Читать книгу Печаль не покинет Заиру - Оксана Меджидова - Страница 2

Выражаю благодарность

Валерии Биткиновой за поддержку идеи книги. И за проделанную редакторскую работу.

Оксана Меджидова (Кухмазова)

В основу книги легли реальные события. Присутствует вымысел автора.

Печаль не покинет Заиру

По сей день никто доподлинно не знает, где произошла эта история. Известно только, что случилась она в одном из дагестанских аулов.

Затерявшийся среди высоких гор, прижался тот аул, как младенец, к крутым подножьям гор, устремился вниз к бурной реке Чирагчай и остановился у крутого обрыва. На том самом месте давным-давно выстроил дом для своего большого семейства Мустафа. День и ночь он строгал, тесал, месил глину, таскал скалистые камни. И выстроил большой двухэтажный прочный дом. Мустафа оградил его каменной стеной и высадил на самом краю обрыва огромный сад. И был необычайно красив тот сад: от рубиновых плодов граната в изумрудной листве – кружилась голова.

Аул не знал лучше сада, чем у деда Мустафы! Яблоки, груши, айва, слива, орех фундук заполняли закрома в подвале дома. По странному закону природы в нем плодоносили даже самые, на первый взгляд, слабые деревья.

Здоровый тухум (в переводе с лезгинского языка – род) Мустафы плодился не хуже сада. В его доме всегда звучал детский смех. А двери были открыты для гостей, приглашая к широким столам, щедро заставленным угощениями его женой. Часто жители аула захаживали к мудрому Мустафе за советом или разрешением важного дела. И стал вскоре Мустафа зваться старейшиной в своем ауле.

Осталось позади много лет – канул в прошлое дед Мустафа, уйдя в мир иной спокойно, во сне. Один за одним, вслед за ним пошли сыновья и их сыновья. Остался последний, нареченный именем прадеда – Мустафа.

Тот Мустафа был чабаном. В связке ближайших аулов знали один факт: Мустафа всегда шел впереди своей отары, и овцы послушно шли за ним. По примеру отца, главных овец (ведущих) чабан приучал к себе, подкармливал хлебом. Животные держались близко к своему хозяину и были ориентиром для всей отары. Много лет Мустафа берег овец от волков, медведей и непогоды, находил для них сочные луга. Небольшую отару из трехсот (редко – чуть больше) барашков, вверенных ему одноаульцами, отгонял он летом в горы – туда, где много травы, не так жарко, где в скалах есть пещеры, которые служили загонами. А ближе к зиме спускал в низины – к нетронутым лугам. И каждый день была у него забота – выдаивать овец и из молока делать сыр. В скалах, близ пастбищ, чабан хранил нехитрую посуду: старенькие, местами помятые ведра и котелки. С усердием и свойственной ему медлительностью Мустафа превращал молоко в сыр, руководствуясь старинным рецептом. Люди из ближайшего окружения знали, что Мустафа добавлял в сыр травы, но какие именно – не ведали. Много раз, шутя, одноаульцы пытались узнать секрет его вкусного сыра. Но любопытным Мустафа, также отшучиваясь, отвечал: «Любой сыр хорош, если делаешь его с душой!».

Здесь и спорить было не о чем! Мустафа во всю свою работу вкладывал добрую душу. Не оттого ли так быстро доились овцематки? Словно сам по себе разжигался костер под открытым небом и незаметно ставился на него закоптившийся котелок с молоком. Мустафа не успевал выкуривать самокрутку – сигарету, туго набитую горьким табаком, как котелок с чуть теплым молоком уже нужно было снимать. Сыворотка, выдержанная на сычуге барашка, делала свое дело: расщепляла молоко на белоснежные, перистые творожные комки. Они процеживались через ситцевую ткань. Из них Мустафа, как скульптор, формировал ровные круги. А затем бережно заворачивал в листья щавеля, сено и укладывал храниться прямо в землю. Спустя некоторое время благодарный сыр требовал дегустации. Настоявшись в сырой земле, и «надышавшись» травами, он приобретал тонкий сливочный вкус и кисловатый пряный запах. И надо было видеть довольное, обветренное, смуглое лицо чабана, пробующего свой сыр, только-только увидевший свет после долгого подземного заключения!

За все время, что Мустафа делал овечий сыр, он открыл для себя одно – продукт всегда бесподобен. Но все же он находил отличия в нотках вкуса: как будто невидимый повар добавлял в сыр на свое усмотрение ароматы мира сего. Любил Мустафа, когда сыр отдавал дымом и сеном. Любил солоноватость. И, как ребенок, радовался при виде солнечных брынзовых кругов, разложенных на зеленой траве. Радовался Мустафа изобилию сыра еще и потому, что пережил голодные дни. Война черным шлейфом коснулась его аула. Забрала на фронт юношей, мужчин, стариков и даже женщин. Ему пришлось остаться – глаза плохо видели. Стояли в печали дворы, голодали дети и женщины… Всякий раз Мустафа обрывал свои воспоминания молитвой о том, чтобы больше не было войны. Тогда будет сыр, будет хлеб.

