Читать книгу Стрекозел - Олег Блоцкий - Страница 2

Еще совсем недавно зеленым лейтенантом, летом, когда все соединение, включая и приблудных дворняг – Духа с Басмачом, искало спасения от зноя под кондиционерами в модулях или тени палаток, Стрекозов, заложив руки за спину, хрипло ревел на неширокой площадке земли, заменяющей в бригаде плац: «Раз-раз! Раз-два-три! Левой! Левой!» А его взвод гремел тяжелыми, кажущимися с непривычки пудовыми, сапогами, проклиная сумасшедшего лейтенанта, немыслимую жару и едкую пыль, походившую на сухой цемент, плотным серым полотнищем застилавшим все вокруг.

В те времена жизнь в бригаде делилась на две половины – «война» и сплошная «расслабуха» после. А все, начиная от солдат и заканчивая комбригом, напоминали веселую вольницу анархистов, щеголявшую в трофейных американских или западногерманских куртках, китайских зеленых кепках с необъятными козырьками, в крепких с множеством карманов штанах, а нередко и джинсах. Поэтому поведение Стрекозова, напялившего на свой взвод хабэ, которое долго без дела прело на складе, было более чем смешным.

Лейтенанта откровенно считали ненормальным, законченным продуктом типичного армейско-училищного идиотизма с его непременными номерами военных билетов, выведенными хлоркой на внутренней стороне формы, яркими бляхами и настолько начищенными яловыми сапогами, что с первого взгляда они кажутся хромовыми.

Взводные – лейтенанты, отдыхающие после четырехлетней училищной дуристики, открыто смеялись над Стрекозовым. Кто-то из них и дал ему нынешнюю кличку – Стрекозел.

Подчиненным Стрекозла было уже давно не до смеха, и они попытались устроить командиру «темную», накинув вечером в одной из палаток на голову одеяло.

Но не тут-то было. Моментально выяснилось, что отличная спортивная фигура Стрекозова не следствие упражнений с гантельками перед зеркалом, а результат многолетних занятий боксом. Взводный расшвырял «мстителей» в стороны, как щенят, и еще очень долго не выпускал их из палатки, смещая челюсти и проверяя на прочность ребра и грудные клетки.

Против первобытной физической силы особенно не попрешь, и солдаты забились в норы – зализывать раны и решать, что все-таки делать с чрезвычайно ретивым на службе и очень агрессивным в быту лейтенантом. Вывод был прост, а по тем временам и нравам, какие царили в бригаде, очень даже приемлемым.

В один из вечеров, когда толпа, как обычно, собралась за палатками – покурить «дури», потащиться и поболтать о своих насущных солдатских делах, – было подробно оговорено, как лучше на ближайших боевых лейтеху «замочить», а выражаясь человеческим, нормальным языком, застрелить.

Но боевые, которые были для Стрекозова первыми, а по тайному согласию и желанию всего взвода должны были оказаться и последними, внесли серьезные изменения в такой незамысловатый план мести.

Тогда не только взводу, но и всей роте пришлось крайне горько. Полдня провалялась она под палящим солнцем на земле, похожей на панцирь старой черепахи, среди валунов, стараясь хоть как-то спрятаться за ними от прицельного огня духов, затащивших подразделение в хитроумную ловушку. И даже у самых-самых, кто давно точил зуб на лейтенанта, было только одно желание – как можно глубже вдавиться в сухую, раскаленную землю, спрятаться, утопить себя в ней, лишь бы остаться в живых.

Ротный, потерявший всякое управление и власть над людьми, лишь матерился и сорвал голос, вызывая по радиостанции помощь. Но духи отсекли батальон, и перекрестный огонь ДШК вколотил его в землю где-то у входа в ущелье.

А рота, разрезанная, разбитая на части свинцовыми очередями, медленно сходила с ума: громко стонали раненые; живые старались забиться хоть под малейший камешек, палили из автоматов, куда ни попадя, и молили Господа, черта, сатану, Аллаха и кто знает кого еще только об одном: если и придет смерть, то пусть она будет моментальной, быстрой, безболезненной. Чтобы сразу отдать концы, свернуть ласты, сыграть в ящик, загнуться, а не мучиться с пулей в хребте, извиваясь, как ящерица, потерявшая хвост, от боли, истекая кровью и царапая ногтями гранитную землю.

И кто ведает, чем могло закончиться это избиение, если бы не Стрекозов. Он собрал гранаты у очумевших солдат, которые открытыми ртами жадно хватали воздух, и пот грязными ручьями лил по щекам, метнулся в сторону рыжих скал, бесстрастных свидетелей и прямых виновников медленной гибели роты.

Через некоторое время наверху, в гранитных изломах, ухнули разрывы гранат, затем навалилась тишина, которая тут же разлетелась на тысячи осколков от злых, бесконечно долгих очередей автомата Стрекозова.

Эта атака подхлестнула оставшихся в живых, и те ринулись вперед, карабкаясь наверх, стараясь побыстрее выскочить из смертоносной зоны огня и дотянуться до духовских огневых точек. Только в этом было спасение роты. И самый последний трус понимал: единственный шанс выжить – это пойти в атаку.

Через несколько дней, когда рота начала постепенно приходить в себя от долгих кошмарных минут, нанизанных на грохот автоматных очередей и смерть товарищей, а вертушки с цинковыми гробами и сопровождающими их до военкоматов офицерами и прапорщиками начали взмывать вверх и уходить на Кабул, Стрекозов выстроил взвод на линейке перед выбеленными солнцем палатками.

К этому моменту у солдат произошла некая переоценка личных качеств командира, и поэтому смотрели они на него без прежней злобы.

Смелость везде в цене. В Афгане – тем более. Особенно когда ты в результате чьей-то храбрости не лежишь горизонтально в вертолете с биркой на ноге, а твердо стоишь пусть на чужой, но все-таки земле.

Стрекозов долго молчал, смотрел на молодые, почти детские, безусые лица, а затем сказал, как отрезал: