Читать книгу Сибирь: счастье за горами - Олег Ермаков - Страница 7

Мне было девять лет. Мои родители, уставшие от голода, съемных квартир и всеобщей неразберихи, устремили свои взгляды на Север. Русский Клондайк девяностых. Там платили, там давали квартиры, там даже, как рассказывали очевидцы, не отключали систематически воду и свет. Мы долго ехали на поезде. Неразборчивые голоса дикторов на вокзале, ночные полустаночки, так таинственно манящие пассажиров в купе, невкусные толстые пироги с прогорклым маслом и непропеченным тестом. И вот станции стали мелькать все реже. Деревья становились все ниже, пока не исчезли вообще, уступив место невзрачному кустарнику. Начинался край света. Наконец мы вышли на станции маленького северного городка. Поезд дальше не шел. Так началась наша северная кочевая жизнь. Много-много лет прошло, прежде чем мы уехали оттуда.

Весь август лил нескончаемый дождь, смешивая все в один цвет. Мы устроились в двухкомнатной квартире. В нашем новом городе не было названий улиц. Это было странно, к этому сложно было привыкнуть. Название микрорайона и номер дома. И все, никаких излишеств. Север приучал обходиться малым. Первого сентября я пошла в школу. Отношения сразу не сложились. Класс разделялся на местных и приезжих. Местные ребята – узкоглазые малорослики, худые, маленькие, подтянутые, приезжие – перекормленные раздавшиеся дети, наевшие щеки сразу, как только перекочевали сюда из своих пустых голодных городов. «С Большой земли» – так здесь называли все города, которые не относились к Северу. С малоросликами было сложно – они не любили приезжих. Это была их земля, их родина, их мир. Незатейливый, на болоте построенный, засыпанный песком, но их, собственный. Да и за что мы любим свою родную землю? Кто-то скажет – за березки, и будет неправ, потому что у малоросликов и березок не было – карликовые деревья, похожие больше на кустарники, и то не везде. В этих микрорайонах, среди безымянных улиц, и в этой тундре, тянувшейся на много тысяч километров вокруг города, они чувствовали себя своими. Они и были здесь своими. Потому что приезжие поводили носами и любили хвастать, как ездили в отпуск с родителями к бабушке и дедушке, к себе домой – в Омск, в Краснодар, в Новосибирск, в Нижний Новгород. А у малоросликов выбора не было – здесь родились, здесь и проводят лето. Кстати, лето длилось ровно два месяца. Мне сразу было обозначено быть с приезжими.

В середине сентября я сошлась с одноклассницей Светой. Жизнь у Светы не задалась с самого рождения. Она была толстой, рыхлой и ярко-рыжей той рыжиной, которой так отчаянно добиваются модницы, изводя тонны краски. Она была объектом насмешек своего старшего брата, вечным камнем преткновения для своей красивой, стройной и тоже очень рыжей мамы. А еще из Светиной семьи недавно ушел папа. И Света винила в этом только себя и свою неудачную фигуру. Ей запрещали питаться в школьной столовой. Каждый день она приносила с собой три зеленых яблока. По пол-яблока на перемену. В нашей столовой кормили хоть и бесплатно, но невкусно. И я не понимала тогда, почему Света так грустно жует свои яблоки на каждой перемене. Яблоки были красивые и очень большие. Импортные – так их называли. Я таких еще не видела, и эти яблоки засели в моей детской, не окрепшей для всяческих страстей душе завистливой иглой. Несколько недель подряд они не давали мне покоя. И тогда я придумала коварный план – как подобраться к Светиным яблокам поближе. План, как мне казалось, должен был сработать стопроцентно.

На одной из переменок я как бы невзначай подсела к Свете.

– А знаешь что, – сказала я ей, тоже как будто просто так.

– Что? – хрустя яблоком, протянула Света.

– А ведь я, Света, ведьма. – И тут я так выразительно на нее посмотрела, что сомнений у нее не должно было остаться никаких – ведьма и есть.

– Да ладно! – удивилась Света.

