Читать книгу Крымская война - Олег Айрапетов - Страница 2

Поводом к очередному витку Восточного кризиса стал спор о Святых местах, возбужденный Парижем еще в 1850 г. Президент Наполеон не был еще искушенным в восточном вопросе политиком и не предвидел сложностей. В том году иерусалимский патриарх обратился к Порте за разрешением исправить главный купол храма Гроба Господня, а бельгийские миссионеры возбудили вопрос о возобновлении могил иерусалимских королей-крестоносцев. Этот вопрос сразу же привлек к себе внимание со стороны общественного мнения Франции. Желая получить поддержку со стороны церкви, принц-президент потребовал допуска католиков в некоторые из церквей, уже предоставленных Православной церкви, основываясь на положениях франко-турецкого договора от 1740 г. Статья 32 данного соглашения обеспечивала свободу обряда для католических духовных лиц «в местах, где они находятся издавна», статья 33 гарантировала владения католической церкви от покушений и податей. Французский исторический приоритет в Оттоманской империи был очевиден.

Первый и эталонный договор о постоянном дипломатическом представительстве и капитуляциях был подписан еще в 1535 г. (хотя впервые близкие к капитуляциям положения были зафиксированы еще в венецианско-оттоманском договоре 1521 г.). В 1678 г. был подписан англо-турецкий договор о посольстве и капитуляциях. Первый русско-турецкий договор по данному образцу был заключен только в 1700 г., он был пересмотрен после Прутского похода Петра Великого и вновь подтвержден в 1720 г. Требования французов получили поддержку со стороны других католических государств: Бельгии, Австрии, Испании, Сардинии, Португалии и Неаполя. Таким образом был получен желаемый результат – с самого начала французы стремились вызвать кризис, который приведет к изоляции Петербурга.

Абсолютное большинство христиан в Палестине было представлено православными – греками и арабами-христианами. Абсолютное большинство паломников к Святым местам в этот период приходило из России. Число католических паломников с конца XVIII века неизменно сокращалось. Первый серьезный удар по этой традиции нанесла французская революция 1789 г., европейская культура XIX столетия становилась всё более и более секуляризированной. Латинский (католический) Иерусалимский патриархат быстро превращался в фикцию. В самом Иерусалиме в это время постоянно проживало 12–15 тыс. чел., из них 3,5 тыс. были христианами: 2 тыс. – православными (преимущественно арабы), 1 тыс. – католиками, остальные были армянами, коптами, сирийцами. Ежегодно город посещало около 12 тыс. богомольцев, в основном из России, из Европы всего 80–100 чел.

Определенные изменения последовали в 40-х гг. В 1843 г. в Иерусалиме появилось французское консульство, что вызвало всеобщее удивление, так как французы сюда почти не приезжали. «На Востоке, – отмечал современник, – все убеждены в старшинстве России между всеми франкскими государствами». В 1840 г. прусскими и английскими протестантами было учреждено объединенное епископство, которое активно приступило к миссионерской работе в Палестине. Вслед за этим активизировался и латинский патриарх, за короткое время им было основано около 20 католических орденов, началась активная миссионерская работа, прежде всего направленная не на мусульман (так как это было запрещено), а на православных. Особое внимание и протестанты, и католики традиционно уделяли образованию, строительству школ, в которых можно было получить вполне современные знания.

Константинопольский патриарх был заинтересован в русской поддержке, но при этом он опасался увеличения русского влияния на дела церкви, в которой при турецкой власти он мог пользоваться куда более значительной властью, чем иерархи в России или в Греческом королевстве. Более осторожную позицию занимали православные патриархи Востока – Александрийский, Антиохийский и Иерусалимский, так как они в гораздо большей степени зависели от финансовой помощи из Москвы и Петербурга, а также от тысяч русских богомольцев, приходивших ежегодно на Святую Землю. Тем не менее и они не желали установления контроля над церковью со стороны далекой северной империи, тем более что в 1842 г. в Палестине была основана русская миссия, которая должна была ведать делами паломников. Конечно же, это были противоречия между церквями-сестрами, каждая из которых была неизмеримо ближе друг другу, чем к католикам. В целом отношения между церквями в Палестине были далеки от сердечных, но всё же они мирно сосуществовали. Французской дипломатии удалось спровоцировать конфликт.

Сделать это удалось не сразу. 7 (19) сентября 1851 г. Николай I в личном письме к султану призвал его к сохранению существующего порядка, что произвело в Константинополе сильное впечатление. Французский посол в Турции не был удовлетворен таким исходом, и уже в октябре 1851 г. начал угрожать военно-морской демонстрацией. Угроза осталась нереализованной из-за государственного переворота в декабре того же года. 29 января (10 февраля) 1852 г. был издан фирман султана, в котором подтверждались права православной церкви. Одновременно был издан и другой фирман, по которому католики, наряду с греками и армянами, в виде уступки Франции, получали ключ от пещеры Рождества Христова в Вифлеемском храме и некоторые другие права в Святой Земле.

Николай I, вообще требовавший соблюдения status quo в Палестине, поначалу согласился с этим решением, но вслед за ним Османское правительство сделало новые уступки католической церкви. Францию не устраивало частичное решение вопроса, ее посол в Османской империи в знак протеста против январского фирмана покинул Константинополь и вернулся туда в мае 1852 г. на 90-пушечном винтовом линейном корабле «Шарлемань». Франция недвусмысленно угрожала блокадой проливов и нарушала положения Лондонской конвенции 1841 г. На протесты со стороны Петербурга Константинополь ответил оригинальным способом: приход французского линкора был объяснен приглашением со стороны капудан-паши – командующего турецким флотом. Новый паровой французский линейный корабль, таким образом, пришел в Золотой Рог всего лишь в качестве демонстрации нового типа судна.

Конфликт перестал быть спором конфессий – речь уже шла об авторитете покровительствующих им держав. Он сопровождался демонстрациями со стороны России и Франции. 12 (24) октября 1852 г. специальный эмиссар Порты, отправленный в Иерусалим, заявил, что султан принял решение отремонтировать купол храма Гроба Господня за свой счет, а работы будут вестись под наблюдением трех доверенных лиц от христианских общин: греческой, латинской и армянской. О каком-либо фирмане султана не было сказано ни слова, что вызвало рост подозрений и протесты и со стороны русских, и со стороны французов. 20 ноября 1852 г. министр иностранных дел Турции Фуад-эфенди в разговоре с австрийским послом охарактеризовал положение следующим образом: «Титов (Владимир Павлович, чрезвычайный посланник России в Турции – А.О.) заявил Порте, что он оставит Константинополь со всем посольством, если Порта позволит себе малейшее отступление от status quo, а Лавалет (Шарль-Жан-Мари – посол Франции в Турции – А.О.) угрожает блокадой Дарданелл французским флотом, если она сохранит status quo». Сам Фуад был горячим сторонником принятия требований Парижа. Он опасался не только действий французской эскадры у Дарданелл, но и возможной интервенции Франции в Сирии или Тунисе. Кроме того, по мнению министра, столкновение Франции и России в Палестине давало Турции шанс освободиться от влияния Петербурга на православных подданных султана.

Илл.3 Г.Брендекилде. Иерусалим с юго-востока. 1890

В результате турецкие власти пошли на уступки католикам, которые получили ключи от храма Рождества Господня в Вифлееме. 22 декабря 1852 г. католический патриарх Иерусалима водрузил там серебряную звезду, подаренную французским правительством. Символическое значение этого акта для влияния на Ближнем Востоке не поддается переоценке. В обстановке приближающегося кризиса всем трем его участникам были необходимы союзники. Нессельроде был категорически против дальнейшего развития противостояния, предвидя возможность объединения Турции и Франции при весьма неблагоприятных для России условиях. Канцлер рекомендовал не сообщать английскому правительству мыслей Николая I о возможном падении Турции и подготовке к разделу турецкого наследства. Император придерживался другой точки зрения. Он был настроен весьма воинственно.

28 декабря 1852 г. (9 января 1853) Николай I в разговоре с британским послом в России Дж. Сеймуром вернулся к теме своей беседы с Робертом Пилем в 1844 г., вновь предлагая Лондону раздел Турции. Дунайские княжества, Сербия и Болгария превратятся в самостоятельные государства, но под русским протекторатом, Великобритании предлагались Египет и Кандия (Крит), судьба Константинополя точно не была определена, но император заявил, что не планирует захвата этого города и не допустит его перехода ни к англичанам, ни к французам, ни к грекам. Иллюзии в отношении возможности найти общий язык с Лондоном в восточном вопросе были самым значительным просчетом Николая I. Турция действительно была «больным человеком», вокруг которого группировались доктора и наследники. Впрочем, первые иногда были заинтересованы в наследии больше, чем в лечении, а вторые подчас отнюдь не торопили кончину больного, скорее наоборот.

