Читать книгу На ИВС прекрасная погода - Олег Анатольевич Борисенко - Страница 15

Старшина с Юриком втихаря перемигивались.

Барсуков, перехватив взгляд прапора, понял, что после обеда он может обоих не увидеть.

– Юрик, распитие спиртного без кума – это пьянка, – проговорил Олег.

– А с кумом – мероприятие, – подхватил было прапорщик.

– А со старшиной – голимое палево.

– Обижаешь, начальник! – возразил Толстый.

– С тобой или в навоз, или в Красную армию обязательно вступишь!

– Или зеленки хапнешь! – подхватил Юрик и по секрету добавил: – У меня очко до сих пор зеленое!

– Что там очко, его не видно, – проговорил кум, – вот у нас на «Жаман-сопке» была хохма так хохма!

И Барсуков начал травить очередную байку из своего неиссякаемого «золотого фонда»:

– В лагерь особого режима привезли растворитель.

Директор завода, не подумав, принял решение завести его на склад, который находился в производственной зоне ИТК. Полосатики в течение часа разгрузили КамАЗ. Бочки с растворителем закатили на склад и сдали под ответственное хранение кладовщику.

Кладовщик, у которого за ушами было лет двадцать отбытого срока, расписался в накладных и закрыл склад на навесной замок.

Вечером сидя в «кондейке» и распивая чифир со своим семейником, кладовщик как бы невзначай вспомнил о растворителе.

Семейник спросил:

– Какой марки растворитель?

Кладовщик, посмотрев в накладные, назвал марку.

– Я твой родственник! – воскликнул, обрадовавшись, друг кладовщика.

– Чему радоваться-то? Водяры бы таз! – мечтательно произнес, попивая крепкий чай, зек.

– На малолетке его литрами жрали, мля буду! – уверенно произнес собеседник.

– Ну-ка давай кружку, я сгоняю за пойлом, – засуетился кладовщик.

Семейник двумя глотками покончил с чифиром и протянул ему кружку.

Полосатик, взяв тару, вышел из «биндюги».

Через несколько минут на столе стояла алюминиевая кружка с растворителем, который зелеными зайчиками переливался под светом электрической лампочки.

– Ну. давай, делай по красоте, – проговорил кладовщик, пододвигая другу кружку с ацетоном, и шутя предупредил: – Токмо осторожней! Там иногда гвозди попадаются!

Семейник, не думая, намахнул полкружки и стал судорожно хватать ртом воздух. Его зековская морда стала темно-синего цвета. Минут пять он боролся за свою потерянную для советской власти жизнь. Постепенно закаленный многочисленными отсидками организм выбрался из состояния клинической смерти.

Семейник отдышался и, прикурив беломорину, посмотрел захмелевшим взглядом на своего друга.

– Ну как? – спросил тот в свою очередь.

– Мазева! – прохрипел обожженным языком осужденный.

– Я в натуре подумал, что ты сейчас лапы надуешь! – отходя от испуга, усмехнулся кладовщик, все еще не веря, что его друг выжил.

Великая тяга к горячительным напиткам подавила чувство страха. И кладовщик, тоже взяв кружку с остатками растворителя, примерившись в мгновение ока, с шепотом «помогите» влил себе в пасть ядовитую жидкость.

Лицо кладовщика пошло синими трупными пятнами, глаза самопроизвольно закрылись. Наколка на веках «Не буди» стала ярко-красного цвета.

Несчастный, погоняв жидкость из желудка в рот и обратно, с трудом подавил рвотный рефлекс.

– Э-э-эс. Гм. Э-э-эс.

Напарник равнодушно смотрел на муки друга, который, открыв широко рот, дышал так, как будто вынырнул из воды. На нижней губе и на подбородке пузырилась серо-белая масса.

Семейник, присмотревшись, истерически захохотал:

– Ха! Ха! Ха! Гвозди попались!!!

– Ты фто, бля? Погнал? – шепелявя, прохрипел хозяин склада.

– Ты ф зеркало посмотри! – передразнивая приятеля, еще пуще расхохотался семейник.

Кладовщик подошел к куску зеркала, висевшего на стене, и онемел. Его беззубый рот ощетинился множеством торчащих гвоздиков-проволочек; это пластмассовая вставная челюсть расплавилась и, шипя, пузырилась на подбородке. Поверхность же лакированного столика, в местах соприкосновения с мокрой кружкой, стала бледно-матового цвета, от нее шел легкий синий дымок.

– Они-то как? Выжили? – спросил старшина ИВС.

– А че им будет, они же зеки! – уверенно произнес Юрчик.