– У меня бабка – ведьма, и прабабка – ведьма, и прапрабабка тоже ведьма, а дед – цыган, – затараторила я. – А мама на картах может гадать, и все тоже могут, и я могу, и еще могу всякое: и приворот делать, и в семью возвращать там или вот любую девочку превратить в как барби, такую же… А что ты ешь? Яблоки, да? У меня у бабушки всякие яблоки растут в саду, а такие не растут. Дай попробовать? А еще видела, ты в портфель «Куку-руку» положила. Давай я тебе погадаю, а ты мне кусочек? – открылась я перед Светой разом.

Света меланхолично выложила передо мной блестящее, как будто фарфоровое, яблоко. И не менее меланхолично достала из сумки глянцевитую упаковку с заветными вафлями – как алкоголик хранит в заначке водку, она хранила сладости у себя в портфеле, основательно запрятав их между тетрадок и учебников. Правда, в отличие от яблока, от «Куку-руку» мне и вправду достался всего лишь маленький кусочек. Все было уничтожено мгновенно.

– А куда пойдем гадать? Здесь училка запалит карты и заберет. Она пацанам в прошлом году запрещала играть, тебя еще не было тогда. – Тут Света многозначительно на меня посмотрела, давая понять, что в прошлом году меня-то здесь действительно не было, а вот она, Света, была, и не нужно мне про это забывать. – Может, ко мне домой? У меня и карты дома есть, братнины только.

Я хотела блеснуть мастерством гадания и заявить, что гадать можно только на гадальных картах, а игральные для этого тонкого дела ну никак не годятся. Но деликатно промолчала, вспомнив, что дома-то у меня никаких карт нет, а отступать было уже поздно.

После уроков мы пошли к Свете домой. В сентябре уже начинало темнеть, по нашим, большеземельным, меркам, почти по-зимнему. Мы, растворившись в сумерках и дожде, долго шли по району, освещенному фонарями и в большей степени блеском луж, которые, разросшись где-то до размеров озер, сверкали и манили в непроглядной тьме дворов. «Как же я найду дорогу назад?» – пронеслось у меня в голове. Это был самый большой мой страх – заблудиться в этом городе, где нет названий улиц. Я представляла, как буду бродить тут одна-одинешенька и даже если вокруг меня соберутся люди, захотят мне помочь и отвести домой, я все равно не смогу объяснить, где я живу. Потому что как объяснить, если улиц нет, а все дома одинаковые? Мне тогда в голову не приходило, что номер микрорайона – это и есть что-то вроде названия улицы. Наконец мы подошли к огромной п-образной девятиэтажке, зашли в подъезд, и Света повела меня по каким-то лабиринтам – заходили на один этаж, через другой выход поднимались на два пролета, затем свернули в коридор, вмещавший в себя множество дверей. Светина квартира показалась мне еще меньше нашей и гораздо захламленнее. При самом минимуме мебели протиснуться из коридора в комнату было тяжело – вход загромождали огромные клетчатые баулы. Они стояли повсюду – у стен, под кроватью, на окнах. От их количества казалось, что и обои в квартире были в сумчатую клеточку и свет от лампы распространялся как-то клеткообразно.

– Почем снимаете? – деловито поинтересовалась я, ребенок своих бездомных родителей.

– Это наша, – обиделась Света. – Тапочки надевай. Вот эти.

– А это? – кивнула я на баулы, переобуваясь.

– Это мамины, – сказала Света, – она у меня челночница.

Я понимающе кивнула, хотя и не поняла.

– Италию продает. Возле рынка магазин видела? – пояснила моя новоиспеченная подруга.

Теперь некоторые детали профессии Светиной мамы для меня прояснились. Я презрительно хмыкнула про себя. Моя бабушка, учительница русского и литературы, оставшаяся в моем родном городе, называла таких спекулянтами, которые задушили каких-то там коммунистов. К коммунистам я особой жалости не испытывала, потому что никогда их не видела, но и оправдывать убийц-душителей тоже не могла. Мы прошли в комнату. Света принесла из кухни сковородку с макаронами по-флотски, и мы поужинали ими, даже не раскладывая по тарелкам. Запивали макароны каким-то заграничным соком с английскими буквами на упаковке.

– Мультифрукт, – гордо сказала Света. И снова легкий укол зависти почувствовала я в сердце.

Убрав остатки ужина, Света принесла из соседней комнаты колоду карт и положила их передо мной:

– Теперь гадай мне на судьбу.

Я взяла в руки карты и принялась тасовать колоду, приговаривая скороговоркой, как это делали старухи в деревне, где жила моя другая бабушка, не учительница, а обыкновенная колхозница-доярка, мамина мама:

– Тридцать шесть картей четырех мастей, расскажите, не соврите, чего ждать, чего бояться, за какое дело не браться. Слово мое крепко и к картам липко. Аминь!

Слово «аминь» я повторила раз десять, потому что именно оно, была я уверена, обладает магической силой и гарантирует правдивое гадание. Остальные слова были более-менее понятны, а это, иностранное, таило в себе какую-то тайну, как будто настоящее древнее заклинание. К тому же мне показалось, что оно произвело свой эффект и на притихшую Свету. Для пущей убедительности я помахала в воздухе руками, вырисовывая какие-то причудливые знаки. Гадать я умела только по самому простому, «по-школьному». Научили подружки в деревне. Но Света, городская северная девочка, практически не имеющая друзей, смотрела на меня во все глаза. Я разложила карты и начала расшифровывать тайные знаки судьбы:

– Будет у тебя какой-то серьезный разговор. С королем. Наверное, любовный, – предположила я, но тут же исправилась, заметив, что Света залилась таким свекольным пунцом, каким умеют краснеть только рыжие тонкокожие люди. – А может, и просто так, дружеский…

Видимо, все-таки передались мне деревенские бабкины гены, которая хоть и не была ведьмой, но славилась в своем селе тем, что мастерски гадала на любовь и заговаривала детские грыжи. Потому что не успела я выдать новую порцию предсказаний, как в дверях заворочался ключ и через несколько секунд на кухне загремела посуда.

– Брат пришел, – переполошилась Света, схватила карты и стала судорожно запихивать рассыпающуюся колоду под диванный плед.

– Светка! Ты опять все макароны сожрала! – раздался басок, срывающийся на визгливый дискант, и тут же в дверях появился рассерженный великан, волосом чуть потемнее Светы, но тоже очень рыжий, с лицом, покрытым всевозможными видами и подвидами прыщей. – Ты, жируха, сколько раз тебе мать говорила, жри капусту, ты чё, не понимаешь, что ли? Тебе чё врач сказал, а? Чё? Ну-ка повтори! Тебе врач сказал, что надо на двадцать килограммов похудеть! Ты совсем, блин, офонарела, на ночь макароны жрать?!

Света вжалась в диван.

– Антон, я не ела почти, ко мне подруга пришла, так я покормила, ей-то можно ведь. Мама мне сама разрешила друзей домой приводить, ты не слышал просто!

– Слышь, жируха, мне плевать на твоих друзей! Мне мама сказала следить за твоим здоровьем, пока ее нет. Как я за ним услежу, если ты жрешь, как свинья? Ты яблоки сегодня ела?

– Ела, – опустила Света глаза.

– Завтра чтобы съела десять яблок и запила кефиром. И всё. Поняла меня?

Тонкокожий Светин подбородок затрясся, как студень.

– Поняла.

– Антох, ну чё ты малую опять кошмаришь?

В комнату зашел высокий парень – золотисто-светловолосый, худой, с глазами доброго хулигана.

Я вся превратилась в слух и зрение.

– А чё она? – взъерепенился Антон. – Мне мать сказала: наберет за мой отъезд хоть сто грамм, лишу тебя карманных на месяц. А как с ней еще? У нее сердце уже барахлит, семьдесят пять кило в девять лет!

– Ладно, давай тогда, я пошел, спасибо за кассету, – сказал светловолосый и вышел в коридор.

– Ну ладно, Свет, я тоже пойду, – засобиралась я. Света лишь уныло кивнула, а я выскользнула в коридор. Мы вместе со светловолосым обулись, спустились вниз по лабиринту лестниц и вышли в прозрачную ветреную ночь, в самую настоящую, хотя дома на Светиных часах (посмотрела перед уходом) не доходило и до семи.

– Тебе куда? – спросил меня парень. – Поздно, заблудишься. Давай провожу.

– Шестьдесят четвертый дом, – ответила я, задумавшись по привычке, – все хотелось назвать какую-то, ну хоть какую-нибудь улицу, которой не существовало в природе.

– В нашем районе?

– Да.

– А подъезд?

– Второй.

– О! Ты на каком этаже?

– На третьем.

– А я на четвертом. Соседи! Саша, – протянул мне руку мой спутник.

Я оторопела от такого серьезного и вежливого отношения и, не веря сама себе, протянула руку в ответ:

– Яна.

Рука у Саши была хорошая – теплая, суховатая.

Мы пошли по городу, сворачивая на изгибах безымянных улиц, обходя лужи. Впервые этот город показался мне красивым.

– А я тебя чё-то ни разу не видел, – вопросительно сказал Саша.

– А мы недавно переехали. В начале августа.

– А-а-а. Откуда?

– Из Омска.

– Здесь много омичей, – кивнул Саша. – А мы из Кургана. Четвертый год уже. Ну чё, нравится?

Я пожала плечами.

– Дыра, – подтвердил мой спутник. – А чё делать? Надо на квартиру здесь зарабатывать и валить.

– Это точно, – многозначительно поддакнула я.

У двери моей квартиры Саша снова пожал мне руку:

– Ты заходи в гости, Яна. У меня сестра, Танюха, почти твоя ровесница. Она тут всех малых во дворе знает, познакомит, если чё. – Тут Саша нажал за меня на кнопку звонка, до которого я дотягивалась с трудом, и исчез в пролете этажей.

Утром я похвасталась Свете, что подружилась с Сашей. Света только отмахнулась:

– Чё гонишь?

Она была сегодня явно не в духе и с ненавистью хрустела своими яблоками на переменах, а мне даже не предложила.

Таню я повстречала через несколько дней в подъезде. Высокая худая девочка поднималась по лестнице.

– Девочка, извини, а ты случайно не Таня? – смущенно выпалила я.

– Таня, – ответила девочка и подняла на меня свои большие, почти иконописные глаза. Она была хорошенькой. Про таких детей не говорят «красивые» – говорят, «чистенькие», «лапочки». Светлые, почти до пояса волосы обрамляли правильное детское лицо, чистое, без единой помарочки. Аккуратные руки, тонкокостная фигура, высокий, абсолютно кукольный лоб, сверкающий свежей белизной. На ее опрятном фоне я смотрелась «цыганушкой».

– А мне про тебя Саша говорил, сказал, что ты здесь всех знаешь, – начала я знакомство.

– Да, – гордо подтвердила Таня. – Я почти всех тут… А тебя как звать?

– Яна.

– Подожди меня здесь, я хлеб домой занесу, и пойдем гулять. Я тебе наше озеро покажу.

Как легко в детстве обретать людей! Море общих интересов, пять минут кратких выяснений, кто ты и что – и вот у тебя уже появился новый навсегда-навсегдашний друг!

Таня привела меня на озеро. До этого я не знала, что в моем новом городе есть настоящее озеро. Впрочем, озеро как раз было ненастоящим. То есть оно было, огромное, темное, мутно-блеклое, но оно было техническое, как объяснила мне Таня, а значит, как будто бы и не озеро вовсе. Но все-таки это была вода. Нам, приехавшим из своих городов на больших реках, было сложно привыкнуть к песку, тундре и мелким, затерявшимся среди этого пейзажа болотцам. Вдоль берега валялись автомобильные шины, железки, потускневшие обертки от шоколада и конфет, потерявшие ныне свой завлекательный блеск, бутылки и банки из-под пива, а также стояло не пойми откуда взявшееся кресло с вылезшими наружу пружинами. Черная вода омывала свои богатства и изредка утягивала самые легкие и привлекательные из них внутрь, в свое бездонное чрево. Мы пошли по берегу. Ни кустика, ни травинки. А только песок, песок, бурый, иногда доходящий до черноты, а где-то светлый, как будто настоящий, с прожилками маленьких камешков. Ветер нес его в город. Дождь закончился. И теперь вот уже который день дул пронизывающий северный ветер, петляя по улицам.

Таня строго посмотрела на меня своими лучистыми детскими глазами и спросила:

– А ты знаешь, что такое «трахаться»?

Этот вопрос завел меня в тупик. Я знала, что можно вот, например, трахнуть кулаком по столу. Ну да, догадалась я, а если много кулаков, они что делают? Правильно, трахаются об стол. Я радостно закивала – мол, знаю, поняла.

– А «трахаться» и «сношаться» знаешь чем отличаются? – снова задала мне вопрос эта чистенькая аккуратная девочка.

Я была побеждена. Этого я, конечно, не знала.

– Трахаются лежа. А сношаются стоя, – объяснила мне Таня. – Вот мои мама с папой трахаются, я сама подглядывала, а Сашка с Юлькой, наверное, сношаются, но я не видела.

Я была придавлена количеством новой информации, свалившейся на меня.

– А кто такая Юля? – спросила я.

– Сашкина девушка. Ей уже семнадцать. Они поженятся годика через три, – объяснила Таня.

Настроение у меня испортилось. Саша уже несколько дней казался мне самым лучшим и красивым человеком, которого я встречала в жизни. Наверное, это и называется «влюбилась», но тогда я про это не думала. Влюбиться было оскорбительно, влюбиться – значит стать посмешищем всей школы, обозначить перед миром свою беззащитность. Влюбленного всегда можно заставить краснеть, крикнув, например, на весь класс: «А он мне сам говорил, что Машку любит!» И все, человек сражен наповал, опозорен перед всем обществом. Поэтому про Сашу я молчала в тряпочку. Но перед сном представляла, как выйду за него замуж, когда вырасту. Наличие какой-то Юли разбило все мои мечты и планы. Правда, терзания были недолгими. «Ничего, – успокоила я себя, – когда я вырасту, эта противная Юля уже помрет от старости, и тогда Саша женится на мне».

– Пойдем к пацанам за гаражи, у них там шалаш есть, Димасик построил, – предложила Таня.

Я закивала головой и радостно вцепилась в руку своей новой подруги. С ней было хорошо. Она всегда знала, что делать.

Уже к вечеру я была бесповоротно влюблена и очарована Таней. Эта светловолосая кудрявая девочка знала абсолютно все про всех, она была просто кладезь неиссякаемых историй про то, как кто-то с кем-то поругался, а потом помирился, как вот этот вот дядька увел жену у вон того, а потом ее бросил и закрутил с крашенной из пятого подъезда, сыпала подробностями из жизни всех семей, проживавших в нашем дворе, с такой легкостью и скоростью, как опытный жонглер подбрасывает и ловит мячики. В довершение ко всему Таня умела играть на пианино саундтрек из сериала «Элен и ребята», довольно похоже срисовывала в тетрадь диснеевских персонажей и имела настоящую Барби с гнущимися руками и ногами. Ну и самое главное – у нее был брат Саша. В общем, Таня являла собой само совершенство во всех сферах жизни. Меланхоличная толстая Света была забыта, теперь единственной стоящей девчонкой во всем городе я считала Таню. Только с ней можно было делиться тайнами, только она могла объяснить самые замысловатые и затейливые секреты мироздания.

Остальные дети теперь для меня тоже делились на две категории – те, кого Таня приняла в свою компанию, и те, с кем Таня не водилась. Я потеряла счет дням, счастливая неслась в школу и еще быстрее бежала обратно – закинуть сумку, переодеться и наконец подняться на четвертый этаж (десять ступенек вверх) к моей новой подруге. Обычно мы наскоро обедали, делали уроки, а дальше можно было только гадать, что сегодня взбредет в голову Татьяне. Иногда мы переодевались в платья Таниной мамы и до упаду танцевали под модную тогда Линду. «Мама-мамарихуана», – выкрикивала я, путаясь в длинных юбках, и представлялась статная загадочная женщина, мама какого-то там Хуана, которая хоть и не крапива, но трогать ее было нельзя по причине, видимо, скверного характера. Самой любимой была игра в школу. Составлялся журнал, распределялись классы. В моем учились Пугачева, Варум, Свиридова, Маликов и почему-то Глеб Самойлов, в Танином – Распутина, Губин, весь состав группы «Иванушки International» и обожаемая нами Линда. Наши ученики бесконечно дрались между собой, получали двойки, а нам, двум строгим учительницам, ничего не оставалось, как выяснять между собой, кто виноват в очередном конфликте. Реальная ссора чуть не разгорелась, когда моя ученица Анжелика Варум влюбилась в Таниного ученика Андрея Губина и Таня настаивала на собрании педсовета, а я убеждала ее, что любой человек имеет право на любовь, пусть даже он еще учится в школе.