Многие государственные деятели Англии со скепсисом смотрели на перспективы сохранения Османской империи. Тем не менее в Лондоне отнюдь не собирались торопить события, приход которых в данный момент категорически не устраивал Великобританию. Сеймур, докладывая Джону Росселю1 о беседе с Николаем I, с удовлетворением отметил, что «суверен, который имеет несколько сотен тысяч штыков», не может принять решения без согласия с Лондоном. Британский дипломат выразил свою надежду на то, что Петербург не будет настаивать на соглашении о разделе, потому что если распад Турции действительно произойдет, то в таком случае Англия рискует остаться без права голоса. И первый, и второй случаи были как раз тем, чего хотели избежать английские государственные деятели. 14 января 1853 г. император вновь вернулся в разговоре с Сеймуром к теме возможного падения Турции и необходимости подготовки к этому событию. Посол поблагодарил Николая I за доверительный обмен мнениями, но при этом выразил свою уверенность в том, что Турция еще не находится при смерти и что его правительство не нуждается в союзниках на этот случай.

Великобритания торговала с Турцией и вообще не была заинтересована в разделе «турецкого наследства». Вторая четверть XIX века была периодом резкого усиления англо-турецких торговых контактов. В то время как Пруссия, Австрия и Россия вводили протекционистские тарифы, защищая собственный внутренний рынок от импорта дешевых британских товаров (Россия впервые ввела его в 1822 г. и последовательно продолжала эту таможенную политику в 1825, 1830, 1831, 1841 гг. Только таможенный тариф 1850 г. создавал несколько более благоприятнее условия для ввоза промышленной продукции). Турция оставалась очагом благоприятной торговли. К 1850 г. подданные этого государства покупали больше английских товаров, чем жители итальянских государств, Франции, России или Австрии. Если в 1825 г. ввоз английских товаров в Османскую империю составил 1 079 671 фунт, а вывоз – 1 207 172 фунта, то в 1852 г. британский импорт в эту страну равнялся 8 489 100 фунтам, а экспорт из нее – 2 252 283 фунтам. Обращает на себя внимание тот факт, что уже с 1830 г. Лондон добился значительного превосходства вывоза над ввозом (2 745 723 фунта против 1 726 065 фунтов) и далее только наращивал положительный баланс в свою пользу.

Важнейшим для Лондона вопросом была торговля хлебом. В 1846–1850 гг. Россия вывозила приблизительно 5% собранного на ее полях хлеба. В основном это была высококачественная пшеница. В русском экспорте этого периода зерновой вывоз составлял 35%, и основным его потребителем была Англия (37%), вслед за которой шли германские государства (11%) и Франция (10%). В 1852 г. в Англию было ввезено из России 957 тыс. четвертей зерна (из них 706 тыс. четвертей – пшеницы). При этом от 1/3 до 1/4 всего зерна, поступавшего в Англию к 1850 г., приходилось на импорт из владений Турции. В основном этими импортерами были Дунайские княжества и Египет. В 1852 г. из этих территорий было ввезено 1 875 тыс. четвертей зерна, но при этом ввоз пшеницы из Дунайских княжеств составил 200 тыс. четвертей.

В 1842 г. через проливы прошло 250 британских торговых судов, в 1848 г. их количество увеличилось до 1397, а в 1852 г. – до 1741. До 1/3 всего судоходства по Дунаю также осуществлялось под британским флагом. Значительному подъему дунайского судоходства способствовало и объявление в 1848 г. Браилова портом свободной торговли, в 1837 г. этот режим был распространен и на Галац. В случае установления контроля над княжествами Россия контролировала бы более 50% ввоза пшеницы в Великобританию на начало 50-х гг. XIX в. (706 тыс. + 200 тыс. четвертей против 400 тыс. четвертей из Пруссии, 400 тыс. четвертей из США, 35 тыс. четвертей из Канады). Разумеется, что Лондон стремился не допустить возникновения подобной ситуации. Как отметил в своем донесении от 23 марта 1853 г. британский поверенный в делах в Турции, «безопасность наших обширных коммерческих интересов более важна, чем европейская политика и сохранение мира».

Тем не менее известия о разговорах Сеймура с Николаем I поначалу не вызвали особой тревоги в правительстве Англии. 8 февраля 1853 г. Абердин2 признал, что эти беседы соответствовали заявлениям, сделанным в 1844 г., и, следовательно, они не предполагают немедленного перехода к действиям. Петербург по-прежнему был готов соотносить свои планы с Лондоном, и на Темзе по-прежнему не считали необходимым торопить события. Более того, в январе 1853 г. там отказались принять предложение Франции о заключении союза. Более того, отправка французской эскадры к Дарданеллам поначалу вызвала подозрение в Англии. Тем не менее эта подозрительность не привела к серьезным осложнениям в англо-французских отношениях. 8 (20) февраля 1853 г. на балу в Зимнем дворце Николай I вновь подошел к Сеймуру и спросил его, какова реакция его правительства на сделанные предложения. На них последовал отказ, но в столь вежливой и обтекаемой форме, что он вызвал сожаление императора, вновь высказавшего свою уверенность в скором коллапсе Османской империи и свою готовность ограничиться устным соглашением о взаимопонимании в Восточном вопросе.

Илл. 4 Егор Ботман.

Портрет графа Карла Васильевича Нессельроде. 1860-е

9 (21) февраля Сеймур прочитал Нессельроде депешу Росселя, в которой содержалась благодарность королевы за искренний и дружественный обмен мыслями. Россель высказал свое мнение о том, что распад Турции может произойти «через двадцать, пятьдесят, сто лет» и потому в настоящее время соглашение о ее разделе преждевременно, так как оно может вызвать обострение как внутри Оттоманской империи, так и вокруг нее. Кроме того, Лондон заявил об отсутствии желания овладеть Константинополем и обещал поставить Петербург в известность, если в Англии возникнет готовность приступить к соглашению о разделе турецкого наследства.

Как показали дальнейшие события, император не понял или не захотел понять произошедшего. Совет Лондона обращаться с Турцией ласково вызвал у него замечание, что такое обращение применяется, «но бесполезно, и именно это может вызвать войну и все ее последствия». 10 (22) февраля он пригласил Сеймура в Зимний дворец для обсуждения депеши Росселя. Напомнив британскому дипломату о том, что в 1829 и в 1833 гг. именно он выступил сторонником сохранения Оттоманской империи и даже ее защитником, Николай I высказал свое убеждение в том, что распад этого государства вполне возможен и близок, а также подчеркнул, что объединившиеся Англия и Россия смогут не принимать во внимание позицию Франции. При этом император счел необходимым особо отметить, что позиции России и Австрии в вопросе о Турции идентичны.

Определенные основания для этих слов у Николая I были. В 1852 г. на черногорско-турецкой границе произошел ряд столкновений, закончившихся взятием черногорцами небольшого турецкого укрепления. Против княжества была направлена 60-тысячная армия во главе с Омер-пашой. Инцидент грозил дорасти до значительных размеров и охватить Боснию и пограничные районы Австрии. В защиту Черногории выступила Вена. В начале 1853 г. в Константинополь прибыло австрийское посольство, которое потребовало остановки военных действий. Этот демарш был полностью поддержан русской дипломатией: Николай I заявил, что в случае австро-турецкой войны окажет Вене союзническую помощь. В результате, столкнувшись с ультиматумом и концентрацией австрийских войск на границе, турки, несмотря на энергичную поддержку, оказанную им Францией, вынуждены были пойти на уступки и в конце февраля 1853 г. принять австрийские требования. Франц-Иосиф был весьма удовлетворен поддержкой России, его министр иностранных дел неоднократно публично повторял, что кризис продемонстрировал «идентичность идей и политическую солидарность двух Императорских Кабинетов». Казалось, сотрудничеству России и Австрии ничего не угрожало. И всё же реальная картина была далека от той, которую видели (или хотели видеть) в Петербурге.

Илл.5 Теодор Фрер. Город Иерусалим. 1881

Николай I явно переоценил прочность своего влияния в Европе, так и не поняв значительных изменений, произошедших в том числе и благодаря постоянному усилению веса и влияния России на этом континенте. Политическое противостояние между Францией и Великобританией, столь характерное для середины и конца XVIII столетия, во многом завершилось после Венского конгресса. Россия теряла то выигрышное положение, при котором ранее она находилась на периферии конфликтов между державами, боровшимися за господство на море и суше. Ранее она была желанным союзником практически для любой коалиции, которая складывалась в Европе, теперь она претендовала на первенство и потому объединяла основных участников европейского политического концерта против себя. Ни в Лондоне, ни в Париже, ни в Вене не желали перехода Константинополя и проливов под контроль России. Николай I по-прежнему рассчитывал на то, что англо-французские противоречия на Ближнем Востоке и прежде всего в Сирии и Египте исключат возможность политического объединения Лондона и Парижа, и не ожидал враждебного выступления Великобритании.

Илл.6 Луи Хаг по рисунку Дэвида Робертса. Мечеть Омара в Иерусалиме. 1839

Илл. 7 Михаил Зичи. Николай I на строительных работах

Это был колоссальный просчет, впрочем, не меньший, чем надежда на консервативное единение с Веной и поддержку Австрии, которая уже «подвела» императора в 1852 г. в случае с официальным признанием титула императора за Наполеоном III. Министр иностранных дел Австрийской империи граф Буоль, сменивший на этом посту умершего Шварценберга, категорически противился всяким планам усиления России на Балканском полуострове, считая, что в таком случае само будущее империи Габсбургов будет поставлено под угрозу. Австрийцы опасались и того, что Франция может поддержать королевство Пьемонт в его планах объединения Италии и, следовательно, вытеснения австрийского присутствия с севера Апеннинского полуострова, сорванных фельдмаршалом Радецким в 1848 г. под Кустоццей. Лозунгом Вены в этот момент стала формула «самый худший мир лучше войны». Сам Буоль, с точки зрения его родственника и русского посла в Вене барона П.К. Мейендорфа, абсолютно не заслуживал доверия: «Мой шурин Буоль – величайший политический собачий отброс, которого когда-либо я встречал и который вообще существует на свете».

Уже в начале января 1853 г. опасность столкновения Турции и России была достаточно высока. «Могущий быть в скором времени разрыв с Турцией, – писал в это время Николай I, – приводит меня к следующим соображениям. 1. Какую цель назначить нашим военным действиям? 2. Какими способами вероятнее можем мы достичь нашей цели? На первый вопрос отвечаю: чем разительнее, неожиданнее и решительнее нанесем удар, тем скорее положим конец борьбе. Но всякая медленность, нерешимость дает туркам время опомниться, приготовиться к обороне и вероятно французы успеют вмешаться в дело или флотом, или даже войсками, а всего вероятней присылкой офицеров, в каких турки нуждаются. Итак, быстрые приготовления, возможная тайна и решительность в действиях необходимы для успеха. На второй вопрос думаю, что сильная экспедиция с помощью флота, прямо в Босфор и Царьград, может всё решить весьма скоро. Если флот в состоянии поднять в один раз 16 т. чел. с 32 полевыми орудиями, с необходимым числом лошадей при двух сотнях казаков, то сего достаточно, чтобы при неожиданном появлении не только овладеть Босфором, но и самим Царьградом. Буде число войск может быть и еще усилено – тем более условий к удаче».

«Турки с ума сходят, – писал вскоре после этого император Паскевичу, – и вынуждают меня к посылке чрезвычайного посольства, для требования удовлетворения; но вместе с тем вынуждают и к некоторым предварительным мерам осторожности. Поэтому я теперь уже сбираю резервные и запасные батальоны и батареи 5-го корпуса: ежели дело примет серьезный оборот, тогда не только приведу 5-й корпус в военное положение, но и 4-й, которому вместе с 15-й дивизией придется идти в княжества для скорейшего занятия, покуда 13-я и 14-я дивизии сядут на флот для прямого действия на Босфор и Царьград… Но дай Бог, чтоб обошлось без этого, ибо решусь на то только в крайности. Зачать войну не долго, но кончить, и как кончить… Один Бог знает как».

Таким образом, император планировал в случае войны привести в действие против Турции те планы, которые были разработаны после 1833 г. для ее охраны. Между тем обстановка в проливах в 1853 г. совершенно не напоминала ту, которая имело место 20 годами ранее. Прежде всего, не было дружественной Турции, готовой принять русский десант. Успех его в любом случае зависел от времени, то есть от того, сможет ли русский флот перевезти достаточное количество войск и обеспечить захват Босфора, Константинополя и Дарданелл до прибытия в Мраморное море англо-французской эскадры.

Илл. 8 Огюст де Форбен. Вид Иерусалима. XIXв.

Илл. 9 Уильям Генри Бартлет. Иллюстрация из книги Джулии Пардо «Красоты Босфора». 1838