– Не все зеки плохие, многие ни за что сидят. Поэтому иногда и их жалеть надо, – улыбаясь и прикуривая очередную сигарету, внезапно объявил Барсуков.

– Например? – удивился Юрик.

– Анекдот слышал про водителя автобуса, которому не за что дали пятнадцать лет, но он был настоящим мужиком! – проговорил Барсуков.

– Давай расскажи, – попросил кума старшина.

– Короче. В зоне умер зечара. Вечером собрались его семейники помянуть.

Раздобыли бражки, разлили в кружки. Просят произнести тост самого лучшего друга.

– А что я скажу? – пожимая плечами, удивляется друг умершего.

– Ну скажи, что он жил мужиком, умер мужиком.

Зек встал и произнес речь:

– Братья! Сидоров родился мужиком, жил мужиком и умер как мужик. Он даже срок заработал как мужик – во сне, водителем троллейбуса! – И, выпив содержимое кружки, смахнув слезу, с ненавистью в голосе закончил: – Не то что те сорок восемь пассажиров, которые перед смертью в штаны наложили!

Юрка, смеясь, спросил у Олега:

– А водитель почему выжил?

– Потому что был ранее судимый! – объявил, рассмеявшись, Барсуков.

Сослуживцы еще часа два припоминали случаи живучести арестантов. При этом старшина как-то незаметно к соленым огурцам выставил бутылку на стол, и на этот вопиющий факт нарушения служебной дисциплины никто не обратил внимание.

Под конец «мероприятия» Барсуков поведал еще одну байку о том, как в молодости спас каторжанина от смерти.

– Я тогда был зам. по контролерской и проходил службу там же, в поселке Горный Северо-Казахстанской области, в простонародье Жаман-сопка, – вспоминал он. – Звонит командир роты Еськин и приказывает, чтобы я выделил конвой для конвоирования тяжелобольного в СИЗО-18 г. Петропавловска.

Я ему и ответил, что людей у меня нет. А он говорит: «Тогда сам езжай». Дело в том, – продолжал рассказ майор, – что ночью арматурными ломиками зеки забили лагерного каталу, то есть картежника. Он то ли кому задолжал, или что-то не поделили, сейчас уж и не помню. Только слышал я, что ночью два моих контролера пошли на промку за кустаркой и наткнулись на полуживого осужденного.

Те, кто зека избили, тащили его в кочегарку сжигать, но, заметив дубаков, разбежались, оставив на тропинке переломанное тело.

Осужденного свозили в районный центр Корнеевка.

Врач, осмотрев, развел руками и произнес: «Не проживет и трех суток. Везите или в Петропавловск, или назад в зону».

Смерть в лагере – ЧП, и руководство решило, что если он помрет дорогой, то всю вину можно свалить на конвой. Тем самым обезопасить себя.

В итоге ваш покорный слуга, майор медицинской службы «Ваня-Ваня», и вольнонаемный водитель после инструктажа, загрузив носилки с полутрупом, выехали в Петропавловск.

В медицинском уазике я оказался вместе с зеком. Ваня и водитель сидели впереди за перегородкой.

«Мои мысли, мои скакуны! Есаул, есаул, что ж ты бросил коня!» – разливалась песня хитового сборника через открытые окна «таблетки».

Уазик трясло на кочках, осужденный в носилках постоянно подпрыгивал и норовил вывалиться на пол. Я, закинув автомат за спину, со всей силы держал его за локти, придавливая к носилкам.

Зечара от тряски пришел в сознание.

Приехав в Петропавловск, мы сдали еще живого осужденного в СИЗО. Но нам сказали, что СИЗО принимает безнадежного только на ночь, и если он до утра дуба не даст, то утром мы должны его погрузить на проходящий столыпин.

Так как я родом из Петропавловска, естественно, поехали к моим родителям. Всю ночь мы гудели на радостях, что отмазались от смертника.

Утром с бодуна подъехали к СИЗО и с великим удивлением узнали, что наш безнадежно больной все еще жив.

Два толстых, как наш старшина, охранника выволокли носилки за КПП.

Зек мило улыбался.

Медик ИТК Иван Иванович вслух недоуменно спросил:

– Ты еще жив, бродяга?

– Чуть от холоду не сдох! Они меня, суки, всю ночь на полу в шлюзе продержали, суки.

– Наверное, думали, что так ты быстрее остынешь, – улыбнувшись, сказал Иван.

К скорой подошел зам. начальника УВД области.

Он объявил Иван Ивановичу о том, что в столыпин зека не берут и нам необходимо своим ходом выдвинуться в г. Курган. А осмотрев переломанного каторжанина, отходя от уазика, безнадежно проговорил: «И пятнадцати минут не протянет».