Ближе к вечеру приходил Саша. Иногда с другом, иногда один, иногда со своей семнадцатилетней старухой Юлькой. Я цепенела, краснела и начинала отвечать Таньке невпопад. Бывало, Саша заходил в Танину комнату и даже разговаривал с нами. Каждый разговор с ним прогонялся в моей голове до состояния зажеванной магнитофонной ленты до тех пор, пока не появлялся новый повод для бесконечных воспоминаний.

Стоял конец января – холодный, жгучий, жалящий, обжигающий лицо и руки до обморожения. Бесстрастные северные морозы окутали все вокруг, и только по утрам в морозной дымке вырисовывались призрачные дома, улицы, машины, дороги. Около двух часов дня начинало смеркаться, и город-призрак снова исчезал в кромешной тьме. Счастье привалило нежданно. Танина мама уехала в командировку в соседний город, папа, как приличный человек, тут же загулял и уже третий день не возвращался с какого-то дня рождения. В школе объявили дискотеку для старшеклассников. Меня эта дискотека никак не касалась, и, собственно, узнала я о ней от Тани, которая всю неделю ходила мрачнее тучи. А в конце недели вдруг расцвела, подловила меня в коридоре на перемене и заговорщицки зашептала, что Саша согласен взять ее и меня на дискотеку, раз уж Таня осталась временно сиротой, если мы будем вести себя как мышки, молчать в тряпочку и ни к кому не приставать с глупостями. Настоящая дискотека со старшеклассниками, среди которых будет Саша! Мысли заскакали, сердце забилось от такой новости. Последующие два дня мы провели в полной конспирации. Во-первых, надо было придумать внятную байку для моих родителей. В итоге сошлись опять же на толстой Светке, о которой я маме уже рассказывала как о девочке приличной и тихой. Во-вторых, был придуман концерт, где мы со Светкой должны будем выступать, а следовательно, готовиться к нему нам необходимо допоздна. В-третьих, нужно было придумать наряд (но тут Таня все взяла в свои руки, в довершение к остальным талантам она была еще и прирожденной модницей).

Родители на мое сообщение о завтрашнем позднем возвращении отреагировали равнодушно. У них не ладилось с работой, они приходили поздно и до самой ночи разговаривали на кухне о каком-то придурке начальнике и о том, что не этого они ожидали, переезжая на Север. Они были журналисты с ненормированным графиком. Сумасшедшие люди, преданные своей профессии, они много курили и много работали. Я со своим якобы концертом привлечь их внимание не могла. А потому все разрешилось благополучно.

Уже в пять вечера я была у Тани. Она заранее достала из баула со старыми вещами свои теперь уже маленькие для нее джинсы и Сашину футболку с Цоем. Собственно, футболка доставала мне до колен и выглядела как платье. При любых других обстоятельствах я бы отказалась такое надевать. Но, во-первых, это была футболка Саши. А во-вторых, у Тани определенно был вкус – она сказала, что на мне эта футболка выглядит туникой, и слово «туника» польстило мне своей непонятной изысканностью.

Договорились, что мы вместе с Сашей и Юлькой идем в школу к семи вечера. Дальше я и Таня остаемся стоять у школы и ждем знака от «старшаков». В это время Саша отвлекает проверяющих училок на вахте, и, как только он их отвлечет, мы огромной компанией, в самом сердце которой, как нелегалы, запрятаны мы с Таней, проходим. Так и случилось. Саша со своей Юлькой – густо накрашенной женщиной с визгливым голосом – зашли в школу. Мы остались стоять у дверей. Дул ветер. Словно кнут, обжигал нас северный мороз. Прошла минута, другая. Потом счет пошел на десятки. Коленки, облегаемые только тонкими джинсами без колгот, начали терять свою чувствительность. Больно жгло щеки и хотелось в туалет. Мы молчали. Я начала переживать, что «старшаки» над нами жестоко подшутили и теперь мы будем стоять здесь, пока не замерзнем, потому что уйти домой у нас не хватит силы воли. Кто жил на севере, тот знает, что такое – ждать кого-то на улице. Наконец из школы вышла Юлька (она была уже без дубленки, в одном легком зеленом платье) и крикнула:

– Быстро на второй ход, там вас народ ждет.