Чабанство занимало у Мустафы много времени, ограждало его от плывущих по течению будней аула, приближало к природе. Порой, спасаясь от жары под кроной дерева, он размышлял над тем, как хорошо жить без лишних проблем, в коих утопает человек. Часто представлял он знакомые пейзажи так, как бы они выглядели с высоты. И неудержимо желал увидеть мир сверху.

– Лети, орел, по бездонному небу и покажи миру свою мощь! Я не умею, как ты, летать! Расскажи, что ты видишь. Расскажи, как красивы зеленые луга, как сверху ты видишь меня! Я беспомощен перед тобой! Но это тебе лишь кажется. Разве тебе суждено ходить по земле и созерцать её красоты? Разве ты знаешь каждую травинку, как знаю я? Разве ты можешь слышать землю, как слышу я? Прекрати летать! Твой полет прекрасен, но разве есть в нем польза, как есть польза во мне, идущем по земле? Сколько троп я прошел, моя земля! Сколько ночей я спал под открытым звездным небом! Я знаю ночное небо в каждом часу ночи. Она в самом своем начале, когда ещё только пришла на смену вечеру, чернее покрывала с волос горянки, что я любил. А потом ночь словно становится светлее, мешая в своем черном котле Млечный путь с созвездиями. Она становится седой старушкой, когда подходит время ее конца. И белая полоса жизни – свет – закрывает ей глаза, предлагая погрузиться в сон. Эй, ты, орел, кто я? Я простой пастух, я простой чабан Мустафа! Потомок того самого человека, имя которого гремело на весь аул. Мне бы только взглянуть на мир сверху, чтобы я смог видеть его весь… Я тебе завидую!

Дуйте, ветра, и оберните время вспять. Дед Мустафа! Поверил бы ты, старейшина аула, что в твой дом королевой войдет печаль и станет в нем править?

Печаль коснулась сначала жены Мустафы: та умерла при родах, так и не сумев разродиться третьим ребенком. Затем улыбнулась двум сиротам девочкам, оставшимся без матери. Заглянула в сердце Заиры – старшей дочери Мустафы – и осталась там навсегда.

Детство Заиры со дня смерти матери закружилось в водовороте однообразного, нудного быта: кастрюль и сковородок, мокрых полов, выбивания пыли из грязных ковров, вороха белья в очереди на стирку, штопанья худых носков, бесконечной готовки еды и выпекания хлеба. Ее исхудалое тело жило лишь для маленькой сестренки Залины, которой было всего три года. Маленькое смуглое очарование с большими голубыми глазами и кучерявыми завитушками волос было отрадой Заиры.

Она любила безумно свою сестру и, завидев ее, бросала все свои дела, чтобы обнять. В подоле застиранного фартука берегла для малышки кусок сахара или орех. Угостив сестру, Заира вновь бралась за дела по дому и хозяйству, которые ее рукам поддавались легко.

Печаль боялась и отступала, когда Заира глядела на рассвет в квадрате большого окна. Холодные лучи только проснувшегося солнца касались ее лица. Улыбнувшись бликом на оконном стекле, оно поднималось быстро, словно боясь опоздать сделать то, что ему предназначено. Солнцем, приносящим тепло и свет, была и Заира. Она понимала, что нужна своему дому и семье. Каждое утро, изо дня в день, стоя лицом к лицу с рассветом, она подходила к открытию некой силы, которая управляет Вселенной. Но шумы реальности: шорох за стеной мыши, собирающей запасы грецких орехов и фундука, шум ветра за окном, мычание теленка в хлеву, – всякий раз сбивали её с мысли.

Тогда, завязав туго платок на голове, она спускалась на первый этаж дома – в доступную и такую понятую действительность, где вкусно пахло овечьей шерстью вперемешку с сеном – за стеной отец устроил хлев. Небольшая комната с глиняным полом, устланным паласами в радужную полоску, обставленная по периметру кухонной утварью, казалось, ждала ее. Стройный, выкованный из меди кувшин с мудрёным узором напоминал о том, что нужно идти на родник. Из забытого сундука выходили воспоминания, отряхиваясь от пыли ненужности. Мама, как наяву, вновь рассказывала, что кувшин в подарок привез дедушке его друг из Кубачей – мастер по литью из металла. Сколько раз слышала о том Заира! Но когда мама еще была жива, кувшин не наводил на неё тоску от мыслей о своем месте в доме. «Просто надо было слушать!» – укоряла саму себя за невнимательность Заира.

Уже легче давался Заире привычный вес кувшина – в три килограмма. Она научилась подкладывать под ручку железного сосуда полотенце – чтобы не натереть плечо. Слегка подавшись вперед, шла она по каменным тропам, ведущим к роднику. И вела за собой свои раздумья: не просто так камни лежат под ногами, а по небу летают птицы. Не просто так дом есть дом, дерево растет не просто так. Не просто так есть трусы, а есть храбрецы. И она сама существует не просто так. С ее настоящим, прошлым, будущим. Значит, Кто-то решил, что так правильно и так нужно. Понимание этого согревало её, как греет путника ночной костер. Ее детское сердце училось выживать.

Журчание холодного болтливого родника песней устремлялось к идущей Заире. Она в ответ улыбалась и ускоряла шаг. Освободившись от железной ноши, спешила умыться холодной водой. А затем пила её. Этот вкус воды: в нем сила могучих гор, прохлада и свежесть воздуха, сладость маковых и бирюзовых долин, крепость ствола орешника и сочность тутового дерева. В нем солнца энергия и красота земли. Этой влагой Заира наполняла доверху железный сосуд, чтобы напоить дом. Он стоял на обрыве, иссушенный от горести, и просил воды. Для всех и всего: для теленка в хлеву, для черного от копоти чайника на печи.

Погасшая утренняя печь, напротив, просила для себя огня. И она его получала из рук Заиры. И в знак благодарности начинала успокаивающе и ласково трещать, не жалея дров или кизяка. Ублажив огонь, Заира спешила в курятник, чтоб в ворохе старой высохшей травы и соломы собрать жемчужно-белые яйца. А затем к соседке за молоком: скоро утро разбудит сестренку и придет время их завтрака.

Вернувшись домой, заставала Заира на печи обиженный расфуфыренный чайник, брызжущий кипятком во все стороны. Она задабривала его, опустив в воду веточку чабреца. И полный планов, хлопот и забот день приглашал ее на чашку чая.

Это было поводом поразмыслить и определить через делам, которые ей предстоит сделать. И продолжался день: готовились, пока еще неумело, но старательно, разные блюда: хинкал, голубцы (дулма), пироги (афарар) из творога, тыквы, пшеничной крупы и курицы, пельмени из зелени и мяса. Варились супы, и в том числе – любимый ее отцом – на кефире с рисом. Под строгим контролем соседки Пери вымешивалось тесто. Душа дома у обрыва не гасла: в ней сохранились тепло и уют.

Но вот в дом пришла, не спрашивая, очередная беда – пышущая здоровьем новая жена отца. Ах, чабан Мустафа! Знал бы ты, где упадешь, – подложил бы свой овечий тулуп!

Мустафа грустил по своей погибшей жене. Он вспоминал свою Измину. Ее черные волосы и голубые глаза, простоту и скромность. Тоска съедала сердце. Но он понимал – девочкам нужна мать. К тому же часто слышал позади себя жалостливое шептание женщин аула: вдовец идет. А он не любил, чтобы его жалели, и пообещал себе жениться.

И женился. На вдове из соседнего села. Поговаривали, что муж ее утонул, спасая упавшего в реку теленка. И теленка не спас – и сам погиб. Женщину же ему рекомендовали как чистоплотную, доброжелательную, нежную.

Назлу уверенно переступила порог своего нового дома. Совсем без красок нежности и скромности – как неумелый художник – она нарисовала для своей семьи другой уклад жизни, угодный только ей. За неделю пребывания в доме мужа она перевернула всё с ног на голову. И причинила тем самым бесконечную боль сердцу Заиры. Менялся привычный порядок вещей и предметов в доме – тот самый, что создала когда-то ее мама. Невыносимо было смотреть на ковер. Он долгое время украшал стену в большой комнате для гостей на втором этаже, а теперь по воле новой хозяйки был расстелен на полу. Назлу считала, что ковер так больше принесет пользы – ноги будут в тепле. А Заира вспоминала историю рождения ковра, рассказанную матерью: ткали сумах в течение полутора лет, узел за узлом, с помощью ковровой колотушки и крючка для вязки, расходуя время, силы, вбивая труд в задуманный узор. Да такой необычный и замысловатый, каков есть каждый дагестанский сумах! Ткацкий станок высотой со стену дома создал когда-то этот необычайно красивый ковер, который в приданое своей дочери отложили родители Заиры. Четкие контуры и геометрические фигуры в узоре придавали ковру строгий и сдержанный вид. Но сочетание цветов – от благородно-зеленого до сочно-гранатового, от легкого цвета охры до глубокого горчичного – радовали глаз. Отличительной чертой этого ковра было то, что в его узор были вплетены белые кони, скачущие на фоне гор. Девочка часто слышала, как мама гордо говорила отцу, что пришла в дом не с пустыми руками. И указывала на стену, где висел ее излюбленный гам (в переводе с лезгинского языка – ковер). Он был символом зарождения новой семьи – высшего и сокровенного, что хранят от взора любопытных стены дома. Слезы душили изнутри – в пол вбивалась память счастливых дней.