а сам ушел посреди номера. Вы остались работать вместо него. Публика в восторге и предвкушении. Толпа обожает освистывать и охаивать. Есть такие – они ходят в цирк, мечтая увидеть акробатов, падающих с каната, и фокусников, у которых кролики застревают в шляпах.

– Что же делать, я правда не могу удержать все, что подбросил папа, – Николо виновато развел руками. – А это чьи-то судьбы. Если сдамся и прерву выступление, будет катастрофа. Мне некого позвать на замену. Наши обычные обходные схемы не сработают, ведь старший князь дома способен в любой миг порушить их, за ним право и сила. Пока, увы, все именно так плохо…

– Тогда ответ очевиден. Делай, что можешь и не слушай свистунов. Кстати, этого юношу зовут Клим. Он всей душою желает, чтобы деньги были поделены по честному. Я рад, что именно сегодня вы встретились. Клим тоже старается изо всех сил, от души. У него, как и у вас, многое валится из рук. Но Клим дорос до того, чтобы задавать вопросы напрямую.

– Знаете что, доросшие, – тихо и зло сказала Юна, – а идите-ка куда подальше. – Ники надо выспаться. Утром станете портить ему кровь. Яков! От тебя не ожидала. Уж ты-то…

– В чем еще я неправ? – с напускным смирением вздохнул Яков.

– А в чем ты прав? Ты постоянно приводишь детей в нездоровом, недопустимом состоянии. Вот опять: мальчик голоден, плохо одет и ужасно, вовсе не по сезону, обут. Он же заболеет!

– Ты видишь в темноте?

– Когда злюсь… да, – почти не удивилась Юна. Подошла ближе, пристально глядя на Клима. – У него взгляд как у Васи в нашу первую встречу. Ники, надо выделить средства для его подопечных, у него конечно есть такие. Помнится мне, Вася, пока в корпусе творилось невесть что, держал в страхе весь пригород, и только так мог добыть еду младшим. Клим, вы наверняка добываете деньги всеми способами. Клим, это совершенно недопустимо, и однажды вам станет больно думать о своих ошибках.

– Терпи, Вася дразнит ее заучкой, – громко прошептал Яков. Одернул себя и постарался избавиться от неуместной веселости и еще более опасной беспечности… но все же закончил фразу: – Юна преподавала в пансионе. Она и теперь норовит всем детям выдать еду, учебник и домашнее задание.

Клим стоял все такой же деревянный, моргал и морщился. Переводил взгляд с одного лица на другое. Потел, кусал губы…

– Ты и есть Ин Тарри, – сказал он наконец. – Настоящий золотой человек. От рождения до гроба… в золоте. Точно?

– Поправка, – Николо поддернул запачканные землей манжеты. – Я не знаю, где родился. До пяти лет жил в приюте. О том времени помню мало… Холодно было, и еще крыса. Рыжая. Она бегала по одеялу, и я не мог спать, боялся, что она съест лицо. Но пришел папа и забрал меня. С пяти лет все в золоте.

– Ты, – Клим рывком отвернулся от князя и уставился на Юну, – тоже из золотых?

– Вот, – Юна добыла из кармана сто рублей. – Это все мои деньги. Таскаю с собой, а зачем? Меня кормят, но наружу не выпускают. Подкупить соткой никого в особняке нельзя. Хочешь, и эти отдам.

– Юна моя гостья, – пояснил Николо. – Дорогая для души, хотя мы знакомы недавно.

Клим снова рывком повернулся и глянул на Якова.

– А ты? Кто ты, наглый дядя?

– Я сам по себе. Однажды пришел к Микаэле и потребовал солидную сумму, чтобы мои гнезда хорошо развивались. Он выделил средства и поставил условие: присмотреть за его детьми. Я присматриваю. – Яков положил руку на плечо Клима и осторожно придвинул его к себе, чтобы расстояние от пацана до Николо стало безопасным. – Так я стал состоятельным. И цель моя сделалась досягаема: Пашка-Шнурок дописал труд всей жизни под названием «Устав вольных воспитанников». Желает устроить самоуправление в среде учащихся, приглашенных с улицы. Идей много, даже слишком. Николо, там есть и такая: походы на парусных судах и шлюпках. Он вписал еще самолеты и автомобили. Он бы и паровоз вписал, но я успел отнять перо.

– Он подал мне на рассмотрение. Толково, – кивнул Николо. – Со временем даже станет прибыльно, это когда он научится совестить и ублажать меценатов. Павел Котов гибкий и умеет ладить с людьми, у него получится.

– Вы можете отправить детей на Мьерн. Пусть разбирают горелые верфи. Уверяю вас, уцелевшие корабли будут в исключительной безопасности. И, если на острова забредет борзый газетчик, ему же хуже.

– Но детей он станет подбирать лишь весной, – огорченно возразил Николо. – Я слышал, как за обедом Павел Котов обсуждал тему с Юсуфом и Василием, а дядька Яр их всех отчаянно ругал. Думаю, на самом деле он ревновал и желал войти в дело.

– Дети для пробного набора, может статься, найдутся немедленно, – Яков сжал пальцы на плече Клима. – Хотя я могу и ошибаться. У Клима под рукой довольно-таки многочисленное гнездо.

– Давайте отложим до утра сложные темы, – Николо снова поправил манжеты. – Признаю, я очень устал. Вышел в парк, чтобы отдохнуть. Учился сажать ростки, надеясь подкупить Юну или разжалобить, но непременно выслушать любимую сказку брата. Стыдно, я занят и не знаю то единственное, что обеспечивает Паоло крепкий сон. Клим, вы сможете задержаться в имении хотя бы на день-два? Мне порой трудно выкроить время. Но мы могли бы кушать вместе, меня не отвлекают делами во время еды. Завтрак в пять. Вас устроит?

– Да, – Клим кивнул быстрее, чем понял свой ответ.

– Хорошо, в таком случае желаю всем доброй ночи, – Николо отвернулся было, но остановился и оглянулся. – Яков, вы серьёзны в отношении детской морской школы на Мьерне?

– Вы сами дали идею, рассказав про острова. Там бухты малой глубины и неплохая погода. Рядом нет большого города, просторно.

– Определенно, вы прибыли кстати. Юна, идемте.

Князь удалился, следом неслышно скользнули люди его охраны, южане – Клим, кажется, лишь теперь их заметил и передернул плечами. Сел, как подрубленный. Долго молчал.

– Что такое клепер? Или как там его?

– Клипер. Пошли, покажу. В стеклянной галерее три десятка картин. Николо без ума от кораблей, это был удар в сердце – сжечь верфи.

– Клипер. Корабль… и только паруса, нет паровой машины?

– Эта история началась больше полувека назад, когда скорость доставки груза стала поводом для устройства парусных гонок. Наверняка в библиотеке Николо есть подходящая книга, не очень научная и не слишком длинная, с рисунками и данными о победителях – капитанах и кораблях.

Клим поднял руку, обрывая поток слов. Судя по лицу, он мгновенно разозлился и так же сразу взял себя в руки. То есть понял, что его кормят сладкими обещаниями, и постарался вернуться к теме, которую обдумывал.

– Ты пришел к старшему князю, потребовал золото и он отдал? Неужто просто так, вот тебе, чужаку с улицы…

– Да, он принял решение после нашей первой встречи, сразу. Микаэле умеет видеть людей насквозь. Он велел брать с запасом, понимая, что из-за истории с артелью не сможет повторно выделить средства долго… даже если уцелеет.

– И я мог прийти, потребовать? Меня бы пропустил Курт-волкодав?

– Ну, знаешь ли, требовать неумно и неправильно. Пашка-Шнурок год писал план дела, считал деньги до копеечки: и как расходовать, и на чем заработать. Он даже первый список меценатов уже подготовил. Ин Тарри не помогают тем, кто берет, чтобы разбогатеть. Они поддерживают настоящих сумасшедших, для кого вопрос жизненный, а не шкурный.

– Я мог прийти, – снова повторил Клим. – И не сгорела бы верфь. Если б мои были на островах, не сгорела бы. Клиперы. Парусные. Ха, я думал, меня хотят задешево купить, а меня – задорого… ведь не может все это быть на самом деле. Никак не может. Где-то ловушка. Нет: все тут – ловушка. Хитрющая. Все это имение подставное! Мне подсунули какого-то парня, и я уши развесил. Почти поверил, что он и есть князь. Ха! Князь. Сидит и в грязи копается. Князь, как же…

Пока Клим сопел и бормотал, Яков поднял фонарь, осмотрел: масла на донышке, но еще есть и даже, пожалуй, хватит.

– Вставай, пошли.

Положив руку на плечо Клима, который больше не дёргался от прикосновений и даже не замечал, что его ведут и поддерживают, Яков зашагал через сад. Все пока складывалось слишком гладко. Еще бы понять: где же галерея с картинами? Он и был-то в ней всего раз, когда Пашка Котов показывал клиперы, сходя с ума и задыхаясь от избытка радости… Высокие окна – от пола до потолка, целиком стеклянные, с витражными вставками. Яков помнил их, но не мог сообразить, где именно искать, тем более ночью. Из-за спины призраком явился Юсуф. Отобрал фонарь.

– Клиперы посмотреть, – шепнул Яков.

Юсуф не возразил, повел короткой дорогой, пользуясь неприметными лазами в зеленых изгородях. Зажег электрический свет в галерее. И сам стал водить от картины к картине, поясняя: почему выбрано именно такое название корабля, кто художник, новая картина или старая, в каком году корабль победил в гонке и уцелел ли он после пожара на Мьерне.

Долго-долго Клим стоял перед маленькой картиной почти в самом углу. Отчего-то именно этот корабль он выбрал из всех, еще не узнав его имя. С распахнутыми во всю ширь глазами, каменно неподвижный, он слушал про постройку, участие в гонке и страшный шторм. Про первое имя – «Астра» и его смену, ведь крушение сочли проклятием, позвали белых жив и попросили дать паруснику новую судьбу… Так он стал «Золотой ланью» и был успешно снят с рифа, восстановлен. Но, увы, время клиперов уже прошло, спасенная «Лань» дешевела и меняла хозяев, превращаясь в грязную, скрипучую развалюху… Николо нашел ее и выкупил за смешную цену. Полностью восстановил, даже перевез на острова уникального резчика по дереву для точного повторения фигуры женщины под бушпритом – такая была изначально, еще на «Астре». И вот эта маленькая картина изображает обновленную «Астру», ценитель поймет по набору парусов и иным мелким деталям. Картину написал Микаэле Ин Тарри, она, как и вся галерея – подарок, полученный Николо не так давно. Часть имения, ставшего для него резиденцией.

– «Лань» ведь не сгорела? – жалобно спросил Клим, глядя на Юсуфа и уже не отодвигаясь от пустынника, такого страшного и большого…

– После прошлого ремонта Ники сберег все промеры, чертежи, рисунки кают и надстроек, подробные описи мебели и отделки… как чувствовал. Осталось много фотографий. Могу найти альбом. – Юсуф прищурился, что-то решая. – Держи друга рядом, а врага еще ближе, сказал мудрец. Я смиренно последую завету. Рядом, во второй линии, у нас есть еще один наш особняк, он пустует. Твоя банда могла бы захватить его уже завтра, о непочтительный враг моего господина и хозяина. Подвоз дров и продуктов налажу. С тебя список размеров обуви и одежды захватчиков. И примерное их число, я не допускаю расхода продуктов попусту.

– Зачем бы такому, как ты, делать одолжения такому, как я?

– Сделка, – улыбка Юсуфа была змеиной. – Накормлю, одену и согрею. Все – в долг. Но «Золотая лень» должна быть снова спущена на воду через… три года, да? Пусть именно через три, о гость, охочий до чужого золота. Решено. Не справишься, я перережу твое горло. Лентяи не должны дышать заемным воздухом до старости.

– Но деньги не твои, – вскинулся Клим. – Все подарки от князя, что за сделка?

– Я уже подарил тебе жизнь, о враг моего друга, – совершенно серьёзно пообещал Юсуф. Кивнул, подтверждая сказанное. И беззвучно сгинул…

Яков проследил всю сцену молча, и даже не рассмеялся, наблюдая занятнейшее выражение на лице Клима, когда от остался один перед картиной.

– И что же теперь… – устало пробормотал Клим, озираясь. Добрел до кресла, ощупал шелковую обивку, скривился и сел на пол.

– Прежде всего я вернусь к тому Климу, другому – который теперь взрослый и который мне друг. С него начался вечер, он переживает за меня. Твои младшие убили его людей. Мне надо понять, устроены ли семьи. Что можно и нужно сделать для осиротевших детей. Ты думал, что у них могли быть дети? Что эти дети не нуждались в золоте Ин Тарри или еще чьем-то, пока жили в полной семье?

– А если и думал… они сами полезли, ужасно грубо. Хотели сдать Хому жандармам.

– Разберусь. Тебя и твоих в дело не буду мешать. Если вы не намерены принести извинения. Подумай. Это больно, но иногда очень полезно – извиняться. Даже за то, что уже не исправить.

Клим кивнул и снова оглянулся на картину. Парусник лежал в полупрозрачной ладони волны, картину рассекал узкий луч света – как нож. Луч прорвал тучи и ударил в борт, и сделал черную пену волн – жемчугом…

– Я не стал бы брать деньги Ин Тарри для некоего Клима и горстки его пацанов, – Яков сел в кресло. – Мне надо больше. Отнять у артели всех детей. Всех! Я хочу, чтобы они выросли, выучились, нашли себе дом и дело. Дожили до старости.

Клим покачал головой и усмехнулся. Вслух он не сказал свое любимое «Врешь!», но определённо подумал. Он устал спорить и вообще – устал. Все слишком, все странно, мир развалился, и сам ты – корабль, схваченный штормом. Впереди рифы, удар… и дальше – кто скажет?

– Тебе подарил жизнь сам Юсуф… Значит, ты можешь уйти и все, что слышал здесь, рассказать взрослым в артели, чтобы они передали майстеру. – Нехотя признал Яков. – А можешь остаться и позавтракать с Николо. Что дальше – не знаю. Будет трудно. Но сам я постепенно повзрослел и понял: деньги не поделить по-простому. Ты думаешь, деньги – мертвое золото. Вещь. А они… пар в машине людского общества. Их надо заставлять работать. Ин Тарри на мой вкус вроде инженеров. Точно просчитывают КПД любого дела. Знаешь, что за штука – коэффициент полезного действия? Придется выучить, если останешься здесь. Конечно, тебе не выдержать темпа работы Николо, он спит по четыре часа, он помнит всех и все… Но и ты будешь пыхтеть, тащить свой вагон дел. Учиться.

– Он точно из приюта?

– Да. Он и еще один сын Микаэле. Иди, отдыхай. Тебя проводят, вон человек у двери, давно стоит и ждет. А вот мой адрес на этой неделе. Сделка в силе.

–