Мы пошли на второй ход. Там уже стояла компания старшеклассников. И тут Таню узнали.

– Танюха, давай сюда, становитесь в круг, живо!

Я в очередной раз поразилась Таниной популярности: сами «старшаки» принимали ее за свою. Нас окружили эти прекрасные крутые люди, и на счет «раз-два-три» мы вбежали грохочущей орущей компанией в школу. Незнакомые «старшеклассные» училки кричали нам что-то вслед. Я видела перед собой только чьи-то спины, руки, ноги. И мне хотелось, чтобы этот бег среди этих замечательных людей никогда не заканчивался. Юлька отвела нас в девчачий туалет и сказала, что сама за нами придет. А сейчас велела не высовываться – пока не погасили свет, нас могли замести в любую минуту. От такого ощущения опасности защекотало в носу. Мы с Таней сняли свои пуховики и сложили их на подоконнике туалета.

– Круто? – спросила Таня. – Сейчас еще кто-нибудь обязательно водяры нажрется, сосаться придут. Вот это вообще будет! Я уже видела пару раз!

И все-то она знала и обо всем-то имела представление! Я снова порадовалась тому, что судьба послала мне такую опытную и мудрую подругу. И вот откуда-то издалека заиграла группа «Руки вверх». Началась дискотека.

Сначала мы бесились с Таней, прыгая по туалету от радости, что попали в такую классную заваруху. Потом доигрывали в недоигранную школу. Самойлов получил пять двоек подряд и стоял на отчисление, «Иванушки» передрались, и особенно старался рыжий. Киркоров был застукан со Свиридовой в туалете. Анжелика Варум никак не хотела отказываться от своей преступной любви. Пугачева игнорировала замечание учителей, и с ней тоже нужно было что-то делать! Через час игра иссякла сама собой. За нами не приходили. Я замерзла в Сашиной футболке-тунике, Таня тоже дрожала в своем джинсовом облачении (джинсовая юбка, джинсовая жилетка, а поверх джинсовка – лучше наряда и не придумать). Мы снова напялили пуховики, еще немного побегали по туалету, а потом легли на кафельный пол, обнялись и заговорили о самом откровенном.

– Когда я вырасту, то буду работать в кино, – поделилась я с Таней своей мечтой.

– Актрисой? – уточнила та.

– Нет, мне неважно кем. Только чтобы можно было посмотреть, как они это делают.

– А я хочу быть русалкой, – отозвалась Таня, – но не такой, как в Диснее, а такой, знаешь… Самой красивой на свете. И чтобы в меня влюбился принц. И не как в сказке. Мне мама сказала, настоящие принцы живут в Лондоне и их всего два. Одного уже забрала принцесса Диана, а мне достанется второй.

– Ну знаешь, – подбодрила я Таню, – когда ты вырастешь, эта принцесса Диана будет уже старухой и умрет от старости, а тебе достанутся сразу двое.

– Не-ет! – засмеялась Таня, – не хочу, чтобы двое! У нас у папки моя мама и еще одна, и он все жрет водяру, а про него говорят – запутался мужик. Не хочу запутаться, пусть лучше будет один. Но только мой и только принц! А я буду принцесса.

Под эти разговоры я сама не заметила, как заснула. Разбудил меня визгливый голос Юльки.

– Ты чё, попутала чего? Ты вообще, блин, понимаешь, что это мой, на фиг, парень?

Я открыла глаза. Передо мной стояли две разряженные и раскрашенные девушки – собственно Юлька и еще одна, ниже ее на голову, короткостриженая.

– Это белый танец! Приглашаю кого хочу! – почти закричала короткостриженая.

– Какой, на фиг, хочу?! Это мой парень, поняла меня? – взвизгнула Юлька, произнося «поняла» как «поняла».

И тут в девичий туалет влетел Саша:

– Девочки, вы только волосы друг другу не дерите!

– Ты, блин, – мгновенно отреагировала Юлька, – тебя эта лахудра приглашает, а ты вообще типа ни при чем! Пошел такой на фиг! А у меня спросить – не?

– Ну чё ты, Юль, – начал оправдываться Саша.

– Чё Юль? Чё, блина, Юль? Я твоя девушка, а ты весь дискач вьешься вокруг этой! Всё, задолбало! – Тут Юлька глубоко вздохнула. – Я же вижу, как ты вокруг нее на переменах ходишь. Выбирай на фиг! Мне похрен, вот честно! Выбирай, сука! С кем ты сейчас пойдешь танцевать – с ней или со мной? Выбирай!!!

Это было предложение не для слабонервных. Саша растерянно посмотрел вокруг глазами выброшенного из окна котенка, затем на манер Юльки глубоко вздохнул, еще раз метнул взгляд на Юльку и на короткостриженую, а затем медленно произнес:

– Девочки, вы вконец долбанулись? Юлька, ты предлагаешь мне выбирать, с кем я буду танцевать? Ты уверена?

– Да, – кивнула Юлька, сглатывая проступившие слезы.

– Ок. Тогда я выбираю, – тут он выдержал лихорадочную паузу. – Я буду танцевать с Яной.

И Саша посмотрел на меня! Потом он подошел ко мне и протянул руку:

– Котенок, пойдешь со мной танцевать?

Я слабо кивнула, выскользнула из пуховика, оставляя спящую Таню.

– О! Ты в моей футболке! – заметил Саша. Он взял меня за руку, и мы куда-то пошли. А эти размалеванные, переглядываясь и хихикая сквозь всхлипы, пошли за нами.

Саша привел меня в наш школьный спортзал. Я погрузилась в сказочную обворожительную тьму. Магнитофон, он же светомузыка, орал незатейливое и вечно-подростковое Don’t speak. Я доставала Саше чуть ниже груди. Откуда-то как по заказу рядом с нами оказалась скамейка запасных. Саша легко поднял меня и поставил на эту скамейку. Положил руки мне на талию. Закачался в такт музыке. От волнения я не знала, куда деть руки. Но в конце концов положила их Саше на плечи. Мир взметнулся и рухнул. От Саши приятно пахло немножко алкоголем и сигаретами, точь-в-точь как от моего отца. Саша смотрел на меня и иногда немного в сторону. Я слышала, как смеялись его одноклассники за нашими спинами, как истерично хохотала его старуха Юлька, но лицо Саши оставалось серьезным и неподвижным. Играла музыка, переливались на испанские мотивы гитары, и я хотела сказать ему, кто он для меня и что такое была наша встреча, но только неловко переваливалась в такт на скамеечке и смотрела, смотрела, смотрела на это взрослое светлое лицо доброго, немного грустного хулигана.

Музыка утихла. Саша совсем по-взрослому поцеловал мне руку:

– Спасибо, котенок. Ты меня сегодня спасла.

– Пожалуйста, – не очень уверенно отозвалась я.

Весь оставшийся вечер я просидела на скамеечке, наблюдая, как Саша то тусуется в кучке парней-одноклассников, то идет обнимать свою старуху в зеленом платье. И, поймав на себе заинтересованные взгляды «старшаков», я знала, что сегодня я – главная русалка и принцесса вечера, потому что никто и никогда до этого не приглашал меня на танец, а тем более – выбрав из сотен, тысяч, а точнее, из двух, но, учтите, взрослых и накрашенных девчонок!

Минут через сорок Саша и его Юлька засобирались. Юлька взяла меня за руку. Мы разбудили в туалете Таню, оделись и выскользнули из школы в тягучую северную ночь. Дошли до дому. Саша, как в первый день нашего знакомства, позвонил в мою дверь. Дверь открыла почему-то заплаканная мама. Я, ничего не объясняя, шмыгнула в свою комнату, открыла тетрадь по ОБЖ и написала свое первое в жизни стихотворение:

Весной мы уехали из этого странного города безымянных улиц, но уже без папы. Папа вернулся только спустя три месяца.